Грех

      — Бог всё равно примет тебя обратно, если ты наконец одумаешься. У него достаточно прощения даже для таких мерзавцев, как ты. — Брат Марчелло статный и безукоризненный, голос у него глубокий, интонации убедительные. Ему почти можно было поверить, — жаль, конечно, что не хотелось.       Ночью в церкви было тихо, лишь ветер выл, гуляя где-то под потолком; лишь отзвуки жизни порочного города стыдливо шептали за каменными стенами. Реми сидел на скамье, тянул время, попеременно то поглядывая на упёртого Марчи, то из любопытства пытаясь сосчитать толстые белые свечи, равномерно расставленные по всему залу. Они стояли на полу, медленно растекаясь по нему лужей воска; на некоторых скамьях, степенно с них сползая; даже на аналое, робко дрожа золотистым пламенем. Марчи стоял рядом со своим гостем, требовательно смотрел сверху вниз, а тёплый свет огня отражался в его карих глазах, оставлял блики на его чёрных кудрях. Он человек вспыльчивый, бескомпромиссный, прямолинейный. Обычно Реми с ним некомфортно, обычно его преследовало чувство, что Марчи хочет выпустить ему кишки. Сейчас всё было иначе, сейчас всё было легко, почти непринуждённо, пусть навязчивое чувство никуда не исчезло. Реми лениво наслаждался запахом ладана и старался игнорировать укоризненные взгляды с иконостаса.       — Оставь свои проповеди какой-нибудь другой заблудшей душе, mon ami, — усмехнулся он. — Бог презирает меня в той же степени, что и я его. — Марчи в ответ лишь громко вздохнул. — Кстати, тебе не кажется, что ты для prêtre слишком много ругаешься? Что на это говорит твой бог?       — Ты заслужил знать своё место, американец, — уверенно огласил собеседник, его пронзительный голос почти пробежал эхом по помещению. — А уж с богом я сам как-нибудь договорюсь.       — Ты слишком сильно рассчитываешь на его прощение, — пожав плечами, беспечно бросил Реми. ***       Все орлеанские воры были людьми верующими, но Жан-Люк, видимо, будучи главой Гильдии, решил, что должен быть самым набожным. Он читал Библию едва ли не как сказки на ночь, учил своих сыновей христианской правде и как самый прилежный католик ходил на воскресные службы. Едва ли не первое, что Реми вообще помнил, было походом в церковь. Отец собрал их с Анри, заставил прилично одеться и повёл в храм приобщаться к богу. Реми был маленьким и любопытным, до начала проповеди он во все глаза разглядывал разноцветные витражи, громоздкие иконы в позолоченных рамах, смотрел на пёстрых прихожан, которыми, в основном, были уже знакомые ему воры. Но его энтузиазма хватило ненадолго, и через некоторое время после начала унылый голос священника его усыпил. Проснулся Реми уже дома, потом отец устроил ему лекцию о важности воскресных служб, а Анри ещё долго это припоминал.       Реми никогда не сопротивлялся воле отца, он был послушным и действительно по-христиански кротким, когда дело касалось религии. Как только схлынуло детское любопытство, он понял, что задавать вопросы бессмысленно, что всё, что бог хотел от них — это вера, а всё, что они получали от него — это прощение. Бог не давал ответов на вопросы, игнорировал мольбы, не исполнял желания. Он был холоден и отстранён, но он нравился отцу, значит и Реми должен был его любить. Первые сомнения в его душу поселила прекрасная Белладонна, его будущая жена. Белокурая и изящная, обманчиво беззащитная и невероятно смертоносная. Тогда они были всего лишь детьми, проводящими вместе очень много времени, обменивающимися мыслями и увлечениями. Белладонна была младше Реми на пару лет, и обычно в их нежном возрасте это становилось огромной пропастью, но она всегда с присущей только себе лёгкостью преодолевала любые преграды.       — Ты же знаешь, я не могу гулять по воскресеньям. — От досады Реми пнул камень, который звонко поскакал по дороге.       — Зачем вы вообще ходите в церковь? — Белла, проводив камень взглядом, недоумевающе посмотрела на собеседника.       — Отец говорит, что мы должны заслужить прощение за все наши грехи. — Собеседница лишь задумчиво хмыкнула на это. Реми решил пояснить: — Мы ведь воры, значит, много грешим.       