KINGDOMS

            Свежо. На город планомерно опустился сумрак, и улицы заметно опустели. Не было больше людей, что возвращались с вечернего променада. Добропорядочное население, отгуляв недавний бал, занялось пересудами новостей, обсуждениями туалетов, мужчин и юных леди, которые кружились не в одном танце, а посему матери этих дев страстно ожидали ухаживаний и предложений о браке. В конце концов, сезон окончен, балов больше не будет, разве что при дворе специально для короля, дабы разбавить его скуку. Этим вечером свою скуку пытался развеять молодой герцог, не имеющий возможности проводить вечера в кругу близких людей, а, напротив, стремящийся к веселому забвению, кутежу и даже разгулу. Однако Гайро никогда не забывал о большой опасности запятнать свою репутацию, тем более сейчас, когда он точно знал, что за ним следили по указанию Стэла.       Творческая сессия, на которую он собирался явиться, к сожалению, не являла собой ничего достойного, особенно для титулованного молодого господина. А так как организатор данного перфоманса был эксцентричный художник, прославившийся среди высшего света своими работами (часть из которых даже висела в городской галерее) и праздным образом жизни, то Гайро и знать не полагалось об этом. Но загвоздка была как раз в том, что изысканные встречи, которые тот устраивал, были настолько из ряда вон, что туда тянуло всех хоть сколько-нибудь приличных молодых людей, имеющих достаточно манер и денег. И все бы ничего, так как основными посетителями его перфомансов были избалованные вниманием и не нуждающиеся в средствах сыновья вельмож, коим посчастливилось родиться не первенцами, а посему, лишенные строгих правил, те могли путешествовать, гулять и наслаждаться жизнью без всякого зазрения совести и сильного осуждения со стороны общества, ведь главные обязательства на себя всегда брал первенец или единственный сын в титулованной семье. Гайро же был изюминкой или скорее вишенкой на торте данных мероприятий, потому что являлся чуть ли не единственным посетителем с титулом, да еще и таким высоким, что выше лишь королевские особы. Его положение спасало лишь то, что на таких сессиях не было ни одной порядочной женщины, которая после бы обязательно разнесла эту весть во все приличные дома столицы. Благочестивые дамы бывали здесь лишь с сопровождением нескольких слуг строго в дневное время для написания портретов. Мужчины же не отличались излишней болтливостью, хотя каждый, кто имел сестру на выданье никогда не подпускал ее к герцогу слишком близко, опасаясь, что тот лишит ее чести, стоит им всего на мгновение отвести взгляд и отвлечься.       Итак, перфоманс Клавдия, на этот раз для строгого списка приглашенных, уже начался, однако Гайро бесцельно шатался по городу уже несколько часов, отмечаясь в статусных мужских клубах и даже проходя мимо элитного борделя, где ему прощалось быть встреченным хотя бы потому, что так он точно не соблазнял глупых девственниц, мечтающих о выгодном и счастливом браке с молодым, красивым и богатым мужчиной. Понадеявшись, что бесцельные и произвольные скитания по городу запутают Стэловских ищеек, Гайро, наконец, уже под покровом ночи направился дальше от светского центра. Здесь ночная жизнь только становилась ярче: в кабаках было все шумнее, на оживленных улицах появлялись куртизанки, где-то встречались бандиты, требующие карточные долги с проигравших. Еще несколько раз сменив улицы, Гайро, наконец, вышел к дому художника.       Дом Клавдия располагался в некоторой отдаленности от главной улицы, где жили состоятельные господа. Его жилище в два этажа находилось ближе к домам ремесленников и богатых купцов, в более презентабельном и модном районе, нежели дом «купца» Самуила. С виду это был совсем непримечательный дом с каменной кладкой, достаточно плотно примыкающий ещё к двум постройкам. Однако в отличие от соседних строений только у этого находился большой и красивый сад позади, огороженный высоким каменным забором.       Днём гости и клиенты художника проходили через главный вход, со стороны широкой улицы, где могли остановиться экипажи, а вот ближе к ночи попасть в дом можно было только через чёрный ход, путь к которому лежал именно через вышеупомянутый сад. Об этом знали лишь постоянные гости закрытых сессий художника. Сын казначея уже не первый раз посещал дом Клавдия после захода солнца, поэтому сразу же направился в обход уже по знакомому ему маршруту. Пройдясь по тёмной тропинке, по обе стороны которой росли кустарники жасмина, юноша наконец вышел к заветной двери. У самого входа предусмотрительно стояло несколько подсвечников (свечи в которых периодически обновляла прислуга), которые освещали лестницу и небольшую веранду, пока на праздник собирались ночные гости.       Франт не стал возиться с огнивом и свечами, а потому быстро скрылся в темноте веранды.       После нескромного стука в дверь, та отворилась, и его встретил невысокий седоволосый мужчина преклонных лет — любимый дворецкий художника. У Клавдия не было большого количества слуг (все же большой штат прислуги дорого было содержать), однако те, что имелись, по всей вероятности, служили своему хозяину верой и правдой почти с самого его рождения. Мало кто знал, что все слуги, да и сам этот дом достался художнику лишь из-за большой удачи по причине наследства. Так, его тетушка, которая совершенно не имела детей, решила сделать столь щедрый подарок своему племяннику. А ещё меньшее количество персон было в курсе того, что если бы не большое приданное и любовь его супруги, то этот полуразрушенный дом никогда бы не смог служить местом для принятия столь высокопоставленных клиентов, которые у него к счастью имелись.       — Добрый вечер, достопочтенный господин, — коротко поклонился мужчина, — Вы прибыли как раз к началу ночной сессии.       — Добрый, Теодор, — широко улыбнулся молодой герцог. — Да? А мне казалось, я сильно запоздал и уже пропустил все веселье.       — Ну что Вы! — возразил дворецкий, хотя на самом деле Гайро был тем, кто явился самым последним. — Проходите, — вежливо проговорил мужчина и жестом пригласил Гайро войти в дом.       Молодой герцог коротко кивнул, улыбнувшись, и прошёл внутрь, двигаясь уже по знакомому холлу к лестнице, что вела на второй этаж. Ночная театральная сессия проходила в просторной зале строго на втором этаже, всегда плотно были зашторены окна, чтобы никто не мог заглянуть за занавес, хотя шум веселья все равно слышался на улице. Однако любопытным зевакам было бы сложно разглядеть действа на втором этаже дома, даже если окна были открыты, чтобы впустить в комнату больше свежего воздуха и немного развеять дым от табака или иных курительных смесей (порой с весьма спорным составом). Эта гостиная была меньше, чем та, что на первом этаже, однако и здесь помещалось целых три дивана для двоих, расположенных вокруг экзотичного низкого столика; у стен на полу были разбросаны большие атласные и бархатные подушки с восточной вышивкой, а в одном из углов были разнообразные инструменты, на которых играл один или пара приглашенных музыкантов. Клавдию не требовалось больше, многие из его гостей так или иначе сами неплохо играли и могли что-то исполнить для публики, иначе какой же это творческий вечер, не так ли?       