katy perry — roulette
Этот июнь ничем не отличается от всех предыдущих: такой же шумный, душный, влажный, зелёный и иссушающий — стоя около простой железной двери и со вкусом затягиваясь, Хосок чувствует, насколько противно к спине прилипает футболка. Выдох получается слегка раздражённым: где-то далеко в стороне в очередной раз заунывно гудят машины, а до ушей доносится гулкий бит басов из клуба через две улицы от того места, где он стоит прямо сейчас — музыка около входа играет достаточно громко для того, чтобы её было слышно около чёрного хода мотеля, к стенке которого он сейчас прислонился, изнурённый сегодняшней дневной жарой. Наверняка народ уже столпился около очередной круглосутки, лакая дешёвый алкоголь, чтобы попасть внутрь уже навеселе и хорошо оттянуться на танцполе, а ещё, может быть, уехать куда-нибудь после, склеив себе симпатичного мальчика или девочку, которые не будут иметь ничего против. Хосок тоже хочет в клуб. И налакаться соджу около круглосутки тоже хочет. Трахаться — нет, не очень, потому что именно такая перспектива у него, собственно, и маячит на горизонте — уже в течение ближайшего часа его член будет трахать одну хорошо знакомую задницу, так что с оргазмами проблем у него точно нет. Хосок ненавидит сниматься вечером. Душным вечером июньской пятницы в дешёвом мотеле без кондиционера, потому что этаж только такой вот залупы компания смогла снять сегодня: закончат они глубоко за полночь, но выбора особого не было — два часа назад Намджун просто позвонил ему и разговор у них был коротким. Настолько, что: — Приедешь сегодня? — Да. — Забились, я скину тебе адрес в Какао. — А с кем? — С Чонгуком. — Балдёж, — потому что Хосок действительно любит сниматься с Чонгуком. Он смешливый, не ебёт мозги ни до, ни после процесса, хорошо знает, что от него требуется в кадре, и никогда не доставляет проблем: они часто ходят оттянуться вдвоём куда-нибудь после... всего. Потому что Чонгук действительно классный парень. У Хосока нет поводов для того, чтобы не сниматься с ним. И вот теперь он здесь. В смысле, Чонгук: подходит, чтобы встать напротив, тоже закуривает и молча протягивает ему бутылку воды, которую Хосок охотно принимает. Без лишних слов. Без дебильных приветствий. Без всяких тупых «Давай хорошо поработаем сегодня!», потому что у них нет резона сняться иначе — Чонгук слишком хорош для того, чтобы отснять с ним всё с дублей двух. Ну, трёх. Не более. — Что ты тут делаешь? — хмыкает Хосок, сделав глоток. — До съёмок осталось-то по хуйне. — Переживаешь, что обосру тебе член? — вскинув бровь, интересуется этот пиздюк. Он младше: двадцать три года, кажется, и снимается уже четвёртый год. История банальна, как и у всех них: студент с симпатичным лицом из не самой обеспеченной семьи, у которого возникла проблема с оплатой счетов и обучения, а заработать надо было достаточно быстро. И после просто втянулся. Почти все втягиваются. Сложно не сделать этого, когда тебе приваливает хренова гора денег, куда бóльшая, чем ты ожидаешь. — А ты можешь? — кривит губы Хосок, возвращая ему бутылку. И Чонгук негромко смеётся, когда принимает её: у него забавная мимика, нос морщит смешно, что делает его куда моложе внешне, да и сам звук смешка очень приятный — высокий, переливчатый. Чонгук действительно классный парень. — Нет, хён, не переживай. Я хорошо промылся и смазался, а ещё у меня в заднице охуеть, какая огромная анальная пробка. Так что сорян, если захочешь сделать мне римминг, решишь постонать и услышишь троекратное эхо. Ну, или если твой член будет, как зубочистка в колодце, — Хосок на это фыркает, едва что не подавившись сигаретным дымом, а малой только руками разводит: — Прости, но твой член действительно будет ей. Я снимался с Джином с утра, а ты наверняка наслышан о том, что он в штанах прячет осиновый кол. — У тебя задница из железа, что ли, что ты на вторые съёмки за сутки согласился? — вскинув брови, интересуется Хосок. Потому что второй заход — это нормально, пока твои мышцы ещё разогреты. — Запрет на посрать мне обеспечен, — равнодушно пожимает плечами Чонгук без какого-либо страха в тёмных глазах. — Но всё требует жертв. Будь со мной ласковей, папочка-а-а, — последнее он отвратительно выстанывает в духе традиционного клишированного... ну, да, порно. Едва ли то, что они снимут сейчас, будет номинировано на «Оскар» и показано на больших экранах в кино. — Ты отвратителен! — восклицает Хосок, начиная смеяться, и несильно ударяет заржавшего Чонгука кулаком в плечо. — Пойдём в клуб после? — После бронепоезда, который Джин именует членом, и твоей палки-копалки? — округлив и без того большие глаза, интересуется его сегодняшний партнёр по съёмкам. — Ты меня, конечно, прости, но после этой вакханалии, конечно, кто куда, а я по съёбам. — Дрочить на новое видео с этим парнем? — хмыкает Хосок понимающе. — Как его? Ви? — Пошёл ты, — закатывает глаза Чонгук. — Но я бы хотел сняться с ним. У него потрясающий прогиб в пояснице. — Попроси Намджуна это устроить, — предлагает его умный хён. — Делов-то. — Он мне лекцию прочитает, ты же знаешь. Вопросы начнёт задавать, мол, а зачем, а нахуя тебе оно надо. Ты же знаешь, он не любит даже намёки на служебные романы. — Это не мешает ему трахать... — но договорить не успевает, потому что дверь открывается по принципу «вспомни говно, вот и всплыло». — Вы вдвоём охуели тут, что ли? — нечасто звёзды совпадают таким образом, что сам режиссёр снисходит до того, чтобы оттащить вас на то, что гордо именуется съёмочной площадкой, но по факту является простым траходромом в дешёвом номере такого же дешёвого мотеля. Но они трое работают друг с другом уже слишком давно, чтобы Хосок удивился появлению Намджуна здесь. — До начала съёмки осталось меньше получаса, мать вашу! — И чо, — без вопросительной интонации интересуется Чонгук, выдыхая струйку дыма. — Через плечо, — отрезает их великий мастер, но, впрочем, без злобы. — Тебе там ничего замазать не надо? Прыщ на жопе, например? — У меня нет прыщей на жопе, — с постным лицом отвечает самый младший из них. — Она чиста, как первый снег. — Уверен? — Мне снять штаны? Твою мать, Джун, ты снимал меня этим утром, моё очко всё ещё должно навязчиво маячить у тебя перед глазами так отчётливо, что ты обязан помнить каждую складочку на моём тугом колечке мышц! — и он кривит рожицу. — Ну, после Джина оно не очень-то и тугое... — как бы между делом замечает Хосок. — Ты мне ещё тут про бархатные стенки затри, — рекомендует Намджун. И они ржут, как и всегда. Хосок действительно любит свою работу в такие моменты. Даже если сниматься приходится июньским вечером — шумным, душным, влажным, зелёным и иссушающим, а футболка противно прилипает к спине. А потому, вздохнув, тушит бычок и кидает его прямо на землю, видя, что Чонгук делает то же самое. — Ладно, погнали, оценю масштабы твоего колодца желаний, — и кивает на дверь, чтобы пройти внутрь тупого мотеля. — Не забудь бросить монетку и загадать желание после того, как спустишь в резинку, — беззлобно огрызается Чонгук, идя сразу следом за ним. — Малой, я клянусь, если я увижу на твоей жопе хоть один прыщ... — раздаётся за спиной. — То что? Отшлёпаешь меня? — фыркает тот. — Клянусь, после Джина любое твоё действие покажется мне лёгким поглаживанием. Мне кажется, что он отбил мне почки к чёртовой матери, надо выставить ему счёт.***
Хосоку действительно нравится сниматься с Чонгуком. Он не может сказать, что этот малой — его лучший партнёр из всех, которые когда-либо были, потому что у того, кого зритель знает под псевдонимом Джей Хоуп, действительно много опыта в съёмках для того, чтобы сказать, что самых выделить невозможно. Каждый в чём-то хуже или же лучше: кто-то слишком чрезмерно играет для камеры; кто-то, наоборот, лежит безинициативно; кто-то лучше сосёт, а кто-то отлижет тебе задницу на высший балл — как карта ляжет. Например, Чонгук не так хорош в минете, как тот же Хосок — он может сильно зацепить зубами, если увлечётся, и от определённого количества сантиметров у него идёт сильный рвотный рефлекс: они проверили это как-то раз, когда Хосок просто зашёл посмотреть на съёмку, где его бро работал в команде с Джином и ЧимЧимом — он же просто Пак Чимин, извечный краш их обожаемого режиссёра. Чонгук действительно чуть не блеванул Джину прямо на член, а потом честно сел голой задницей на простынь и протянул своё: — Этот дрын, по ходу, может влезть мне только в одну дырку, ребята. — Попробуй без горлового, — это то, что предложил ему Намджун, на что Чонгук оскорбился в лучших чувствах и взвизгнул: — Я тебе, что, школьница, которая ни разу член вблизи не видела? Или дилетант? Либо хуй у меня в глотке целиком, либо у меня во рту его попросту нет! Но главный плюс Чонгука заключается в его умении быстро переключаться между работой и жизнью и работой