***
После обеда в одной из просторных зал дворца было оживленнее, чем обычно. Гильрея и Гайро в окружении нанятых циркачей и прислуги репетировали постановку для короля. — Лебединая шея! — танцмейстер поправлял графиню и разучивал с ней танцевальную часть. Гайро рядом повторял движения вслед за девушками, хотя для мужчин была другая часть. Молодой парень с вьющимися волосами не брезговал заучивать женские танцы, а потому был лучшим танцором при дворе и очень строгим критиком для дам. — На это должен поглядеть Его Светлость! Вдруг он сочтет вот это, — девушка откинула руки в одну сторону и потянула шею в другую, чуть заводя назад, тем самым продемонстрировав волнительный изгиб спины и грудь, — неприемлемым. — Для того, чтобы поглядеть, его глаза должны быть в этой зале, как и весь он, — скользко заметил Гайро и иронично повторил движение рук, но потом быстро потерял к этому интерес. Репетиция продолжалась. Уже под завершение залу все же осветил своим вниманием Стэл, недавно вернувшийся из города. Мужчина облизнул губы, чуть пожевав нижнюю губу, и продолжил молчаливое наблюдение. Однако в какой-то момент его привлек Гайро, который стоял в стороне у столика с фруктами. Он просто наблюдал за циркачами, вертя на пальцах свой крест и иногда подбрасывая его в воздух. — Ауч! — воскликнул франт, когда чья-то сильная ладонь сжала его кулак как раз в тот момент, когда он в очередной раз поймал свой крест, острые концы которого больно впились в ладонь. Одернув немного руку, Гайро вдруг увидел перед собой Первосвященника, который даже и не думал ослаблять свою хватку. — Какого черта?! — Еще раз чертыхнись мне тут, — низко проговорил мужчина и сощурил карий взгляд. — Грешно, Гайро. Что за неподобающее обращение с крестом? Гайро хотел было что-то ответить в своей манере, но Стэл предусмотрел это и сжал свою ладонь еще сильнее. Перед ним не стояла хрупкая девушка, на которой лишний раз и след оставить нельзя, здесь был молодой парень, пускай даже и сын казначея. Поймав ошалелый взгляд паренька, Стэл от чего-то еще сильнее сжал ладонь, уже понимая, что концы креста причиняют Гайро ощутимую боль. На мгновение Стэл хотел стушеваться, но осознание своеобразного искупления за богохульство что-то подстегнуло внутри него, и он не отступил. Однако вместо искупления, о котором мечтал Первосвященник, в чистых голубых глазах плясали черти: молодой парень смотрел открыто (и, как показалось Стэлу, даже вызывающе) прямо в глаза мужчине. И эти невинные глаза, которые будто уже были на мокром месте от ощущения боли, никак не вязались с кроткой, но от этого не менее наглой улыбкой на губах Гайро. И что самое удивительное — парень молчал. Он не вырывался и не просил отпустить его, он молчал и будто глядел в душу Его Преосвященства, где тоже скрывались мало кому известные черти. — Раскаиваешься? — подсказал он ему, и уголок рта франта дернулся вверх, как насмешка. — Следует покаяться. — Простите, папочка, — дерзко ответил парень после паузы, но потом округлил невинный взгляд и свободной рукой прижал ладонь ко рту. — Я хотел сказать, святой отец, разумеется. Стэл чуть не упал от наглости и фамильярности этой выскочки, что даже отпустил его ладонь. — Что ты себе позволяешь? — шикнул он, чтобы в музыке репетиции их разговор все же остался тет-а-тет. — Я всего лишь оговорился, что Вы, ни в коем разе не хотел оскорбить Ваше Святейшество, — продолжал улыбаться франт. — Или за это тоже нужно покаяться? Где каяться прикажете? — Тебе Моро не говорил, что у тебя слишком длинный и острый язык? — Мне это говорили не раз, — кивнул парень, а потом озорно посмотрел на мужчину из-под бровей, — но вовсе не отец. От такой пошлости, что скрывалась в этой фразе, Стэл даже отшагнул, внезапно растеряв всю свою решимость. Его до поджилок возмущало поведение Гайро на совещаниях, но сейчас все перешло на какой-то другой уровень. «И, черт возьми, мне это по душе!» — возликовал он про себя. — Гайро, не забывай, с кем ты разговариваешь, — все же осадил он его грозным тоном. — И прикуси свой острый язычок. — Да, Вы правы, — изменившись в лице, согласился голубоглазый и даже понуро опустил голову. Изобразив на своём лице сожаление, паренёк чуть нахмурился. — Не знаю, что на меня нашло. Видимо, вся эта атмосфера театра и прочего фиглярства. Простите, Ваше Преосвященство. Это так ужасно с моей стороны. Мне действительно стоит прикусить язык, — обезоруживающие проговорил Гайро, но в конце вновь поднял взгляд на мужчину и демонстративно (правда так, чтобы это было видно лишь паладину с короткого расстояния) чуть высунул свой язык и в действительности прикусил его. Это возымело такой мощный эффект, что Стэл отошел от парня еще на шаг и все, что смог сделать, это пригрозить тому указательным пальцем. — Немыслимо! — грозно выдохнул он и, пригрозив пальцем еще раз, поспешил удалиться, бросив тому напоследок. — Неблагочестивый! Возмущение паладина было столь велико, что он и знать ничего не захотел про эту репетицию и ее результаты. Мужчина поспешил покинуть залу, обескуражив танцмейстера, который часто выслушивал замечания во время репетиций со стороны Первосвященника. Гайро при этом стоял с абсолютно невозмутимым видом и продолжал крутить свой крест в ладони. Стэл же, миновав часть длинного коридора, замедлил шаг и тяжело выдохнул, похлопав себя по зардевшимся щекам. Ощущение своей власти и осознанное причинение боли Гайро было таким волнительным и сладким, что у него заныло внизу живота, а вместе с тем сдавило глотку от удушающего чувства стыда. — О уважаемый! — паладин даже вздрогнул, обернувшись за спину. Перед ним вдруг возник казначей, вновь напомнив мужчине о его несносном сыне. — Господин Моро, — кивнул Стэл, — чем обязан? — Хотел сообщить Вам, что траты по Вашим указаниям исполнены. — Это чудесно! — воскликнул мужчина. — Однако хотел заметить, что Церковь обходится в последнее время не так дорого казне, как Ваши личные прихоти. — О чем это Вы? — скривился мужчина. — К чему вечно заказывать дорогостоящие