Сор-Ан вглядывался в бескрайние поля под брюхом вертолёта в тщетных и совершенно иррациональных попытках отыскать среди яркой травы синий комбинезон Элар-Шена.
Куда там! Он ведь не идиот и наверняка по лесам прячется. Если вообще жив — Сор-Ан слышал, что тринадцатый исчез из запертой камеры.
Жаль. Этот недотёпа, пришедший в эскадрилью незадолго до самого Сор-Ана, был четырнадцатому неплохим приятелем. По крайней мере, с ним всегда можно было поболтать между вылетами.
Полукровка, подумать только! Хотя если вдуматься, что в этом такого? Ну, подумаешь, половина крови от арзаков досталась? Она же никак не проявляется!
Сор-Ан застрял на этой мысли, пытаясь понять, как же эта пресловутая половина крови должна проявляться. Внешность? Черты характера? Какие, если у арзаков характера нет? В смысле, откуда у них характер, если они ничего не чувствуют?
Это следовало обдумать на досуге.
— Сестра, это Цифра, — зашуршали в наушниках. — Как слышно?
— Это Сестра. Слышно хорошо.
— Осмотрим южный склон?
— Осмотрим.
Сор-Ан и семнадцатый повернули к горам. Они выполняли задание геологов — снимали склоны в поисках выходящих на поверхность ископаемых.
Некоторое время в эфире раздавались только шорохи. Вот кто-то чихнул прямо в микрофон, на мгновение оглушив всех.
Когда звон в ушах стих, помехи волшебным образом пропали, и в гулкой тишине зазвучал знакомый голос:
«Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.
Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень…
А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями…
Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…»
— Элар-Шен! Элар-Шен, это ты? — закричал Сор-Ан, наверное, оглушив всех ещё раз.
— Курьёз! Курьёз, как слышно? — вторил ему спокойный голос комэска, тоже находившегося в небе.
В тишине, которой по-прежнему не смели нарушать помехи, голос Элар-Шена продолжал печальный речитатив, не прерываясь, словно он и не слышал обращённых к нему голосов.
Сокол стенал, истекая кровью, желая вновь подняться в небо. А Уж недоумевал: как можно жить в небе, что там такого, если Сокол не может спокойно помереть на земле?
Но Сокол все стонал и стонал, и Уж предложил ему:
«А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии».
— Лейтенант Элар-Шен! — рявкнул комэск.
«И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.
И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился.
И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья…
Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
А волны моря с печальным ревом о камень бились… И трупа птицы не видно было в морском пространстве…»
— Элар-Шен, ты слышишь нас? — спросил Сор-Ан, у которого почему-то кровь стыла в жилах от тихого, надрывного голоса, звучащего в звенящей тишине.
Сокол умер, а Уж продолжал лежать в ущелье и размышлять. Что Сокол видел в небе, если предпочёл умереть там, а не на земле? И почему теперь он, Уж, смотрит в небо? Почему ему, ползучей твари, хочется узнать, каково это — летать? И Уж решил испытать небо, и прыгнул вверх, распластавшись в воздухе пёстрой лентой, но…
«Рожденный ползать — летать не может!.. Забыв об этом, он пал на камни…»
— Элар, ответьте, — каким-то упавшим голосом попросил комэск, назвав Элар-Шена арзакским именем.
Тот не откликался. А Уж, упав, познал небо, измерил его и понял.
«Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье!.. Смешные птицы!»
Там не было ни пищи, ни опоры для тела — там не было ничего, кроме зноя. Пустота. Так в чём смысл летать? Неужто птицы, эти безумцы, взлетают в небо лишь потому, что больше ни на что не годны? О нет, Уж больше не обманется их речами! Пусть живут в обмане, если не любят землю, но он, Уж, знает об их лжи!
«Блестело море, всё в ярком свете, и грозно волны о берег бились.
В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни…»
— Элар-Шен, отзовись, — взмолился Сор-Ан. — Или заткнись наконец!
«Безумству храбрых поем мы славу!
Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
Безумству храбрых поем мы песню!..»
Он замолчал. Тишина вдруг стала абсолютной — всего на миг. Но уже через секунду в эфир вернулись помехи.
Над головой, частично заглушённый наушниками, гудел винт. Внизу проносились острые скалы. Кое-где с них срывались бурные белые потоки. Вверху, гонимые ветром, неслись облака. Где-то в вышине сияло солнце. Справа-снизу промелькнула большая хищная птица. Уж не сокол ли?
Сор-Ан посадил вертолёт на ближайшей ровной площадке, сбросил наушники куда-то вниз и уронил лицо в ладони.
Это было невыносимо. Что именно «это», он не мог понять. Просто невыносимо и почему-то больно, будто душу вырывали из тела вслед за сердцем.
Такое было не в духе Сор-Ана. Он, конечно, слыл добрым и сострадательным — даже слишком для военного лётчика — человеком, за что и имел странный позывной Сестра; но слезливой сентиментальностью никогда не отличался. Очень уж она была… арзакской.
Нет, Сор-Ан понятия не имел, как вели себя арзаки до Дня Возвышения, однако если речь заходила о ярком проявлении чувств, неизменно поминали их.
То есть дело в этом? Половина арзакской крови — это буря эмоций?
«Нет, правильно гипноз внедрили! Без него эти ничтожества вообще ни на что не способны!» — ответом на эти слова стал удар в челюсть. Сор-Ан видел драку. Видел, как спокойное — менвитское — лицо Элар-Шена исказилось от ярости, как потемнели до черноты его нереальные сиреневые глаза. До арзакской черноты потемнели — у многих из них глаза отливали обсидианом.
