***
Ол-Кет мерил шагами свою комнату. Ваэри забилась в угол и сверлила его недобрым взглядом. Майор проснулся часа полтора назад от яркой зелёной вспышки. Голова жутко болела, а у кровати возвышалась Эн-Рал. Оказалось, арзаки ухитрились устроить переворот: усыпили менвитов какой-то гадостью, отшибающей память. Первой жертвой стал Лон-Гор, а вот на интенданта потеря памяти не распространилась, и она, разбуженная лейтенантом Тин-Мором, рьяно взялась наводить порядок. Связист, которого схватили первым, сотрудничать отказался. Тогда Эн-Рал поймала и допросила первого попавшегося арзака. Он сдал зачинщиков и главарей, их арестовали. Эн-Рал оказалась не просто гипнотизёром, а настоящей колдуньей. Она создала иллюзии солдат, чтобы нейтрализовать арзаков, а после лично заколдовала замки на помещениях, куда их загнали. Затем уже пришло время будить менвитов, и для этого снова потребовалась магия. Разбуженные ранее не могли помочь и ушли к себе, прихватив награду. Ол-Кет догадывался, что как минимум Оро-Эн насладится этим вечером сполна. Поосторожней бы — с врачами у них теперь проблемы: арзак, арзак-мятежник и менвит с амнезией. Сам Ол-Кет хотел просто поговорить. Ваэри ему нравилась: тонкая, красивая, с точёным личиком и густыми чёрными кудрями, она не только умела протоколы печатать, но и танцевала так, что дух захватывало. Ол-Кет даже спасал её от своих подчинённых и начальника. Они играли в карты, и главным призом становился кто-нибудь из арзаков. Майору нравилось наблюдать за Ваэри, и он научился виртуозно жульничать в подкидного, чтобы получать её почаще. Ведь будучи постоянной постельной грелкой, очень легко подорвать здоровье. Закончив, наконец, свои раздумья, Ол-Кет опустился на стул и заговорил: — Вот скажи, девочка, зачем вы это сделали? Хорошо ведь жили. Ваэри чуть переместилась в своём углу, чтобы не встречаться с ним взглядом, и промолчала. — Игнорируешь меня. Злишься? А чего злишься — сама же виновата. — Я, может быть, тоже хотела спать в кровати, а не в спальном мешке на каменном полу? Или сидеть в свободное время под деревом и плести венки, а не ублажать кого-то? Или танцевать для того, кто мне нравится, а не для скучающих офицеров? Или писать стихи, как вы? — Дура ты, девочка, дура. Вас же не просто так низшей расой назвали, а по веской причине. Это в современных школах истории нормально не учат, а вот когда я учился… — Ол-Кет прикрыл глаза, вспоминая далёкую пору беззаботного отрочества. Когда сменился календарь, ему было десять. Класс должен был в новом учебном году начать изучение иностранного языка — арзакского. Но вместо него неожиданно ввели курс истории, посвящённый рассекреченным документам, которые великий Гван-Ло решил предать огласке. Ол-Кет приходил домой из школы и взахлёб рассказывал родителям об ужасах арзакско-менвитских войн. Мама, не отрываясь от вязания, фыркала: «Мы это уже знаем — сегодня эту лекцию в новостях показывали». Отец откладывал газету и начинал ворчать на правительство и его непонятные планы: лучше бы пенсии повысили, дороги отремонтировали, авиапарк в гражданских аэропортах обновили… Скоро всё это сбылось, благодаря политике Верховного относительно арзаков. Качество жизни повысилось… В лоб Ол-Кету вписался увесистый секретарский коммуникатор. Ваэри сердито отвернулась и уставилась в угол. Майор положил коммуникатор на прикроватный столик и кивнул самому себе: — Дура.***
Проснуться с похмельной головой от того, что тебя кто-то трясёт, и услышать чушь про другую планету — это либо бред, либо чей-то розыгрыш. Судя по тому, что после этого из шкафа выпал лейтенант авиации, всё-таки бред. Оный лейтенант даже подтвердил, что является Лон-Горовым трясущимся помрачением. М-да, словить белого ранвиша перед выпускным курсом — это надо постараться! Впрочем, никаких симптомов, кроме глюков, не наблюдалось. Зато в наличии были неизвестная комната, серебристо-серый комбинезон с полковничьими нашивками и несколькими орденами, а также календарь за девяностый год. Девяностый? А где тысячи и сотни? Лон-Гор вскочил и заметался в поисках какого-нибудь коммуникатора или чего-то вроде. Вместо него нашёл зеркало. Что ж, похоже, эта Гелли говорила правду. В зеркале отражался как бы он, но какой-то… более взрослый?.. Не парень двадцати семи лет, спортсмен, курсант и красавец, а солидный мужчина возраста, близкого к среднему, со слегка помятой рожей. Коммуникатор валялся под кроватью. В нём было мало интересного: журнал звонков всего с тремя десятками вызовов, какие-то двадцать видеофайлов с рисоваными заставками и несколько снимков. Вот их Лон-Гор рассматривал очень внимательно. На первом были он в парадной форме полковника медицинской службы и постаревшие родители — мать в традиционных мантии и шапочке юриста и отец в строгом костюме. В углу виднелась дата — 15 вайо 73 — и надпись «Счастливого полёта, сын». Вторая фотография оказалась подписана как «Гражданский корпус экспедиции на Беллиору». Там Лон-Гор тоже стоял по центру, но теперь вокруг него были люди в таких же серых комбинезонах: трое мужчин и совсем ещё молодая девушка. Третья фотография была без подписи. На ней Лон-Гор и двое полковников-лётчиков ели яблочный пирог на кухне космического корабля, а за стеклом иллюминатора сияло чужое красное солнце. Итак, ассистент Гелли была права. Он потерял память и находится на другой планете. Кстати, если в экипаже этой экспедиции на Беллиору есть арзаки, почему их нет в составе Гражданского корпуса? Вернее, есть Гелли, но почему её нет на снимке? У арзаков всегда было полно неплохих учёных, искренне влюблённых в своё дело, — такое масштабное событие, как межпланетная экспедиция, просто не могло обойтись без них! Лон-Гор привёл себя в порядок и отправился выполнять вроде как свои обязанности — обходить больных. В местном лазарете оказалось три палаты: карантинная и две со странными подписями «АП» и «МП». Что это? Аппендицит и малярия? Анорексия и меланхолия? В МП спали беспробудным сном раненые разной степени тяжести. Все — менвиты. В АП не было никого. Помимо палат, в лазарете был кабинет. Там обнаружилась обычно никому не нужная, но сейчас прямо-таки благословенная инструкция по деятельности медицинского персонала. Этот монстр врачебного канцелярита заставил Лон-Гора тяпнуть полстакана чистого спирта. Что за хрень творилась в этом безумном мире?! Арзаки — рабы и имущество, им полагается регулярный гипноз (инструкция прилагается). Их надлежит помещать в отдельную палату, чтобы не портили менвитам настроения своим болезненным видом (А сами менвиты что, лучше выглядят, когда болеют?). У арзаков есть чёткие нормативы пребывания в том или ином состоянии (Это что вообще за чушь?). И многое-многое другое в том же роде. Лон-Гор вспомнил одного из своих преподавателей, арзака Рилайна Наори. Профессор был по образованию пульмонологом, но овладел, кроме этого, множеством других дисциплин. Он разбирался даже в таких случаях, как синдром Ли-Си, алевия, жёлтая пневмония… И вот такого человека — в рабы? Нужно было найти человека, который сможет объективно объяснить происходящее.***
Ничто не могло сравниться с бездельем в его вопиющей отвратительности. В камеру нельзя было проносить книги, бумагу с карандашами — да ничего нельзя было. Разумеется, гауптвахта — не курорт, но книгу-то могли дать! Кау-Рук изнывал от скуки. Мало того, что заперли, так ещё и на неопределённый срок. Чтобы разобраться в преступлении штурмана, нужен был Мон-Со, а он лежал в реанимации. И Хоо его знает, когда очнётся. Перед арестом Кау-Рук отнёс в его палату свой кулон. Эту вещь, по-хорошему, никто не должен был видеть. Мон-Со видел — ему, как ни странно, можно было довериться. Жаль, конечно, что рассказать ему всего Кау-Рук не успел. Надо было, учитывая сложившуюся ситуацию... «Вы из Хранителей?» — «А вы — Олири?» — вот и весь разговор. Потом штурман получил пистолетом в морду и потерял девочку в небе над горами. С ней тоже нужно было побеседовать. А лучше собрать их вместе, прихватив за компанию Ильсора и юную ведьмочку, и выдать им всё, что дóлжно. Не срослось. Хотя с Ильсором поговорить наверняка получится. Он даже сам придёт. Вчера, после целого дня без еды, в камеру явился Дириэ. Он принёс бутербродный ужин, термос с чаем, злость и уйму новостей. — Эти идиоты провернули всё, не сказав нам! — с порога выпалил он. — Что, всех усыпили? — догадался Кау-Рук, прекрасно знавший о планах арзакской части «клуба по интересам». — Порушили всё, а теперь решают, кого прирезать! — продолжал бушевать арзак. — Солнце моё, ты действительно веришь, что они прямо сейчас кого-нибудь убьют? — хмыкнул штурман, доставая себе бутерброд. — Вы же арзаки! Убить кого-то во сне — это не про вас. — Ты прав… наверное… — вздохнул Дириэ и устроился рядом, открывая термос. Тоже не ужинал ещё, чучело. Весь вечер Кау-Рук убеждал его, что обстановка нормализуется — надо только подождать. Все успокоятся, примут план Ильсора, часть менвитов совершенно спокойно разбудят, кое-кого придётся устранить, но ведь так и планировалось. Дириэ кивал, гладил его по голове и обещал завтра снова принести ужин и новости. И вот оно, завтра. Время ужина давно миновало, надвигался отбой. С полчаса назад в коридор с камерами вошли несколько человек, и Кау-Руку даже показалось по их шагам, что это были менвиты. Но ничего не происходило, и он уже решил, что и шаги, и лязг металлических дверей ему и в самом деле почудились. Но одновременно с сигналом отбоя из соседней камеры послышался такой отчаянный крик боли, что стало очевидно: не показалось. Арзакский переворот пошёл наперекосяк. А уж чей именно крик Кау-Рук услышал…