фрукты из Золотого Дома? Большая часть портится в пути, да и аппетиты короля не столь изысканны, сколь Ваши. — К чему Вы клоните, не понимаю, — уже терял терпение Первосвященник. — К тому, что чревоугодие, как я помню, одна из заповедей, — невозмутимо продолжал старый мужчина, чем выводил из себя Стэла. — О, дорогой мой, не утруждайте себя в подсчете чужих грехов, — елейно улыбнулся Стэл, — это не Ваша работа, а моя, в которой, кстати, я допускаю некоторые огрехи в пользу Вашего сына, который совсем путает берега добра и зла. — Гайро? И что же он натворил? — поинтересовался Моро, чуть прищурившись. Мужчина оглядел краснощекого паладина (что не прошло мимо и самого священнослужителя) и вскинул светлые брови. — Вам не угодила постановка, которую он готовит с племянницей Его Величества? — Скажу кратко, — отрезал Стэл. — Ваш сын называет папочкой не только Вас. — Что, простите? — опешил казначей и с удивлением уставился на Стэла. Мужчина ещё раз оглядел Первосвященника, а затем и вовсе поменялся в лице. — И как прикажете мне это понимать? — Проведите воспитательную беседу с сыном, Моро, — строго ответил тот и даже скривил губы, — его фамильярность нравится глупым девицам, однако я этого терпеть не стану. Или Вы угомоните этого клоуна, или это сделаю я, но так, что Вам это очень не понравится. Суровость паладина все же поставила на место казначея, и тот стушевался. Он было даже захотел извиниться за сына, уже представив, что тот снова отчудил одну из своих шуток, совсем забыв о рамках приличия. Однако Стэл не стал ничего слушать и поспешил удалиться, оставив казначея один на один с желанием прополоскать сыну рот с мылом. Несколько дней спустя на общем ужине Его Преосвященство вновь встретился с безбожным мальчишкой, что заставил потерять его самообладание. Каур с завидной периодичностью устраивал подобные обеды и ужины. Иногда они проходили за большим столом в парадной зале, иногда за более скромным на летней веранде. Его Величество вообще был любителем всевозможных празднований и банкетов, поэтому порой огромный стол накрывали без особых причин и устраивали музыкальные вечера. Этот вечер не был исключением. На ужине присутствовали практически все члены совета (на месте не было только Мирамида. Он по каким-то важным делам выехал из столицы), а также несколько знатных наместников из соседних городов. Все гости были увлечены беседами и чудесной музыкой, которую играли приглашённые артисты. Стэл же старательно пытался не вглядываться в лицо голубоглазого парня, чтобы вновь не возвращаться к той нелепой ситуации, что случилась недавно, и старался наслаждаться вкусными блюдами, которые подали к столу. Однако громкий юношеский смех невольно заставил мужчину перевести свой гневный взор в его сторону. Гайро о чем-то шумно беседовал с Гильреей, заставляя и красноволосую кокетку еле сдерживаться от неподобающе громкого для приличной девушки смеха. Паладин невольно скользнул взглядом по лицу франта, задержавшись на красном пятне на его щеке, что заметно выделялось. «Неужели Моро все-таки дал пощечину этой выскочке?» — пронеслось в голове Стэла, и тот ещё внимательнее пригляделся к сыну казначея. И действительно, помимо отметины на щеке у Гайро была небольшая ссадина на губе на этой же стороне: казалось, Моро не пожалел милого личика своего отпрыска. Или же просто перестарался. Как ни крути, а Моро любил своего сына и не желал тому зла. В этот момент Стэл очень ярко представил эту сцену, как ладонь со звоном и со всего размаху приходится по самодовольной морде наглеца. Подобные думы заставили паладина даже улыбнуться. В это же время в другой стороне за Гайро наблюдал и его отец. Но в отличие от Стэла мужчина с большим сожалением смотрел на увечья сына. Он действительно не рассчитал силу. И теперь Моро мог лишь надеяться, что к тому моменту, как они с сыном решат навестить его супругу, покраснение сойдёт. Иначе королевского казначея ждала жуткая взбучка от жены, которая души не чаяла в любимом сыночке. А ещё господин Моро понимал, что ему стоило бы начать молиться, чтобы его обожаемый отпрыск попросту не наябедничал обо всем матушке при встрече. — Ты так и сказал?! — прыснула Гильрея, больше не в силах сдерживать свой смех. Она расхохоталась так звонко, что все обратили на нее свое внимание, в том числе и Гистус. После очередной ссоры Гильрея с ним не разговаривала и очень старалась задеть его своим безразличием, которое у нее выходило из рук вон плохо. Однако в этот раз девушка действительно была увлечена Гайро. Маг не знал, на чьей стороне находился сын казначея. Он любезничал со всеми, по словам Саламона высказывался в пользу мага ровно столько же раз, сколько высказывался против. А потому Гистус не мог понять, стоит ли доверять ему, хотя дипломатично желал сблизиться с каждым из членов совета или тем, кто даже косвенно имел с ним связь. Тем временем заиграла танцевальная музыка, и Каур, любивший посмотреть на танцующих, махнул рукой. Мужчины за столом тут же пригласили своих жен на танцы, а незамужние девушки были приглашены другими. Гильрею на танец увел Гайро, от которого та не отлипала весь вечер. — Он потом меня не отравит? — пошутил франт, мельком кивнув в сторону мага, который сидел подле короля. — Ну что за чушь! — довольно воскликнула графиня, нуждавшаяся в ревности колдуна так же, как в воздухе. Однако маг спокойно наблюдал за девушкой, хоть это и не было ему приятно. В любом случае пригласить на танец Гильрею он все равно не имел права. Парень продолжал наблюдать за своей любимой, прекрасно понимая ее обиды и поведение. Гайро же продолжал кружить ее в танце, изредка поглядывая на Стэла. — Тебе никогда не казалось, что наш паладин не выглядит человеком безгрешным? — спросил он у девушки тихо. — Кто? Стэл? — она повернула голову, чтобы посмотреть на мужчину, словно не видела его каждый день. — А как выглядят безгрешные люди? — Как я, например, — хохотнул Гайро и приблизился к девушке чуть ближе приличного. — Посмотри в мои светлые глаза, разве там