и работой: тот факт, что он может охуенно отыграть как и покорного мальчика, так и жёсткого папочку, зрителя обычно сводит с ума. Этот пиздюк действительно купается в бабках, но и спроса с него куда больше, и ожидания выше. Впрочем, как показывает практика, этот парень действительно хорош во всём, за что бы ни взялся, начиная от алкогольных возлияний и заканчивая принятием двойного проникновения. Он откидывает всю шелуху, когда оказывается в кадре. И это нереально круто: Хосок в прямом смысле тащится от задницы этого парня, когда она обхватывает его член в позе догги, которая прописана в сценарии — да, после Джина не так туго, как могла бы, но Чонгук действительно делает всё, чтобы зритель заново уверовал в то, что у него прямо сейчас происходит первый раз. И с импровизацией у него всё тоже в полном порядке, потому что, нет, позиция сидя и сверху не была прописана, но малой так отчаянно стонет своё: «Папочка, это так глубоко для меня», цепляясь за его плечи ногтями и обнимая ногами за спину, что в какой-то момент Намджун рявкает: «Снято!» и «Перерыв!», чтобы: — Малой, ты в ударе сегодня или что? — Это всё сила юности! — ржёт этот придурок, вставая на постель коленями и ещё раз бегло смазывая себя, никого не стесняясь. — Когда мне там надо кончить? — Через позы две можете сворачиваться. Мы тут не двухчасовой артхаус снимаем, а материала на пятнадцать минут, думаю, будет достаточно. Можете отойти от сценария и опробовать что-то на свой вкус, вы хорошо вошли в раж. — Если ты думаешь, что он не вытрахает из меня душу за эти две позы, то ты ошибаешься, — кивком благодаря ассистента и принимая из чужих рук бутылку воды, говорит Хосок не без одышки и смешка. — Можешь лечь брёвнышком, я тебя сам поимею, зато можно будет даже и пальцем не шевелить! — О, нет, пиздюк, моя жопа тебе не достанется. — Кстати, Намджун! — щёлкнув пальцами, интересуется он, откинув со лба выкрашенную в фиолетовый прядь и поправляя на лице полумаску чёрного цвета. — А можно я попрошу тебя поставить со мной в пару определённого человека в следующий раз? — Хосок хмыкает, но, в принципе, почему бы и не попробовать? Намджун кажется чертовски довольным ими сейчас и может пойти на уступки. — И с кем? — закинув ногу на ногу, вскидывает бровь великий мастер. — Всё зависит от того, какую позицию предпочтёшь ты, какую предпочитает он, ну, и его желание работать с тобой. — Уни, как и я. Новенький. Ви. Я хочу попробовать с ним, — в комнате повисает тишина. Хосок видит, как у мелкого нервно движется кадык сверху вниз, когда Намджун на секунду задумывается. Чтобы ответить: — Тэхён? Неожиданно. Окей, я спрошу у него. Когда ты хочешь? На неделе? — Да, окей, у меня ещё есть время до сессии, — кивает Чонгук. — Спасибо! — Буду держать тебя в курсе. Так, отдохнули? Поехали! Три... два... мотор!***
Хосоку в его двадцать четыре нравится сниматься с Чонгуком. Чонгук не напряжный, с ним можно выпить кофе в любой день — он всегда готов к движухе, если у него нет учёбы, а ещё у него смешные шутки. Но порой Хосок в свои двадцать четыре ненавидит последствия этих съёмок: мелкий иногда умудряется заездить его так, что до искр из глаз, невзирая на то, что утром снимался с Джином. А ещё в нём много энергии. Непозволительно много. Вот и сейчас Хосок, к полудню едва разлепивший глаза и с наслаждением оценивший жирный перевод на карту за съёмку от агентства (судя по всему, видео хорошо хайпануло у аудитории, потому что таких чисел он точно увидеть не ожидал), видит входящее сообщение от мелкого, которое упало всего пять минут назад. Окей, четыре входящих сообщения: в первом он орёт, что Ви дал добро на то, чтобы сниматься с ним, и в понедельник они уже окажутся в кадре; во втором — что Хосок просто обязан выпить с ним кофе под вечер; в третьем — что он уже успел заехать в агентство и подписать контракт ещё на год, а четвёртое вызвало интерес. jk: тут два парня прошли кастинг. один тебе прямо зайдёт, слушай hsk: с чего ты так в этом уверен? не припомню, чтобы мы с тобой обсуждали типаж мужиков, который меня привлекает jk: сколько лет я тебя уже знаю? jk: худые, немного угловатые, негромкие, невысокие. вот такие тебе нравятся, ты даже в кадре с ними выглядишь по-особенному. вот этот парень именно такой. и он довольно приятный, мы поболтали немного, пока курили у выхода. уверен, что ты захочешь с ним сняться, несмотря на стрёмный псевдоним, который намджун ему дал hsk: и какой псевдоним? jk: шуга. он реально назвал его шугой, потому что хочет его на первое время в амплуа того самого дерзкого пассива, который в кровати краснеет и шепчет «пожалуйста, не надо, не трогай меня т а м». я не знаю, как этот парень справится с этой ролью, серьезно, он хоть и худой, но мужлан мужланом. какой ему шуга? hsk: о боже хахаха hsk: намджун отвратителен. мне кажется, я никогда не смогу трахать чувака, которого в быту можно звать сахарком. как он мог назвать так живого человека? кто вообще будет дрочить на сахар? jk: о, я тебе сейчас расскажу hsk: не надо, спасибо. это был риторический вопрос jk: а я все равно расскажу Хосок убирает телефон в сторону, игнорируя уведомления от новых сообщений. Время, пожалуй, позавтракать. В конце концов, ему ещё дрочить материал для вступительных в магистратуру, которые начнутся на следующей неделе. ...— Ты сдал? — это трубка урчит вместо приветствия, а Хосок действительно начинает переживать по этому поводу — ровно настолько, что хочет тоненько пискнуть и откинуть в сторону мобильник, чтобы позже, возможно, сжечь. Потому что, может, Чимин и находит мурчание Намджуна сексуальным, но он точно не. Но он вздыхает, ерошит светло-русые волосы и устало задаёт верный вопрос, не размениваясь на ненужные дебаты. — Что тебе надо? — хмурясь. Потому что великий мастер звучит так, будто ему что-то очень нужно. Что-то, что Хосоку ни хрена не понравится. — Я хочу, чтобы ты снялся с одним из новеньких. Ну, как, новеньких: это у нас он новенький, до этого снимался у Минсока, но там были какие-то проблемы с контрактом и он перешёл к нам. Ценный кадр. Опытный. Хочу его с тобой в амплуа... — ...сладкого мальчика, который, краснея, будет просить меня не толкаться в него слишком глубоко? — заканчивает Хосок. Почему-то он знал, был уверен, что Намджун решит подложить под него того парня, о котором говорил Чонгук. Возможно, потому что поджарый рельефный Джей Хоуп действительно отлично гармонирует с такими ребятами в кадре. А возможно, потому что Хосок действительно и сам искренне тащится, когда трахает именно таких, и это видно через экран. — Да, именно. Шуга. Я уверен, что Чонгук тебе уже разболтал, у него вода в жопе не держится. — Естественно, она не будет держаться, ты его за последний месяц семь раз подложил под Джина. Я удивлён, как унитаз ещё не предъявил пиздюку претензию из-за того, что в него не попадает ничего существеннее мочи. — Ты действительно будешь шутить про геморрой, пока я предлагаю тебе работу? — удивлённо интересуется трубка. — Нет. Но буду шутить про елду Джина, пока не умру, — Намджун смеётся, а потом, наконец, говорит: — Так ты сдал свои экзамены? Поступил в магу? — Да, всё в порядке. Я и не сомневался в себе. Работать так часто, как последние месяцы, не смогу, разумеется, но могу попробовать снимать материала на ролика три на выходных. В конце концов, я ещё не старый пердун, мой член ещё что-то, да может. — Прекрасная новость. — Хён, но почему ты решил предложить именно мне? — Знаешь... — и Намджун на секунду задумывается. — Мы с тобой никогда не говорили об этом, но мне всегда была интересна одна твоя черта. — Какая же? — Когда ты в кадре с мальчиками определённого телосложения и роста, ты... другой. Более эмоциональный, более чувственный, даже более громкий. Уверен, что это связано с прошлыми отношениями, — и трубка хмыкает. — Что-то вроде клише: он был по-настоящему влюблён только один раз и до сих пор не забыл, несмотря на то, что времени после расставания утекло уже много... — Пять лет, — хмыкает Хосок ему в трубку. Для уточнения. — Мне было девятнадцать, когда мы расстались. — Что?! Ты серьёзно такое клише, Чон?! Какого хрена?! — А что ты от меня ожидал? Это я сейчас крутой парень, но когда-то я был обыкновенным зелёным подростком, который серьёзно влюбился и нашёл взаимность. Не могу сказать, что люблю до сих пор, но это были мои первые, — и единственные, — серьёзные отношения. Такое не забывается. Возможно, это наложило на меня какой-то отпечаток, хуй знает, но он никак не влияет на меня и мою жизнь в целом. Возможно... ладно, окей, в какой-то степени сказывается во время работы, но разве я становлюсь хуже с другими партнёрами? — Нет, определённо. Ваше с Чонгуком последнее видео до сих пор срывает много просмотров. — Да, я вижу это по своему балансу на карте. — Так ты согласен на съёмку с Шугой? Допустим, послезавтра в два часа дня? — Да, вполне. Но, подожди, когда ты мне звонил, у тебя были слишком заискивающие интонации. Будто ты был уверен, что я тебя пошлю. Какие кинки ты хочешь вписать в сценарий, засранец? — и Хосок хмурится. — А, — беспечно отзывается режиссёр. — Неон. — Неон? — голос подлетает на октаву повыше. — Неон, — подтверждает Намджун. — Будешь трахать его в ярком полумраке, а потом долго ругаться матом, пытаясь отмыть от себя всё это флуоресцентное дерьмо! — и на этой бодрой ноте бросает трубку прежде, чем Хосок успевает сообщить, на каких хуях он его вертел. Вздохнув, он смотрит на экран телефона, который горит лаконичным «Вызов завершён», а потом смотрит на баланс своей карты. Денег достаточно — но это пока, потому что близится время оплаты счётов за квартиру и за ипотеку, Господи прости, тоже. Хосок не может позволить себе быть привередливым мудаком сейчас. Неон так неон. Похуй вообще.***
