Лягушонок

Мы столкнулись на празднике в честь дня рождения Дениса Добровольского, довольно известного в узких кругах модельера, чьи золотые руки частенько одевали ребят с ТВ, жен и дочерей олигархов и однажды даже семью моего босса. Шеминов любезно принял меня на работу года три назад, приблизив к себе настолько, насколько это вообще было возможно для личного телохранителя руководителя какого-то там субхолдинга. Так что у беспечной самоотверженности, с которой я в тот день прикрыл Стаса от осколков стеклянной двери в супермаркете, были и свои плюсы. Теперь я хорошо одет, сыт и, что самое главное, смог вновь увидеть его. Младшая сестренка называла его Тошей, цепляясь тонкими пальчиками за его хрупкие плечи, свято уверенная, что мужчины сильнее на свете нет. В школе его называли не иначе, как по фамилии, чаще на повышенных тонах, когда отчитывали за очередной прогул и неподходящий для гимназии внешний вид. Для лучшего друга, пухлого ботаника в очках, он был Тохой, Шпалой или Длинным. Как-то я даже слышал, как кто-то называл его Антоном Андреевичем, но, боже, это было до безумия нелепо. Но для меня и подобных мне любителей коротать время во дворе за банкой пива он всегда был Лягушонком. Я не помню, кто первый заметил сходство этого нелепого парня с земноводным зверьком, которых мы, будучи еще сопляками, любили вылавливать из местной речки и пугать ими девчонок. Казалось, эта ассоциация была чем-то вроде аксиомы: Шастун был высоким, худым, с огромными болотными глазами и такими длинными пальцами, что прорасти между ними перепонки, точно бы получилась самая настоящая лягушка. В моей компании его почему-то невзлюбили почти сразу. Было дело в его излишнем добродушии или слишком высоком для тогдашних нас интеллекте, а может, мы просто не хотели принимать к себе новенького настолько, что негласно решили его игнорить. Впрочем, он тоже не особо к нам тянулся, вечно был занят то учебой, то театральным кружком, то подготовкой своей команды КВН к очередному выступлению, и при этом сиял так, что глаза резало. Я даже и не понял в какой момент начал залипать на непослушные волнистые локоны, отдающие почему-то золотистым в ленивых лучах осеннего солнца, на широченную улыбку и вечную привычку смешно топать ногами при сильном приступе смеха. Просто в какой-то момент о мой затылок ощутимо приложилась ладонь Эда, вечно ищущего приключений торчка из соседнего дома, а на его по-блядски пухлых губах появилась издевательская ухмылка: — Че ты, Арс, на Лягушонка залипаешь? Выграновскому даже ответ был не нужен. Как настоящий потомок своего цыганского прапрадеда, он обладал такой проницательностью, что многие прямым текстом посылали его на Битву экстрасенсов, лишь бы отвалил. Мы с ним в тот день едва не сцепились, как две дикие собаки, я отстаивал собственную честь, задетую смехом Эда и его тихим шипением «пе-едик», а тот… он, наверное, просто был под кайфом. Как и всегда. Но слова друга надолго засели мне в голову. Увлекаться кем-то вообще не входило в мое обычное поведение. Мне нравилось пиво, нравились мотогонки на окраине города, на которых можно было выиграть немного денег, нравилась секция по боксу и тренер, заменивший мне моего нерадивого папашу, нравилось изучать Англию средних веков, но влюбляться… Нет, я хорошо общался с девчонками, даже несколько раз спал с Аленкой из параллельного класса, но не то чтобы у меня были к ней что-то большее, чем простое физическое желание. Кажется, где-то в интернете этот тип любви называлось людус. Но если к Аленке я испытывал людус, то к Лягушонку развилась самая настоящая мания. И я правда не мог ничего поделать с тем, что меня начали