***
Резкий противный запах привел Локмана в себя. Он открыл глаза, но не понял, где находится. От поверхности, на которой он лежал, шел холод, голые стены резко белели в ярком свете свечей. Неожиданно его пронзила острая боль. Потом еще раз. «Неужели шах приказал порезать нас на куски?» — подумал Локман. — Еще вот эти края перевяжи, так, — краем глаза Локман заметил статного седого мужчину с изящным металлическим инструментом в руках. Он не был похож на палача, но в Персии следовало ожидать худшего. Боль снова обожгла, но он только закусил губу, что было сил. «Ты не услышишь моего крика, проклятый прихвостень!» — подумал ага. — Еще один стежок? — на этот раз голос принадлежал явно молодому человеку. — Да, один наложи и хватит, — Локман не понимал ни слова из услышанного. Это был какой-то совершенно незнакомый язык. Его укололи еще два раза, он видел это сквозь пелену, застилавшую глаза. «Вы не добьетесь ничего, ничего!» — лихорадочно шептал он про себя. — Готовь бальзам, — старик отложил инструмент, молодой подал ему повязку. «Наверное, это для того, чтобы пытка продлилась подольше. Персы мастера на подобные дела», — решил мужчина. Последним усилием он рванулся вверх, чтобы подняться и дать отпор врагам, но боль в шее снова дала себя знать и ага упал бы, если бы старик не поддержал его. — Тише, тише! Успокойся, все хорошо. — сказал Степан, будто Локман мог его понять. Но тому казалось, что сейчас наступит следующий этап мучений. Вдруг он почувствовал, что к ране приложили что-то прохладное и на удивление приятное. Через минуту боль начала стихать, и сознание раненого прояснилось. Он огляделся по сторонам. Странно, но все были заняты делом и никто не собирался продолжать пытку. Старик перематывал его шею чистой тканью, молодой помощник собирал инструменты. Ничего не нарушало тишины, царившей в комнате. Неожиданно послышались шаги, открылась дверь, и на пороге показались два человека. Старик подошел к ним и стал что-то говорить, указывая на Локмана. «Палачи», — отрешенно подумал ага. Они подошли к нему, взяли за руки и за ноги и сняли со стола (только теперь Локман увидел это). От перемены положения голова у него закружилась, перед глазами поплыли темные мошки, и он потерял сознание.***
Первый луч солнца скользнул по узорчатому ковру на стене, пробежал по столу и остановился на листе бумаги. Михаил Егорович вздрогнул от неожиданности и с удивлением заметил,что утро уже наступило. Он не спеша поднялся и прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги. В последнее время у купца Афанасьева было очень много забот: переговоры с тремя персидскими купцами о поставке тканей в Москву, поиск грамотного переводчика и учителя для сыновей. Ко всему прибавилось беспокойство о раненом, который несколько дней назад попал к его другу лекарю. Таинственному пациенту отвели небольшую светлую комнату с окнами в сад. Медик заходил к нему каждый день, но состояние незнакомца все еще оставалось тяжелым. — Как он, Агафья? — Степан в очередной раз пощупал у раненого пульс, затем приложил руку ко лбу. На стуле рядом с кроватью сидела пожилая женщина лет шестидесяти. Ее полное и живое лицо будто дышало добротой. Она вязала, и ее морщинистые руки двигались с поразительной проворностью. — Пока без сознания, — вздохнула женщина, — Дышит тихо-тихо. Даже не слышно иной раз. Одна радость,что швы не кровят и не воспаляются. Хорошо ты его зашил. Степан Акимов нахмурился. Прошло уже четыре дня, а раненый ни разу не приходил в себя. — Что же ты жить так не хочешь, человече? — спросил он больного, но ответом ему была тишина. Акимов еще раз пощупал пульс и осмотрел повязку. Делать здесь было нечего, и он направился к двери. — Степан Васильич! — от неожиданности Акимов вздрогнул и обернулся. Агафья склонилась над незнакомцем, суетливо похлопывая его по щекам. У лекаря отлегло от сердца, он почти подбежал к постели. — Очнулся! — радостно шептала старушка.***
Прошла еще неделя. Локман поправлялся медленно, но лекарь не опускал руки. Мужчина был еще очень слаб, Агафья кормила его с ложечки, а на ночь укрывала теплой шубой,чтобы защитить от осеннего холода. Рана только начала заживать, и Степан велел соблюдать ему полный покой. Так и шло время, пустое и тягостное для слуги шехзаде Баязида. Осознание произошедшего навалилось на него практически сразу, как он пришел в себя. Никто не знал, что по ночам он видел один и тот же сон. Шехзаде Баязид и его сыновья сидели в темнице, заточенные в разные камеры и переговаривались лишь через толстые прутья тюремной решетки. Потом картина менялась, и ага видел поляну, на которой лежали тела царственных пленников. Локман в ужасе просыпался и до утра не смыкал глаз. Спать он мог только днем, когда женщина, сидящая рядом, тихо напевала протяжную задушевную песню на непонятном языке. Так было и в этот день. Но то ли тревоги так извели Локмана-агу, то ли ранение отобрало последние силы, только уснуть днем не получалось. Даже Агафья (он запомнил ее имя) вздремнула, утомленная своим ночным постом, а он не мог забыться сном хоть ненадолго. Его обуяло немое отчаяние. Что-то закаменело в душе аги. «Кому я нужен теперь?» — подумал он устало и безразлично, — «Шехзаде Баязид будет казнен, и мой долг уйти вместе с ним». Рядом на столе лежала книга и маленький нож для разделения страниц. Локман сделал над собой усилие, дотянулся и крепко схватил его за рукоятку, украшенную россыпью мелких жемчужин. "Одно движение, и все» — горько усмехнулся он про себя, — «Я еще слаб, и лекарь не успеет прийти». Он уже занес нож для удара и тут взгляд его упал на Агафью. Она проснулась и сонно моргала глазами. — Что ты, батюшка? — испуганно и непонимающе спросила старушка. Локмана будто окатили холодной водой. Силы тут же закончились, рука с ножом упала. Он неловко потянулся к книге, делая вид, что хотел лишь разделить страницы. — Куда, куда полез! — ласково остановила его Агафья, забирая из рук клинок, — Ложись, не спал ведь сегодня. Хочешь, я тебе про Василису Микуличну расскажу или про Илью Муромца? Я буду говорить, а ты спи, — она осторожно приподняла его голову, взбила подушку и уложила раненого обратно. Слезы выступили на глазах Локмана-аги, к горлу подкатил ком. Полное принятие, трогательная забота и внимание растопили лед в сердце слуги. Он понял, что не мог убить себя у нее на глазах, в этом доме, где его отобрали у смерти. Не мог так отплатить этим людям за их доброту. Голос старушки убаюкивал, вверял спокойствие. Плавная певучая речь Агафьи уносила его в далекие края, о которых он не знал ничего. Локман сам не заметил, как уснул крепко и надолго тем живым сном, который является началом выздоровления.