есть место для греха? — опустив голос до шёпота, изрёк сын казначея и заглянул Гильрее в глаза, от чего та даже невольно смутилась. — Но если честно, — отстранившись, выдохнул парень, как ни в чем не бывало, — скромнее, я думаю, — недолго подумав, Гайро добавил, — Возможно, худее. Он же у нас любитель вкусно поесть, а потом заливает нам в уши, что чревоугодничать нехорошо… — Не могу сказать, что он толстый, — замялась девушка. — Нет, он неплох, но в то же время он никогда не отказывает себе в удовольствии посетить кухни после основного обеда, — улыбнулся голубоглазый. — Наверное, я не слежу за ним. Но он строго держит пост и каждый раз худеет обратно. Думаю, только к концу зимы сутана будет ему мала. — А я слежу, — заговорчески и серьезно начал Гайро. — Причём постоянно и за всеми. У меня дикая бессонница. Поэтому я брожу по замку и вижу всякое… На этом моменте Гильрея так растерялась, что потеряла самообладание над собой. Ее испуганное личико лишь позабавило франта, который прекрасно понимал, о чем она сейчас подумала. «Что, дорогуша, пересчитываешь, сколько раз я мог тебя видеть у покоев Гистуса после отбоя?» — усмехался он про себя, хотя, честно признаться, он никогда не следил за Гильреей. Ее роман с колдуном был настолько очевидным, что даже на уровне сплетен это было ему уже неинтересно. Более того, в замке были персоны намного интереснее племянницы короля, если уж Гайро действительно хотел бы за кем-нибудь подсмотреть. Парень лишь пошутил: бессонницы у него не было, хотя он и мог в ночи прогуляться, но сон у сына казначея был донельзя крепким, что любящий папаша порой не мог разбудить его к обеду. — Расслабься, я пошутил, — успокоил графиню парень. — Шутки твои… — насупилась девушка. — Прекрасные, не находишь? — озорно улыбнулся тот. — Явно лучше, чем у Мирамида того же, этот бедолага вообще, кажется, не осознает, что такое юмор. — О, да… — Гильрея припомнила те неловкие моменты, когда она выдавливала из себя какое-то подобие смеха, когда вдруг осознавала, что Мирамид рассказал шутку, совершенно непонятную и несмешную. — Кстати, его снова нет. — Ага, какие-то ва-а-ажные дела, — согласился Гайро, — хотелось бы узнать, что за важные дела у судьи могут быть, если все важные пачками лежат у него на столе, — продолжал сплетничать парень. — С другой стороны он столько шуму навел на последнем собрании, — Гильрея тяжело вздохнула, так как знала позицию Мира, — может, чтобы все об этом немного забыли, он уехал разбираться с делами простого народа, чтобы заработать себе больше почитателей. — Гайро, могу я тебя кое о чем спросить? — очень тихо поинтересовалась Гильрея, чуть помолчав. — Дорогая, ты должна у меня спрашивать обо всем, от тебя у меня нет секретов, — льстиво заверил он графиню. — Ты ведь не против Гистуса? Ответ крутился у него на языке, но почему-то парень внутри запнулся, словно почувствовал что-то очень странное. Гистус в этот момент внимательно следил за парой. — Я тебе уже говорил, — все же начал Гайро, — мое дело вести учет казны, а не делить не свой стул. Гистус не так плох, наверное, как всем кажется, но, к сожалению, ему очень недостает родства с Кауром. Был бы он хотя бы бастардом, даже не его, а твоих теток, например, земля им пухом, — вставил он, — то даже те, кто против, вряд ли что-то могли бы сделать. — Да… ведь только дядя остался, — чуть погодя проговорила девушка и слегка поджала губы, — слава богу, конечно, что дядя в здравии, но все его сестры умерли… сначала от той жуткой эпидемии… — Госпожа Атэя выжила тогда, правда, овдовев, и твоя мама тоже, — припомнил Гайро. — Но Атэя все равно скончалась в монастыре, — пожала плечами девушка. — Дядя очень переживал ее смерть, мама осталась единственной из его сестер, а потом еще и Тамерлан пропал вместе с Тибилем. Это все так ужасно! — Зато сколько любви подарил тебе король, ты ведь стала единственной из королевских детишек, — утешил ее парень. — У меня мог быть братик, как ты знаешь, — девушка поклонилась в завершении танца и прошла с Гайро обратно к столу, — но вторые роды не пережили ни мама, ни ребенок. И отец скончался не многим позже. Тебе не кажется, что это злой рок? — Ну, твой отец был очень стар, никто не живет вечно, — подбодрил он ее вновь, — так, ну-ка хватит! Давай сменим эту мрачную тему. Скажу тебе одно, пока мы танцевали, Гистус не сводил с тебя глаз. — Правда? — просияла она. — Да-да, дорогая, думаю, он заметил мои увечья от тренировки, — Гайро лизнул свою ушибленную губу, — и желал их приумножить. — Скажешь тоже! — усмехнулась графиня и присела за стол.***
Тем временем Мирамид ехал в карете уже несколько часов подряд. От столь долгой тряски голова уже начинала болеть, а спина ныть. Уже совсем стемнело, а он так и не добрался до места ночлега. Кто бы знал, какие неудобства ему предстояло вынести в этом пути! — Понастроили монастырей, — недовольно выдохнул он себе под нос и попытался немного размять спину. Еще через пару часов они, наконец, добрались до хилого двора, где сдавались комнаты, а лошади могли бы поесть и тоже отдохнуть. Без лишних прелюдий Мирамид снял две комнаты, одну для себя, одну для своего кучера и пары воинов, которые двинулись с ним в путь в качестве защиты от нападений всяких разбойников. Крепкие мужчины внесли в комнату Мирамида сундук, который тот вез с собой. Он вряд ли представлял ценность для воров: в нем были лишь пара одеял и шелковое белье, чтобы спастись от блох в таких лачугах, как эта. Подготовив себе постель, Мирамид спровадил слуг и глянул на свой дорожный узел. Покопавшись в своей одежде, мужчина выудил сложенные втрое пергаменты, которые были единым письмом. Судья прекрасно знал содержимое письма, но это совсем не мешало ему вновь и вновь перечитывать его. Этот процесс приносил ему ощущение некого спокойствия и помогал сосредоточиться на предстоящем деле. В этот раз Мир просматривал лишь те строчки, что волновали его больше всего: «Монастырь Святого Корникса… Ныне покойная настоятельница матерь Маврина… настоятельница