На нижнем этаже была просторная для этого дома столовая, главная гостиная, небольшой кабинет и мастерская Клавдия. Где-то имелась и кухня, но Гайро никогда ее не видел, да и ему было неинтересно. А вот в мастерской хозяина дома Гайро бывал чаще всего: парень любил рассматривать новые картины художника, а порой ему даже удавалось застать творца за работой. Клавдий практически всегда разрешал Гаю присутствовать и, казалось, был даже польщен столь пылкому интересу к искусству, его искусству. А однажды художник предложил франту самому попробовать что-то изобразить на холсте. Гайро с удовольствием принял это предложение, хоть рисовал в последний раз лишь в детстве (позднее Моро решил, что всякие художества излишни для будущего казначея и совместные уроки изобразительного искусства с маменькой для Гая прекратились). Юноша очень старался повторить технику мастера, и у него даже начинало получаться, но затем Клавдий решил «направлять» молодого герцога. Мужчина вставал позади Гая и, взяв его руку в свою, приступал к обучению правильным мазкам. И все бы могло закончиться полноценным уроком и, возможно, даже неплохой картиной, но Гайро через какое-то время начинал сильно смущаться происходящего. И, нет, он вовсе не был стеснительным, словно юная и невинная леди, но парень начинал ловить себя на мыслях, что художник слишком тесно прижимался к нему. Казалось, что ещё немного, и Гая вдавят в холст. А свои рекомендации Клавдий начинал произносить куда-то в район затылка, от чего парню становилось совсем неловко и до безобразия жарко. И, наверное, Гайро бы соврал, если бы сказал, что происходящее ему совершенно не нравилось, но помимо этого намёка на головокружительное удовольствие будущий казначей отчётливо ощущал чувство страха. Поэтому сессия закончилась тем, что Гай резко отстранился, заявив, что вспомнил про некоторые неотложные дела, и быстро ретировался, всучив удивленному Клавдию в руки кисточку.       Сейчас, да и все предыдущие встречи с художником, Гайро упорно делал вид, что этого дня вообще не существовало в его жизни. Так он мог продолжать посещать перфомансы Клавдия без какого-либо чувства стыда и тревоги, да и сам художник никогда не напоминал о недописанной картине, по крайней мере, до настоящего момента.       И даже в это мгновение, когда в голове юноши промелькнули отголоски воспоминаний того дня, Гай лишь улыбнулся ещё шире и стал бодрее подниматься по ступеням: «Зачем заострять внимание на подобных пустяках? Ведь это был всего лишь пустяк и недоразумение».       Несмотря на уверения Теодора, что он вовсе не опоздал, наверху в гостиной было не так много людей. В начале вечера людей всегда было куда больше, чем к полуночи. Сейчас в доме уже не царила праздная атмосфера, однако самое интересное, наверное, Гайро все же не пропустил, а действительно явился лишь к началу. В центре на низком столике у диванов стояли натурщицы Клавдия, двоих из которых Гайро уже знал: парень запомнил девушек из-за необычной внешности. У одной была очень смуглая кожа, почти чёрная, и от неё всегда очень странно, но в тоже время вкусно пахло какими-то пряностями, а у второй были красивые темные кудри и светлая кожа с мелкими пятнышками-веснушками. На удивление франта, именно эти девушки не были любовницами художника, а действительно исполняли роли муз и просто позировали. Этой ночью они тоже позировали, не стыдясь своей абсолютной наготы в кругу такого количества мужчин. Начинающие художники или просто творческие люди стояли у небольших мольбертов и рисовали с натуры углем. Чуть дальше, в кресле, сидела оперная певица в окружении трёх кавалеров, одним из них был сын капитана стражи, которого лично знал Моро. Недалеко от них, у столика, на котором стояло несколько бутылок вина и чего-то покрепче в темно-зелёных бутылях, будущий казначей узнал парочку известных актрис из недавно нашумевшей постановки. Несколько незнакомцев стояли около книжного шкафа, возможно, это был кто-то из отпрысков недавно приехавших на торговлю разбогатевших купцов. Ближе к высокому окну, в конце комнаты, находился диван побольше, это было любимым местом Клавдия. Именно там он находился и сейчас, а напротив него, в креслах, сидели Нисон и супруга художника.       Сам хозяин дома, казалось, всегда был навеселе, что создавало вокруг него какой-то шарм беззаботности. Когда бы Гайро ни посещал Клавдия, художник выглядел донельзя расслабленным, а его своеобразная манера речи (мужчина часто тянул слога и разговаривал так, будто порой ему лень произносить слова) и вовсе иногда заставляла задуматься — не пьян ли он? При этом мужчина всегда был очень опрятно одет, причёсан и надушен. Да и манеры оставались при нём.       Клавдий часто говорил, что старался брать от жизни все и сразу, и совершенно не скрывал своей философии, наслаждаясь каждым мигом отведённого ему времени. Возможно, именно поэтому у художника всегда было множество любовниц и любовников. Чаще всего это были его модели, а иногда актёры и певицы. Намного реже пассиями становились люди вхожие в более высокое общество. Порой мужчина встречался сразу с несколькими претендентами. А временами кто-то заставлял его сердце биться чаще обычного, и тогда Клавдий начинал постоянно рисовать и посвящать картины своему новому увлечению, дарить подарки и всячески оказывать всевозможные знаки внимания. Жаль, но обычно подобные чувства довольно быстро гасли, и художник находил себе новую музу.       К слову, обо всем этом прекрасно знала его жена. Клавдий даже не скрывал свою увлеченность другими, напротив, мужчина часто знакомил свою супругу со своими любовницами и любовниками. Немногие знали, что порой музы художника попадали в любовные объятья и его жены, а иногда и сразу обоих.       Его супруга, Тали, была старше мужа на десять лет и до замужества не имела никакого отношения к искусству и практически не увлекалась светской жизнью. Высокая, темноволосая, смуглая женщина была дочерью от первого брака старого графа. Ее мать умерла, и отец, едва выждав положенный срок скорби, женился вновь на молодой девушке, которая не успела родить ему наследника, так как и отец ее скоропостижно скончался. Тали пришлось уехать на попечительство своего дяди, который унаследовал титул ее отца. А так как у того были свои дети, то он не сильно жаловал племянницу, выдавая лишь положенное ей завещанием содержание и обязуясь выполнить обязательства по очень внушительному приданному.       