привлекать изящные запястья, тонкая талия и неправдоподобно живая мимика. Таких людей больше нигде не существует. Мне казалось, что он был создан для иного мира, и в нашем холодном дворе с дырами в тротуаре и исписанными матом дверями подъездов казался каким-то совсем потерянным. Словно персидский котенок в коробке с щенками. Я хотел этого котенка себе, и меня это пугало настолько, что я эту коробку (считайте ее за квартиру Шастунов и его кабинет в школе) старался обходить десятью дорогами. Еще и через плечо трижды плевал для надежности. Мы столкнулись на лестничной клетке между моим и его этажами. Я в тот день впервые за несколько месяцев получил от отца нечто большее, чем простой подзатыльник, и никаких моральных сил, чтобы выйти на улицу и светануть своими боевыми ранениями перед пацанами, не было. Первое, что я увидел перед собой — это длинные тонкие ноги, обутые в массивные кроссовки стоимостью, я уверен, в отцовскую зарплату. Ага, несмотря на то, что Шастуны жили в нашем душном нищем мирке, шмотки на них были далеко не из «Зары». Может, он сынок какого-нибудь братка? Я медленно поднял взгляд на парня и, заметив, как добродушная улыбка сползла с его лица, криво усмехнулся.  — Ого, — он хлопнул светлыми ресницами и замолк, не зная, что еще добавить, и молча сканируя своими зелеными мое лицо. Я даже глаза в пол опустил, как-то смутившись, что сижу перед ним в драной джинсовке, вороньим гнездом на голове, еще и с лиловым синяком прямо на скуле и разбитой бровью, кровь с которой застилала левый глаз. Парень-то, в отличие от меня, всегда был одет в чистое и по погоде, мамка его, наверное, постаралась. — Ты чего тут, Сень? — я поморщился от обращения, и даже не успел среагировать, когда Лягушонок, поставив на пол пакет с продуктами, опустился на ступеньку рядом со мной и, крепко схватившись за мой подбородок руками, внимательнее осмотрел ссадины. — Надо обработать. Пойдем. И я реально пошел. Не стал спрашивать, зачем, куда и почему в восемь вечера никого из его семьи все еще не было дома. Лишь молча поплелся вслед за чуть сутулой фигурой, также молча разулся на пороге, слегка прищурившись от непривычно ярких лампочек в чужой квартире и прошел на кухню, где парень уже копошился в ящиках в поисках аптечки. Обалдеть, как в американских сериалах, небольшая коробочка с медикаментами, шприцами и бинтами. В моем доме была лишь зеленка и еще, кажется, аспирин. Ловко подцепив два золотистых замочка на аптечке, Антон откинул крышку и выудил на свет какие-то баночки. — Не смотри волком, — фыркнул он, перехватив на себе мой недоверчивый взгляд, — это антисептики и заживляющая мазь для фингала. Вдруг еще опухнет завтра. Я решил с ним не спорить. Руки у Лягушонка, несмотря на все ассоциации, теплые, хоть и чуть влажные от волнения. Так близко к себе это хорошенькое лицо я не видел никогда, и, если честно, внутри даже как будто шевельнулось что-то. Сначала гулко, лениво, словно на пробу, а затем забилось так, что я всерьез испугался за сохранность собственных ребер. — И что ты вообще забыл у нас тут, сердобольный? — тихо спросил я, не особо надеясь на ответ. Парень в ответ лишь усмехнулся как-то невесело и дернул плечом в нерешительности. — Родители развелись, и отец отправил нас на старую квартиру матери. По лицу было видно, что наболело. Ему, наверное, даже обсудить это было не с кем. Я про своего полоумного папашу мог разглагольствовать так долго, что у пацанов даже уши закладывало, но, надо отдать им должное, слушали. У нас это было типа групповой психотерапии, мы же все, по сути, из одинаковых семей. У кого пьют, у кого бьют, а у кого, как у меня, все одновременно. А