Адалина. Монастырь Святого Эквоаса. Настоятель Дамир. Омис», — Мирамид быстро повторил ключевые имена, а также названия мест и, отложив письмо, прикрыл глаза. Совсем недавно его отец поделился с ним весьма важным секретом. Гелиус много лет хранил королевскую тайну, которую собирался унести с собой в могилу, но после того, как Каур предпочёл мага традициям, мужчина поведал страшную тайну сыну: у Каура помимо Тамерлана был ещё один сын. И не было бы это такой жуткой тайной, если бы этот ребёнок не был рожден вне брака от родной сестры. У Его Величества Каура была большая семья. Мать Каура Рамиса родила своему любимому мужу четверо детей — сына Каура и троих девочек Аннет, Луизу и Атэю. Все четверо росли при дворце, вместе обучались, а также были очень дружны. Когда дети подросли, Каур понял, что до беспамятства влюблён в свою сестру. Конечно, юноше пришлось это скрывать. Бронза всегда с особой тревожностью относилась к внебрачным связям и разврату, а за такой грех, как кровосмешение, и вовсе обещала страдания не только в Царстве Небесном, но и в Земном. И даже несмотря на то, что любовь двух грешников оказалась взаимной, Каур только и мог, что быть с Атэей в своих фантазиях. Время шло, а чувства не угасали. И уже после коронации эти чувства мешали молодому Кауру найти себе жену. Позднее Его Величество все же смог пересилить себя и очень выгодно женился на Сабине, дочери одного из самых богатых вельмож Бронзы. Через несколько лет у Сабины родился сын, которого назвали Тамерлан. Атэя тоже решила жить дальше и вышла замуж за сына военачальника и, чтобы более не искушать себя и брата, переехала в поместье мужа. После замуж были выданы Луиза и Аннет. Через пять лет после рождения Тамерлана у Луизы тоже рождается сын. Маленького мальчика решили назвать Тибиль и пророчили ему будущее при Храме, а затем и титул кардинала и Первосвященника. Уже не молодой, но из-за этого не менее любимый муж Аннет долго не мог подарить ей счастье материнства (она родит дочь Гильрею значительно позже), но и у Атэи с молодым мужем совсем не было детей. Как правило, в бесплодии всегда обвиняли женщин, однако голубую кровь в этом мог обвинить лишь король, а никто из сестер Каура не был выдан будущим королям других государств. Потому мужу Атеи пришлось взять на себя унизительное для мужчины заболевание бесплодия. Неспособный дать продолжение своему роду и загнанный насмешками двора и прочих, вскоре он отдалился от жены. В это время в Бронзовом Доме царили мир и гармония, однако спустя год на земли напала страшная эпидемия. Ни один из лекарей не мог понять причину заболевания, совершенно никто не знал, как его лечить. Заразу по слухам привезли моряки из диких островов, на которых люди уже все передохли от этой чумы. В это тяжелое время заболела жена Каура. Сабина умерла буквально через пару дней после подтверждения болезни. Страшная зараза не пожалела и родителей Тибиля, а также главного историка и хорошего друга Короля Тавина (отец Саламона) и мужа Атэи. Еще через год к середине лета зараза исчезла также внезапно, как и появилась, однако унесла больше половины жизней всего населения Бронзы. Только дипломатичность Каура и невероятные богатства его казны смогли сохранить дружбу с Серебром и Золотом, а уже вместе с ними сдержать Бронзовый Дом от нападений более мелких государств. Потери были колоссальными, и Бронзе пришлось радушно принимать беженцев и переселенцев, чтобы восполнить человеческий ресурс. Атэя, которая больше не могла выносить одиночества в поместье, вновь оказалась при дворе под крылом Каура, который после кончины супруги старался все свое свободное время уделять Тамерлану. Однако принц отличался довольно своенравным характером, и вскоре Каур отдал его на поруки учителям, так как сил и времени воспитывать столь строптивого сына у него не осталось. Тибиля, как и планировалось, отдали в церковную школу. Через три года одиночество и вновь вспыхнувшие чувства толкнули Каура и Атэю на грех, они решили смириться перед волей злого рока и вступили в интимную связь. Их счастливые и полные любви отношения длились всего два года, после чего случилось непоправимое. Атэя узнала, что беременна. Так как о связи брата с сестрой знали лишь очень приближенные люди, а именно Моро и Гелиус, было решено всеми силами скрыть столь ужасный позор королевской династии. Атэю долго уговаривали избавиться от ребенка (женщине предлагали выпивать яд в малых дозах до тех пор, пока у нее не случится выкидыш), однако Атэя отказалась совершать еще один страшный грех и потребовала, чтобы ее сослали в монастырь. Так графиня надеялась избежать всеобщего позора и скрыть беременность. Вскоре Атэя покинула столицу и уехала в Монастырь Святого Корникса. Каур очень переживал разлуку, из-за чего старался навещать сестру как можно чаще. Уже это наводило множество подозрений на семью короля. Слишком большое внимание Его Величества к неожиданно ушедшей в монастырь сестре уже тогда многим казалось подозрительным. Гелиус и Моро настоятельно рекомендовали Кауру взять себя в руки, но мужчину захлестнули эмоции и вина. Вскоре в монастыре Атэя преждевременно родила ребенка, но из-за слишком большой потери крови умерла в тот же день. Мальчик родился недоношенным и слабым. Каур был вне себя от горя и, несмотря на уговоры совета, хотел забрать ребенка в замок. Из-за неосторожности Каура о связи с Атэей стало известно еще некоторым членам совета, и те решили, что категорически нельзя привлекать внимание к сложившейся ситуации: Бронза глубоко религиозная страна, а связь короля с родной сестрой могла поднять кучу недовольства у народа, вплоть до свержения короля с престола, что означало и полный роспуск совета. Пока судьбу ребенка пытались решить в главном замке, мальчик сильно заболел. Отец Мирамида решил самостоятельно навестить монастырь, в котором находился королевский отпрыск. По приезду настоятельница храма, которая все это время приглядывала за малышом, рассказала Гелиусу, что ребенок действительно очень плох и