С Клавдием девушка познакомилась на одном из праздников в честь начала нового урожайного года. И так уж вышло, что Клавдий был очень красив и происходил от очень уважаемой семьи, однако был беден, по уши в долгах и имел при себе лишь полуразрушенное поместье и талант к живописи, а Тали была очень одинока, богата и как раз искала то, что могло бы развеять ее скуку. Изначально девушка наняла Клавдия в качестве портретиста, но уже после нескольких сессий осознала, что влюблена, и молодые люди довольно быстро сыграли свадьбу. Дяде не было дела до ее выбора, он лишь позлорадствовал, что молодой альфонс увлекся ею, ведь все завидные женихи достанутся его дочерям. Однако роскошное приданное ему все же пришлось выплатить. На эти деньги они отремонтировали старый дом, обновили гардероб Клавдия, и Тали на правах дочери графа ввела мужа в высший свет, хоть уже и не имела никакого титула, но все же не растеряла богатых подруг. Для посторонних их брак выглядел неприглядно, ведь хоть какое-то состояние Клавдий обрел именно благодаря жене, однако образованная Тали неплохо вела бухгалтерию и сельскохозяйственный бизнес (имела землю, которую сдавала в аренду фермерам), позволяя супругу зарабатывать искусством, а себе жить полноценной и яркой жизнью, какую не смог бы ей подарить никакой титулованный муж и высший свет. И все же мало кто понимал, как их брак, обросший слухами и фактами о постоянных изменах и прочем мракобесии, продолжал существовать, но Клавдий и Тали не спешили покидать друг друга. Возможно, виной были деньги и скука. А, быть может, их попросту все устраивало.       Гайро был лично знаком с женой художника, они частенько беседовали с ней о книгах и театре. Юноша относился к ней с большим уважением, искренне считая, что она была одним из любопытнейших и интеллектуальных собеседников, которых он встречал среди женщин. Тем более, что эта дама всегда знала, что рассказать и как поддержать беседу. Вот и сейчас Тали с доброжелательной улыбкой что-то вещала Нисону.       — О! Ты все же здесь! — пока Гай рассматривал гостей, он совсем на заметил, как к нему успел подойти Актий. Рыжеволосый паренёк одного роста с Гайро был сыном бывшего посла Дома Бронзы. Парень мечтал по окончанию учёбы уйти служить на флот и там добиться воинских званий, чтобы вернуться в родные края уже будучи героем, однако, юноша был крайне невезучим и неуклюжим, даже можно было сказать нелепым. Гай же искренне считал, что если Актий уедет с земель Бронзы, то обратно сможет вернуться лишь вперёд ногами или частями. Поэтому будущий казначей всякий раз пытался аккуратно отговорить Актия от затеи стать моряком и предлагал особо не высовываться из дворца, пока у него была такая возможность. Конечно же Актий его не слушал, поэтому Гай уже мысленно был готов успокаивать младших сестёр парня, когда того вернут им в деревянном ящике.       — Я только приехал. Пришлось немного задержаться из-за дел, — с улыбкой отозвался голубоглазый, обернувшись к другу.       — Мы уж решили, что тебя не будет, — пожал плечами тот, — как видишь, тут уже довольно тихо.       — Тем лучше, — улыбнулся Гайро и глубоко вдохнул запах табака, опиума, алкоголя и настоящей разнузданности.       Герцог был желанным гостем, но очень особенным, а посему Клавдий не стал сразу акцентировать на нем внимание. Он дал возможность приглашенному самому распоряжаться своим временем и увлечениями, дал тому возможность испить разных напитков, поговорить со знакомыми и друзьями, познакомиться с теми, кого тот видел впервые. И уже после, когда Гайро слился с атмосферой царившей в доме, Клавдий переключился полностью на него. Художник гостеприимно поприветствовал парня, обняв его очень тесно и жарко, а после любезно угостил новой курительной смесью, которую кто-то привез из Сингапура.       — Говорят, что это покуривает король пиратов, — хвастливо отозвался Клавдий, выдыхая плотное облако дыма к потолку.       — В таком случае этот пират знает толк в смесях, — хохотнул Гайро и вновь сделал затяжку через стеклянную трубку. Он задержал дым в легких максимально, как мог, а потом медленно выдохнул в сторону. В это время Клавдий подсел к нему ближе, в приличном обществе такого тесного контакта никто бы не выдержал, за исключением шушукающихся подружек, которые в желании обменяться сплетнями почти сливались друг с другом. Гайро же не обратил на это ровно никакого внимания, откинув голову на спинку дивана. Мысли его плясали в вязком танце. Клавдий же вновь затянулся, а когда герцог все же посмотрел на него, выдохнул ему в лицо целую очередь плотных колец из дыма. Только в этот момент Гайро вдруг осознал, что уже в который раз в попытках сбежать от одиночества в толпе, он снова нашел утешение в наркотических смесях для курения. Его сознание уже давно затуманилось, он потерял счет времени, а ноги стали настолько ватными, что попросту еле держали парня на ногах, что он уже перестал предпринимать попытки встать с дивана. Конечно, лауданум в сочетании с крепким табаком быстро сделали свое дело. Обычно будущий казначей старался держать себя в руках, но сегодня Гай явно упустил тот момент, когда стоило осознанно скомандовать себе заветное «стоп». Позже он обязательно пожалеет об этом, однако когда все закончится, Гайро сможет крепко уснуть, не терзаясь никакими вопросами и ненужными мыслями. Но пока что…       — Гайро, — голос художника прозвучал так близко, что скулу обдало его теплым дыханием. Франт искренне надеялся, что его вальяжная поза на диване не сильно выбивалась из общей картины, а голые натурщицы и страстные поцелуи сопрано со своим кавалером у стены вовсе заняли все внимание остальных, что никто и не следил за досугом будущего казначея. Отсутствующий взгляд мог заметить лишь Клавдий, да и то лишь потому что был так близко. «Скоро отпустит… Просто нужно подождать…» — решил для себя он и постарался сосредоточиться на голосе художника.       — Мм? — качнул головой парень, встретившись взглядом с мужчиной. Но тот оказался настолько близко, что Гайро немного дернулся, будто врезался в невидимую преграду.       — Прости, не хотел пугать тебя, — широко улыбнулся художник.       Гайро постарался быстро проморгаться, надеясь, что картинка перестанет так адски плыть, и, состроив серьёзный вид, попытался ответить как можно чётче. Однако голос после большого количества табака и курительных смесей заметно охрип, звучал низко и как-то неуверенно:       — Я просто пытался разобрать, что же именно играет… Дэби, но задумался и с концами ушёл в свои мысли, — ответил парень, сделав вид, что ему действительно было дело до игры инструментов из угла комнаты.       — Неужели? Что ж… Я и Жасмин будем рады тоже погрузится в твои мысли, — шутливо проговорил художник. Жасмин была одной из натурщиц и сейчас, не накинув на себя ничего после позирования, сидела по другую сторону от мужчин прямо на полу в позе лотоса, прикрыв, однако, свою промежность красивой атласной подушкой. Она широко улыбнулась и приняла стеклянную трубку из рук Клавдия и тоже сделала затяжку. Сам мужчина же продолжал смотреть на герцога, который расслабленно откинулся на диване; рубашка его была почти полностью расстегнута, оголяя молочного цвета кожу. Гайро еле заметно нахмурился и тоже опустил взгляд, наконец, осознав, что рубашка, которую из-за духоты парень начал по пуговице расстегивать ещё в начале вечера уже была полностью раскрыта, да и платок больше не был аккуратно повязан, а просто висел бесформенной тканью на шее. «Ничем не хуже здешних куртизанок!» — иронично пронеслось в голове голубоглазого, заставив его еле заметно усмехнуться. Тем временем Клавдий, заметив, что Гай проследил за движением его глаз, даже и не подумал отворачиваться или вернуть своё внимание лицу собеседника. Художник напротив не только продолжил изучать фигуру Гая (которая на удивление имела рельеф, несмотря на субтильность юноши), но и дотронулся пальцами сначала до края рубашки, а потом и до живота парня.       — Какой красивый… — с улыбкой протянул Клавдий, быстро добавив, — какой красивый, насыщенный голубой цвет. Как качественно прокрашена ткань…       Мужчина продолжал хвалить работу мастера, что так искусно покрасил шёлк, однако его рука все ещё продолжала касаться живота молодого парня, от чего на коже юноши заметно появились мурашки. Это было приятно, и от осознания этого Гайро становилось поистине неловко.       — Могу назвать место, где я покупал эту ткань, — только и смог сказать он, еле сдержав себя от попытки запахнуть рубашку и сбежать. Дурман в голове оголял его самые потаенные желания, скрытые не только ото всех вокруг, но и от него самого. Парень прикусил губу и всего на короткое мгновение вновь прикрыл глаза, когда пальцы Клавдия вновь коснулись его кожи.       — Могу показать тебе кое-что тоже, — ответил мужчина, подмигнув Жасмин. Та, отложив трубку на тумбочку, тут же подоспела к Клавдию и, пользуясь тем, что диван был достаточно низким, запрокинула ногу на спинку, раскрыв взору художника вид своей промежности, да и Гайро, честно признаться, тоже было все хорошо видно. Клавдий даже не изменился в лице, он провел ладонью по смуглой ножке прямо к жестким волоскам. — У Жасмин прекрасный цвет лоно, сиреневатый, не находишь?       У Гайро дыхание сперло от такой пошлости, однако он не смел ничего возразить против.       — Когда я сильно возбужден, мы с Жасмин прекрасно сочетаемся по палитре, — продолжал Клавдий. Франт тяжело сглотнул, — я бы рассказал тебе, каков цветок жасмина на вкус, но сделаю это лишь в спальне. Хочешь посмотреть?       — Посмотреть? — вскинув брови, повторил франт, а затем заметно поморщился: голова сильно закружилась, да и рассматривать вблизи «цветок» натурщицы больше не было никакого желания. Голубоглазый довольно быстро потерял интерес к происходящему, хоть оно и вызывало у парня некое чувство стыда. Почему-то Гайро даже ощутил легкую досаду, будто Жасмин своим появлением нарушила хрупкую интимность момента, в который так беспомощно провалился герцог всего несколькими мгновениями ранее. Юноша вновь запрокинул голову назад, а затем едко усмехнулся. — А почему именно в спальне? Ее цветок приобретает вкус только лёжа на простынях? — Гайро вновь открыл глаза и, широко оскалившись, перевёл взгляд на художника. — А цвет действительно интересный, однако такого оттенка рубашку я все же не купил бы.       Клавдий, искренне желавший смутить герцога, аж распахнул губы от дерзости парня. Он чуть мотнул головой, как бы усмехаясь самому себе, а потом вновь обратил взор на Жасмин.       — Вкус она имеет всегда, ты прав, друг мой, однако больше я хотел показать тебе палитру, — Клавдий невзначай пожал плечами, словно говорил о каком-то пустяке, — может, я хотел немного похвастать перед тобой и обратить твое внимание на себя. Очень опрометчиво, — заметил мужчина, — ведь в спальне полумрак. Вряд ли ты смог бы хоть что-то разглядеть.       Гайро бессовестно солгал бы, скажи он, что ему не было интересно ни одно из предложений Клавдия. Возможно, будь он хоть немного свободен в своих желаниях, он бы уже сам стал намекать художнику на откровения, которые сейчас возникали в его затуманенным рассудке… но он не мог. На кону стояло слишком многое. Он не имел права запятнать репутацию отца и поставить под удар своё имя, как бы он сам того не хотел. И те шалости казались детскими забавами по сравнению с новостью, что сын Моро стал любовником известного художника. Клавдий постарался бы это скрыть, но хватило бы и одного случайного свидетеля, чтобы Гайро был навеки в услужении у хозяина его тайны. Гайро почему-то считал, что все взоры прикованы к нему, что даже сам Клавдий мог бы шантажировать его этим. А слежка Стэла и вовсе взвинчивала его нервы до паранойи. Поэтому парень старательно попытался убедить себя в том, что все это грязно и ни черта не безопасно ещё и для здоровья. Осознание, что последний намёк художника заставил его тело как-то жарко откликнуться, и вовсе гнал прочь из головы все шальные мысли.       — Я… — Гай немного замялся, а затем перевёл взор в сторону музыкальных инструментов. — Здесь так хорошо. Зачем же куда-то уходить и портить столь дивный момент? — попытался сменить тему голубоглазый. — У нас была такая идиллия, — добавил франт и мягко улыбнулся мужчине.       Клавдий лишь слегка коснулся его взглядом, а после вновь вернул внимание натурщице. Гайро всегда снимался с крючка, когда, казалось, это невозможно. И это бесконечно разочаровывало художника, заставляя желать его лишь сильнее.       — Друг мой, — улыбнулся Клавдий, — идиллия была бы, присоединись ты к нам, чтобы рассмотреть все поближе. Но мы можем и не прятаться. Правда, Жасмин?       Девушка улыбнулась и кивнула, а художник опустил ее ногу со спинки на сидение. Жасмин хохотнула и вдруг опустилась на художника, удобно устроившись у него на коленях. Ее вовсе не смущали люди вокруг и тем более герцог, который сидел так близко, что она одним движением могла переместиться уже на его колени. Гайро снова тяжело сглотнул, ощутив во рту невероятную засуху. Он огляделся вокруг и, увидев бутылку, тут же встал за ней. Клавдий с досадой выдохнул, когда герцог все же сбежал.       — Как жаль, — только выдохнул он, но после Жасмин заняла все его внимание, жарко поцеловав в губы. Гайро же, пригубив бутылку, жадно сделал несколько хороших глотков весьма посредственного вина. Но вечера Клавдия ценили вовсе не за изысканность алкоголя. Когда Гайро вновь посмотрел на диван, Клавдий сидел все там же, однако Жасмин уже сидела у его ног на полу и склонилась у того между ног. Герцог вновь сделал глоток и чуть не поперхнулся, когда его взгляд встретился со взглядом художника. Рука мужчины опустилась на темную макушку натурщицы, но сам он и не собирался отводить взгляда. Гайро почему-то тоже не мог посмотреть хоть куда-нибудь. Франт очнулся лишь тогда, когда у него спазмировало низ живота. Все происходящее казалось ему совершенно неправильным. Разве он не должен сейчас смотреть на обнаженную девушку и представлять себя на месте Клавдия? Тогда почему он продолжал наблюдать исключительно за мужчиной и его реакцией на ласки любовницы? Парень с силой зажмурил глаза в попытках сбросить безумное наваждение и желание подойти ближе.       