Белладонна, несмотря на возраст, всегда была смышлёной. Она была расчётливее, проницательнее и догадливее, чем Реми. Пока он плескался на мелководье, она смотрела вглубь вещей, видела подводные камни и течения, находила тайные знаки. То, что Реми принимал на веру, она подвергала сомнению. Белладонна многому его научила, многое ему дала, многое объяснила, сделала многие вещи понятнее, прозаичнее. Она была его первой любовью, и он бесконечно её ценит, он бесконечно ей благодарен. В тот солнечный орлеанский день она подтолкнула его к сомнению, тогда как отец, Анри и сам бог говорили ему просто верить. Сейчас, с высоты своего жизненного опыта, Реми мог сказать, что слепая вера приводила лишь к отчаянию. Но в тот день он был просто ребёнком.       — Мой отец говорит, что бога нет, и все мы должны отвечать только перед собой. — Она спрыгнула с коробки, на которой сидела, каблучки её лакированных туфель звонко цокнули по брусчатке. — Почему воров так волнуют грехи?       — Потому что если мы будем много грешить, то не попадём в рай, — заученной фразой ответил Реми, а Белла аккуратно взяла его за руку. Они медленно вышли из переулка и бесцельно побрели по пёстрой солнечной улице.       — А что в раю? — Мечтательно смотря на облака, спросила она.       — Там не будет боли и все будут счастливы. — Белла снова задумчиво хмыкнула.       — Если вы так хотите в рай, разве не проще не грешить? — Реми глянул на неё заинтересованно. — Тогда не надо будет ходить в церковь и просить прощения.       — Мы воры — мы не можем не грешить, — ответил он так, будто это вещь сама собой разумеющаяся. Белла нахмурилась, сдвинула светлые брови к переносице и сморщила носик.       — Тогда не будьте ворами, если так хотите в рай, — легкомысленно бросила собеседница. Теперь задумался Реми. Некоторое время они просто шли по улице: каблучки Беллы цокали по брусчатке, облака лениво плыли по небу, ярко светило солнце.       — Мы не можем не быть ворами, Белла, — наконец возмущённо сказал Реми и всплеснул свободной рукой.       — Как у вас всё сложно, — протянула Белла, поправив свою пышную синюю юбку. — У нас, наёмников, всё гораздо проще.       — Это потому что вы безбожники, — слегка обиженно ответил Реми. Собеседница глянула на него и задорно ответила:       — Нет, Реми, это потому что мы не придумываем себе сложности. — Её звонкий смех до сих пор был одним из самых ярких воспоминаний, связанных с Новым Орлеаном. ***       — Это вино не для тебя, — грозно сказал Марчи, обернувшись. — Оно для прихожан.       Подсобка была маленькой, в ней тесно и довольно темно. На специальных полках стояло вино, и Реми не удержался, — он просто взял бутылку, даже не собирался её красть, — крутил, смотрел на бордовую кровь Христа сквозь мутное зелёное стекло. На самом деле, Реми сам не понял, как оказался в этой подсобке, но, должно быть, напросился помочь Марчи, который, судя по виду, оказался не очень этому рад. В помещении было пыльно и ностальгично, это место навевало какие-то воспоминания, какие-то мысли и чувства, которые ускользали, крутились где-то на краю сознания, не желая быть узнанными, пойманными, обнаруженными. Марчи неспешно искал что-то на полках, до этого абсолютно не обращая внимания на своего нежеланного гостя, а Реми такой расклад вполне устраивал. Это было справедливо, в этом был смысл. Он использовал свободное время просто чтобы расслабиться. Церковь его почти убаюкивала.       — Да ладно тебе, Марчи. — Получив часть чужого внимания, Реми не прекратил вертеть бутылку. — Думаю, le sang du Christ хватит всем. Даже таким мерзавцам, как я, — Реми усмехнулся, а Марчи стал ещё мрачнее. Он почти вырвал бутылку из рук, демонстративно поставил её на место и посмотрел так, что стало почти не по себе.       — Сядь туда. — Марчи указал на скамейку в углу подсобки. — И положи руки так, чтобы я их видел.       