скорее всего он не выживет. Тогда-то Гелиус и члены совета решили сказать Кауру, что ребенок уже умер и его похоронили на территории монастыря. Перед тем же как покинуть монастырь, Гелиус приказал настоятельнице самолично умертвить ребенка, чтобы он не мучился. Именно это Гелиус рассказал сыну, когда стало ясно, что преемником точно станет маг, а не Мирамид. Для верховного судьи этот секрет стал вторым дыханием, протянутой рукой, которая была готова помочь ему подняться на трон. Было уже не важно, что случилось с настоящим наследником, было важно то, что теперь у Мирамида был козырь в рукаве. Мужчина знал страшную тайну, которую мог в крайнем случае использовать в свою пользу, а также он понимал, что даже если привести ко двору самозванца (которым бы сам судья мог руководить, как тряпичной куклой в театре), то у короля не будет никакого выбора — главное было узнать настоящую судьбу мальчика, чтобы все выглядело как можно правдоподобнее. Еще несколько дней назад Мирамид самолично отправился в монастырь Святого Корникса, что располагался около портового города. И там его ждал очередной сюрприз, который оказался донельзя приятным. Оказалось, что ребенок выжил. Ныне покойная настоятельница матерь Маврина не сдержала обещания, которое дала его отцу. Та посчитала, что это огромный грех и сохранила ребенку жизнь. Об этом перед своей смертью женщина поведала настоятельнице Адалине, которая руководила монастырем сейчас. Она-то и рассказала Мирамиду, что случилось с наследником дальше. Несмотря на то, что каждая из настоятельниц по своему оказалась предательницей (одна ослушалась приказа, а вторая покрывала ее ложь), Мирамид был крайне доволен, что именно так сложились обстоятельства. Мальчик выздоровел и как только немного подрос, был отправлен в другой (мужской) монастырь — монастырь Святого Эквоаса. Именно там уже следующим днем должен оказаться Мирамид. Осталось пережить ночь в этом клоповнике. Подобные неудобства Мир переживал с трудом, он любил, чтобы все было по статусу и стати, а дешевые лачуги явно не соответствовали его требованиям. Однако чего не сделаешь ради цели? Ранним утром мужчина вновь выдвинулся в путь, и уже к обеду его экипаж, наконец, остановился у монастыря. Мирамид, ступив на уже выцветшую траву, оглядел невысокий каменный забор монастыря, за которым возвышалось большое, но уже довольно старое здание цилиндрической формы. Двери во внутренний сад были открыты и, наверное, запирались лишь к вечеру. Так как монастырь Святого Эквоаса был мужским, то повсюду ему встречались лишь мужчины от совсем юного и даже детского возраста до стариков. По дорогому облачению Мирамида его сразу приняли за очень уважаемого гостя, который приехал в монастырь, чтобы сделать щедрое пожертвование на нужды его обитателей. Гостем он был и правда уважаемым, но вместе с тем жертвовать чем-то пока не собирался. — Я приехал к настоятелю Дамиру по личному вопросу, — огласил он свою цель после приветствия. Послушник сначала замешкался, но, оглядев мужчину еще раз, счел его достаточно значимым гостем и повел его к настоятелю. Дамир в этот момент был в храме, убранство которого уже сильно устарело и нуждалось в обновлении. Мирамид с интересом огляделся, сопоставив это роскоши двора и столицы в целом. «Даже хорошо, что он попал в столь отдаленный и затхлый монастырь, — думал про себя судья, — если мало видел, то малого желает». — Настоятель! Этот господин желает переговорить с вами, — окликнул послушник старого мужчину, — о чем-то личном. — А! О! — старик поднял трясущиеся руки вверх, когда увидел Мирамида. Он не знал этого мужчину, но по виду понял, что человека вряд ли стоит заставлять ждать. А потому настоятель поспешил к гостю, мелко засеменив в его сторону. Когда же он дошел до него, то с интересом оглядел его мутным от старости взглядом. — Добрый день, уважаемый. Чем я могу Вам помочь? — Здравствуйте, — уважительно поклонился юстициарий. — Могли бы мы поговорить в более уединённом месте? — Что может быть уединённее храма? — тут же спросил настоятель. Но Мирамид не отступил, к тому же мужчина хоть и носил крест и посещал воскресные службы, но в бога как такового не верил. Мирамиду было в целом сложно поверить в то, что нельзя было потрогать и посчитать. — Хорошо, пройдемте. Казалось, они шли в кабинет целую вечность. Попутно Мирамид представился, не став скрывать своего настоящего имени, а так же своего титула. Настоятель был очень удивлен появлению гостя столь высокого статуса, обычно такие знатные люди не доезжали до таких монастырей, каким был этот. Из вежливости или из желания получить хорошее пожертвование на нужды монастыря, Дамир по дороге в кабинет устроил мужчине небольшую экскурсию, показав все слабые места здания и пожаловавшись на малый доход и недостаточную помощь государства. — Я передам Ваши слова Его Преосвященству Стэлу, что будет мне лишь в радость, — заверил его судья. — Уверен, он найдет бюджет для помощи этому монастырю, ведь, несомненно, это в его компетенциях. Когда они дошли до кабинета, Дамир любезно предложил гостю лугового чая, но Мирамид отказался, попросту побрезговав пользоваться чашками монастыря. — Как я уже говорил, — начал судья, оглядев бесконечные полки со старыми книгами, — я здесь для того, чтобы найти потерянное дитя. Не могу раскрыть всех деталей в силу большой секретности и важности этой миссии, однако мне уже достоверно известно, что некий Омис, парень лет двадцати пяти, является послушником этого монастыря. — Омис? — удивился Дамир. — Я знаю, про кого Вы говорите. — Очень хорошо, — кивнул Мирамид и присел в предложенное кресло, — мне бы хотелось для начала узнать о нем немного больше, чем имя и возраст, от Вас лично. Настоятель на мгновение свел свои кустистые седые брови, а затем, тоже присев за свой стол, сложил перед собой костлявые руки. — Омис особенный юноша, — начал свой рассказ настоятель Дамир. — Он очень добрый, порой чересчур застенчивый. Любит помогать людям и ничего не требует в замен… а ещё, Вы, конечно, можете