В этот момент его оголенного торса кто-то коснулся. Ладонь не была горячей, но парня почти обожгло от этого прикосновения. Спазм возбуждения был невероятно сильным, даже штаны стали тесными, но стоило герцогу открыть глаза, и вожделение почти сразу потухло. Рядом с ним оказалась не Жасмин и не Клавдий, а одна из актрис, имя которой он даже не запомнил. Она улыбнулась ему и вновь провела ладонью по оголенному телу. Гайро тяжело сглотнул и опустил руку с бутылкой вдоль тела. На взгляд Гая девушка была достаточно привлекательной, да и он был достаточно возбужден, особенно, когда он вновь ловил на себе пылающий взгляд художника. «У неё красивые глаза и милые веснушки…» — заметил про себя герцог, будто убеждая себя в том, что ему действительно нравилось именно ее общество, а не осознание, что на него сейчас смотрел Клавдий. Девушка же расценила все это по-своему и осторожно коснулась губами груди молодого мужчины. Гайро зажмурился, а актриса, уловив его реакцию, лишь просияла и потянулась к его губам, едва коснувшись их поцелуем. В груди Гайро неприятно похолодело, а горло будто резко сдавило. Бутылка выпала из ладони, а парень резко отстранился и скривился, словно губы девушки были обмазаны чем-то горьким и едким.       — Не могу, прости, — едва слышно выдохнул он и тут же ретировался из гостиной, затем вниз по лестнице. Он очнулся лишь на пустующей веранде за дверью дома, забыв свою одежду наверху. Ему в любом случае придется туда вернуться, он не мог идти по городу в таком виде. Осмотрев себя, Гайро поморщился и стал застегивать свою рубаху.       — Почему так? — в пустоту очень тихо выдохнул голубоглазый. Гай действительно не мог этого понять. Его всегда окружало множество прелестных дам, внимания которых пытались завоевать его друзья и другие видные кавалеры, но сердце Гайро они совершенно не трогали. Да и черт с сердцем, намного хуже было то, что герцога не интересовали девушки совсем. Он не чувствовал ничего. И как бы Гай ни отрицал, для того, чтобы возбудиться, ему нужен был другой мужчина. От осознания всего этого Гайро становилось поистине страшно. Сейчас он умело скрывал правду, изображая выдающегося ловеласа и повесу. Но как быть с тем, что рано или поздно парню придётся жениться? Что он будет делать? Как объяснять своей жене отсутствие желания? Не дай Бог она окажется еще и болтливой сплетницей! Он станет посмешищем… Все эти мысли тяжёлым камнем почти ежедневно давили на Гайро, а подобные ситуации лишь усугубляли это состояние. Он не мог никому рассказать об этом, не мог обсудить или найти поддержки или хотя бы сострадания. Возможно, именно поэтому франт топил все свои чувства в курительных смесях и алкоголе. Быть может, причиной всех его выходок и актов дерзости были неосознанные попытки саморазрушения из-за нежелания и невозможности принятия правды. Гайро прекрасно понимал, что при его титуле и родословной, он не мог позволить себе быть с теми, кто был ему по настоящему интересен. Для подобного нужен был мужчина, который ни при каких обстоятельствах никому не расскажет правды и не станет пользоваться своим положением. А такие Гаю попросту не попадались.       — Как бы я хотел сбежать отсюда… как можно дальше, — в сердцах высказался герцог, прикрыв ладонями лицо.       — Ох, мой дорогой, Вас никто здесь не держит, — раздался мелодичный женский голос. Гайро тут же обернулся и встретился глазами с Тали. Сердце упало куда-то в пятки и уже там быстро забилось.       — Прошу прощения, я… — замялся франт, не сразу совладав с собой.       — И все же я не могу отпустить Вас в таком виде! Вы же простудитесь, — улыбнулась женщина.       — Простите, я не хотел оскорбить Вас или Ваш дом, — слабо улыбнулся юноша. — Мне внезапно стало дурно, и я… мне нужно было выйти, — начал оправдываться он.       — Что Вы! — отмахнулась супруга художника и небрежно махнула рукой. — Вы ничуть на оскорбляете меня, я все понимаю. Порой даже самые весёлые торжества душат и с них хочется сбежать, — тихо усмехнулась темноволосая дама. — Но все же пройдемте в дом. Надо Вас одеть, а потом я провожу Вас на выход, — добавила Тали и поманила герцога в дом. Гайро тяжело выдохнул и, опустив голову, прошагал за женщиной. От чего-то франту вдруг стало неловко: то ли от того, что он решил сбежать с праздника, даже не попрощавшись; то ли от того, что совсем недавно он почти не отрываясь наблюдал за тем, как натурщица ублажала Клавдия, а теперь спокойно общался с его женой. «О чем я вообще думал? Это же кто-то мог увидеть! Или уже увидел! Надеюсь, со стороны казалось, что я наблюдаю за той девкой… Боже, надо было уходить ещё раньше!» — панически мысли метались в голове, прогнав весь дурман от алкоголя и курительных смесей.       — Вас что-то расстроило? — поток размышлений будущего казначея резко прервала Тали, которая попыталась заглянуть в лицо понурому герцогу.       — Что? А… нет, я просто задумался, — быстро пробормотал Гайро.       — О чем же?       — О ваших словах про торжества, — быстро нашёлся франт, соврав.       — А с Вами разве такого не бывало? Что вдруг всё вдруг надоедает? Балы и праздники становятся скучными и неинтересными. Да и люди, что посещают их, — проговорила женщина, кивнув в сторону лестницы, что вела наверх.       — Да, иногда возникают подобные чувства, — согласился Гай, — но не думал, что в доме у такого человека, как Клавдий, подобное возможно.       — С каждым новым перформансом все больше повторений… все больше одинаковых действий и лиц. Даже экзотика может наскучить, — парировала Тали.       — По Клавдию не сказать, что ему подобное надоело, — тихо усмехнулся голубоглазый, припомнив, как художник нашёл восхищение в цвете промежности своей натурщицы.       — Вы не поверите, но Клавдий такой человек, которому не нужно многого для счастья, — улыбнулась Тали. — А вот я быстро теряю интерес. Однако, все эти балы и вечера всяко лучше, чем сидеть за городом у камина, глядя в окно.       «Угу, именно поэтому ты терпишь все его выходки, да? Выбор то не велик: или сидеть в загородном доме и нянькать детей, или терпеть то, что муженёк устраивает оргии по выходным», — пронеслось в голове Гая. На собственное удивление, подобная мысль отозвалась в сердце парня тоской, а не злорадством. Ведь чем он был лучше Тали? Он же тоже старался выбирать меньшее из зол, как ему казалось. Во многом его жизнь определил статус отца и теперь он только и мог, что развлекать себя опиумными смесями и выпивкой, лишь бы не загонять себя глубже в размышления о собственной судьбе.       — Главное же в жизни не обманывать себя и быть честным хотя бы перед самим собой, верно? — вдруг продолжала Тали.       — Простите? — захлопал глазами Гайро. На секунду ему вообще показалось, что женщина прочитала его мысли.       — Я к тому, что я в любом случае не смогла бы жить где-то за городом и радоваться сельской жизни, — искренне ответила женщина, вспомнив ту не проходящую скуку в доме дяди. — Как ни крути, мне лучше здесь. Со своим мужем, который, к слову, тоже никогда не скрывал своей философии и образа жизни, — весело улыбнулась жена художника. — Поэтому я и говорю, что залог счастья — это быть честными хотя бы перед самими собой.       — Да… наверное… — тихо произнёс Гай, по-настоящему задумавшись. Тали была права. Возможно, женщина и не имела ввиду проблему Гайро, да и вообще говорила это лишь бы поддержать диалог с герцогом, но она попала точно в цель. «Быть честным хотя бы перед самим собой», — повторил мысленно парень, почувствовав, что уже от этих слов на душе будто стало легче. Но это облегчение не длилось долго, ведь честность перед самим собой не давала ему ровно никаких привилегий.