Не похуй. — Какого хуя, — это то, что он произносит утром субботы — рокового «послезавтра в два часа дня», глядя на своего нового партнёра по съёмкам прямо в упор. И вместо приветствия, потому что чужие глаза сканируют его столь же внимательно и пристально, но Шуга сохраняет молчание, как всегда делает, когда поражён до глубины души. Хосок точно знает эту его черту. Он вообще, кажется, знает о своём новом (ха-ха) партнёре куда больше, чем ему бы действительно хотелось. Хэштег «молчит; у меня тоже нет слов». Говорить-то, в общем, и нечего — только истерически ржать от того, насколько судьба иногда любит прикалываться над двумя людьми в рамках города-миллионника. Потому что сейчас, прямо сейчас, в стенах этого очередного дешёвого номера с серыми обоями, который им отвели в качестве «гримёрки», они смотрят друг на друга в упор и в неверии — ну не бывает так. Невозможно. Шуга предстаёт глазам окружающих не самым высоким скуластым юношей с выкрашенными в голубой цвет волосами. Не очень складным, а ещё очень худым, хотя он действительно много ест — у него отличный метаболизм, Хосок это тоже знает. Он всё ещё знает о нём слишком много, без шуток, и неважно, сколько лет пройдёт, в мире есть вещи, которые неизменны: деревья всё так же будут зеленеть каждую весну, зимой будет влажно и холодно, Чон Хосок будет пить много газировки и подсознательно искать в каждом партнёре только одного человека, а Мин Юнги, который сейчас стоит напротив этого Чон Хосока, будет много курить, много есть, ни хрена не толстеть и пить холодный американо даже в минусовую температуру. И плевать, что они расстались пять лет назад. Хосок действительно не знает, как работает эта жизнь и, возможно, если бы он интересовался миром порно вне работы и был чуть более любопытным, он был бы в курсе, кто такой этот Шуга, и никогда бы не согласился на совместную съёмку. Ещё бы, возможно, уволился. Сменил квартиру. Улетел бы на постоянное место жительства в Зимбабве, хуй знает. Ладно, окей, он не сделал бы этого. Но он бы просто отказался от съёмки сейчас, чтобы непременно согласиться на неё когда-нибудь потом. — Я не знал, что ты работаешь здесь, — это то, что Юнги ему говорит, окидывая взглядом снизу вверх. Равнодушно, будто они столкнулись где-то в офисе, а не перед съёмками порно, знаете, и Хосока немного вышибает из колеи эта чужая отстранённость, которая и ему должна сопутствовать, но он всегда был несколько эмоциональнее своего уже как пять лет бывшего парня, который прямо сейчас стоит перед ним. — Иначе бы ни за что сюда не устроился. Пиздец. Какой пиздец. — Но это случилось, — скованно замечает Хосок. Охуеть он успеет потом. Возможно, он даже позвонит Чонгуку, пригласит его к себе и они напьются в дрова, потому что малой последнее время в трубке телефона звучит тоже очень не очень — так, как может звучать человек, которому очень нужно выговориться, но для этого самого выговориться нужен определённый градус в желудке. А пока им всё ещё нужно работать, и, наверное, это отличная, пусть и жестокая проверка его профессионализма на вшивость: вздохнув, он раздевается, никого не стесняясь (Юнги у него всё равно уже видел всё, что мог, а за пять лет там ни хрена не поменялось, разве что только Хосок лазерку сделал) и, не глядя на своего бывшего парня, идёт в душевую. Выбора всё равно нет. В пахнущей плесенью душевой он бьётся лбом об кафель стены, стоя под прохладными струями и пытаясь привести себя в чувство. Не получается. Как и всегда, когда дело касается одного Мин Юнги — с ним вообще никогда не получалось.***
— Хосок-а, пожалуйста, можно тебя как старосту попросить отнести бланк для заполнения отчётности руководителю оркестра? — Мун-ним, классная руководительница, ему улыбается мило, когда произносит эти слова. Чудесная женщина, тот самый образцовый педагог, который может найти подход даже к самому нерадивому ученику и которого ни в коем случае не хочется подводить. Хосок же, после уроков зашедший в учительскую с заполненным опросником, который должен помочь преподавательскому составу узнать, чего именно хотят ученики старшей школы в будущем, на эту просьбу только кивает — по дороге на выход ему совершенно не сложно пройти мимо кабинета, где репетирует школьный музыкальный оркестр. Ему, в принципе, никогда не сложно: всегда готовый помочь каждому, староста класса 1-3 для многих является занозой в заднице своей чрезмерной заботой об окружающих. Кто-то видит Хосока подлизой. Кто-то — лицемером, потому что, как говорят люди, не может человек быть настолько добрым. Сам же Хосок в свои неполные шестнадцать видит себя самим собой: с кучей внутренних тараканов, которых он тщетно пытается вытравить с помощью учёбы, куч домашки и подработки; с одиночеством, порождённым постоянной занятостью; с любимым корги по имени Пик, который для него является самым надёжным другом, и с... самим собой, чего он боится больше всего, потому что определённые аспекты своей жизни принимать достаточно сложно. Хосок один в семье. От него многого ждут, в том числе внуков, и в острый период взросления и познания собственной сексуальности он несколько путается в собственных перепутьях души, отказываясь кое-что принимать наотрез. Отказываясь быть не таким, как большинство. Отказываясь. — Извините за вторжение! — это то, что он говорит, заходя в кабинет, где репетирует школьный оркестр, и обращаясь непосредственно к учителю музыки — Чхве Монбёну, протягивая тому то, что передала классная руководительница. — Мун-ним передала для Вас! — Спасибо, Хосок-а! — широко улыбаясь ему, отвечает мужчина в возрасте, а пятнадцатилетний Хосок, быстро поклонившись, стремится покинуть аудиторию, но вздрагивает на повышенный тон: — Юнги-я, когда же ты уже перестанешь сутулиться за инструментом! И что с положением рук?! А потом Хосок видит его. Черноволосый, худой, угловатый, немного взъерошенный, ничтожно маленький на фоне большого чёрного фортепиано, «Юнги-я» выглядит очень смущённым из-за того, что на него все поворачиваются: даже курносый нос краснеет, когда он негромко и тихо бормочет своё: «Приношу извинения, Чхве-ним». — То-то же! Давай, ещё разок! Скрипка, готовы? Три... два... один! Это была их первая встреча — лишённая каких-либо взаимодействий и смазанная, но она состоялась, когда им было пятнадцать, и Хосок, идущий домой, ещё пару раз возвращается мыслями к парнишке в сине-белой форме, неловко сидящему за школьным фортепиано, но без особого энтузиазма. Откуда ему знать-то было, что совсем скоро он на долгих три с половиной года сделает его самым счастливым человеком на свете, пусть и одновременно — очень несчастным, ведь так? У Хосока, который отдал листы преподавателю, сегодня много других забот: прибежать домой, сделать домашку, выучить параграф по истории на завтра назубок, а потом побежать на подработку, чтобы, вернувшись, выгулять Пика, поужинать, принять душ и лечь спать. Ему не до «Юнги-я», который сидит за фортепиано, ссутулившись. ...