у Лягушонка из близких не было никого, не считая ботана Димки Позова, и тот к нашим хрущевкам и подходить не смел, как-то перешел дорогу Сереге, вот и прятался от него уже который месяц. Осознав эту мысль, я поднял глаза на Шастуна, заставив его неловко улыбнуться и едва заметно покраснеть. — Расскажешь? — Как-нибудь потом, — он по-лисьи хитро прищурился и улыбнулся уже по-настоящему, как я люблю, когда открывается вид на два ровных клычка, и сам парень становится похож на какого-то мультяшного персонажа. В общем, избегать Лягушонка получилось недолго. И одной встречей ничего не ограничилось. Мы могли столкнуться на пресловутой лестничной клетке, на улице, перед воротами школы или в ней же на перемене. Не здоровались, не общались, лишь смотрели друг на друга по особенному. Он — открыто и добродушно, как никто в моей жизни, а я, наверняка, с затаенным обожанием. Мы были почти тем самым ебаным клише про ботана и хулигана. Только вот Антон ботаном не был, и в физике был даже чуть хуже, чем я, а хулиган из меня, несмотря ни на что, как из Сереги балерина. — Арс, ты реально педик что ли? — Матвиенко перехватил мой взгляд, украдкой брошенный на Лягушонка, и мрачно хмыкнул. — Отлипай давай, нам еще на допы идти. А вот и еще одно доказательство того, что наши души не такие уж и пропащие: к экзаменам каждый из нас относился серьезно. Потому что, как бы кто не поносил нынешнюю систему образования, для нас это был реальный шанс изменить все. Сыновья алкашей и работяг тянулись к лучшей жизни, и единственный доступный путь — это сдать ЕГЭ и поступить в город больше и перспективнее, чем наш ПГТ. Даже не важно на кого, на самом деле. Хотя я хотел на юриста, если честно. А Лягушонок, судя по всему, тяготел к информатике. Мы, к слову, после последнего раза заговорили друг с другом лишь спустя несколько недель. — Угостишь? Он зябко поежился от промозглого октябрьского ветра и, плюхнувшись рядом со мной на жалобно скрипнувшие качели, поднял взгляд вверх, словно ожидая дождя. Хотя, черт его знает, что там в прогнозе погоды, может и правда промокнем. Я пожал плечами и молча протянул ему потрепанную пачку Филипп моррис. В последнее время перешел с цитрусовых на арбузные, и, судя по одобряющему взгляду парня, этот факт он заценил. Щелкнула невесть откуда взявшаяся зажигалка (я предпочитал использовать спички), и ветром до меня донесся запах табака вперемешку с ментоловой жвачкой. — Не знал, что ты куришь. — Я бросил год назад. — Лягушонок усмехнулся и, выпустив изо рта очередное облачко дыма, поморщился, — Но день сегодня реально хуевый. Ого, он еще и материться умеет. Еще немного, и я поверю, что пойдет не дождь, а снег. И все медведи в лесу подохнут. — Дома атас? — Угу, — невнятно отозвался парень, едва заметно кивнув, — матушка после всего совсем поехала на психологии и какой-то паранормальщине. Все пытается укреплять семейные отношения, и считает меня холодным ублюдком, раз уж я не клянусь ей в вечной любви и не целую перед уходом. — Он вытянул длинные ноги вперед и, оттолкнувшись ногами, сдвинул качели с места. — Вот ты со своей как? — У меня нет мамы, — озадаченно протянул я, и, заметив на себе виноватый взгляд Антона, поспешно добавил: — не извиняйся. Я ее даже не помню, так что… — Все равно прости. Мои проблемы по сравнению с твоими мышиное говно, знаешь, — Шастун усмехнулся, — мои родители рассорились, потому что меня трахнул учитель по информатике. Я подавился дымом от неожиданности и благодарно кивнул Лягушонку, когда тот похлопал меня по спине, помогая очухаться. Подняв слезящиеся от дыма глаза на парня, я вопросительно приподнял бровь, и тот, оглядевшись