***

      Новое утро встретило поместье невероятно солнечно, однако на улице стало заметно прохладно. Земля, впитавшая в себя обильные дожди, похолодела, воздух промерз, было достаточно влажно, но все же каким ярким было солнце в это утро!       В поместье тоже было довольно зябко, хотя тяжелое пуховое одеяло отлично согревало на пару с камином, который тлел всю ночь. О такой роскоши в монастыре даже думать не полагалось, так что Омису было не на что жаловаться. Обычно он сам вставал рано, с петухами, но не в этот раз. Петухов вблизи имения не было, да и, наверное, сказался тяжелый и долгий путь. Омис спал, как младенец. Да и как иначе, если удобнее постели, теплее одеяла не было в его жизни?! Однако его разбудили слуги, ворвавшиеся в его спальню без приглашения, хотя он точно не дергал за тот злосчастный шнурок.       Силви в этот раз не было, были молодые парни возраста самого монаха, которые принесли ему горячий завтрак и стали раскочегаривать камин. От постороннего шума Омис все же проснулся и испуганно сел на постели.       — Ваш завтрак, уважаемый, — донесся до него голос одного из слуг, — хозяин не сможет разделить с Вами трапезу, он приносит свои извинения. По его распоряжению Вам приготовлены каши, хлеб и фрукты. Угощайтесь. Теплая вода в кувшине в туалетной комнате. Чуть позже Вас навестят.       Все произошло так отлаженно, быстро, даже стремительно, что парнишка даже не успел толком ничего ответить или извиниться за неудобства, ведь он мог сам спуститься на кухню и позавтракать чем-нибудь обычным, чтобы не доставлять лишних хлопот этим добрым людям. Но было слишком поздно, оставалось лишь запоздало поблагодарить и извиниться за все уже в закрытые двери в опустевшей комнате.       Забота Мирамида поражала, пускай и была исполнена вовсе не его руками. Умыться теплой водой было несомненно приятнее, чем холодной. Да и горячий завтрак, еще и такой разнообразный! Вместе с тем в камине можно было разогреть воду в специальном чайнике, но и этого не потребовалось, так как чай был все еще достаточно теплым. Ну и плюсом на его столе не было никакого мяса, словно мужчина смирился с этим странным «дурачеством» юноши.       Находиться гостем у такого человека было, наверное, даром судьбы, однако Омис решительно не знал, чем себя занять. Он побаивался просто так плутать по родовому имению, хоть и получил личное разрешение на это. Поэтому он скромно оставался в своих покоях все утро, ожидая визита хоть кого-нибудь снова. Долго ждать не пришлось, вместе с дневным чаем и новыми закусками к нему (какое все же чревоугодие у вельмож!) к нему зашел Эврар, почтенно поклонившись гостю.       — Добрый день, господин, — отозвался он и пропустил в комнату еще одного взрослого мужчину, а за ним двух молодых парней. — Прошу прощения, что пришлось ждать так долго, но дороги совсем раскисли и передвижение сейчас затруднено.       — Что Вы, что Вы! — запротестовал Омис. — Я ведь вообще никого не ждал и…       — Это портной его светлости, — объяснил дворецкий.       — Для меня огромная честь сшить для Вас одеяния, молодой господин, — поклонился мужчина, искренне удивившись столь простому виду уважаемого гостя. Портного звали Марвин, и он тотчас дал указания своим подмастерьям, чтобы те показали юноше отрезки тканей для выбора.       — Мне ничего не нужно, — смутился Омис и скрестил руки на груди, снова почувствовав себя крайне неуютно. Его одежда была опрятной и чистой, пускай из самых обычных и уже старых тканей.       Марвин переглянулся с Эврардом, словно по пути сюда они обговаривали некоторые детали, и все предостережения чуткого дворецкого портному пригодились.       — Его светлость, — осторожно и учтиво начал дворецкий, — пожелал сделать Вам скромный подарок и немного обновить Ваш гардероб. В этот дом приходят с визитами очень влиятельные люди, которые ни в коем случае не должны перепутать Вас с кем-нибудь из прислуги… Он попросил два одеяния на выход, два праздничных костюма, красный и голубой, несколько рубах, ночное платье и два халата. А также несколько пар обуви.       — Уверяю, это все лишнее! Мне хватит и одной новой рясы! А красные и голубые праздничные костюмы точно лишнее, в них нет никакой необходимости!       Марвин только тяжело вздохнул.       — Позвольте я сниму мерки, а после мы все обсудим.       Как бы Омис ни противился, замеров было не избежать. В глубине души он был несколько оскорблен тем, что Мирамид так критично отнесся к его одеяниям, но в конечном итоге все же пришлось признать, что гость такого человека, укутанного в самые дорогие ткани, не может носить одежду из грубой шерсти с залатанными дырами. Омис из всего многообразия тканей выбрал самую простую черную ткань и практически выбил с портного клятву, что его новая одежда не будет броской. Он ведь вовсе не человек высшего сословия, а потому ему не следует одеваться не по статусу. Одежда могла быть лучше, но пусть будет хотя бы как у обычного послушника городского храма.       Чуть позже, когда портной поспешил исполнять заказ, Эврард отвел юношу в какую-то дальнюю комнату, в которой было всего несколько больших шкафов и множество сундуков. Там уже была Силви, которая продолжала что-то искать в красивых сундуках. Как позже выяснилось, то были старые вещи семьи, в том числе и вещи, которые когда-то носил Мирамид. Хорошие вещи, иные и вовсе ни разу не ношенные, покоились здесь в ожидании подходящего случая.       — Ох, как вспомню, — в сердцах высказалась женщина, — ведь и Мирамид когда-то был совсем юн…       — Он и сейчас не старый, — возразил Эврард.       — Наш господин так скоропостижно умер, жизнь так скоротечна! — все вздыхала экономка. — Впрочем, его ждет рай и лучшая жизнь. Итак! — она хлопнула себя по одежде и повернулась к монаху, — молодой господин, пока одежда шьется, мы подобрали Вам несколько рубах. И вот здесь обувь, — она указала на ряд сапог и башмаков разного размера, — его светлость вырос из них, но обувь отличная. С его разрешения мы решили выдать вам пару, жаль пропадать всему этому. А то лежат тут в сундуках без дела!       Омис снова страшно смутился и вновь поежился.       — А чем мои сапоги плохи? Их ведь даже не видно!       — Тем, что они стары и совершенно износились! — прямо ответила Силви. — Обувь его светлости очень удобная, кожа мягкая, просто мечта, а не обувь! Ну же, не робейте, Вам нужно лишь выбрать приглянувшуюся пару и примерить!       Омис тяжело вздохнул и подошёл ближе, чтобы разглядеть предложенные ему сапоги и одежду. «Выберу что-то в знак благодарности», — уговаривал себя бывший монах.       — А здесь найдётся что-то чёрное? Или тёмное? В яркой и пестрой одежде я очень неловко себя чувствую, — сдавшись, признался Омис и коротко улыбнулся. — Если же нет, то я приму любые вещи, которые мне подойдут.       — Ну, конечно, — сердечно улыбнулась женщина, — вот здесь несколько рубах, ночная сорочка, и… где же она? Ах, вот! Прелестная накидка! — Силви показала юноше темно-фиолетовую накидку с объемным капюшоном, на удивление Омиса очень сдержанного дизайна. — В ней, конечно, зимой будет довольно зябко… но сейчас самое время!       Женщина вручила накидку парню в руки, и он понял, что сама накидка была подбита тонким войлоком, скрытым за шелковым подкладом. Омису было сложно представить Мирамида в столь простом одеянии, даже с учетом высочайшего мастерства исполнения и дороговизны материалов.       — Спасибо, — только и ответил монах. Чуть позже он присмотрел вполне неброские сапоги, которые еще и подошли ему по размеру. От красивых костюмов он все же отказался, так как совершенно не привык в таком ходить, к тому же портному были заказаны теплые штаны под сутану. А вот накидка и даже ее цвет Омису внезапно пришлись по душе, да и если выходить на прогулку, в ней явно будет теплее. Сапоги он переобул еще там, так как Силви настояла, что его никуда не годятся и их срочно нужно выбросить.       Уже в своей комнате, облачившись в накидку, Омис нехотя осознал, что его одежда под ней выглядит так жалко, что создавалось ощущение, что эту накидку он у кого-то украл. Наверное, поэтому Мирамид был так категоричен в вопросе его одежды.       — Но это всего лишь одежда, — вздохнул он, — она должна лишь закрывать нужду в тепле и не более…       «Зато Мирамиду точно перестанет быть стыдно, глядя на тебя. В доме судьи не терпят оборванцев. Придётся сильно кутаться, чтобы спрятать под слоем красивой одежды нищенские лохмотья. Жаль, с нищенскими повадками так не сделать, правда?» — вдруг пронеслось в голове Омиса, заставив молодого монаха заметно поморщиться, будто эти мысли причинили весьма ощутимую головную боль. Как только язвительный голос совести затих, юноша вновь перевёл взор на зеркало: теперь Омису казалось, что даже его собственное лицо (осунувшееся и бледное) не подходило к лоску дорогой накидки.       — Всего лишь одежда, — как мантру повторил парень, однако тут же запахнул края ткани плотнее, чтобы скрыть под ней свою старую одежду.