У Джей Хоупа, которому двадцать четыре, забота одна: отбросив эмоции, в полумраке помещения разложить Шугу на большой двуспальной кровати так, чтобы будущий зритель взвизгнул от восторга. Разложить так, чтобы, сверху нависнув, размазать по чужому худому телу какую-то невнятную хуйню, в которой уже успел изгваздаться сам. Его член крепко стоит и даже неплохо течёт с головки до самой мошонки, и он бесстыдно трётся им о чужое бедро, пачкая чужую кожу ещё больше — его партнёр по съёмкам в это мгновение жалобно хнычет, задыхаясь вполне себе искренне, и закрывает руками лицо, шепча своё: — Не надо, пожалуйста... не делай этого... — потому что так велено делать в сценарии. Но отыгрывает он настолько хорошо, что даже Намджун, краем глаза Хосок это видит, сидит, рот открыв, и только бешеными глазами даёт оператору какие-то неведомые команды. Да что там Намджун: окей, у Хосока самого переворачивается от этих слов... по многим причинам. По ёбаному ряду миллионов причин, но показывать этого совершенно нельзя — и поэтому он, улыбнувшись краешком рта, только лишь наклоняется к чужим искусанным губам с негромким: — Но почему, детка? — Это... — хрипло хнычет Юнги, распахивая глаза в прорезях маски, когда Чон обхватывает его член испачканной во флуорисцентной субстанции рукой. — Это слишком, пожалуйста! — и стыдливо ноги скрестить пытается, будто бы не в силах терпеть эти прикосновения — настолько они хороши. — Позволь мне показать тебе, что это — ещё только начало, — говорит ужасную, но прописанную в сценарии фразу Хосок, опаляя чужой рот своим дыханием. Но не целует. В сценарии этого нет, в списке желаний — и подавно, и здесь он позволяет себе держаться в рамке без какой-либо импровизации в отношении чего-то более интимного. Например, нежных объятий, которые могут надавать по лицу больными флешбеками, или же смак аромата чужой кожи, который пробудит в нём слишком много. Ну и, да, поцелуи. Поцелуи — это слишком, по крайней мере, для Хосока, когда речь идёт о Юнги, который его за шею обхватывает, не переставая сладко поскуливать, когда Чон начинает в нём двигаться. И даже это, кажется, слишком. Но Джей Хоуп в игре чертовски давно для того, чтобы позволить себе ностальгировать по ощущениям конкретно в этом теле дольше, чем пару секунд. В комнате душно, пахнет сексом, а переливающиеся в темноте разными красками испачканные участки кожи двигаются быстро и томно — будто со знанием дела. Так, словно Джей Хоуп и Шуга трахаются уже тысячный раз, а не записывают сейчас материал для первого совместного видео. — П-пожалуйста, папочка, это слишком глубоко для меня! — скулит Юнги, когда Хосок разворачивает его спиной к себе, ставя в коленно-локтевую, которая распадается из-за того, что Шугу вжимает щекой в испачканную краской простыню в момент острых, грубых и властных толчков внутрь себя. — П-папочка, молю тебя, это так быстро! — цепляясь пальцами за ткань, задыхается, когда Хосок, перевернув его на спину, закидывает себе на плечо его ногу и срывается на нечто аритмичное, быстрое. Они смотрят друг другу прямо в глаза. И Чон ни хрена не может прочесть в чужих, что смотрят на него снизу вверх. — П-папочка, умоляю, п-папочка... да! — это Шуга, жмурясь, ярко выкрикивает, разрывая их зрительный контакт, и изливаясь на живот бурной белёсой струёй. Хосок позволяет себе чувственно всхлипнуть, когда изливается в резинку следом за ним. — Снято! — а ещё — потеряться, когда, выйдя из чужого тела мгновенно, падает рядом, пытаясь прийти в себя. Даже не отдышаться от быстрого ритма, нет, но тщетно стараясь сдержать вырывающуюся из-под контроля ностальгию, которая пляшет перед глазами чёрными точками, а слышится шумными выдохами. — Пиздец, сняли с дубля, — раздаётся голос Намджуна, словно из-под толщи воды. — Вы, блять, кто?! Это было идеально, мать вашу! — Спасибо, — хриплый голос Юнги слышится отчётливо. А потом включается свет. Магия рушится, Мин, сверкая острыми позвонками и на него даже не глядя, вытирает живот от собственной спермы влажной салфеткой, которую кидает прямо на пол, и ни черта не смущается стаффа. Хосок понимает, что даже не снял резинку с члена, глядя на него во все глаза, и, встряхнувшись, словно собака, пытается привести себя в чувства и делает это. — Это залетит, — сообщает Намджун им двоим с благоговением в голосе. — Ждите охуенно огромных денег на карте и... сними маску, придурок! — и Чон, до этой минуты старающийся не смотреть на то, как блестит чужая задница от обилия смазки, поспешно выполняет то, что ему велят. — Что с тобой происходит, мать твою?! — и великий мастер хмурится, глядя прямо в упор. У Хосока нет ответа на этот вопрос. Он сам не знает, что чувствует. А Юнги на него даже ни разу не смотрит, кланяясь стаффу и благодаря за проделанную работу. — Видимо, возраст, — вяло отшучивается. ...— Ты же понимаешь, что если видео реально порвёт всё, то Намджун попросит нас сняться вдвоём ещё раз? И ещё? И ещё? Это он произносит, хватая чужое широкое запястье уже на самом пороге. Юнги цыкает, вырывая руку немедленно, и поворачивается, глядя на него снизу вверх хмурым взглядом тёмных глаз: — Не смей трогать меня вне рабочих моментов. — Извини, но я должен был это озвучить, пока ты не сбежал, — Хосок убирает руку мгновенно. Мин не привык повторять дважды, а он привык уважать своих собеседников вне зависимости от того, в каких отношениях они находятся. А ещё он не успел принять душ и у него испачкано нижнее бельё в этой штуке, которой он мазал Юнги, но он предусмотрительно взял с собой в рюкзаке запасное. — Я хочу сказать, что они будут просить нас. И я хочу знать, что ты думаешь об этом. — Мы получим много денег за эти съёмки? — интересуется его бывший с постным лицом. — Да... думаю, да. — Значит, я не вижу причин, чтобы не делать этого, — и после этого Юнги выходит за дверь, не прощаясь. Хосок же, вздохнув, идёт в душ, где снова позволяет себе постучаться лбом об кафель. Да. Если они действительно получат много просмотров и, как следствие, денег, то отказываться ему — профессионалу — смысла нет.***
— Ты же Хосок? — раздаётся за спиной и, обернувшись, он брови вскидывает, мгновенно узнавая мальчишку-пианиста, который очень неловко и мило поджимает губы и отводит глаза в явном смущении. Так, словно ему было очень тяжело подойти. Так, словно у него нет особых навыков коммуникации. Так, словно... у него совсем нет друзей? Хосок не знает. Но смотрит прямо в упор. — Да. А ты... Юнги, да? — Да, — и парнишка кивает, неловко ему улыбаясь, а его крупные милые щёки горят так ярко, будто проторчал на морозе часы, а не просто подошёл и сказал четыре слова всего. Хосок ему улыбается. Как всем, как всегда — его улыбка на лице постоянно вне зависимости от того, что чувствует её обладатель в тот или иной момент. Улыбка — это оружие. Когда ты улыбаешься, никто не сможет узнать, что тебе больно или что ты запутался в себе самом. — Мин Юнги, я из класса 1-1. — О, понимаю, почему не замечал тебя раньше: вы же, вроде как, только пару дней как переехали к нам в корпус из-за ремонтных работ? — пианист быстро кивает, а его тёмные глаза так ярко блестят, что невольно диву даёшься. — Так что ты хотел? — Ты вчера... обронил, — и Юнги протягивает ему купюру в десять тысяч вон. — Из кармана выпала, когда ты уходил. Удон хотел подобрать и забрать себе, но я не дал, ведь это твоё. Он такой ребёнок. И улыбка у него чертовски милая. А ещё он кажется очень хорошим и... неиспорченным внешним миром, пожалуй. — Спасибо тебе огромное, — и Хосок забирает у него деньги, а потом чувствует в себе потребность поблагодарить такого чистого душой паренька повесомее: — Давай я угощу тебя после занятий? На эти десять тысяч вон. Идёт? — Ой, — он так и сказал, явно не ожидая, что ему захотят уделить время, даже если формально. — Только если ты делаешь это... не через силу... И Хосок ему опять улыбается. Только на этот раз — искренне. — Нет, не через силу. ...Никогда в жизни Хосок так не хотел не получить денег. Или чтобы его труд не окупился, видео потерялось и никто не получил ни единой чёртовой воны за долгие часы проделанной работы. Но за это блядское видео в конце следующей недели он получает ёбаных два миллиона вон, и это просто пиздец, потому что ему даже Чонгук звонит сообщить, насколько он стал популярен в тандеме с этим Шугой и что теперь у Хосока обязан появиться запасной член, потому что этот он сотрёт из-за количества съёмок, которые сейчас на него посыплются. — «Невинный Шуга смущается под натиском папочки Джей Хоупа, который готов его всему обучить», мать твою! Это пиздец! — верещит мелкий в трубке. — Это рекорд агентства, чувак, просто пойми, что это видео будет кормить тебя процентами ещё очень долго! Ты понимаешь?! Ты, нахуй, суперзвезда в мире порно теперь! Спорим, тебя даже постараются переманить?! — восклицает, а потом сам себя осекает, чтобы сказать куда спокойнее: — Стоп, ты же не свалишь в другое агенство? Ты же не бросишь меня на растерзание прекрасным мужчинам? Хотя, похуй, бросай. Я люблю прекрасных мужчин. Пусть они терзают меня так, как им только захочется. — Это мой бывший, — вдруг говорит Хосок. Негромко. Возможно, даже с болью в голосе. Он точно не знает, всё, что ему сейчас понятно — это факт того, что они снова будут сниматься вдвоём, и не один блядский раз... а в трубке повисает молчание. — Мой бывший парень, чувак. Мои единственные за всю жизнь серьёзные отношения настигли меня на работе спустя пять лет после самого хуёвого расставания в мире. — Мне приехать? — вместо тысячи слов произносит Чонгук всего два. — Пожалуйста, — вдруг просит Хосок. — Через полчаса, ладно? — Хорошо. И Чонгук приезжает спустя двадцать семь минут ровно — с