по сторонам, в полголоса сообщил о том, что на улице о таком не говорят. И мы переместились в отцовский гараж, который я давно облюбовал под место, где можно зависнуть с пацанами или переночевать, если дома находиться совсем невмоготу. Из квартиры я прихватил пару бутылок Черепа, неизвестно откуда взявшихся на алкополке отца в холодильнике, и, на всякий случай, пару пакетиков чая. От алкоголя Шастун не отказался. И вообще был на удивление тихим и даже не улыбался вопреки своей привычке. Лишь периодически вздыхал и замолкал ненадолго, подбирая слова для своей истории: — В общем, мне было пятнадцать, ему двадцать семь или около того, я учился в девятом классе, хотел сдавать ОГЭ по информатике и был, по его словам, гораздо разумнее своих сверстников… — Он саркастично усмехнулся и, обхватив плечи руками в защитном жесте, опустил глаза вниз. — В общем, как-то так получилось, что мы начали отношения. Тайные, конечно, но я тогда был уверен, что причина только в гомосексуальности, а не в том, что это была тупо, — он осекся и шепотом добавил: — педофилия. Я молчал. Ком отвращения в груди с каждым сказанным словом становился все больше, а руки невольно сжимались, однако я не старался перебить или сменить тему. Понимал, что Шастуну это было нужно. С такой историей либо высказаться, либо вздернуться на ближайшем дереве. — Недели через две он уговорил меня представить его родителям, как репетитора, чтобы наши «занятия» проходили у него дома и, в общем, — Антон коснулся пальцами собственной щеки и удивленно хлопнул ресницами, словно и не замечал до этого влагу на лице, — он меня трахнул. Не сказать, что я этого хотел, — чужие пальцы мелко задрожали, и я, заметив это, сжал его ладонь в приободряющем жесте, — но… в общем, перетерпел раз. И еще несколько. — Как узнали твои родители? — У меня все тело было в синяках и засосах, — Лягушонок пожал плечами и насмешливо фыркнул, — мама увидела, спросила откуда. Я говорил, что девушка, но она не поверила. Короче, дело дошло до суда, информатика посадили, а родители до сих пор так и не решили, на чьей это совести. — Он рвано выдохнул, взял в руки бутылку и залпом сделал несколько глотков. Я не знал, почему он решил рассказать об этом именно мне, но, на самом деле, догадывался. Ребята из театрального кружка или КВН были далеко не той публикой, которая могла бы оценить такого рода откровения; мать наверняка и без того ощущает безграничную вину за случившееся; с Позовым еще дружить много лет и как-то в глаза ему смотреть; а я… Ну, это был просто я. Случайный пацан, который смотрит на него, как на небесное чудо. Точнее, смотрел. На самом деле, Лягушонок он и есть Лягушонок. Обычный мальчишка с длинными пальцами, цепко впивающимися в мои плечи, острыми коленками и мягкими губами, липкими и сладкими от Черепа. Кажется, первым поцеловал его я. Просто бегло подался вперед, чтобы по-детски чмокнуть его в губы и посмотреть на реакцию, а Шастун, на секунду оторопев, все же обхватил мою шею руками, чтобы несмело утянуть меня в долгий поцелуй. Щеки его лихорадочно горели, то ли от смущения, то ли от алкоголя, а сердце (это я почувствовал, когда моя рука оказалась на его груди) билось так же быстро, как и мое, и наверное, в тот момент я мог думать только о том, что не хотел бы стать для него очередным информатиком. Об этом же сказал, когда мы лежали на полке для инструментов, переоборудованной мной под кровать, и держались за руки. Его мелко подрагивала. — Арс, ну ты дурак? Мне же не пятнадцать уже. — И все-таки, — я чуть придвинулся ближе, чтобы лечь ближе к нему и, обняв обеими руками, коснулся губами светлой макушки, — я хочу, чтобы ты