Не верь ему

— Акутагава, что случилось? Слезы текли по лицу. Ему было так больно! Невыносимые страдания, которые никак нельзя было пресечь, сводили с ума, принося лишь горе. Спина была сломана, Рюноскэ не мог пошевелиться, все его тело ныло и горело, а щеки были ужасно и постыдно мокрыми. Он не мог сидеть в согнутом положении, но и распрямить спину тоже не мог, лежать было невыносимо, стоять — сравни самоубийству. — Акутагава, ты меня слышишь? Рюноскэ приложил руки к лицу, задыхаясь; ему было страшно больно, лёгкие уже пропитались чем-то горячим, изо рта текла кровь, которая медленно стекала ему на ноги, превращаясь в насекомых, что расползались по всему его телу, залезали в уши, выжирали его мозги, оставляли в его бессмысленном теле свои яйца. Он хотел закричать, но все его же отродья начали жалить ему горло, оно распухло, черноволосый начал задыхаться, из глаз посыпались пчелы, мир потемнел… Сильная пощёчина наконец привела его в чувство. Акутагава стоял на коленях в кабинете Огая Мори, вероятно, на пару минут лишившись сознания. Черноволосый доктор обеспокоенно наклонился к обвисшему на руках Накахары и Тачихары Рюноскэ, что-то строчка в свой блокнот. — Как чувствуешь себя? — как всегда, безбожно тактичный, Мори сделал вид, что не заметил до смерти перепуганное лицо Акутагавы, чуть улыбаясь. В его руке блестел укол, видимо, без него не обошлось. Серые глаза в безмолвной панике вцепились в лицо босса портовой мафии, моля о пощаде. Огай понял его без слов. — Чуя. — М? — Идите прогуляйтесь с Мичизу, у нас с Рюноскэ-куном предстоит чересчур личный разговор. Исполнитель неуверенно посмотрел на Тачихару, мол, что делать? но тот лишь утвердительно кивнул, отпуская Акутагаву на пол, любезно не замечая приложенные к лицу руки. — Что ты мне хотел сказать, Рюноскэ-кун? — Огай, мягко прикрыв глаза, едва заметно улыбнулся; он, конечно, никогда не был психологом, но ему все же было интересно, что творится в голове человека со сломанной ко всем чертям психикой. — Моя жизнь… Кошмар… Точнее, нет! Я доволен… Но… Я так против… Вернее… — речь становилась все более сбивчивой, Акутагава позорно всхлипывая, дрожал на полу всем телом, кусая губы. — Что ты хочешь, Рюноскэ? — Вылечите меня. Вытащите из этого кошмара. Дайте мне хоть секунду счастливой жизни. Покажите мне свет, Мори-сан! — Акутагава вцепился в его брючину, прижимаясь к ноге босса. — Я так его люблю, но мне так плохо… Мне нельзя отказываться… Я не должен просить о помощи… Мне больно… Я боюсь… Огай поднял черноволосого на ноги, едва заметно улыбаясь. — Я проведу детальный осмотр, Рюноскэ. Но скажи мне его имя. Акутагава прищурил глаза, уверенно качая головой. Он то знал, что весь мир настроен против него. Нельзя сдаваться. Его вылечат, а потом он убьет Мори. Потому что он сделал больно Дазаю. Позволил ему уйти из мафии. Ужасный человек. Мори зашёл Акутагаве за спину, слегка улыбаясь; делая вид осмотра, он уже придумал детальный план вызволения бедного юноши . Но сначала нужно избавить его от этого ужасного ошейника. — Что вы… — Рюноскэ дернулся, чувствуя, как застёжка сковавшего его шею признака «верности», ослабляется, с такой же скоростью, как в венку на боку вонзается что-то невероятно острое и болезненное. Он словно в замедленной съёмке развернулся к Мори, мягко улыбаясь. Перед глазами все плыло, почему-то, вспоминалась вся его нелёгкая жизнь: как он воспитывал детей в трущобах, как впервые в жизни заболел, как он праздновал день рождения Гин, как встретил Дазая, как они впервые в жизни провели тренировку, как поцеловались, как переспали, как начали встречаться, как Осаму ушел из мафии, как Чуя пришел к нему с уведомлением о появлении тигра, как Акутагава впервые в жизни получил подарок на день рождения, как они с Накаджимой дрались против Фицджеральда, как Дазай изнасиловал спящего Рюноскэ, как он попался в лапы Накахары, как… — Мори-сан. Спасибо