пакетом, доверху забитым пивом, магазинным кимпабом, дерьмовым расположением духа и настроем на самый серьёзный в мире разговор, который Хосок не может начать ни спустя час после начала их акта алкоголизма, ни после двух. И Чонгук не выдерживает — цыкнув, забирает у него из пальцев бутылку и говорит: — Расскажи уже. — Учились в одной школе. С шестнадцати по девятнадцать встречались, — просто говорит ему Хосок. И замолкает. — Чертовски долго. Пахнет, возможно, даже первым поцелуем и потерей девственности. — И тем, и другим, — старший забирает бутылку и делает большой глоток. — И дерьмовым расставанием, когда никто, на самом-то деле, расставаться и не хотел, но когда я понял это, было слишком поздно. Настолько поздно, что только недавно, когда снова, знаешь... возвращаешься мыслями к периоду, когда тебе было хорошо и анализируешь его, хотя, казалось бы, думал о нём уже во всех плоскостях, какие только возможны. Вот так. Это было. Было давно. Все были дураками без опыта и чего-то боялись. Чонгук не дурак. Напротив — иногда Хосок злится, потому что он чертовски умный парень, а ещё прозорливый и хорошо разбирается в людях. Поэтому ему несложно сложить два и два, услышав интонацию, с которой Хосок бросил последние слова, чтобы сказать: — Пахнет кризисом ориентации. Щурится. — Загонами. Поджимает губы, трёт подбородок и припечатывает: — Твоими. Ты его бросил, подумав, что не справишься с моральной ответственностью перед родителями. Пробовал себя в качестве натурала, но потерпел крах и всё равно долгое время любил его. Да? Молчит. Снова любимый хэштег, всё верно, и, возможно, ему нужно выпить ещё, что он и делает перед тем, как кивнуть и ответить коротким: — Именно так это и было. Намджун прав: я клише. А у Юнги есть все основания меня ненавидеть, потому что он... не сдавался долгое время. Но я был непреклонен, и это полный пиздец. — Все мы там были, — хмыкает Чонгук. — И все страдали, так или иначе. Общество, сам знаешь. Гомофобный социум. — Но только никто не трахается по работе с теми, с кем было... — нет, он не будет этого признавать. Не вслух, определённо не вслух, потому что если он скажет это, то всё пойдёт по пизде, Хосок знает. Себя знает. И Юнги — того, девятнадцатилетнего — тоже, чтобы хорошо понимать, что его никогда не простят. — Скажи уже, — игнорирует Чонгук его метания, зарываясь пальцами в волосы с фиолетовым градиентом. — Мир не рухнет, если ты сейчас признаешь очевидные вещи. — С кем было лучше всего, — вздыхает Хосок. — Я клянусь, я отпустил это. Возможно, да, не до конца, да, это имеет свой след, но это не мешало ни мне, ни моей работе. — До недавнего времени. — До недавнего времени, — кивает. — Ты всегда можешь отказать Намджуну в следующем предложении, ты же знаешь. — Знаю, но я не могу отказаться от грёбанной горы денег, которую мне сулит это следующее предложение. — А с собой справиться сможешь? — вскинув бровь, интересуется мелкий и Хосок замирает, потому что не знает, что отвечать. — То-то же. Ты в него влюбишься. Снова. Секс — это дело такое, никогда не знаешь, как карта ляжет, потому что с кем-то ты трахаешься просто для камеры, галочки, а с кем-то как ёбнет, блять, как прошьёт — и пиздец. Особенно, когда для этого кого-то это всё ещё просто секс, и он просто «давай покурим?», «давай ещё разок снимемся вместе?» и «давай выпьем кофе?». — ...пиздец? Ты вкрашился в Ви? — Хосок не Шерлок, но и Чонгук не Джек Стэплтон, чтобы быть тайной за семью замками для его дедуктивных посылов. — Я предпочитаю думать о том, что мне просто зашла его задница на моём члене. Возможно, настолько, что я согласился на то, чтобы на следующей неделе его член в моей заднице мне также зашёл, — и Чонгук роняет лицо на ладони. — Я в дерьме, чувак. Но он, типа, такой... непосредственный? Болтливый? Солнечный? Я не знаю, как описать эту ауру, но он из тех громких в кровати деток, которым в повседневной жизни папочки лижут пятки, но вместе с тем из тех папочек, которые в кровати лишают тебя всех жизненных сил, чтобы после того, как кончат, закутать в плед и напоить какао с печеньем. — У тебя не было шанса, — озвучивает Хосок очевидное. — У меня не было шанса, — поджимает губы Чонгук, глядя на него: — Но он ещё есть у тебя, если ты включишь голову. Ты не можешь влюбиться в того, с кем снимаешься. Даже если эта влюблённость случится повторно. От этого куча проблем, не считая того, что ты отвратительный собственник, а наша профессия исключает моногамию. — Я не отвратительный собственник! — Ты буквально не дал мне попить воды из своей кружки, потому что она твоя! — Ну так, а хули ты! — Чел, это было в твоей квартире! Тут все кружки твои! — и Чонгук вздыхает, чтобы закурить. — Не знаю, короче. Я бы отказался на твоём месте, потому что похуй на бабки, какой смысл в них, если после этого ты всё спустишь на то, чтобы чинить менталку у мозгоправа? — Я смогу с этим справиться, — неуверенно говорит ему старший. — С чем? — С ностальгией. Я смогу справиться с ней, потому что это единственное, что я почувствовал, когда мы занимались с ним сексом. Я не знаю Юнги, которому двадцать четыре. Мы расстались, когда нам было по девятнадцать. Так что всё будет в порядке. Должно быть. — Пообещай мне одно, — хмурится Чонгук, глядя на него исподлобья. — Что же? — Как только ты поймёшь, что ты хочешь его не только в качестве партнёра по заработку, а как человека... захочешь его не в кадре, а в своей квартире, в своей постели... захочешь держать его за руку, а не за член, в конце концов, блять, то просто прекратишь это. Скажешь Намджуну «нет». Он поймёт. Всегда понимает. Он, если ты не забыл, и сам против того, чтобы актёры начинали друг к другу что-то чувствовать — обычно это кончается уходом из бизнеса и потерей бабла и просмотров. — Хорошо, — кивает Хосок. — Я обещаю тебе, что я прекращу это, если почувствую к нему нечто большее, чем просто к коллеге. Хотя, с другой стороны, это ведь не имеет смысла в любом случае? Я хочу сказать, что я слишком долго надеялся сделать из себя натурала, а из него — профессионального музыканта, которым он так мечтал стать. — А теперь вы оба в порно. Гей-порно, — вздыхает малой. — И у меня к нему много вопросов, ответы на которые он мне не даст никогда, — негромко отвечает Хосок, глядя в окно.***
В тот день, когда они впервые целуются, Хосок понимает одну простую вещь: все случайности не случайны. Просто бумаги для отчёта, просто обронённая купюра, просто добрый человек, который решил её вернуть, и столь же простая, как и всё вышеперечисленное, благодарность — всё это происходит просто. В их маленьком мирке безмерно одиноких людей тоже никогда не было сложно, и им, двум его обитателям, всегда было друг с другом легко и естественно, будто так надо. Хосок даже не совсем понимает, когда именно так происходит, но он отпускает себя и своих тараканов, которые уже года три настойчиво шепчут ему: «Ты не такой, ты неправильный». Не замечает, когда улыбка Юнги — часто смущённая, но самая искренняя, начинает трогать его глупое сердце именно так, как одно одиночество может коснуться другого. Хрупко и с трепетом — и вот уж что Хосок точно пропускает мимо себя, так это момент, когда у него в груди оживают тысячи волнительных бабочек — и все вместе с тем, что являет собой желание заботиться о ком-то конкретном. В тот день, когда они впервые целуются, Мин неожиданно-ожидаемо робок. За четыре месяца их неожиданно начавшейся дружбы, которая почти с самого начала была пропитана чем-то особенным, он раскрыл себя как открытого, светлого и озорного подростка с большими амбициями и самыми смелыми мечтами, которые Хосока... поразили в самое сердце. Он никогда точно не знал, чего именно хочет от жизни, но, глядя на Юнги, он вдруг понял, что именно к этому нужно стремиться — стремиться быть, ставить маленькие и большие поступенчатые задачи для достижения какой-либо цели, которая тоже окажется очередной ступенькой к чему-то. Находясь в постоянном ритме, ты будешь стремиться развиваться, и тогда у тебя точно не будет ощущения, что ты живёшь зря эту жизнь. Юнги мечтает стать профессиональным пианистом. Для этого он ставит себе маленькую задачу: записывается в школьный оркестр, чтобы выступать с ним и, возможно, быть когда-то кем-то замеченным. А ещё ставит задачу побольше — ездит на разные конкурсы, закончив музыкальную школу и занимаясь с педагогом пять раз в неделю. Эти конкурсы тоже являются определённой ступенькой — они формируют цель: собрать хорошее «портфолио» для следующей — поступления в консерваторию. Мальчик, который нравится мальчику, так усерден во всём том, что затрагивает его любовь, что его энтузиазм заразителен. Юнги в мелочах: он в осторожно поправленном воротнике («Он у тебя немного замялся...»), в робком касании пальцами, когда они идут рядом, в широких улыбках, маленьких рассказах о своей жизни вне школы («У меня есть кот, его зовут Моно! Можно я тебе его покажу?») и всяком таком, что делает его, в принципе, не таким уж отличительным от любого другого подростка, который думает о будущем, но таким исключительным для одного Чон Хосока, которому только-только шестнадцать исполнилось. Юнги, не подозревая и сам, давал так много, ничего не требуя взамен, просто потому что он такой вот: с огромным сердцем, с острыми эмоциями и словно бы чувствующий больше, чем все окружающие. Больше, чем даже сам Хосок может почувствовать — и, наверное, именно по этой причине в день, когда они впервые целуются, то оба идут со школы чертовски усталые, а Мин вдруг предлагает перекусить в лапшичной через пару кварталов отсюда, но можно и через дворы путь сократить. А потом в одном из тесных пустых переулков вдруг поворачивается, смотрит неловко из-под упавшей на глаза чёрной чёлки с пару секунд и говорит только негромко: — Хосок-а, я... — и целует. Вот так вот просто целует Хосока, подавшись вперёд и не оставляя ему ни шанса сбежать, а его сердцу — продолжать биться в относительном ритме. Юнги в свои шестнадцать такой смущённый и светлый, когда получает ответ на свой поцелуй. И очень-очень счастливый, это по взгляду читается. ...