знал, что никто тебя без твоего согласия больше и пальцем не тронет. В том числе и я, окей? — Оке-ей… — И голос его прозвучал так недоверчиво, что мне тут же захотелось въебать этому информатику так, чтобы не встал больше никогда. Впрочем, можно было и вправду узнать, через сколько он там выходит. — и нахуй тебе это все. Нахуй? Он спросил нахуй мне парень, от которого теплом веет настолько, что даже октябрь не кажется таким уж серым и холодным? Сначала мне казалось, чтобы погреться, а потом… Прикипел сердцем так сильно, что без мяса уже и не выдрать. Антон оказался нужен мне, чтобы я таскал ему стыренные с чужой клумбы астры, а парень, испуганно округляя глаза, шепотом ругался и говорил, что это цветы какой-то там тети Любы, которая, если узнает, уши мне оторвет. Чтобы вытаскивать посреди ночи из дома и тащить на мотогонки, и в толпе сделавших свои ставки людей слышать только его голос. Чтобы приходить в гости с одного только сообщения о болезни и сидеть, отпаивать чаем с лимоном, ругая за то, что шапку в декабре не носит. Чтобы узнавать его все больше, ужасаться, что Голодные игры каждый год пересматривает, и все равно любить до щемящей боли в груди. — Лягушонок, а слушай… — Арс, меня бесит это погоняло, я же просил, — в противовес своим он словам уткнулся мне носом в плечо и прижался ближе, словно слепой котенок, — я тогда буду звать тебя Сеней. Время переворачивало листы календаря, и вот уже за зиму перевалило, и теплее стало, а Антон все еще нужен, как никто на этой планете. Хоть он уже кажется не мультяшным мальчиком, а вполне себе реальным, с загонами по поводу непослушных волос и тех самых слишком, по его мнению, выделяющихся клычков, курящий, матерящийся, неуклюжий, но настолько мой, что даже страшно. И не мания это уже вовсе, а сторге. — Ого, а весной тут не так стремно, — Лягушонок с размаху плюхнулся на импровизированную кровать, подняв в воздух пыль, и оглядел стены гаража так, словно видел его впервые, — тепло-о, — он улыбнулся и прищурившись, растянулся во весь рост, словно ленивый кот. Край его толстовки задрался, обнажая вид на впалый живот, и я спешно отвел взгляд, лишь бы не пялиться. Лисьи глаза поймали с поличным. — Арс, мы так-то трахнуться собрались, а ты тут в девственника играешь. — Он показательно выложил из кармана толстовки смазку и презервативы и приподнял бровь, мол, мы это для кого купили? — Придурок, — я усмехнулся и лег рядом с парнем, заставив того сдвинуться к стене. — Ты точно уверен? Он фыркнул и, перехватив мою ладонь, уместил ее ровно на своем паху. Я на пробу сжал его, заставив Антона сдавленно охнуть от неожиданности. Бросив на меня осуждающий взгляд, он сдвинулся чуть ближе и, нависнув надо мной, потянулся за поцелуем. Вот же ж… Лягушонок. Никогда ничего прямо не скажет. Шастун всегда был олицетворением нежности. Его мягкие, почти невесомые поцелуи скользнули вниз по линии челюсти, едва ощутимо зацепили зубами кадык и замерли у ключиц, словно не решаясь продолжить свой путь. Парень оставлял следами влажные пятна, и у меня от этого в груди щемило почти до боли. Мой маленький недолюбленный мальчишка, вечно боящийся сделать что-то не так. Люблю больше жизни. Рывком поменяв нас местами, я вновь примкнул к чужим губам, заставив парня хихикнуть в поцелуй. Его руки опустились на мои плечи, притягивая ближе настолько, чтобы я почувствовал, как его потряхивает от волнения. На пол опустилась красная толстовка, в которую Шастун кутался всю зиму, затем моя футболка. Кожа у Антона — бархат. Я чуть отстранился, чтобы рассмотреть его лучше, и парень смущенно фыркнул, уткнувшись покрасневшим лицом в собственные ладони. Взгляд