Реми был слишком хорошим вором, его репутация гордо скакала впереди него, что порой приносило большие проблемы. Точнее, наверное, в большинстве случаев это являлось скорее минусом, чем плюсом, что бывало слегка обидно, но сейчас это почему-то не вызвало совершенно никаких чувств. Быть может, потому, что Реми знал, что Марчи ненавидел его в первую очередь из-за того, что он безбожник, а потом уже по всей остальной сотне причин. Быть может, он просто уже привык к такому отношению и от других, казалось, гораздо более близких людей. Впрочем, давно пора было ко всему этому привыкнуть, смириться с этим клеймом; в конце концов, он это заслужил. Пока Реми бездельничал, сидя на скамейке, Марчи продолжал выискивать что-то на полках. Он ходил туда-сюда, нагибался и вставал на цыпочки, бегло осматривал и лез в самую даль. От его монотонного копошения, унылого шуршания, почти начало клонить в сон.       — Знаешь, а я ведь был всадником Апокалипсиса, — чтобы вдруг не уснуть на этой дурацкой скамейке, бросил Реми. Марчи замер на пару мгновений, а потом выпрямился и вновь развернулся.       — Что? — Спросил он со смесью удивления и недоверия в голосе.       — Ну, есть такой мутант — Апокалипсис. Mauvaise personne, — издалека начал Реми. — Он сделал меня своим всадником. Сделал меня Смертью. У меня были белые волосы, красные глаза; я ходил весь в чёрной коже… — Он задумчиво посмотрел куда-то в пустоту, беспечно добавил: — Было весело.       — Сомневаюсь, — ответил Марчи, а потом вдруг снова вернулся к своим поискам. Реми печально подумал, что разговор закончился, даже не успев полноценно начаться, но Марчи вдруг вновь заговорил: — Странно, что ты был Смертью. Я бы сказал, что ты скорее Голод. — Он вдруг что-то уронил, и оно глухо плюхнулось на бетонный пол. — Тебе вечно всего мало.       — С чего ты взял? — Лениво наблюдая за тем, как Марчи поднимал вещицу с пола, спросил Реми.       — Ты изменял своей женщине. — Марчи отряхнул вещицу и положил на место. — Много раз.       — У нас с chérie Шельмой были… сложные отношения, — неловко начал оправдываться Реми. Собеседнику его оправдания были совершенно безразличны, он лишь продолжал копаться на полках. — К тому же, она тоже не была мне верна.       — Да уж, вы друг друга стоите, — внезапно усмехнулся Марчи. — Но Смерть в любом случае тебе не подходит. Твои грехи — ложь, чревоугодие и похоть. Ты всё ещё падший человек, но вор, а не убийца.       — Спасибо за веру в меня, mon ami, — задорно ответил Реми. Пожалуй, у Марчи сложилось мнение гораздо лучше, чем ожидалось. Это приятно. ***       Несмотря на то, что почти все наёмники были безбожниками, свадьба детей двух древнейших гильдий Нового Орлеана прошла в церкви. Белладонне, на самом деле, было абсолютно всё равно, где пройдёт эта свадьба, кто будет гостями, что будет после; но для Жана-Люка и, соответственно, для Реми было очень важно провести церемонию именно в католическом храме, по всем христианским законам. Естественно, Мариусу, главе Гильдии Наёмников и по совместительству отцу Белладонны, эта идея была чужда и противна, однако дочь всегда знала к нему подход, всегда знала, как достучаться до его чёрствого сердца, всегда могла повлиять на все его решения. И вот настал тот день, один из важнейших за всю историю: две гильдии после вековой вражды наконец должны были заключить мир. Этот союз решал судьбу огромного количества людей, решал судьбу целого города. В зале церкви собралась пёстрая толпа, все напряжённо ждали.       Отец всегда называл Реми романтиком; говорил, что воры должны быть прагматичными, отбросить все излишние чувства, всё бесполезное и мешающее работе. Это единственный совет отца, которому Реми не мог последовать, даже если очень хотел. Он не мог идти против своей натуры, не мог воспринимать всё так низменно и материально, как это требовалось от настоящего вора. Для отца эта свадьба была не больше, чем политическим союзом; для Реми эта свадьба была сбывшейся мечтой. Солнце в тот день светило особенно ярко, Белла была особенно красива. Она никогда не любила излишества, ей нравился минимализм во всём, она не брала больше, чем ей было необходимо, и на торжество она оделась соответственно. Она была в простом белом платье, декорированном только ультрамариновой атласной лентой, в перчатках чуть выше локтя, а на голове у неё был ободок, украшенный небесно-голубыми розами. Она шла неспешно, с гордостью и изяществом, лукаво улыбалась лишь одними глазами, а Реми не мог поверить, не мог отвести от неё взгляд. Это был сон наяву.       