Юнги в двадцать четыре стоит перед ним в костюме горничной и цыкает, когда чуть не рвёт ногтями тонкий белый чулок, который тянет до середины бедра, а у Хосока член, кажется, уже стоит на этого парня только лишь потому, что ему... чертовски идёт грёбанное платье. Платье, которое Мин натягивает на себя перед чулками в соседнем номере очередного мотеля, готовый показать потрясающую игру и отзывчивость Шуги во владении Джей Хоупа. — Почему мы не попробовали это в наши девятнадцать? — это первый раз, когда Хосок... вспоминает. — Почему я не додумался до этого? — Не знаю, — обрывисто отвечает ему Юнги, распрямляясь и глядя без страха прямо в глаза. — Ты много до чего не мог додуматься в наши девятнадцать. — А ты тогда хотел попробовать нечто подобное? — удивлённо вскидывает Чон брови. Его же бывший и, наверное, единственная пока что любовь в целой жизни смотрит на него нечитаемо, а потом, вздохнув, качает головой, чтобы сказать: — Я не собираюсь обсуждать с тобой наши отношения — их уже пять лет как нет. А о покойниках либо хорошо, либо никак, разве нет? — и ответить на это нечего, собственно. — Ты готов? — вздыхает тоже Хосок, отводя глаза. — Да, пробку вытащу перед съёмками. Пойдём, нас уже наверняка все заждались, — и Мин спокойно идёт в сторону выхода, на него даже не глядя. Идёт, шелестя оборками юбки и выглядя... охуительно в чёрном коротеньком платьице и с этими белыми чулками всё ещё. А Хосок, сверля ему спину между лопаток, задаётся одним только вопросом: как бы отреагировал пятнадцатилетний Юнги-я, играющий в оркестре, если б узнал, что через девять лет ему предстоит сниматься в гей-порно в партнёрстве с тем, кто зашёл в кабинет для репетиций просто отдать грёбанные бланки? В партнёрстве с тем, кто через четыре года разобьёт ему сердце в мелкое крошево, не спросив, решив за двоих? Хосоку сейчас лучше молчать. Всегда лучше молчать. Но вместо этого он снова делает это — хватает чужое запястье, чтобы развернуть к себе и заглянуть в чужое лицо, на котором от очередного прикосновения вне кадра отражается злоба, однако та рассыпается, когда Мин замечает, с каким пристальным вниманием ему смотрят в глаза. — Что тебе надо? — нахмурившись, интересуется Юнги, даже не отнимая руки. А Хосок цыкает, чтобы вздохнуть и спросить одно только лишь: — Почему? — Почему что? «Почему тогда, пять лет назад, ты не сдавался, а изо всех сил пытался вернуть меня? Поговорить? Образумить?» «Почему ты поцеловал меня первым в шестнадцать?» «Почему ты так остро реагируешь на мои прикосновения?» «Почему я не могу тебя забыть всё ещё, хоть и пытаюсь, правда пытаюсь?» — Почему ты теперь снимаешься в порно? Мин на это только лишь усмехается очень невесело, а потом плечом ведёт, вырывая руку из плена чужих сильных пальцев, чтобы отвести глаза и отвернуться перед тем, как ответить: — А сюда идут по многим причинам? Мне нужны были деньги, а когда я их получил, то понял, что я смогу заработать в этой индустрии куда больше, чем думал. Всё просто, как и всегда было со мной — ты сам так говорил, так что никакой особой истории у меня, в общем-то, нет. — У тебя были отношения после меня? — это срывается с губ, хотя Хосок не должен был спрашивать. Ему, как человеку, который пять лет назад сам выступил инициатором разрыва, не должно быть интересно, как у Юнги обстоят дела на личном фронте сейчас. Потому что задавать такие вопросы... несправедливо. Нечестно и бесчеловечно. — Тебя это не касается, Хосок, — отвечает Юнги достаточно отрывисто. — Прекрати быть козлом и видеть во мне призрак своего бывшего парня. Я больше не он. Нынешнему мне насрать на тебя и на твои угрызения совести, которые, кажется, вспыхнули, стоило тебе столкнуться со мной нос к носу. И выходит из номера, чтобы наверняка отыграть на камеру так, что люди будут визжать от восторга. Вот так вот просто выходит. Как и всегда с ним бывает. Но только Хосоку почему-то так больно понимать то, что уход Юнги от него сейчас... тоже естественный, как уже полузабытый поцелуй в только-только шестнадцать. ...Его член скользит в глотку всё так же прекрасно, будто Юнги был рождён для того, чтобы Хосок делал ему минет — пусть впервые так происходит, что это всё происходит под юбкой. Его пальцы так отчаянно хватаются за чужие тонкие ноги, обтянутые белой тканью чулок, а Шуга там, где-то сверху, лишь только всхлипывает, пытаясь его «изо всех сил отстранить» — Хосок на его член ртом насаживается довольно уверенно, отмахиваясь от слова «привычно» в своей голове. Он отсасывал ему десятки раз до. Но сейчас — словно впервые... и нет: Юнги там, над ним, сходит с ума, откидываясь спиной на матрас, сжимает его плечи своими ногами — и когда Хосок распрямляется, чтобы, нависнув сверху, закинуть себе чужие ноги на плечи, то... замирает. Юнги, такой потрясающий, пусть и в этой полумаске, так отчаянно губы кусает, прогибаясь в пояснице едва не до хруста, и смотрит так мучительно влажно сквозь прорези, что его... кроет, возможно. Джей Хоуп и Шуга не обнимаются, а ещё не целуются, но они так отчаянно трахаются, словно в последний, чёрт возьми, раз, и когда Хосок вдруг отклоняется от сценария, чувствуя, что ему от этого вида башню срывает, и втрахивает в его матрас властно, грубо и без возможности двигаться — так увлекается, что в какой-то момент находит обтянутые тканью щиколотки на своих плечах, а самого Юнги сильно под собой согнутым. В чём он уверен, так это в том, что у него тормоза отказали. Хосок сейчас ни хрена не идёт по прописанному и обговорённому ранее пути, а импровизирует так, что совсем не уверен, что его за это похвалят. Но пока не остановили — и ладно. О чём ещё точно знает: не Шуга, а сам Мин Юнги под ним сейчас связки срывает, забывая о том, что он невинная детка, и выстанывает своё: «Господибожемойблять!» на одном резком выкрике. А сам смотрит Хосоку прямо в глаза. «Почему тогда, пять лет назад, ты не сдавался, а изо всех сил пытался вернуть меня? Поговорить? Образумить?» «Почему ты поцеловал меня первым в шестнадцать?» «Почему ты так остро реагируешь на мои прикосновения?» «Почему я не могу тебя забыть всё ещё, хоть и пытаюсь, правда пытаюсь?» У Юнги в глазах в эту секунду — миллионы ответов, которые схлёстываются вдруг все разом в тот, в который Чон ни хрена не поверит. Потому что не бывает такого — чтобы через пять лет с новой силой и чертовски взаимно. Хосок и сам не уверен, что не испугается, обличись это всё в простые слова — а потому позволяет себе быть здесь и прямо сейчас, пока Мин под ним кричит, связки срывая и умоляя его быть быстрее и глубже. Без проблем. Хочет грубее — будет грубее, и то, во что они переходят под конец этого ужаса, не напоминает «нежное подчинение» от слова совсем: здесь только аритмичность, долбёжка и всхлипы. Одновременный оргазм, который накрывает совсем неожиданно. И гробовая тишина в номере после. — Снято, — слышит Чон негромкий голос Намджуна, а сам, дыша тяжело и обливаясь дорожками пота, смотрит на распластавшегося Юнги под ним. Они так и не сняли дурацкого платья, но правый чулок съехал к узкой щиколотке — он его пальцами цепляет рассеяно и внезапно даже для себя самого осторожно тянет наверх, зная, что Мин на него смотрит, забыв даже моргать. То, что было между ними сейчас, пахнет каким-то отчаянием. И эмоциями, которые Хосоку совершенно не нравятся — он бы предпочёл их и вовсе не чувствовать, но ничего не может поделать с собой, когда снимает маску занемевшими пальцами и переводит неуверенный взгляд на стафф, столпившийся в комнате. — Браво, мать