скользнул от хрупких плечей вниз, зацепился за небольшой шрамик-царапину на ключице, облизнул впалый живот, выраженные косые мышцы и остановился на светлой дорожке волос, тянущейся куда-то под пояс джинс. Несдержанно выдохнув, я припал губами к выступающей ключице, целуя несдержанно, словно контрастируя с Шастуном. Его хотелось всего и сразу. Скользнул языком по напрягшимся соскам, спустился поцелуями вниз до пупка, опалил дыханием самый низ живота и вновь вернулся к ключицам. С губ парня сорвался рваный стон и я, раздосадованный тем, что не могу увидеть его лицо в этот момент, мягко убрал его ладони от лица и зафиксировал их над чужой головой, заставив парня изумленно охнуть. — Если ты будешь прятаться, то все пропустишь, — мой голос охрип от желания, и в глазах Шастуна на секунду блеснули довольные черти. Усмехнувшись, он понятливо кивнул и, дождавшись освобождения, запустил руки за пояс моих джинс. И в ответ на мое рычание лишь тихо рассмеялся, расстегивая молнию на ширинке. Провокация с одной стороны, а с другой… Доверие. Доверие такое, что даже и не злит почти этот хитрый взгляд с которым парень выпустил мой член из плена белья и медленно провел пальцами от основания до самой головки, чуть огладив ее по кругу. Черт. Я отстранил от себя его ладони и стянул с парня остатки одежды. Антон тут же свел ноги вместе, прикрывая пах, но, как только я коснулся острых коленей руками, медленно развел их в стороны, едва заметно выдохнув. — Еще не передумал? — контролировать голос получалось все хуже, я видел, как чужое тело покрывается мурашками от хриплого шепота. Облизываю сосок, а второй сжимаю пальцами, чуть оттягивая, чтобы контрастировало. Антон мотнул головой и тут же несдержанно застонал. Я вновь направился вниз, крепко удерживая подрагивающие бедра, коснулся языком головки его члена, слизывая крупную каплю смазки. — Погоди, — почти панически воскликнул Шастун, внезапно поддавшись назад, заставив меня отстраниться. Парень под моим обеспокоенным взглядом смутился и спешно добавил: — ничего такого, просто… — он запустил пальцы в мои волосы, взъерошивая и без того спутанные пряди, — просто я так быстро кончу, а я так не хочу, ладно? — Антон перевернулся на живот, оттопыривая вверх зад и, подцепив окольцованными пальцами ягодицы, развел их в стороны, открывая вид на узкое колечко мышц. От стыда у парня пылали даже уши, и я почти физически ощущал его смущение, но ничего поделать не мог, завороженный открывшимся видом. — Ну А-арс!.. — Жалобный голос Шастуна заставил меня очнуться и потянуться к смазке. Пальцы дрожали от волнения, когда я размазывал по ним лубрикант и погружался внутрь, параллельно целуя позвонки на чужой шее. — Маленький, расслабься, — тихо произнес я, чувствуя, как судорожно сжимаются чужие мышцы, — не больно? — Чуть-чуть медленнее, ладно? — я ввел второй палец, и Антон едва не сорвался на писк, на мгновение даже задержав дыхание, — нет, — запоздало ответил на вопрос он и вновь уткнулся лицом в подушку. Судорожно вспоминая содержание всех статей, что прочитал в преддверии этого дня, я обхватил пальцами член парня и чуть сменил угол проникновения, одновременно разводя пальцы в стороны. Шастун сдавленно застонал и чуть поддался назад, пытаясь насадиться глубже, но тут же невольно вздрогнул. — Не торопись, — я произнес это тихо, словно больше для себя, чем для него, ведь медлительность вправду уже кажется изощренной пыткой. Жадный взгляд скользнул по чужой спине, по ямочкам на пояснице и остановился на раскрытой дырочке, покрасневшей, припухшей из-за растягивающих ее пальцев. Добавил третий, четвертый, заставляя Антона тихо заскулить. Коснулся