Не верь ему

Самая лучшая музыка для Осаму — крики. Жалкие хрипы, стоны и глаза, очи полные слез, это целое искусство, которое можно лицезреть вечно. Мучения... Это слово он был готов повторять вплоть до своей кончины, без конца и края. Стояло мрачное ноябрьское утро. Ветер, который обозлился на всех и вся, рвал обсохшую со временем траву и кружил ее по Йокогаме. Серые и холодные капли косого дождя то и дело попадали за шиворот к нечастым путникам. — Промок? — С тихой усмешкой вопрошает Дазай, увидев замёрзшего Акутагаву на пороге дома. — Бедняга. А тебя всего лишь полчаса жду. Ты обещал быть в десять. — Голос из приторно сахарного становится ледяным и стальным, и Рюноскэ, который знал шатена в гневе, вовсе не порадовался. — Простите, Дазай-сан, мне пришлось... — Договорить юноше не дали. Осаму резко встал, в холодной ярости дёргая Акутагаву за платок на груди, заставляя юношу упасть на колени, забывая про холод. — Лжец. — С силой держа парня за шею, Дазай закурил, не смотря в серые глаза, полные страха. Идеально. Но можно ещё дополнить... Зажженная сигарета, красиво и медленно как в сказке, коснулась кадыка черноволосого, заставляя того истошно закричать. Классика жанра, но дьявол, как красиво... Ладонь ложится на сонную артерию, с интересом поигрывая пальцами. В страхе за свою жизнь Рюноскэ задёргался, чувствуя, как сдавливается в чужой руке его горло... И упал на пол без чувств сломанной куклой. За что, он не хотел быть таким. Всю жизнь он хотел стать нужным, важным, интересным именно для Дазая Осаму, но в какой-то момент он свернул с пути не туда. И стал личной марионеткой детектива, той, которой можно оторвать все конечности, и она ничего в ответ не скажет. — Смешной. — Шатен взял со стола подготовленный специально для мафиози черный ошейник, с усмешкой покрутив его в руках. — Мой маленький пёс. — Защелкнув крепежом не ремешке, Осаму хмыкнул: эта ничтожная и жалкая жизнь теперь в его руках. Просыпаться от пощёчины не очень приятно, однако, Акутагава уже привык. С тихим стоном разлепив тяжёлые слипшиеся веки он приподнялся на локтях, ощущая неожиданную и сильную боль во всем теле. — Без сознания ты был таким милашкой... Я взял тебя пару раз, ничего? — Шатен расхохотался, заметив, с каким ужасом раскрылись глаза Рюноскэ. Юноша откинул одеяло, и ужаснулся. Все, боже, все его тело было синевато-фиолетовым. Укусы, рубцы, шрамы, ожоги, синяки и гематомы, а обе лодыжки оказались вывихнутыми, угрожающе почернев. — Дазай-сан... Так же... Нельзя... — Еле выдохнул черноволосый, пытаясь собраться с мыслями: как ему вообще ходить? Ему ещё целый день работать, он не доживёт... — Что?! — Осаму неожиданно резко обозлился, подскочил в и мгновение ока вдавил Рюноскэ в кровать. — Как смеешь ты мне перечить?! — Шея, его бедная шея, ее сдавливали все сильнее, с такой силой, что перед глазами вновь зачернели мушки. Когда дышать вновь разрешили, Акутагава понял, что душили его не просто так: Дазай, закусив сигарету, с силой давил на синяки на бедрах, насаживая Рюноскэ на себя, все глубже и глубже. Сероглазый даже не мог выдавить из себя стон — ни болезненный, ни, тем более, сладкий, ведь лёгкие тоже болели. Когда Осаму наконец решил, что наказаний на данную минуту достаточно, он отпустил Акутагаву, вновь одеваясь. — Сегодня чтобы был в восемь. Опоздаешь — используем газовую плиту. — Приторная и лживая улыбка озарила черты лица Дазая. Повернувшись к зеркалу, он немного подумал, и убрал к себе в карман тональник черноволосого. Интересно, что скажут окружающие... Губы поползли вверх. Истинная, совершенно безумная, холодная — вот его основа под масками. Тихо хохотнув, Осаму попытался себя успокоить. Вновь смешок. Нет, нельзя... Нельзя... Нет, ни за что, нельзя смеяться, это запрещено... Дикий смех сумасшедшего затопил своим могильным льдом весь дом, выливаясь даже на улицу. Испугавшийся птички вспорхнули с проводов, улетая как можно дальше от этого рассадника ужаса и