вашу, — нарушает вновь тишину режиссёр. — Браво, сука, вы превзошли любой сценарий, ёбаный рот! — Спасибо, — хрипло произносит уже стянувший маску Юнги, поднимаясь. У него трясутся ноги — он едва что не падает, но Хосок ловит его за обтянутое чёрной тканью плечо, даже не думая, на автопилоте и... обжигается. Кажется, оба они обжигаются, потому что когда Юнги резко в его сторону смотрит, то в чужих глазах Чон видит испуг, чтобы понять, что в собственных сквозит тем же самым. И потому отпускает мгновенно с коротким: — Прости. — Порядок, — и получает бесцветный ответ. И Мин идёт в соседний номер, не оборачиваясь, и, наверное, Хосок чертовски рад, что ему нужно потратить несколько секунд на то, чтобы натянуть на себя нижнее бельё, в надежде, что это поможет. Не помогает, потому что когда он заходит в соседний номер, то находит его сидящим на чистой постели в полном раздрае: всё ещё в платье, лицо уронил на ладони, и даже синеволосая макушка выглядит чертовски отчаявшейся. Застыв на пороге, Хосок замирает, понимая, что должен хоть что-то сказать, но не может найти слов, а потому идёт в душ, где стоит под холодными струями, крепко зажмурившись, а после, выдохнув, всё же решается на разговор, положившись на импровизацию в процессе. Однако, выйдя в комнату, не находит ни Юнги, ни его вещей. Мин действительно просто ушёл.***
— Это тот самый твой бывший. Тот, с которым ты порвал пять лет назад, — это то, что Чимин говорит уже вечером следующего дня, сидя перед Хосоком на его кухне — утончённый, роскошный, знающий себе цену и не болтливый ни разу, конечно, но Чон чертыхается, когда слышит эту фразу, лишённую хоть какого-либо вопроса в интонации: — У Намджуна вода в жопе не держится? — Ты не делал из этого тайны, — пожимает плечами тот, кого аудитория знает ЧимЧимом. Возможно, на фоне этого парня Хосок действительно ощущает себя отвратительным неухоженным мужланом, пусть и старается тщательно следить за собой: — Если тебе интересно, то он пока не догадался. А я вот понял по... — и, повернув свой мобильный экраном к собеседнику, вскидывает подкрашенную коричневым бровь, — этому видео. — «Джей Хоупу срывает тормоза, когда его детка Шуга надевает платье только для него», — безэмоционально читает Хосок, чтобы поднять глаза на Чимина и добавить: — Оно хайпануло даже больше, чем предыдущее. — Именно. А знаешь, почему? — и, отложив телефон, Чимин скрещивает руки на груди. — Потому что если я понял, то аудитория просто почувствовала. Просто партнёров по съёмкам так не трахают, Чон. — Так — это как? — Хосок знает, что ему сейчас скажут, но всё равно, вздохнув, переводит взгляд на окно — туда, где далеко внизу и за стёклами шумит громкий Сеул. — С эмоциями, Хосок-а, — вздохнув, говорит ему Чимин. — Посмотри комментарии: все как один пишут, что создаётся впечатление, что вы вместе. Кто-то даже называет вас потрясающими актёрами, но проблема в том, что это ни хрена не игра — я далеко не дилетант ни в том, что касается съёмок, ни в том, что касается чувств. Особенно чужих — со стороны всегда отлично видно. Ты всё ещё не закрыл этот гештальт. — И не уверен, что когда-нибудь всё же смогу, — Хосок вздыхает, закуривая прямо за кухонным столом. Чимин морщится — не имеет такого рода привычки, — но не возникает. — Типа... знаешь, слишком часто я за эти пять лет ловил себя на мысли о том, что я не могу забыть его. Но проблема в том, что я мог бы жить с этим, если бы не... — Не перспектива съёмок с ним, окей, я понял, — и, вздохнув, Чимин поднимается, чтобы посмотреть на время на экране мобильного и присвистнуть: — Опаздываю. Намджун меня трахнет. — Разве это плохо? — кривит Чон губы в ухмылке. — Думаю, он использует черенок от лопаты вместо члена, и вот это будет уже ни хрена не приятно. В любом случае, дерзай, хён, — и пожимает плечами, — попытка не пытка. По крайней мере, ты попытаешься обрести счастье. — Ты так уверенно говоришь об этом, будто для танго не нужны двое. — Ты не понял, что я сказал тебе до этого, да? — и Пак хмыкает. — О чём ты? — Поверь мне, я бы не понял, что вы когда-то встречались и до сих пор раны зализываете, если бы эмоции на видео были только односторонними, а не взаимными, — и Чимин подмигивает. — Он к тебе тоже что-то испытывает, иначе бы не вышло такой гармонии. Химии. Страсти. Может быть сложным получить его назад, но, думаю, оно для тебя того стоит, разве не так? — Чимин, мы снимаемся в порно, — напоминает Хосок, игнорируя то, что в груди начинает странно и сладко трепетать от одного только упоминания возможности. — Это исключает моногамию. Да и Намджун, как бы, против. — Нахер Намджуна, который устанавливает правила и не следует им, — цыкает Пак. — А по поводу порно... всё это обсуждается: язык человеку дан не только для того, чтобы головку члена ласкать и вылизывать задницы, но и для вербального взаимодействия, знаешь? В любом случае, в Сеуле есть множество вариантов для заработка, особенно, когда у тебя уже есть диплом бакалавра. Это если опускать тот факт, что ты и сам знаешь: если не попробуешь, то себе не простишь. Так? — Так, — шёпотом соглашается Хосок. — Он может... нет, он наверняка изменился за эти пять лет. Многое может оказаться для тебя нихуёвым сюрпризом, помни об этом. Но он всё ещё Юнги, мальчик, который, как я подозреваю, отдал тебе свою девственность и первый поцелуй, потому что Намджун говорил мне, что вы встречались ещё фактически детьми. Так? — Так, — снова соглашается Хосок. — Напиши ему, — внезапно предлагает Чимин. — У тебя наверняка есть его номер. Намджун не мог не обменять вас контактами. — Что? — Что? — и полные губы в широкой улыбке растягивает. — Напиши ему. Начни с ним взаимодействовать, а не быть козлом, понял? — Он мне не ответит. — Ставлю двадцать тысяч вон, что ответит. И ещё сотню сверху — что после съёмки этого ролика, — и пальцем с идеальным мужским маникюром стучит по экрану мобильного, — он съебался со скоростью Флэша. — Это всё потому, что ты учишься на психфаке или что? — вскинув бровь, интересуется Хосок. — Помимо прочего я неплохо разбираюсь в людях, так что... — и, вздохнув, смотрит на время опять. — Но мне действительно пора, хён. Привет Чонгуку и поздравь его от моего имени. — С чем?.. — Как с чем? С влюблённостью в его нового партнёра по съёмкам! — раздаётся уже от входа в квартиру со смехом. А потом дверь хлопает, оставляя Хосока наедине с его собственным мобильным и ордой тараканов в башке. В одном Чимин прав (ладно, окей, он действительно, кажется, прав абсолютно во всём, за исключением взаимности, потому что в этом Хосок не может быть уверен): если хотя бы не попробует, то в дальнейшем ни за что себе не простит. Хосок не то чтобы верит в судьбу, но сейчас очень хочет надеяться, что, быть может, судьба послала ему второй шанс на то, чтобы исправить свою самую страшную ошибку в жизни или вроде того? Нет, речь не о порно. Он действительно не считает съёмки ошибкой: они всё ещё хорошо его кормят. А вот факт того, что когда-то он сделал по-настоящему больно дорогому (до сих пор) человеку, пахнет дерьмом, которое объективно не заслуживает прощения. Хосок действительно испытает облегчение, если Юнги сейчас пошлёт его после одного сообщения — не потому, что тогда его эго будет спокойно, а потому что тогда он до конца осознает, каким мудаком, пусть и очень испуганным, был в девятнадцать. И какой занозой в заднице является по сей день, потому что ни хрена не забыл, пусть и старался не вспоминать всё это время. Он тоскливо смотрит на заблокированный экран телефона, который действительно хранит в себе контакт одного Мин Юнги — сигарета в руке почти дотлела до фильтра, и было бы действительно легче, если бы он уткнулся в чёрный список. Но короткая вибрация в пальцах заставляет замереть, а уведомление «myoongi (текстовое сообщение)» вынуждает глаза широко распахнуться.***