губами ягодицы, извиняясь, и одновременно с этим вытащил из него пальцы, отчего парень невольно выдохнул. — перевернешься? На щеках у Антона пожар. Покрасневшие от поцелуев губы приоткрыты, с них срывалось сбившееся дыхание, а отросшие волны локонов спутались, смялись, полностью открыв вид на лицо. У меня от такого Шастуна точно когда-нибудь будет остановка сердца. А может две. Пристроившись между разведенных ног, я нежно поцеловал чужое колено и, схватившись за лодыжку, потянул его на себя. — Арс... — Тонкие пальцы судорожно вцепились в мои плечи, удерживая от резких движений, будто бы я вправду мог войти в него весь и сразу. — Блять, — мой член скользнул в него глубже, почти полностью оказавшись внутри, и Антон, внезапно сжавшись, едва слышно захныкал, уткнувшись лбом в мое плечо, — подожди, пожалуйста. — Мне вытащить? — Я обеспокоенно взглянул на его лицо и, поддавшись вперед, стал беспорядочно целовать его, попадая то в губы, то в нос или щеки. — Маленький, ты меня слышишь? — Не надо, — тихо отозвался он и медленно подался вперед, насаживаясь до конца. Я почувствовал, как судорожно сжимающие мой член мышцы расслабились, и Антон, облегченно выдохнув, начал двигаться сам, осторожно, выбрав нужный для него темп. Напряженное дыхание сменилось тихими стонами. Прикусив губу, парень поднял на меня глаза и, хитро прищурившись, обхватил ногами мою поясницу, — ты сегодня собираешься быть просто резиновым членом? Вот же ж… Лягушонок. Я схватился за тонкие лодыжки и, закинув их на свои плечи, двинулся на пробу, проверяя, все ли действительно в порядке. Ответом мне послужил сдавленный стон и все те же чертята на дне болотных глаз. Просто, блять, подарок судьбы. Легкий и нежный. Провокатор. Голодный до ощущений мальчик, который эмоционирует настолько, что после секса его нужно прижимать к себе, обнимать, целоваться, позволяя успокоиться, унять дрожь и внезапно накатившие слезы. Маленький… настолько мне дорог, что я готов сделать все, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. — Арс, ты реально педиком оказался? — у меня эта фраза скоро начнет вызывать нервный тик, на самом деле. Попались глупо, прямо на улице. Кто же знал, что попытка поцеловаться украдкой в переулке между домами закончится тем, что из всех возможных людей, которые могли нас заметить, это будут именно мои пацаны. Это было моей первой серьезной дракой. В плане того, что я дрался сразу с тремя, параллельно пытаясь прикрывать спиной ошалевшего от неожиданности Антона. Никогда даже из-за девушек не ввязывался, а тут из-за Лягушонка, и было бы так смешно, если бы не было бы так страшно. Просто у меня друзья дебилы, которые сначала бить кидаются, а потом не могут объяснить, собственно, нахуя. Особенно Серега, он вообще всегда агрессивный. Мелкий еще потому что, наверное. А потом к нам подошел Эд, посмотрел на то, как мы друг друга мутузим, и заржал так, что собаки из ближайшего коттеджа услышали и начали ему подлаивать. — Пацаны-ы, — на выдохе протянул он, с размаху падая на кучу из меня, Сережи и Журавля, — вы че сретесь-то? — Матвиенко ткнул его локтем под ребра со злости, а Выграновский опять заржал. И вот как-то так наркомания Эдика положительно повлияла на то, что никто из моих близких друзей не отвернулся от меня из-за пидорства, и это, в общем-то, было хорошо. Но называть Антона Лягушонком никто не перестал, так уж повадилось. Это была настоящая любовь в духе Земфиры и Алены Швец, которую мы проебали. Как сказала бы моя нынешняя подруга, не пережили третий этап отношений. Ему не нравилась моя легкая степень алкоголизма и излишняя страсть к самолюбованию, меня бесила его манера