Её тёплая улыбка, торжественные клятвы, первый супружеский поцелуй — это было настоящей сказкой, всем, чего Реми когда-либо хотел. Вскочивший с места Джульен, брат Белладонны, всё испортил, разрушил чужую маленькую мечту. Он всегда был против Реми, всегда был против воров и уж тем более был против этой свадьбы. Ему казалось, что союз воров и наёмников оскорблял последних, едва ли не лишал их всякой чести, всякого человеческого достоинства. Он бросил Реми вызов и, согласно кодексу дуэлей, всё должно было кончиться чьим-то трупом. Жан-Люк пытался отговорить сына, но тот был упрям и бескомпромиссен, уверен в себе и в своей победе. Ни для кого, должно быть, не станет открытием, что наёмники владели шпагами гораздо лучше воров. Реми должен был умереть тогда на пороге церкви в пыли и позоре, но судьба оказалась иного мнения. В тот день впервые проявились его мутантский способности, в тот день он впервые устроил небольшой взрыв с помощью кинжала, предусмотрительно подсунутого отцом. Потом он долго не мог отмыть кровь Джульена со своих рук.       — Я не хотел этого, mon amour, — пробормотал Реми, глядя на бездыханное тело. Бордовая кровь медленно смешивалась с сухой пыльной землёй. Белладонна взяла Реми за руку, заставила посмотреть в глаза.       — Реми, милый, это дуэль, — естественно она должна была закончиться чьей-то смертью, — холодно сказала она, но её рука тёплая сквозь тонкую ткань перчатки. — Правда, отец этого не оценил. Он уверен, что победа была нечестной. Никакого перемирия не будет. — Прекрасная Белла печально вздохнула, огонь в её глубоких голубых глазах окончательно потух. — Он хотел убить тебя.       — Ne t'en fais pas pour moi. Я готов ответить за свои грехи, — уверенно сказал Реми, пытаясь её ободрить, но Белла лишь покачала головой.       — Он хотел убить тебя, — терпеливо повторила она. — Но я его переубедила.       О, милая Белладонна всегда знала подход к мужчинам. Обращалась с ними также легко, как и со всем своими арсеналом холодного оружия. Порой она вертела Мариусом как хотела, порой она вертела Джульеном как хотела, но Реми она всегда давала свободу, всегда относилась к нему иначе, ценила его мнение, прислушивалась к нему. Она сильная, волевая, смертоносная; если бы она хотела, казалось, весь мир лёг бы к её ногам. К несчастью, капризная судьба, будучи своенравной женщиной, увы, была Белладонне неподвластна. После смерти сына Мариус был непоколебим, он был скалой, был океаном, его решение было неоспоримо, твердо и справедливо в своей жестокости. Однако Белладонне удалось променять убийство на вещь, как ей тогда казалось, чуть менее страшную.       — Что ты сделала, mon amour? — Неверяще прошептал Реми, Белла мягко погладила его по щеке. Золотой свет солнца отражался в её глазах.       — Они изгоняют тебя, милый, — ответила прекрасная Белла чуть слышно, и голос её дрогнул. — Но я буду ждать тебя. Целую вечность, если понадобится. — Она невесомо коснулась его губ своими, тихо прошептала: — Надеюсь, твой бог будет хранить тебя, где бы ты ни был. ***       — Так почему ты отвернулся от бога? — Вдруг прервал тишину Марчи.       Они вновь были в зале, стояли возле стены, любуясь, видимо, витражами, что в ночной темноте выглядели лишь чёрно-белой вычурной мозаикой. Вновь тихо выл ветер под потолком, вновь робко дрожало пламя свечей, вновь едва уловимо пахло ладаном. Каменные стены церкви шершавые, холодные, недружелюбные, но город за ними был и того хуже. Деревянные полы были старыми, иссохшимися, на каждый шаг Марчи они устало скрипели. Реми просто думал, смотря сквозь разноцветное витражное стекло, сквозь чёрное звёздное небо в самые глубины ледяной пустоты. Его мысли растворялись в тягучей тишине, в бархатной полутьме. Всё становилось каким-то неважным, незначительным, но взгляды с иконостаса не были менее осуждающими. Реми не нравился ни деве Марии, ни апостолам, ни самому Иисусу Христу. Впрочем, он тоже большой симпатии к ним не питал.       — Я просто перерос эти сказки, mon ami, — ответил Реми с лёгкой насмешкой в голосе. Марчи посмотрел на него укоризненно. Да уж, глупо говорить такое священнику. — Мы должны отвечать только перед собой.       — И ты не боишься попасть в ад? — Собеседник спросил это так серьёзно, что Реми, возможно, стоило бы задуматься. Но он не стал.       — Я там уже был, — беспечно бросил он. — Tu sais, во имя Господа люди делали много страшных вещей. Как думаешь, сколько из них попало в ад? — Реми выдержал драматичную паузу. — Я к тому, Марчи, что богу неважно плохие мы или хорошие. Он уже выбрал себе de favori.       — Быть может, ты и прав, — неожиданно спокойно сказал Марчи. — Но пути Господни неисповедимы. — Реми только усмехнулся в ответ. — Со своей стороны мы можем лишь чтить его законы и не грешить. — Марчи шагнул от стены, пол скрипнул под его ногами. — И делать мы это будем не для него, а для себя. Рай и ад — это просто кнут и пряник, но вся жизнь — это путь, который ещё предстоит пройти.       — Если человека заставляют быть порядочным только маячащие на горизонте рай и ад, то это плохой человек, — ответил Реми, глядя на то, как Марчи степенно и важно шёл к аналою.       — Тебе ли об этом говорить, вор? — С небывалым задором спросил он. Глубокий голос разнёсся гулким эхом по пустому залу. ***       С большим миром Реми столкнулся, будучи едва ли к этому готовым. Новый Орлеан был относительно дружелюбным и закрытым сообществом, где все друг друга знали, все друг другу помогали. Вся местная шпана, начиная с попрошаек и заканчивая прожжёнными покерными шулерами была для Реми семьёй. Он жил в маленьком мирке мошенничества и хитрости, там, где ушлые местные выживали, любыми методами обирая наивных туристов. Здесь не было конкурентов, не было врагов, все давно поделили добычу и лишь изредка самые наглые пытались перевернуть игру. В общем, всё было хорошо, не считая постоянных стычек воров и наёмников. Но то, что находилось за границей орлеанских болот, оказалось не таким простым и однозначным. Большой мир был холоден и жесток, одних хитрости и обаяния порой оказывалось недостаточно. Реми не знал, кому можно верить, поэтому перестал верить всем. Он закрылся, начал лгать и осторожничать, почти стал тем самым вором, которым его пытался сделать отец. Этого хотел от него мир.       Путешествуя, со временем Реми действительно начал во всём сомневаться. Конечно, в магию и прочее сверхъестественное баловство он никогда не верил, — в конце концов, у него было много знакомых «магов» и «гадалок», зарабатывающих на хлеб откровенным мошенничеством, — а библейские образы ангелов и прочих существ за гранью человеческого понимания начали казаться ему абсурдом ещё когда он был подростком. Но порой, видя людскую жестокость и чёрствость, Реми начал задаваться вопросами о милосердности молчаливого небесного отца. Вопросы эти, конечно, в основном были отодвинуты на задний план в угоду выживанию, но иногда в самые тёмные спокойные ночи приходилось задумываться и об этом. Бог, конечно же, никогда не отвечал на них, всё, чего он хотел — это вера. И у Реми её больше не осталось.       За все свои скитания он успел сделать много плохого и много хорошего, повстречаться с разными людьми, пережить много разных приключений. Найдя новую любовь, Шельму, он прибился к сборищу хороших ребят, которыми двигали благородные порывы. Со временем в их рядах он начал чувствовать себя лишним, их жизнь была для него слишком правильной, слишком ответственной. Реми всё ещё был в душе романтиком, обычным орлеанским вором, его мечты были простыми и прозаичными, он не хотел мира во всём мире, не хотел всего этого геройства, такая жизнь была ему чужда. К тому же, он всё ещё не верил им, всё ещё не мог поделиться хоть чем-то, что было для него важно, а они взамен не могли верить ему. Тяжесть старых грехов, новая ответственная жизнь и противоречивая любовь тяготили его. Зная, что не может ни с кем поделиться, он решил попросить прощения у бога. В последний раз.       