не верить, но он помечен божьей дланью. — Это как? — вскинул темные брови Мирамид. — Он в возрасте пятнадцати лет вдруг стал слышать голоса ангелов. Мирамид еле сдержал смешок и постарался выглядеть как можно отстраненнее. «Славно, — подумал он, — что я еще мог ожидать? Парень, стало быть, просто сбрендил…» — Иногда он даже разговаривал с ними вслух. Сначала это даже пугало нас всех, но когда мы стали спрашивать его, что именно говорят ангелы, выяснилось, что они дают наставления юному монаху. А порой даже предсказывали будущее. — В смысле? — нахмурился мужчина. — Он говорил с ними и предугадывал чью-то болезнь или кончину, или выздоровление. Иной раз он говорил о надвигающихся непогодах, и это спасало жизни! — Как интересно, а что еще? — Порой его навещали умершие святые и духи. Однако… когда Омису исполнилось девятнадцать, у него начались припадки. Такое часто случается со святыми людьми. Тяжело вынести такой дар, понимаете? Эти припадки напоминали падучую, а иногда даже что-то похожее на одержимость. Он мог быть агрессивным или вовсе молчать по несколько часов подряд. Но Вы не поверите, Омис всегда сам справлялся со своими демонами! Спустя пару дней или даже часов он приходил в себя и снова был готов любить и жалеть весь мир! — с восхищением проговорил старик, но ответного восторга на лице строгого судьи так и не встретил. — Знаете, я очень беспокоюсь за него. Почти как за своего родного сына. Мне бы очень не хотелось, чтобы с ним случилось что-то плохое. — Не беспокойтесь. У меня есть очень веские причины считать, что настоящие родители Омиса высокопоставленные господа и, поверьте, мой долг защитить его и позволить получить то, что является его по праву. После недолгого обсуждения некоторых деталей Мирамиду пришлось все же пообещать личное пожертвование этому захудалому монастырю, чтобы этот старик проникся к нему бОльшим доверием. Золото решало все даже в таких святых местах. Стоило ему заверить настоятеля в хорошей сумме пожертвования, как тот тут же предложил ему вновь вернуться в сад, а уже там попросил одного из мимо проходящих служителей найти Омиса. — Он у родника сейчас, — сразу ответили ему. — Чудесно! Пройдемте, господин Мирамид, пройдемте, — словами он словно поторапливал судью, но сам шел так медленно, что Мирамид почти терял терпение. Они прошли по территории монастыря к саду, а затем спустились по дорожке вниз в сторону родника. Через несколько рядов деревьев, плоды которых кормили фруктами здесь живущих или шли на продажу, они завернули и прошли еще немного вниз. Там у большого куста отцветшей сирени находился бьющий ключ. Прямо над ним склонился молодой парень с длинными русыми волосами, одетый как и все послушники этого храма в черную и уже довольно выцветшую рясу. Монах держал руки под холодной водой, в выемке, куда обычно ставили чаши. Казалось, он был очень увлечён этим занятием — парень пристально смотрел на воду, совсем не замечая чужого присутствия. Мирамид выдержал небольшую паузу, но, поняв, что парень так и не обращает на него никакого внимания, тихо покашлял. — Заварите шалфей и выпивайте по вечерам. Сухой кашель ещё никому ничего хорошего не приносил, — тихо проговорил монах и наконец обернулся на мужчину. Узнав, что у короля родился сын от родной сестры, Мирамид представлял себе уродца с перекошенным лицом, горбом или косыми глазами на худой конец, но сейчас на верховного судью смотрел приятной наружности юноша, единственной странностью которого были разные глаза: один ярко голубой, а второй светло-карий, янтарный. Монах выпрямился и потёр красные от холода руки (бьющий ключ был ледяным). — Настоятель, — поклонился юноша Дамиру. — Омис, дорогой, к тебе пришел важный гость, — встрепенулся старик. — Он желает поговорить с тобой. Я лишь проводил его к тебе. На этом Дамир решил покинуть мужчин, но делал это от старости так медленно, что юстициарий решил сделать пару шагов ближе к монаху, чтобы увеличить расстояние между ним и настоятелем. — Омис? — прищурившись переспросил Мир, все ещё не верящий своим глазам. — Да, это мое имя, — кивнул парень и коротко улыбнулся. — Мое имя Мирамид, я верховный судья Бронзового Дома. Меня послали сюда за Вами, — начал брюнет, — знаете, по какой причине? — Нет, причины я не знаю, — смотря точно в глаза судье, проговорил монах, — но я знаю, что Вы приехали увезти меня отсюда. — Да? И кто же Вам это сказал? — с удивлением протянул Мир. Кто мог успеть сообщить это ему? — Ох, Вы не поверите, — покачал головой разноглазый. — А Вы попробуйте, — почти потребовал судья. — О Вас мне сообщили ангелы, — легко выдохнул монах. Мирамид едва заметно нахмурился: в ангелов, что разговаривают со смертными, он явно не верил. С другой стороны, откуда парень узнал, что Мирамид хотел его увезти? Догадался? — А ещё они мне сказали, что Вы мой друг, — наклонив голову вправо, с безобидной улыбкой добавил наследник Бронзового Дома.***
Бывшие земли Серебра, что теперь официально были присоединены к Золотой Империи, тоже претерпевали невзгоды. Золотая армия помимо многочисленных палаток расположилась и в центре города, в съемных комнатах. Многие люди все еще считали их захватчиками и врагами. То и дело повстанцы пытались атаковать солдат или пробраться ночью и, по всей видимости, поджечь лагерь. Это невероятно выматывало воинов и Скара, который даже в такой ситуации пытался сильно не напирать на местных. Пойманных повстанцев запирали в специально для этого сооружённой тюрьме, и они, по мнению Скара, должны были принять правление Золота на этих землях или остаться там до конца жизни. Все шло не так плохо, даже солдаты смирились с политикой арианца и бесспорно следовали его приказам (а что им еще оставалось?). И в целом, если не считать ночных налетчиков, золотому военачальнику все же удалось установить в захваченном городе свой порядок. Скараби был уверен, что Брон с солдатами смогут удержать такую позицию и без него, потому решил быстрее написать письмо в столицу и попросить своего возвращения, чтобы решить оставшиеся дела уже из стен дворца. Без нового наместника дело вряд ли сдвинется с места. Наместник должен был быть своим (т.