тактильничать с кем ни попадя и пренебрегать личным ради учебы. И в какой-то момент мы рассорились настолько, что даже видеть друг друга не хотели. Кажется, что из-за экзаменов. Такая уж у одиннадцатиклассников тенденция — все проблемы из-за экзаменов. Я хотел податься в Новосибирск, а он метил аж в Питер, сойтись решили на Екатеринбурге, но поступил я лишь в Омск, что скрывал аж до самого августа, пока мой отец, будь он не ладен, не похвастал соседке, что сыночка его поступил на бюджет. У Лягушонка (ладно, я поклялся ему больше так его не называть, но все же) сорвало крышу. Почему-то он вбил себе в голову, что на расстоянии мы не продержимся и непременно расстанемся, и сердце его непременно будет разбито вдребезги. Наверное, он был даже прав, но зачем мне нужна была эта правда, если от нее выть хотелось битой псиной. В общем, на то, как он садится в поезд Владивосток-Москва в последний день лета, я наблюдал издалека. Просто не мог не прийти, любил же все-таки. Подойти так и не решился, считал, что виноват настолько, что и прощения просить бессмысленно, да и к исполнению мечты надо двигать без балласта. А я со своим образованием антрополога точно буду именно им. С тех пор мы и не виделись, я лишь слышал пару раз, что он с информатикой порвал и ушел в модельное. То ли позировал, то ли фоткал, точно не знаю. И увиделись мы вот, только сейчас, на дне рождения у Дениса Добровольского, который… а впрочем, клал я хуй на то, кто он, и почему знаком с Антоном настолько, что тот посадил его рядом с собой и женой. Просто не остыло еще внутри все настолько, чтобы забыть его. Даже сквозь года такой же тонкокостный, мягкий, скрывающий своих бесов глубоко под кожей. Глядя на него, я впервые в жизни подумал о том, насколько же, блять, правильно Шастун выглядит в дорогом костюме, среди знаменитых людей. Веселый, яркий, приковывающий внимание. Питерский фотограф, модель, программист, неважно, как звали Антона называли сейчас. Для меня он все еще был Лягушонком. Нелепо веселым мальчиком из хрущевок. — Не знал, что ты уехал из Омска. — Он присоединился ко мне на балконе, куда я вышел, чтобы отдохнуть от кружащего голову шума. Все же, я телохранитель, а не обычный гость, я не могу позволить себе расслабиться, как бы не упрашивал Шеминов. Верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, волосы растрепались, а с губ не сходила расслабленная улыбка. — Слышал, что ты женился. — Уже развелся, — хмыкнул я, продемонстрировав пустой безымянный палец, — не сложилось у нас с ней как-то. — Почему? — он достал из кармана пиджака зажигалку и, чиркнув спичкой, поджог арбузные Филипп моррис. До меня донесся запах сигаретного дыма и ментоловой жвачки. — К тебе не перегорело. Я решил сказать правду. Антон крупно вздрогнул и, на секунду замерев, медленно выдохнул сигаретный дым в воздух. Я видел, ощущал, как внутри него что-то с хрустом сломалось. Нервно поправив сбившуюся челку, Шастун откашлялся и тихо спросил: — Почему тогда не позвонил? Я неопределенно пожал плечами, не желая объяснять, как носился по знакомым, пытаясь узнать его новый номер, как искал давно стертые соцсети, и как нашел, но времени прошло уже столько, что бередить чужую душу было бы попросту жестоко. Парень понятливо хмыкнул, видимо, поняв мое молчание как-то по-своему — И что ты, — медленно, словно подбирая слова, протянул он, стараясь не пересекаться взглядом со мной, — собираешься начать все сначала? Я горько усмехнулся, и внезапно даже для самого себя повернувшись к Лягушонку, взял дрогнувшую ладонь в свою. — Хочешь астры с клумбы тети Любы? — Хочу, — едва слышно ответил он, улыбнувшись одними уголками губ.