Как порой и бывало, простая идея в итоге сделала Реми участником большой мутной истории про падших ангелов, дьявола во плоти и прочие замечательные вещи, в которые он никогда не верил. Видимо, бог так решил над ним подшутить, видимо, так он решил наказать своего растерянного и непостоянного блудного сына. Просить прощения Реми хотел единственным известным себе способом: воровством; однако воровство было не простым, а во имя Господа, что, собственно, должно было прибавить пару баллов на страшном суде. Крест Искупления был похищен из церкви когда-то очень давно и спокойненько покрывался пылью в коллекции одного жуткого мафиози в Майами. Реми решил исправить вселенскую несправедливость, вернуть похищенное законному владельцу, — читай богу, — и со спокойной душой продолжить жить свою маленькую скромную жизнь. В итоге так и случилось, но идти к этому пришлось крайне тернистым путём.       Всё шло довольно легко, крест был украден, преследователи были почти сбиты со следа, но на пляже Реми встретил прекрасную обнажённую незнакомку и всё пошло не так. Мафиози вскоре нагнали их, в порту им пришлось разделиться: незнакомка сбежала в плаще Реми, а сам Реми получил с десяток пулевых и отправился кормить рыб. На этом, наверное, и закончилась бы история глупой и полной ошибок жизни Реми Лебо, если бы не брат Марчелло и послушница Катрина. Итальянцы, прибывшие из самого Ватикана спасать падшего ангела из рук хищной тьмы. Марчи откачал Реми, выброшенного на пляж, Катрина выходила его. И оба они начали нести несусветную чепуху про падшую, которую непременно нужно найти и как можно быстрее. На самом деле, Реми до последнего не верил, что его прекрасная незнакомка ангел, хотя, наверное, он сомневался в этом до сих пор. Должно быть, жизнь сделала из него настоящего скептика.       Разговоры с прекрасной Катриной помогли осознать некоторые вещи, ответить самому себе на некоторые вопросы. Она была милой и дружелюбной, открытой, тогда как Марчи невзлюбил Реми едва ли не с первого взгляда. Тем не менее, их всех объединяла одна цель, поэтому негласно было решено держаться вместе. После ночи, проведённой в объятиях Катрины, Реми почувствовал себя гораздо лучше, из-за чего решил в прекрасное солнечное утро отправиться наконец на поиски Анаель. Они пересеклись с Марчи, тот отчитал Реми за преступную связь с послушницей, но закончить разговор они не успели. Сивилла, дочь ада, пришла со своей армией мертвецов, чтобы забрать падшую. Она угрожала прекрасной Катрине, сжимала её тонкую шею в когтистой лапе, говорила громкие злобные слова хриплым голосом. Марчи бросился спасать Катрину, Реми пытался разобраться с мертвецами. Дочь ада оставила после себя лишь хаос и смерть, а потом растворилась в маслянистых тенях.       — Не бросай меня одну… — едва слышно шептала Катрина, закрыв лицо руками. Марчи лежал рядом с ней, в его чёрных кудрях была бетонная крошка; ещё тёплая кровь медленно растекалась по гладкому полу. Реми подкрался осторожно, не хотел помешать чужому горю.       — Мне жаль, chere, — он положил руку на плечо Катрины, но та лишь мотнула головой. Вытерев лицо, она посмотрела на Реми.       — Брат Марчелло умер, служа Господу, — всё ещё слегка дрожащим голосом сказала она. — Его жертва не должна быть напрасной, Реми. Найди падшую.       — Да, Катрина. — Реми посмотрел в её глубоко печальные синие глаза, бросил последний взгляд на бездыханного Марчелло и отправился на издевательски солнечную улицу за падшей, за Анаель, за прекрасной незнакомкой. ***       — Ты ведь мёртв, Марчи. — Реми тоже отошёл от стены, неспешно направился к аналою.       Все свечи погасли, ветер затих, город за холодными стенами погиб. В зале воцарились полная тишина и темнота, воздух остыл, заледенел. Но Реми не испугался, он уже всё понял и продолжил двигаться в темноте. Через несколько мгновений за витражами вспыхнуло кровавое рассветное зарево. Стёкла наконец вернули себе хоть какие-то цвета, золотистый свет медленно полз по скрипучему полу, затапливал собой весь пустой зал. Марчи стоял против солнца, тёплое сияние очерчивало его тёмный силуэт, стоящий за аналоем. Казалось, вскоре он должен начать свою проповедь, но он не начинал. Он терпеливо ждал, когда солнце вскарабкается по небосводу, когда займёт своё законное место в бескрайней вышине. Наконец витражи в полной мере обрели свои истинные цвета, приняли привычные оттенки. Реми переглянулся с Павлом, повторившим осуждающий взгляд других обитателей церкви, но потом вновь обратил взор к Марчелло.       — Наконец до тебя дошло, — спокойно сказал он. В свете солнца чёрные кудри отливали медью, а лицо всё ещё сложно было разглядеть в рассветных тенях. — Да, настоящая смерть рано или поздно приходит за всеми, Реми. Но тебе умирать, к сожалению, пока ещё рано. Тебя ждёт долгая история.       — Знал бы ты, как я уже устал от этих долгих историй, mon ami, — пробормотал Реми, щуря глаза от яркого света.       — Знаю, можешь не сомневаться. — Тон собеседника был непривычно мягким, почти сочувственным. От него вдруг вновь стало тепло.       — Передай, Марчи, своему богу, что он тот ещё le connard, — бросил Реми и усмехнулся своему необычайному остроумию.       — Не переживай, он всё слышал, — Марчи повторил его усмешку. Солнце наконец заняло своё место на небе. ***       Открыв глаза, Реми увидел лишь светлый потолок в разводах. Штукатурка местами облупилась, местами покрылась трещинами, но в целом это был просто потолок. Попытка пошевелиться с треском провалилась: любое движение провоцировало волну боли, проходящую сквозь всё израненное тело, разрушающую всю силу воли и надежды на лучшее. Стоически не издав ни звука, Реми прислушался, обнаружил, что не один в помещении, что кто-то ещё бродил где-то за полем зрения, занимался своими делами где-то там, в мире, который Реми даже не мог нормально изучить из-за боли. Было принято решение и дальше притворяться спящим или, на худой конец, мёртвым, ждать изменения ситуации. Вскоре послышался шипящий звук открывания пивной банки, копошение прекратилось на пару мгновений.       — Добро пожаловать в мир живых, браток. — Этот низкий хриплый голос Реми мог бы узнать из тысячи, из миллиарда. Внезапно всё стало понятно, теперь многие вещи встали на свои места.       — Я так рад, что это именно ты. — Говорить было ужасно тяжело, потому реплика звучала слабо и болезненно. Но Реми всегда был упрям, даже в ущерб себе.       Логан, судя по звукам, сел где-то неподалёку и терпеливо ждал дальнейших действий. Поняв, что бояться и стесняться теперь бессмысленно, Реми, едва сдерживая мученические стоны, изменил положение на сидячее и решил немного осмотреться. Как минимум руки и живот были в бинтах, — более детальному осмотру мешало тонкое серое покрывало, — он лежал на старом диване в, по-видимому, таком же старом номере отеля. Было грязновато, бедновато, но в целом терпимо, впрочем, очень в стиле Логана. Сам Логан, кстати, расслабленно сидел на пыльно-синем кресле и лениво пил пиво, ненавязчиво наблюдая за своим, видимо, пациентом. Убедившись, что тот точно в сознании и более-менее адекватен, он отставил пиво на низкую тумбочку рядом с собой.       — Марчи — это твой любовник? — С насмешкой в голосе начал Логан. Реми хотел было спросить, откуда он знает, но его опередили: — У тебя была лихорадка. Пару раз слышал, как ты что-то бубнел.       — Нет, Марчи не мой любовник. — Реми правда пытался звучать не так жалко, но вышло не очень. Должно быть, ему простительно. — Вообще-то он священник. — Пришлось вдруг задуматься на секунду. — Был священником. — Ненадолго повисло неловкое молчание, но тут собеседник резко посерьёзнел, видимо, ему надоело ходить вокруг да около:       — Лебо, почему я вечно вытаскиваю тебя из всякого дерьма? — Это не звучало упрёком, вопрос будто был риторическим, но смотрел Логан всё равно с вызовом, всё равно требовательно. Он почесал щетину и устало добавил: — Однажды я могу не прийти.       — Что ж, тогда я умру, — ответил Реми и попытался рассмеяться, но боль была просто адской, потому пришлось оставить свою поспешную и глупую затею. Он замер, дожидаясь, когда ощущение пройдёт, а потом почти прошептал: — Я это заслужил.