е. с земель Золота), а назначить его имел право лишь король или его доверенные в данных вопросах. Сам Скар вообще не желал заниматься ни этим городом, ни землями, которые ему принадлежали. Они, возможно, и были лакомым кусочком, но явно до многочисленных поджогов и бунтов, что продолжали периодически вспыхивать. Да и Скар думал, что для Эдмариона главным было доказать серьезность своих намерений, и он доказал! Пускай для арианца это и выглядело донельзя глупым и бессмысленным. «Сдались тебе эти земли теперь, когда все поля выжжены и весь скот перерезан», — фыркал про себя мужчина. Это противостояние оставшегося народа Золотому Дому было для Скараби непонятным, а потому утомительным. Но если сначала мужчина пытался понять, почему же жители так против начать новую жизнь (с учетом, что Вильгельм сам отдал земли в уплату долга), почему они устраивали эти поджоги и резню, в ходе которых погибали лишь невиновные, почему все вокруг были настолько глупы и недальновидны, — то теперь Скараби был страшно вымотан, от чего впал в некоторую апатию и страстно желал вернуться домой. Все время он тратил на составление отчетов для Эдмариона: какие потери понесло войско, каково состояние города и ферм, запасы продовольствия, настроение жителей. Описывая все это, Скар то ненавидел короля, то находил во всей этой писанине спокойствие. Ненавидел за измену и за те душевные терзания, которыми Эдмарион его одарил; за этот высокий военный титул, о котором он не просил и, более того, никогда не мечтал; за это вторжение в Дом Серебра, где пострадали невинные люди. Спокойствие же приходило к нему наплывами просто потому, что все это логичным образом заканчивалось, ведь вся эта вакханалия не могла длиться вечно. Казалось, отчеты будут написаны, отправлены в столицу, и тогда весь кошмар закончится. Последняя строчка, и Скар отложил перо в сторону. Мужчина тяжело выдохнул и немного размял кисти рук и даже с облегчением откинулся на спинку стула. Именно в этот момент тишину разрезали звонкие удары колокола, как очередной сигнал об опасности. — Да вы издеваетесь! — недовольно протянул Скар и подорвался с места. Покинув свою комнату, полководец прихватил свои ножны с мечом и побежал на шум. На этот раз напавших было трое. Мужчины попытались поджечь конюшню. К тому моменту, как Скараби и остальные подошли, повстанцев уже схватили и связали верёвкой. — Хорошо, что Таи вовремя заметил их, — пробасил Брон, когда Скараби подошёл ближе. Молодой и даже в каком-то смысле щуплый парень с улыбкой кивнул: — Они пробирались к сену. Если бы их поджог увенчался успехом, полыхнуло бы все! — Спасибо. Вы все молодцы, — отчеканил благодарность Скар и похлопал солдата по плечу. — Нужно будет удвоить охрану. — Такими темпами все войско будет дежурить, причем постоянно. Эти мрази то пытаются что-то сжечь, то лезут освобождать своих. Может клетку куда-то перевезти? — проговорил Брон и почесал щетину. — Куда? Если б у нас была такая возможность, мы бы уже это сделали, — вздохнул арианец и покосился на повстанцев. — Сколько можно? Ваш город не вернется обратно во владения Серебра. Все кончено! До коли вы еще будете заниматься этим бесполезным делом? — скорее риторически поинтересовался ягуар, строго глянув на мужчин. — Покуда вы мерзкие золотые собаки все не передохните! — заорал один из мужчин и попытался дернуться, но один из солдат его осадил ударом по шее. Скараби лишь страдальчески закатил глаза: он уже слышал эти реплики раз пятьдесят и теперь они вызывали у него лишь раздражение. — Понятно, — монотонно изрек он и кивнул воинам, — уведите их к остальным. Солдаты отдали честь и уже начали тащить нападающих в сторону клетки, как вдруг один из них вырвался и каким-то чудом смог выхватить кинжал у одного из золотых воинов. Все произошло настолько быстро, что никто даже не смог вовремя среагировать: мужчину достаточно быстро обезоружили двое других солдат, однако тот, чье оружие смог отнять повстанец, спустя мгновение свалился на землю. Мужчина захрипел и стал конвульсивно прижимать ладони к шее. — Черт побери! — крикнул арианец и подлетел к раненому товарищу. Блондин на секунду разжал ладони воина и, осознав, что перерезана трахея и артерия, прижал его руки сверху своими. — Брон! Срочно нужен лекарь! — позвал Скараби, продолжив сжимать рану. Однако вскоре кровь пошла уже изо рта солдата и тот попросту начал захлебываться ей. Все было кончено, это было ясно всем. — Все хорошо. Я с тобой. Не бойся, — наклонившись, еле слышно зашептал Скар, осознав, что проводит с парнем последние мгновения его жизни, — все хорошо. Арианца вряд ли кто-то слышал, возможно, его не слышал даже умирающий, но Скару казалось, будто все это время вокруг стояла гробовая тишина. А может, так и было. Когда солдат перестал подавать признаки жизни, Скараби аккуратно опустил его и поднялся на ноги. К мертвому тут же подошли и другие воины. — На рассвете нужно его похоронить… Блондин с ужасом посмотрел на свои ладони, которые были залиты алой жижей почти по локти. Кровь этого солдата была на его руках во всех смыслах. Именно так считал Скар. Брон постоянно говорил, что его доброта и мягкосердечность может сыграть с ним же злую шутку и быть причиной непоправимого. Так и случилось. Если бы только он сразу приказал казнить тех ублюдков. Его солдаты и так гуманно относились к тем, кто постоянно пытался или убить их, или безрассудно погибнуть самим. «Так раз они так мечтают погибнуть за Серебро, то…», — глаза арианца будто вспыхнули. — К черту! Довольно! Я пытался поступать по совести. К черту… — в пустоту выругался Скар. Скараби вытащил из ножен меч и молча направился в сторону повстанцев. — Господин Скараби?.. — заметно нахмурившись, протяну Брон, однако на это молодой военачальник даже не обернулся. — Скар?! Мужчина уже успел преодолеть путь до воинов, что держали напавших и, не произнеся ни слова, совершенно