Так всё отличие в этом? Получается, менвиты увидели опасность в их эмоциональности и непредсказуемости и превентивно приняли защитные меры? Но арзаки вроде ни одной войны за всю историю не развязали! Этим обычно занимались Урхай и Таль-Кари!
Нет. Слишком сложно. Сор-Ан медленно выдохнул и выпрямился в кресле. Надо отвлечься. И совершить по возвращении в лагерь одну безумную или, по меньшей мере, эксцентричную выходку.
Сор-Ан подобрал наушники и решительно кивнул самому себе. Да, он попробует разобраться.
***
…Они сидели на скале, а внизу бесновалось в бессильной ярости море. Солнце садилось позади, и их длинные тени расплывались на воде.
Кей-Ди курил самокрутку и покачивал в руке банку с дешёвым пивом, протащенную в часть контрабандой. Мон-Со тоже пил, а вот от сигарет его воротило.
— Я тоже ненавижу курить, — признался капитан. — Но не могу не. Знаешь, летёха, я ужасно боюсь войны. Боюсь попасть в плен, боюсь не найти знакомых лиц на построении… Я пришёл в лётчики, потому что был негоден для иного.
— Почему вы не уволитесь?
— Потому что я не трус. Если я солдат, то пусть я погибну в бою. Так я решил, но что-то вот не погибается, — и капитан выбросил самокрутку в море…
Сокол. У него был позывной Сокол. Кей-Ди в любой момент был готов прикрыть товарища своими крыльями и всякий раз возвращался — с оторванными шасси, с разбитым стеклом, без хвоста, на одном двигателе… чтобы в следующем бою вновь закрыть собой кого-то из них.
А они стояли и с каменными лицами смотрели, как Ши-Май взводит курок специального, расстрельного пистолета, как летит пуля, как падает на землю капитан, как растекается по его лицу алое пятно.
Прах от сожжённых останков развеяли где-то в скалах, хотя Кей-Ди должен был быть похоронен на одном из военных кладбищ… Или хотя бы дома, как молила Ари-Ди, его мать, не побоявшаяся приехать в Вайклем за телом сына.
Если бы Мон-Со сейчас не летел высоко над землёй, он бы точно саданул по чему-нибудь кулаком.
Пике. Под углом 90°. Вряд ли Лон-Гор во второй раз позволит пить. Ну и ранвиш с ним — у Мон-Со ещё осталась пара дел на сегодня.
Первым, что он сказал Ирлену, передавая ему вертолёт на послеполётную диагностику, было:
— Менвитам всё-таки ведом страх. Гипнотизировать больше не буду. Надеюсь на твоё благоразумие.
— Да, господин. Спасибо, господин! — пробормотал арзак, поклонившись.
Комэск уже отвернулся, чтобы уйти, но вдруг искоса глянул на техника и бросил вполголоса:
— Передай Ильсору, что его может вычислить ещё кто-нибудь, кроме меня.
В кабине вертолёта загрохотали упавшие инструменты, а Мон-Со понял, что если бы был мальчишкой, то сейчас удирал бы прочь с улыбкой до ушей. Было в таких вот ремарках нечто залихватское, завлекательное… штурманское.
Идиотизм заразен. Но излечим хотя бы?..
***
Ветер лениво шевелил страницы потрёпанной книги. На переносном деревянном столике шипел старый передатчик, рамерийский Кри-21, какие сняли с производства во втором году со Дня Возвышения. Рядом лежала непонятная штука, похожая на кованый гвоздь. Она втыкалась куда-то в передатчик и убирала помехи.
Элар-Шен сидел на складном стуле и наблюдал за стайкой серых птичек, прыгающих по площадке. Скок-скок. Скок-скок. Скок-скок-скок.
Из сдвинутых на шею наушников доносились тихие голоса лётчиков. Минут десять назад Элар дочитал «Песню о Соколе», и только сейчас они заговорили.
В эфире то и дело звучали слова песни:
«Рождённый ползать — летать не может», «Безумству храбрых поем мы славу!»… Кто-то — кажется, Сол-Дит — цитировал описания, хотя, может, он просто комментировал то, что видел вокруг себя.
Время, место, тема, слушатели — Элли рассчитала всё идеально. Печальный голос, зазвучавший ясным днём во время разведвылета в горы и поведавший менвитским лётчикам эту песню, песню о небе, вывел их из равновесия.
Элар-Шен сам прочувствовал её каждой клеткой своего тела и надеялся, что его голос не очень заметно дрожал.
О Хоо, эта песня не была бы и вполовину такой острой, если бы не показывала той разницы. Уж и Сокол — земля и небо. Два разных, совершенно непохожих мира, которым не суждено понять друг друга. Это ведь они, верно?
Они. И Элар-Шен оказался посередине, на грани между двумя мирами. Бескрылый сокол. Или… крылатый змей.
Полукровка убрал микрофон подальше от лица и сказал неслышно подошедшей Элли:
— В следующий раз я им что-нибудь арзакское расскажу, ты не против? Жаль, правда, что моя книга осталась в Ранавире — так бы хоть в памяти их обновил.
— Я как раз за этим. Спешу сообщить: твои вещи благополучно украдены и перенесены сюда.
Девушка порылась в карманах сумочки и вынула оттуда прямоугольную картонку зелёного цвета, которую протянула Элар-Шену со словами:
— Страшила Трижды Премудрый приглашает тебя в Изумрудный город на Праздник Угощения.
— А разве туда должен приглашать не Гудвин? — озадачился рамериец.
— Гудвин!.. — вздохнула Элли. — Гудвин — фигура иного масштаба. Ему неинтересны мирские празднества.
Элар-Шен взял картонку-приглашение и убрал в карман. Праздник Угощения? Местный день урожая? Звучало достаточно интригующе, чтобы туда пойти.