боли. Дазай, вновь вернув на себя идеальную маску, вышел на улицу, захватив с собой верёвку. Сегодня он побесит Куникиду, а мафиози пусть мучается дальше, он ему не интересен. Рюноскэ закусил губу, обняв подушку. Дазай всегда был таким, но сейчас он точно сошел с ума... Редкие слезы заструилась по щекам юноши — он бесшумно заревел, дрожа от поглотившей его панической атаки. Почему так больно... — Доброе утро, Акутагава-кун. — Накахара, почтительный, как и всегда, слегка приподнял шляпу в приветствующем жесте. Такой свободный, даже счастливый – черноволосый искренне ему завидовал. — Здравствуйте, Чуя-сан. — Голос у Рюноскэ безбожно похрипывает, а на середине фразы даже преломляется; словно вновь стал подростком, только вот даже пару лет назад при любом вздохе и слове такой агонии он не получал. — Что-то случилось? — Ответом рыжеволосому является безмолвный кашель юноши, послед которого он не дышит; задыхается, хватаясь за твердую поверхность своего рабочего стола. По рубашке течет кровь, она пропитывает ткань насквозь, связывая их с бледной кожей. — Ничего. — Акутагава усердно стер алую жидкость с лица, сплевывая в платок. — Я хорошо себя чувствую. — Рюноскэ пытается фальшивить голосом, хитрить, изворачиваться... Но увы, Чуя не такой дурак, и обмануть его стоит огромного ума. Он хмурится и выходит из кабинета подчинённого, возвращаясь через десять минут. — Акутагава-кун, тебя Хигучи-чан зовёт. — Черноволосый удивился столь несуразному зову, однако, поднялся, тут же сильно побледнев — боль в теле только усилилась. Накахара шел позади юноши, заставляя того сильно напрячься: на выходе из кабинета земля ушла из-под ног черноволосого, он понял: западня. Руки оказались скручены, с двух сторон мелькнули рыжие волосы — Чуя и Тачихара. Активировав способность он бился насмерть. Однако, Митидзо, что получил слишком длинный и глубокий рубец на все лицо, приставил к голове юноши пистолет, скрипнув зубами. — Ты, конечно, мой друг, но ты, Рюноскэ, ведёшь себя как свинья. — Акутагава получил по щеке, пораженно распахнув серые глаза. Чего... Опять пощёчины? Неожиданно для всех, даже для самого себя, он послушно опустился на колени, опуская лицо к полу. – Да. — Мы идём к Мори-сану. — Чуя, который тоже сильно пострадал от черноволосого, тяжело потирая грудь, встал на землю. — Не хочу! — Но громкий протестующий вскрик потонул в бархате мягких ковров, и в приторном голосе босса, который услышал громкий шум в коридоре: — Рюноскэ, это приказ. Ловушка захлопнулась. — Откуда у тебя все это? — Скрученный по рукам и ногам Рюноскэ с едва заметно проскальзывающей яростью смотрел на пол. По виску потекла капелька пота. Он молчал. Так, словно он был партизаном, захвачен чужой организацией, будто Мори не был его боссом. — Оденься. — Чуя и Тачихара одновременно опустили Акутагаву, из-за чего тот больно ударился коленками о кафельный пол. — То, что ты делаешь, непростительно. Утаение от мафии своих секретов... — Нет. — Это было самое первое слово, которое Рюноскэ промолвил после неудавшегося разговора с Чуей. По щекам потекли слезы, все трое задумчиво разглядывали юношу; видеть столь сильные эмоции черноволосого им еще не приходилось. — Это моя личная жизнь. — Голос предательски подрагивал и хрипел, Акутагава поднял с пола свою рубашку, набрасывая ткань на свои худые искусанные плечи все в ожогах от сигарет. — Погоди-ка... Что это? — Огай нахмурился и протянул руку к ошейнику черноволосого. Серый зрачок сузился. «— Это, Акутагава-кун, твой знак верности. Снимешь его или разрешишь кому-то себя освободить — я сразу же узнаю это, и пойму, что ты больше меня не любишь. А мы же такого не хотим, правда? — Дазай улыбнулся, и потрепливая юношу по волосам, так, словно ничего и не произошло» Издав звериный полурык Рюноскэ вывернулся из чужой хватки, с силой сомкнув зубы на кисти босса портовой мафии. Тот тут же отдернул руку. – Не смейте касаться меня своими богомерзкими руками, Мори-сан.