У них нет проблем. Уже три с половиной года как нет (и не было никогда, на самом-то деле). Хосок не может объяснить настолько потрясающую гармонию, которая раскрывается между ними двумя, заставляя любить, как в шестнадцать. Юнги для него, он для Юнги — это аксиома какая-то, и они двое живут только в своём лишь мирке на двоих, где душа к душе прикипела так сильно, будто спаяли под градусом. Но потом мама, улыбаясь за завтраком, вдруг говорит: — Хосок, детка, а почему ты не знакомишь нас со своей девочкой? — и отец, кивнув, добавляет: — Я, конечно, всё понимаю: молодость, учёба. Мы не давим на тебя, сынок, но хотелось бы взглянуть на ту, из-за которой ты так улыбаешься уже... сколько? Годика три? Это уже серьёзный срок, Хосок-а, а ты так нас и не познакомил с будущей, очевидно, женой. Нам даже обидно! — и смеётся негромко. — Я не... — начинает он было, но мама лишь только отмахивается: — Ай, да не ври! Мы с папой, что, дураки? Любовь не разглядим, а? — и широко улыбается: — Про внуков, Хомин, мы, очевидно, тоже не узнаем, да ведь? Заподозрим, а он отмолчится! — Давайте без внуков в девятнадцать, — фыркает отец. — Я надеюсь, вы за три года узнали, что такое презервативы, ведь так? Предохраняетесь? — Мы... — и выдох, чтобы из-за стола встать и посмотреть на них не без нотки затравленности: — ...да. Мы да. Предохраняемся. Я наелся, спасибо, — и, вытряхнув остатки омлета с рисом в мусорный бак, складывает тарелку с приборами в посудомойку, чтобы выйти за дверь. И услышать мамино: — Ах, кажется, мы чрезмерно на него надавили!.. — Я должен быть убеждён, что наш сын не из этих, — с хмурой интонацией перебивает отец. — Ни одной девчонки, Сонян. За три года! В том возрасте, когда он должен вовсю тусоваться и искать приключения на свою пятую точку! — Хосок всегда был спокойным ребёнком, — замечает мама негромко. — Да, определённо. Но и у него была дурь в башке: вспомни, как он огрызался и даже пару раз в знак протеста сбегал из дома, чтобы переночевать у Юнги. — Ты думаешь, они с ним?.. — начала было мама. — Нет, не думаю. Мы говорили с Мин Чоги месяца два назад между делом: у Юнги, вроде как, была подружка, с которой он не так давно расстался. Чихё, что ли? С их параллели, — Чихё — это их общая подруга, единственная, которая в курсе, и алиби могла обеспечить только одному: подбросив монетку, они решили, что это будет Юнги, а Хосок продолжит играть роль спокойного сына с учёбой на пьедестале жизненных приоритетов. Не получилось. — Я хочу поговорить с Хосоком об этом. Или же с самим Юнги, чтобы не травмировать сына. — Впутывая сюда кого-то ещё, ты его точно травмируешь! — шипит мама. — Давай просто понаблюдаем за ним, хорошо? И не смей говорить мне, что если наш сын окажется геем, то он тебе больше не сын! — Не вижу смысла отрицать очевидные вещи, — пресно отвечает отец. — Если он действительно долбится в задницу, то ему в этой семье ловить нечего. А у Хосока девятнадцати лет, который врать совсем не умеет, а с родителями всегда был до чрезмерного близок, кажется, мир в тот день стремительно рушится. И появляется удушливый страх быть когда-то раскрытым.***
myoongi: привет Хосок мелко дрожит, когда читает это простейшее слово: в нём сейчас, кажется, столько эмоций только лишь от того, что Юнги внезапно написал ему первым, что телефон вот-вот выпадет. Но страх, что Мин написал вовсе не для того, чтобы обменяться любезностями, а, скорей, с целью сообщить, что сниматься с ним больше не будет, перевешивает — и, внутренне сжавшись, Хосок печатает свой несложный ответ. hsk: привет что-то случилось? Мин долго молчит: сообщение Хосока висит доставленным и прочитанным около минуты, что невольно наводит на мысли о том, что Чон сейчас здесь не единственный, кто до страшного нервничает. Хотя, с другой стороны, для Юнги, наверное, в этом нет никакого резона. А потом ему приходит ответ. myoongi: я мог бы многое сказать, наверное. мог бы спросить у тебя, как дела, прикрыться тем, что мне действительно интересно, что ты сейчас делаешь, но я пишу тебе по другому вопросу но не хочу тебя отвлекать или нагружать лишней инфой. или пресечь черту hsk: все в порядке ты можешь прямо спросить то, что тебя интересует myoongi: почему ты снимаешься в порно? не лучшая профессия для человека, который бросил меня пять лет назад, потому что испугался, что отец перестанет финансировать его обучение, и решил, что отныне по девочкам hsk: я снимаюсь в порно, потому что таким образом я зарабатываю на своё обучение после своего каминг-аута в двадцать я не общаюсь с родителями myoongi: вот как... hsk: а ты почему? myoongi: наверное, это будет смешно, но у меня та же история. только я совершил каминг-аут только два года назад hsk: нет, не смешно ни хрена не смешно почему ты не связался со мной? не попросил о помощи? myoongi: чувак, ты сменил круг общения, номера и социальные сети как я мог связаться с тобой, даже если не думать о том, что ты меня бросил в угоду вагинам? с учётом того, что я поступил точно так же, как и ты hsk: ты не отпустил меня? до сих пор Это внезапный вопрос. Хосок не должен был спрашивать. Не сейчас, не с тем человеком, но если он скажет, что воспоминания о прикосновениях и самых солнечных улыбках его не согревали всё это время, вместе с тем раня в самое сердце, будто заржавевшим ножом, то безбожно соврёт. Он пусть и звезда порноиндустрии, но всё ещё человек со своими страхами, травмами и желанием... Быть снова любимым Юнги. Пожалуйста, Хосок безумно хочет быть любимым Юнги, совсем, как пять лет назад — ему это действительно важно, и как бы сильно он ни хотел в него не влюбляться, он уже это сделал, пусть и в шестнадцать. Для по-настоящему крутого парня он, кажется, чрезмерно моногамен. Но, по мнению Чонгука, он действительно сейчас проебался, потому что нарушил все заповеди. Хосок не хочет Юнги как партнёра по заработку, а как человека, который со временем будет ближе, чем все; не хочет его только в кадре, но и в постели в своей же квартире — не с целью потрахаться, а так, чтобы проснуться вдвоём, обнимаясь. Чон Хосок, звезда порноиндустрии под псевдонимом Джей Хоуп, хочет держать Мин Юнги, своего партнёра по съёмкам под маской пассивного Шуги, просто так — за руку. И, кажется, всегда будет хотеть. myoongi: я думал, что ты по последней съёмке всё понял hsk: пока ты не скажешь мне сам, я не пойму, а буду только догадываться, и не факт, что мои предположения будут верными, знаешь myoongi: нет, я не отпустил тебя до сих пор Хосок за столом замирает. Всё тот же хэштег, да, вы правы. hsk: и я тебя не отпустил до сих пор myoongi: пять лет прошло hsk: из перемен во мне только проработанные заебы, полное принятие себя как гея и желание попытаться ещё раз ты согласишься просто держать меня за руку? myoongi: да я соглашусь***
— Ты можешь уйти из порно, но порно от тебя не уйдёт. По крайней мере, пока жив Чон Чонгук, — это то, что Юнги говорит дождливым октябрьским вечером, появляясь на пороге спальни Хосока (их спальни) в наисквернейшем расположении духа, тем самым отвлекая своего бойфренда от зубрёжки материала к завтрашней паре. — Что случилось? — удивлённо интересуется самый счастливый на свете человек, который на полставки подрабатывает в фармацевтической фирме, имея все шансы в течение полугода устроиться туда на полный рабочий день с достойным заработком и на условиях тотального понимания его расписания со стороны начальства. Жизнь действительно чертовски прекрасна: спустя пять долгих лет они, наконец, живут вместе, никого не боясь и не стесняясь своих отношений — Юнги подрабатывает репетитором по фортепиано у маленьких детей и прекрасно с этим справляется, проблем с деньгами у них тоже нет, но есть... — Я случился, мать его раком! — в комнату вваливается мокрый, как собака, Чонгук, игнорируя прилипшие ко лбу уже синие пряди. — Моё сердце разбито! А честь, нахуй, порушена! А репутация в жопе! — Что не так? — моргнув, удивляется тот Чон, который постарше на год, и шумный друг, фыркнув, падает жопой прямо на пол. — И почему ты мокрый? У тебя нет зонта? — У меня нет зонта! — восклицает тот, кого мир порно знает под псевдонимом ДжейКей. — И, по ходу, не будет. И знаешь, почему?! — И почему же? — Потому что мой краш... увёл мои просмотры, понятно?! Я ненавижу его? Я ненавижу его! — Подожди, но разве вы не снимались вместе последнее время? — с этими словами Юнги кидает ему на голову полотенце и начинает сушить чужие волосы, словно ребёнку. — Типа, разве вы не встречались? — Я не знаю? Я не знаю! А теперь я в жопе, понятно?! — и в паузу Чонгук злобно дышит. — Намджун разводит руками, потому что, бог свидетель, он реально пытается вытащить меня из этой ямы всевозможными способами, но это ни хрена не работает! А Тэхён со мной сниматься больше не хочет! — Почему? — моргает Хосок. — У вас же отлично всё получалось. Типа, вы даже здорово ладили, нет? Я тоже думал, что вы вместе, если честно, но... — Я тоже так думал. Но знаешь, почему мы не вместе? — и Чонгук ему широко улыбается. Фальшиво, конечно. — Так?.. — Потому что Ким Тэхён — неблагодарный лицемерный козёл. И я его ненавижу, клянусь. Чонгук переводит дыхание, глядя в стену напротив. Юнги продолжает монотонно сушить ему волосы, уже давным-давно привыкнув к экспрессивным припадкам друга своего бойфренда. Хосок смотрит на гостя прямо в упор, видя, как выражение злости сменяется на откровенное злорадство, и понимает: пиздюк что-то задумал. Что-то, что может аукнуться Третьей Мировой, без шуток, потому что когда Чонгук улыбается так — это действительно стрёмно. — Я его ненавижу, — повторяет малой, глядя на каждого из присутствующих с нехорошим огнём в карих глазах. — И я его уничтожу. Никто не смеет сначала втираться в доверие к ДжейКею, а потом забирать у ДжейКея просмотры. Никто.