вам. Я вижу свет. — Акутагава улыбнулся, мягко, слабо, тело невыносимо болело, а спустя долю секунды начало неметь. Рюноскэ пару секунд смотрел на своего бывшего босса, уже протянув руку, чтобы коснуться его плеча, тут же крутанувшись на месте, мятой кучей обрушившись на пол. — Акутагава? Акутагава. Акутагава!!! Но Огаю, подхватившему с перебором лёгкое тело Рюноскэ, ответом было лишь молчание. Каждому идиоту было понятно, почему. … Ведь мертвые не умеют говорить. Весь мир потух в один момент. Потускнел, потерял свои краски, ведь из него ушел некто, кто мог заменить один человеку всю жизнь. Хигучи, дрожа как осиновый лист, трясущимися губами вслух перечитывала вердикт Огая, наверное, уже в тысячный раз: — Акутагава Рюноскэ. Мертв, 20 лет. В теле обнаружена большая доза фенобарбитала, примерно в четыре раза больше критической (ок. 1-2 грамм), предположительно, была введена в шею посредством автоматизированной застёжки, при нажатии которой в жизненно важную вену вкладывался наркотик. Смерть наступила в течение минуты, проходила довольно болезненно, но из-за нарушения психики больной не почувствовал боли. Ичиё обрушилась на колени перед могилой Рюноскэ, не в силах сдержать слез. — Акутагава-семпай… Я верю… Вы можете встать… Так молю… Размазывая по лицу тушь, девушка не могла понять, за что умер самый важный в ее жизни человек. Он не был виноватым, никак не провинился, и уж точно никогда в жизни не творил чего-то столь богомерзкого, чтобы заслужить столь омерзительную смерть. В душе нарастала невыразимая словами паника, слезы лишь становились сильнее, падая из воспалённых глаз на крохотный камушек над трупом черноволосого. Такой великий человек, и так мало ему почестей… Будь бы ее воля, Хигучи возвела ему памятник, поставила на центральной площади, похоронила бы со всеми почестями, ни на секунду не отпустила бы Рюноскэ из своей жизни. Его погребли совсем недалеко от могилы Оды Сакуноске, ибо считалось, что убийцы не имеют права лежать с обычными людьми. Ичиё на мгновение дернулась. Ей почему-то показалось, что рядом с двумя могилами пустует третья яма — но нет же! Вот она стоит, пустая, совершенно новая, нетронутая! Перед ней стояла деревянная табличка — привычная бронь на место. Она наклонилась, чтобы прочитать имя несчастного, не в силах остановить поток слез. Голубые глаза расширились. «Хигучи Ичиё» Наконец-то кто-то невероятно умный дал ей подсказку. Мучаться и терпеть сил не было, а вот воссоединиться с божественным семпаем — конечно же возможно! Светловолосая девушка распустила волосы, прямо на кладбище доставая пистолет, бесстрашно приложив его к виску. Безумное выражение лица, полное невыразимого обожания, лишь на пару секунд мелькнуло на ее прекрасном лице, в последний раз одарив мир ее внутренним неугасимым светом. Даже последний выстрел вечной ученицы Акутагавы был невероятно точным. — Ой, как же скучно. — шатен, что лежал на диване, обиженно обратился к холодному русскому гению, дуя губы. — Ты знаешь… Есть новость, которая тебя развеселит. — Достоевский оторвался от компьютера, бездушно улыбнувшись. — Что случилось? — Акутагава умер. Дазай замолк. Его лицо стало необъяснимо каменным на пару секунд, но через этот короткий промежуток времени вновь осветилось, непоколебимое столь глупой новостью. — И что с того? Его жалкая жизнь кроме Ичиё никому и не нужна была. Плевать я на это хотел. Мне скучно, Фёдор~ Шатен сбежал из ВДА, едва почувствовал, что дело пахнет жареным. Он понимал, что первым делом начнут искать убийцу Рюноскэ, а проблем он не хотел, досрочно присоединившись к небожителям, вообще не волнуясь о чьих-то жизнях. Акутагава был жалок. Так что ж плакать о пролитом молоке? Осаму упал на Достоевского, маясь без дела. — Фьооооодор~ — Да хорошо, хорошо. Но в последний раз. — Дазай улыбнулся, стаскивая с того шапку-ушанку и рубашку, скользя губами по чужой шее. — Конечно в последний~