Цель Сокола: мозг и сердце

Есть три ловушки, ворующие счастье: сожаление о прошлом, тревога за будущее и неблагодарность за настоящее. Аня знала, кто насиловал ее дверной звонок уже десять минут. Знала, что еще несколько ударов сильных кулаков и несчастная дверь слетит с петель. Все знала. Не знала лишь того, чего сама хотела на самом деле. Понимала, что надо открыть дверь, пока не стало поздно. Но не понимала, хотела ли этого. Запуталась. Испугалась. Потерялась. Девушка резко перевернулась на другой бок и, крепче накрыв голову подушкой, зажмурилась так сильно, что стало больно. А потом еще хуже, ведь эта чертова наволочка пахла им. Не поминая уже простыни и собственную одежду. Еле слышное «уходи» вновь сорвалось с бледных губ вместе с отчаянием, но никто кроме нее самой не мог слышать этой жалостливой мольбы. Особенно Игорь, вновь затарабанивший в дверь. Ей казалось, что это должно быть правильно. Правильно, что еще не открыла. Правильно, что не впустила в свою жизнь. Снова. И правильно, что уповает на разрешимость всего без своего же участия. Но это было лишь в голове. Мысли. Нелепые, наивные рассуждения. Надежды. На деле же обещания Грома расправиться с дверью становились с каждой минутой все внушительнее и настойчивее. И после очередного оглушительного удара, Соколова рывком подорвалась с кровати. Она не умела делать правильно. Она была неправильная. Вся какая-то «не такая». Как и он. Да и капитан давно, безвозвратно одержима. Слишком им одержима. Разучилась жить без него. Она дышала им и просыпалась ради его взгляда. Ради хриплого голоса над самым ухом, ненавистной щетины и огромных, горячих рук на талии. Ради карих, глубоких, невообразимо красивых глаз с такими милыми черными ресницами. — Как ты меня достал! Отворила дверь не в квартиру, а в сердце, и горько заплакала, зная, что давно ему проиграла. — Сокол… Майор медленно преступил порог, протягивая руки к испуганной, потерянной Ане. Его и только его Ане. Ей было не отвертеться. Игорек уже поймал и крепко сжал ее в своих объятиях, поклявшись защищать до последнего вздоха. Зарылся носом в темные, родные пряди волос и пропал. Она беспомощно всхлипнула, пытаясь расцепить сомкнувшиеся вокруг талии руки. Не дышится. — Отпусти, — вдруг забилась в гордых попытках вырваться, но мужчина держал крепко. — Никогда, — прошептал в самое ухо этим проклятым, низким голосом, который она не хотела слышать. Потому, что боялась больше не услышать. Боялась, что больше не испытает всего того, что пробуждал в ней этот властный тон. Он коснулся ее щеки теплым, нежным дыханием и она пропала, бессильно опускаясь с ним на пол. На самое дно бесконечности. — Я ведь люблю тебя, слышишь? Такие важные, как глоток воздуха. Слова. Задели каждую клеточку. Превратились в еще более горькие, но счастливые слезы. Она желала, чтобы он вечно повторял эти слова. Потому что она тоже. — Слышишь? — Ну зачем ты пришел? Зачем появился в моей жизни? — сопротивлялась последняя частица всего того разумного, что казалось ей таковым раньше. Но лишь казалось. — Это ты появилась, — упрямо поправил Гром, вздохнув. Он ласково обхватил лицо Соколовой и, повернув к себе, принялся старательно утирать слеза с нежной кожи самого нежного для него создания. Такие несчастные, порозовевшие и заплаканные щеки, давно уставшие от всех этих бессмысленных слез и страданий. — А я остался, чтобы ты больше не оборачивалась назад, потому что там все и навсегда останется без изменений. Понимаешь? И она закивала из последних сил, добровольно сдавая все оставшиеся, некогда самые крепкие фронты. Понимала. Знала. Не