хладнокровно перерезал глотки всем троим по очереди. На этот раз его не смутили просьбы, крики и даже недоумевающие лица солдат. Солдаты с ужасом отступили и с удивлением уставились на взбесившегося командира. — Хватит. С меня довольно этого дерьма, — бросил арианец и двинулся вглубь лагеря. Воины так и остались стоять у трупов повстанцев в молчаливом недоумении. — Скар! Какого?! — только и смог произнести Брон, нагнав арианца. — Я их всех перебью! Меня это достало! — отозвался тот, так и не сбавив скорости. — Что? Мне кажется, Вам стоит успокоиться… — Я спокоен! — выплюнул Скар. Военачальник проследовал к импровизированной тюрьме и, со злостью оглядев всех заключённых, холодно скомандовал: — Отныне любого, кто посмеет атаковать военный лагерь или проявлять хоть какую-то враждебность, ждёт смертная казнь. Я давал шанс мирного сосуществования горожанам этого чертова городка. Но всему есть предел. Сегодня же на рассвете состоится казнь пленных. Мое решение не обсуждается. Это приказ. В недоумении были все: и солдаты, которые привыкли к мягкосердечию командира, и Брон, и даже пленные. Такой приказ был настолько непредсказуемым, что у всех пропал дар речи. — Я не слышу «Так точно»! — рявкнул Скар, приводя всех в чувства. — Так точно… — вяло повторили воины, все ещё до конца не осознав произошедшее. Брон же так и не смог выдавить из себя хоть слово: у Скараби будто случилось помутнение. В каком-то смысле он был трав. Если с виду Скар выглядел холодно и даже безжалостно, внутри молодого мужчину колотило от бури из эмоций и даже страха. Поэтому, озвучив свой приказ, Скараби попытался как можно скорее покинуть лагерь. Он шёл так долго, пока не вышел к сожженному полю, что находилось достаточно далеко от их палаток. Теперь он был наедине с самим собой. От осознания этого арианец почувствовал, будто внутри него все надломилось — тишину поля разверз глухой стон. Брон, несмотря на то, что почти прямиком последовал за Скаром следом, не сразу смог найти своего друга. Тот действительно ушёл довольно далеко от лагеря. Скараби сидел на земле, на выжженном огнём поле, и монотонно пересыпал золу, полностью погруженный в свои мысли. — Очень умно уходить одному черти куда, когда всюду рыщут повстанцы. Очень. Ещё умнее было бы только ещё и без орудия пойти, — тихо пробасил воин, оглядывая ягуара сверху вниз. — Что это сейчас было? — Я устал, — еле слышно выдохнул Скараби. Брон в ответ тяжело вздохнул и обошёл парня, чтобы смотреть тому в лицо. С виду блондин действительно был подавлен, в довесок у него блестели глаза, и он весь был перепачканный серой золой. — Угу, поэтому решил немного поваляться в грязи? — поинтересовался мужчина, указав рукой на лицо Скараби. — Может и так… — опустив голову, согласился арианец. — А если бы тебя увидели твои солдаты… — начал им обоим знакомую песню про статус Брон. — Вот именно! Это и надоело! Я должен делать то, что не хочу! Разгребать все это дерьмо! Лишь по той причине, что так захотел король! Я не просил всего этого! Мне было хорошо в моей сраной деревне, в вонючем тряпье! Да, у меня не было красивого костюма, своего поместья и чертовой армии, но зато мне не приходилось убивать людей! Смотреть на то, как умирают мои солдаты! А все ради чего? Я понимаю, если бы я был как Ясон и блаженство бы ловил от военных действий и от военной службы в целом. А тут? Я не хочу в этом участвовать! И никогда не хотел! — наконец Скараби прорвало. Он больше не мог все это сдерживать. Не мог и не хотел. — Я устал… я… я уже на пороге того, чтобы просто сбежать. Просто исчезнуть. Я понимаю, если бы ещё у нашего похода была великая цель, защита своих земель, освобождение несчастного народа от гнета ужасного правителя… но нет! Мы просто отнимаем чужой город за неуплату долга и убиваем местных крестьян! Такой чудесный поход! А эти проклятые люди ещё и доводят все до абсурда! Они просто лезут, чтобы их убили. Их даже не вознаградят за это! Ублюдки… — С добрым утром, принцесса! Мы живем в реальном мире! Тут все устроено через задницу! Пора бы уже привыкнуть! Тебе сколько? Восемь? Соберись, черт возьми! — тут уже не выдержал Брон. Он прекрасно понимал чувства Скараби, но на войне нельзя было проявлять слабость, иначе это грозило смертью. — Уже собрался! Не видишь?! — в ответ прикрикнул Скар и указал в сторону лагеря. — В истерике перебить людей… очень хорошо собрался. Умница просто! Спасибо, что ещё своих не прирезал! Берсеркер хренов! — с иронией протянул мужчина, закатив глаза. — Меня вынудили… — опустив голову, начал оправдываться арианец, — я и так был добр… — А не должен был. Ты изначально все вывернул так, что местные решили, что могут на что-то повлиять. А если бы с самого начала всем показал, что к нам лучше не соваться, ничего этого не было бы, — уже спокойно, но очень строго изрёк Брон. Скараби в ответ тяжело выдохнул и сжал голову руками. — Я знаю… знаю… я дерьмовый предводитель. Я не смог быть жёстким, потому что каждый раз вспоминал, как нападали на мою деревню и… я будто пытался все исправить здесь. Не допустить подобного, — в сердцах высказался блондин. — Я понимаю… но нужно отпустить эту ситуацию и не оборачиваться назад. Теперь ты на другой стороне баррикад. Теперь твой долг оберегать своих солдат, а не безмозглых крестьян с серебряных земель. Понимаешь? — опустившись на корточки рядом с другом, проговорил воин и положил свою ладонь ему на плечо. — Понимаю… — протянул Скараби и рвано выдохнул. — Ты что, ноешь? — вскинул брови мужчина. — Нет, — хрипло отозвался парень. — Ага… Я так и понял, — с улыбкой кивнул мужчина и потрепал арианца по голове. — Поднимайся. Пошли в лагерь, — встав на ноги, хохотнул он и протянул руку. — Или ты хочешь ещё немного поваляться в грязи? — Не хочу, — буркнул Скар и, утеревшись локтем, принял руку друга. — Я жалок? — Очень, — не стал скрывать Брон, — но тебе стоит поскорее написать письмо королю и покинуть эти земли. А то я боюсь, что ещё немного, и ты нас всех тут перебьёшь в порыве праведного гнева.