принимала раньше, но осознавала. Родители. Разумовский. Волков. Одиночество и безвылазная работа. Все давно осталось там, далеко позади. И только она в глупом детском отчаянии пыталась все вернуть назад. Обернуть время вспять, и без того зная, что теперь было лучше. Не потому, что прошлое проигрывало, а потому, что оно было прошлым. Аня давно все обдумала, давно приняла, давно решила, но в моменты гнусного уныния снова билась по прутьям старой клетки. Клетки, ставшей болезненно тесной для уже взрослой Соколовой. Игорь понимал ее тщетные попытки борьбы с самой собой. Понимал и принимал, как сложно преступить черту невозврата и выстроить новую жизнь на руинах прошлой. Все это так долго, мучительно и… — Так слезливо, — тихо, по-доброму усмехнулся майор и Аня наконец ответила ему слабой улыбкой, все еще хлюпая краснющим носом. — Ты меня удивила, — мужчина перешел на еле различимый шепот. — Покорила. Заворожила. Гром заправил пряди волос за уши Соколовой, и та устало выдохнула в его заросшее недельной щетиной лицо. Сама себя удивила, сама себя расстроила. Расклеилась. Так тошно. Снова. — Заканчивай разводить море. Я плохо плаваю. Ладно? — прервал мужчина ее уничижительные мысли, что отныне так явно отражались для него в ее выразительных глазах. «Заканчивать… хорошая альтернатива», — хмуро рассудила девушка и Игорь, получив неловкий, но одобрительный кивок, с трепетом поднял капитана на руки. Он медленно побрел в сторону ванной, где, умыв прохладной водой такое заплаканное, но безмерно любимое лицо, наставил Соколову на путь истинный. А проводив и уложив своего хмурого зайца в кровать, закрыл все распахнутые настежь окна. — Я сделаю чай. — Только не забудь про заварку, — вдруг прорезался позади него бойкий голосок. Игорь изумленно обернулся, и такая удивительно хрупкая с виду девчушка тут же невинно захлопала влажными ресницами, признавая, что больше не могла давиться пустой водой, как бы не ценила способности майора к кулинарной феерии. — На что это ты намекаешь? — тут же взъерепенился Гром, упираясь в бока массивными кулаками, некогда только колошматившими отъявленных ублюдков, а не орудовавшими на злосчастной кухне. Аня шмыгнула носом и, самостоятельно стерев давно надоевшие слезы, наконец-то рассмеялась. Но после резко замолчала и, задумчиво вздернув ноготком свежую ранку на своем пальце, тихо пробурчала: — Он меня отстранил. Словно пропустив страшные для Соколовой слова мимо ушей, майор вдруг уверенно подошел к кровати и, усевшись на ее край, настойчиво заглянул в лицо девушки. — Переезжай ко мне. Окончательно, — единственное, что произнес Игорь, тут же поймав на себе ошеломленный взгляд. Ее приоткрывавшиеся розовые губы и немой вопрос почему-то ввергли его в неописуемый восторг. «Хоть что-то новое», — тут же с победной усмешкой подумал мужчина. Вероятно, его радовало, что он все еще был в седле и мог привести Анну Сергеевну в такое очаровательное замешательство. Она долго переваривала так серьезно брошенные слова от самого несерьезного, как ей когда-то представлялось, мужчины. Слащавые бабочки заполнили ее голодный желудок, издубасили нежными крылышками бедное сердце, сперли горло, заполнили рот. И их буйство так истощенно, но приятно усилилось, когда Соколова, казалось, рассмотрела каждую искорку в глазах майора. Не врал. Не юлил. Был тверд в намерениях и так безусловно искренен. Девушка нервно усмехнулась, старательно унимая дрожь в коленках. Пальцах. Голосе. — В служанки нанимаешь? — выдавила она, поборов смятение, и Гром весело улыбнулся, почесав затылок. Так неуклюже. Так сладко. И так… счастливо? — В самые приятные служительницы. Каверзная ухмылка толкнула уголки уже ее потрескавшихся губ, и Аня засияла. Но опять нахмурилась, картинно гримасничая. — Я Рафта не брошу, — пробурчала она со всей ответственной важностью, принявшись елозить по кровати. — Не брошу. Не уговаривай. Нет. Нет, — качала она головой, фыркая да пыхая. — Не-а. Нет. — Чтоб тебя… — Игорь закатил глаза, принявшись вновь собирать по шахматной доске свои перевернутые фигуры. Опять сотрясла все. Опять перевернула. Почти победила… Почти… Майор тяжело выдохнул, усаживаясь поудобнее. Матрац прогнулся, и Соколова невольно наклонилась ближе к нему. «Амбал», — привычно фыркнула она про себя, продолжая наблюдать за лицом Грома: в его красивой голове бесспорно велась какая-то судорожная деятельность. Продумывал ход, зная, что уже не выкарабкается. — Бери этот комок шерсти и обаяния с собой, — наконец выдавил мужчина, кажется окончательно сдавшись в плен Соколовского матриархата. Теперь все в его жизни принадлежало наполовину ей, а все, что было в ее жизни, безоговорочно становилось частью его. Хочешь капитана полностью и без остатка? Забирай в придачу псину, брата и головную боль. Такую сногсшибательно приятную боль. И Гром был уже со всем согласен, а Соколова в одно мгновение услышала и поняла в сотни раз больше, чем ей представлялось возможным, но буйные лапы русака продолжали горделиво дрыгаться. — Ты этой сейчас так говоришь. Я тебе ведь мозг вынесу, — продолжила она выкручиваться, пока не оказалась прибита к мягкой поверхности кровати странным, чуть даже безумным взглядом серо-голубых глаз. — Окончательно, — поспешно прибавила Аня, смекнув причину майорского исступления. — Вот именно, Сокол: ты и так мне уже все мозги вынесла и сердце прострелила! Хуже не будет. Вставай давай! Иначе сам подниму, — с нежностью прорычал Игорек, жмякая кулаки. Так бы и задушил. Капитан замялась, виновато поморщившись. — Я ведь тебя бросила. — Ты? Меня? — мгновенно встрепенулся мужчина, горделиво вскинув массивный подбородок с такими симпатичными шрамами… — Это я тебе пару дней отдыха дал, капитан. Живо вставай, хватит сопли распускать! Соколова не дала госслужащему волчаре разойтись дальше и резко прильнула к его крепкой груди. — Я не распускаю, — прощебетала она, запустив тонкие холодные пальчики в жесткие и так потешно отросшие волосы майора. — А что ты делаешь? — уже спокойнее парировал мужчина, очевидно расплывшийся в столь нежном жесте. — Страдаю. — Не кажется ли вам, достопочтенная, что хватит уже самотерзаний? — Девушкам их никогда не бывает достаточно, — усмехнулась Аня, беспощадно взлохмачивая волосы Игорька. — Девицы любят разбивать себе сердечки время от времени, — внезапно продекларировала она Джейн Остин из почти единственной дочитанной ей книжки семейства «классика». Да, штудировать отчеты об оперативно-розыскных мероприятиях девушке нравилось куда больше… — Так ты встаешь или чем другим займемся? — вдруг прохрипел майор прямо в ухо призадумавшейся Соколовой, уже сползая ладонями туда, куда не следовало уважающему себя джентльмену. Вероятно, он и впрямь был готов в любую секунду наброситься на девушку. Заплаканную, уставшую, бледную, но все равно такую красивую, любимую и желанную. Всегда и в любом настроении слезных желез, которые раньше казались ему атрофированными. — Встаю! — спешно взвизгнула Аня. — Пить кипяток! Встаю. — Так-то, — усмехнулся Гром, по правде говоря, малость опечаленный выбором своего капитана. Но ничего. Отныне у них будет много времени: бежать-то ей больше некуда. Последняя форточка была накрепко им закрыта.