***

      Между тем в доме судьи было очень оживленно. Омиса, конечно, предупредили, чтобы он особо не мешался, но в очень любезной форме. Монах старался не покидать спального этажа в часы, когда оживление было наибольшим. Марвина он видел еще несколько раз, но уже не пересекался с ним в беседе по поводу его одежды. Портной и целая орава его подмастерьев получили невероятный заказ на похороны, чтобы обшить всю траурную процессию. Шерсть и бархат сами по себе были дорогими тканями, а количество метров поражало воображение. Из этой ткани можно было бы сшить одежду всему монастырю, каждому монаху по две единицы, и еще бы осталось! Не говоря уже о том, что в монастыре не использовались такие дорогие ткани. На эти деньги можно было построить, ну или хотя бы починить все дома небольшой деревни. И это Омис случайно услышал стоимость только за услуги портного, а ведь не он один работал на этих похоронах.       Также начали приезжать родственники и друзья, для которых были подготовлены до этого пустующие спальни. Завтрак, обед и ужин накрывали в просторной столовой для всех, но Омис не участвовал в этих трапезах. Мирамид его не представил всем этим людям, да и, честно признаться, он не особо хотел быть представленным. Невероятным образом ему удавалось вовсе не пересекаться ни с кем из них. Это было несложно хотя бы потому, что он перестал покидать свою комнату, а если и покидал, то находился там, где обитала лишь прислуга Мирамида, штат которой тоже поражал воображение.       Между тем, Омис стремительно наладил хорошие отношения с экономкой и дворецким, а также с частью слуг, с которыми волею случая ему довелось чаще всего пересечься. Помимо того, что Омис был новой персоной в поместье, он еще и был весьма интересным собеседником, но что еще более важно — он был прекрасным слушателем. И потому за свое не столь долгое пребывание в доме судьи он успел познакомиться с большинством людей, которые поддерживали здесь жизнеустройство. И несмотря на то, что самого Мирамида слуг словно вовсе не существовало, работа кипела с конца ночи до захода солнца. Иной раз Омису было даже стыдно, что он мог позволить себе нежиться в постели до самого утра, потому что к завтраку слуги успевали разогреть воду, приготовить завтрак, подготовить дом для прихода званых и незваных гостей. Экономка и дворецкий точно знали расписание Мирамида, а потому в каждой части этого поместья всегда велась какая-то работа, будь то чистка полов, протирание пыли, замена тяжелых штор и прочее. И при этом никто за своим делом не попадался хозяину дома на глаза. Вот и Омис слился с прислугой, хотя ему не раз говорили, что это не подобает гостю. Но если уж Омис настолько простой и обычный, как о себе заявлял, то и прислуге было донельзя интересно с ним хоть о чем-то поговорить, узнать что-то новое, ведь многие из слуг неотлучно жили здесь и не имели ни одного свободного дня для какой-то своей личной жизни. Вся их жизнь крутилась вокруг нужд поместья и его обитателей.       При этом практически весь штат прислуги были или глубоко верующими людьми, или людьми стремящимися быть праведными, что давало Омису довольно выгодную позицию: большая часть двора знала, что прибывший мальчишка монах и долгое время жил в Земном Доме Бога, поэтому его слова и советы приобретали для них некий авторитет. Да и слух о том, что монах как-то связан с ангелами, да и вообще чуть ли не святой быстро расползся по всему поместью. В основном это было из-за того, что Омис, как казалось, совершенно не умел врать. Поэтому он честно рассказывал всем о том, как он жил в монастыре и о своём особом общении с некой силой, что сопровождала и вела его по жизни. Немудрено, что для внушительного числа обычных работяг Омис стал практически посланником воли Божьей. И именно поэтому через некоторое время они стали сначала подходить к Ангелу за советами, а особо храбрые даже осмеливались стучаться в его покои (конечно, под видом какой-либо услуги: не принести ли горячей воды, не желает ли перекусить и прочее). Все воспринимали его чуть ли не священником, которому дана власть отпустить все накопившиеся грехи и направить на путь истинный.       Сам Омис, казалось, был совсем не против принять на себя эту роль, однако, ближе к вечеру, юноша валился с ног от количества выслушанных им историй и постыдных секретов. Порой Омис был крайне поражен тем, насколько бесстрашно люди вверяли ему свои тайны: ведь некоторые были действительно трагичными, а иногда и пугающими. И все же где-то глубоко в душе Омису льстило такое количество внимания. Даже в монастыре к нему не прислушивались так, как это делали здешние обитатели.       До самого Мирамида молва о том, что его прислуга бегает к мальчишке монаху на исповеди дошла не сразу. Возможно, потому что у судьи и так было чем заняться, уж слишком много хлопот на него свалилось после смерти отца. Но все же, мужчина был слегка удивлён тем, как быстро его гость смог расположить к себе совершенно чужих и незнакомых людей. С одной стороны ему это даже понравилось, ведь его грязное происхождение могло уйти на второй план от всей этой божественной ереси, с другой стороны Мирамид четко понимал, как рискованна вся его идея в целом. Ведь женись он на Гильрее, как было задумано, и стань он претендентом на престол пусть и в тени королевы, он бы не допустил появления такого клоуна при дворе. Но тяжелые времена требуют крайних мер, не так ли?       Вместе с этим у Мирамида решительно не оставалось времени на дельный разговор с монахом, а потому он тенью наблюдал за ним, иногда справляясь о нем у дворецкого. Так он узнал, что Омису, наконец, пошили одежду, в какой Мирамид желал его видеть, однако молодой и неприхотливый монах постоянно что-то переиначивал. А чуть погодя судье доставили и подарок, достойный королевских кровей — новые четки. Взамен старым и дешевым деревянным четкам, какими обладал Омис, Мирамид достал для него четки из оникса с золотым крестом. Этот подарок он решил преподнести ему лично, а потому терпеливо ожидал, когда последние траурные приготовления подойдут к концу.       Новый день пришел вместе с Марвином, который уже не первый раз приезжал к Омису для примерок и внесения изменений. Видит Бог, господа куда выше его по положению, да даже сами короли бывали не столь требовательны к своим одеждам. А если учесть то, в каких лохмотьях тот был, пока его не приодели по указу Мирамида, то все это напоминало настоящий цирк! Однако Марвин был человеком чутким, а потому всегда улыбался и кивал, словно дурачок, на любое замечание Омиса. Этим днем портной ожидал еще дюжину замечаний, однако все одежды были уже сшиты и более перешивать он ничего не собирался. Его труд был очень кропотлив, дорого стоил, да и его заказчиком был вовсе не Омис, а Мирамид.       — Что же, дорогой юноша, я учел все пожелания и готов представить новый туалет, — гордо заявил портной. Омис вновь почувствовал себя неловко, но с любопытством заглянул в сундук, который открыл подмастерье швеца.       Взору монаха предстала сначала черная одежда, и он облегченно выдохнул, потому что несколькими днями ранее он почти умолял портного не расшивать ткань золотыми узорами. Однако когда молодой парень вытащил ее и аккуратно разложил на постели, Омис даже ахнул: золотой вышивки не было, но была черная, которую можно было увидеть при близком рассмотрении. Это была уже не просто черная одежда, пускай и из дорогих тканей, это было целое произведение искусства! Аккуратный черный воротник с белой колораткой, палерина по локоть в цвет, добавляющая праздность обычной сутане, пуговицы, обтянутые этой же тканью, пуговицы на рукавах. Святые! Омис никогда не видел ни одного представителя церкви в таких праздных одеждах! Под сутану ему предоставили сразу несколько длинных рубах из очень приятного хлопка, а также штаны очень уж узкого кроя. И все же от Омиса (хотя правильней будет сказать от его внутреннего голоса) не ускользнул один важный момент — одеяние было очень красивое, но точное пожелание юноши все равно не было исполнено. Тот просил максимально сдержанную одежду, без излишеств, но портной все равно выполнил вышивку. С другой стороны, жаловаться на подобное ведь грех, да?       — Что же, юноша, вижу, в этот раз я угодил Вашему притязательному вкусу? — улыбнулся портной. — Могу показать теперь праздничный вариант.       — Что? — очнулся монах.       — Ну, вечерний туалет, — пояснил мужчина.       — А это разве не вечерний? — удивился парень, вновь поглядев на одежду. Но после, вспомнив одеяния судьи, Омис даже не удержался от смешка: действительно, глупо было полагаться на шерстяные тряпки.       Марвин лишь улыбнулся в ответ и щелкнул пальцами. Мальчишка, что учился у него, вытащил из сундука еще один сверток одежды, в этот раз фиолетового цвета, что немало удивило всех присутствующих.       — Но разве мы не выбрали синий цвет? — все же подал голос дворецкий.       — Не беспокойтесь, — поспешил швец, — синий тоже имеется.       — Зачем так много праздной одежды? — у Омиса сел голос, хотя фиолетовая ткань ему на удивление очень понравилась.       — Я получил записку от Его Светлости, он пожелал, чтобы обязательно был фиолетовый наряд, так как он успел заметить, что господину Омису он очень к лицу, — вежливо отчитался Марвин. В это время на постели расправили костюм из нескольких элементов одежды. Узкого кроя штаны, короткие рубахи с жабо белого и приятного желтого цветов, невероятной красоты узорчатый жилет и накидка с подкладом. Все вместе собиралось в очень модный туалет, в каких ходил и сам судья.       Глядя на искусно выполненную работу, молодой монах слабо улыбнулся и тихо выдохнул. «В первую очередь это заказ Мирамида, а не мой. Судья выбрал то, в чем бы именно он хотел меня видеть, а не как я вижу себя. Ведь меня не смущали и мои… моё тряпьё», — пронеслось в голове Омиса. «Ну, пусть сам в этом и ходит», — отозвался эхом голос ангелов. От последнего монах сильно зажмурился, стараясь не озвучить вслух «глас Божий».       — Вам не нравится? — подал удивлённый голос Марвин. В его понимании такая работа могла не прийтись по вкусу только безумцу.       — Очень красиво. Цвет ткани волшебный. Право удивляет, что господин Мирамид заметил, что мне идёт этот оттенок. Я даже немного обескуражен, — слабо улыбнувшись, выдохнул Омис. Швец снова довольно растянул губы в улыбке, однако монах продолжил. — Я вижу, насколько это дорогая и сложная работа… А также я понимаю, что Вам виднее и лучше знать, что именно должно носить знатному человеку, — улыбнувшись шире, добавил парень и повернул голову в сторону портного.       — Мне очень лестно, что Вы по достоинству оценили эти работы! — воодушевился портной. — Но вынужден признаться, что одному мне не по силам сотворить столько своей парой рук. Я передам всем, что Вы остались довольны.       — Мне правда любопытно знать… это опыт? — продолжал монах. — Желание сделать, как лучше? Насколько я понимаю, такая работа требует очень больших физических и материальных затрат и… чем работа проще, тем она легче в исполнении. И когда Вам дают простые заказы, скучные, однотонные, без вышивки то… Вам скучно выполнять такие работы? Или Вы искренне считаете, что даже дорогая ткань без убранств будет смотреться некрасиво? — вежливо поинтересовался монах. С виду казалось, что мальчишке правда стало интересно углубиться в работу швеца, и его расспросы несли исключительно дружелюбный характер, но было в его интонациях что-то ещё. Что ж, эти нотки сарказма, что исходили от светлого монаха, были настолько тонкие, что Марвин их мог и не заметить. Однако мужчина жил не первый день своей жизни. Он вновь улыбнулся, словно воспринял все, как похвалу своему труду.       — Я искренне считаю, что следовать интересам своего заказчика мой святой долг, — отпарировал швец, — здесь, конечно, я немного отступил в сторону… — тяжело вздохнул Марвин, словно понял, что вышивка на сутане была лишней, и Омис ее не желал, — но как я мог следовать всем поручениям, если вы так противились? — вдруг сказал он, четко обозначив, кто был его заказчиком. — Надеюсь, Его Светлость простит мне все эти допущения, но я правда постарался вогнать все пожелания господина в самые сдержанные рамки, какие мог, чтобы одежда приносила радость именно тому, кто будет ее носить! И потому, — тут он сам потянулся к сундуку и вытащил темно-синий туалет, — все вечерние наряды для Вас максимально сдержаны. Мне передали, что все эти туалеты для визитов к первым лицам нашего государства, а посему я постарался, чтобы Вы выглядели достойно, хоть и сдержанно. Я бывало шил одежды для Его Преосвященства, поверьте, Ваши вечерние наряды он счел бы настолько простыми, что даже не обратил на них никакого внимания! А если бы Вас отправили на службу к нему, он велел бы мне все расшить золотом, как подобает церкви столицы.       — Спасибо большое, — одобрительно кивнул Омис и аккуратно коснулся ткани кончиками пальцев. Та действительно была приятной на ощупь и ни в какое сравнение не шла с его старым одеянием. «Смирись, тебе ещё ко многому придётся привыкнуть. И к святым, обшитым золотом, и к банкетам, на которых важнее, как ты выглядишь, нежели кем ты являешься по своей сути. И к одежде, в которой тебе совсем уж будет неловко расхаживать на вечерние ужины», — болезненным уколом пронеслось в сознании парня. — Я право в восхищении от работы, — на этот раз искренне добавил монах. — Передайте пожалуйста Вашим подмастерьям, что я очень признателен, правда.       Да, пожелания юноши были соблюдены не все, но работники швеца были явно в этом не виноваты. Одежда ему нравилась, но она была какой-то неуютной и чужой. Омис тяжело вздохнул, ещё раз оглянув все «подарки» от судьи, которые, может, монах и не хотел, но по всем правилам должен был принять и носить: «Это другое общество, другой мир… тут тоже нужно уметь выживать, только по своему. Что ж…»       — Всенепременно, — кивнул швец и обменялся доброжелательной улыбкой с дворецким.       — А могу ли я ещё попросить кое-что сделать? Конечно, если господин Мирамид даст соглашение, и у Вас ещё есть время на мои просьбы… — изрёк монах, заглянув портному в глаза. Почти всегда такие прямые взгляды заставляли собеседников Омиса будто теряться на мгновение: разноцветные глаза парня действительно выглядели необычно и интересно, что побуждало людей на секунду забыться и начать разглядывать эту завораживающую особенность. — Можно ли мне сделать ещё один простой комплект одежды, для дома? Просто чёрные штаны и чёрная плотная рубашка? Если хотите, можете вышить по крестику нитями на манжетах и воротнике, если Вы совсем не сможете отпустить изделия из своих рук, не украсив. Мне кажется, под фиолетовой накидкой, что так щедро подарили мне, такой наряд будет очень неплохо смотреться, да и мне было бы удобно в этом ходить дома, вне праздненств, — любезно поинтересовался монах. Марвин быстро оторвался от процесса рассматривания цветной радужки и коротко кивнул.       — Да, конечно! Думаю, мы без труда сможет выполнить такой скромный заказ, — проговорил портной, решив, что таким образом он сможет угодить абсолютно всем. И судье, что так щедро оплачивал его работу, и странному мальчишке, что так упорно отстаивал свои идеи.       — Большое спасибо! — радостно улыбнулся Омис. «Раз Мирамид хочет играть в короля и нищенку (старая детская сказка, где король влюбляется в нищенку и всячески старается из неё сделать принцессу, чтобы иметь возможность вывести её в светское общество), то кто я такой, чтобы лишать его этого права?» — со смешком отозвался внутренний голос монаха.       

***

      Пускай наряды были готовы, гостям Омис так и не был представлен. Это вводило послушника в ступор: смысла в этом маскараде для него было все меньше. Теперь он ходил наряженный с самого утра до ночи (так как всю его старую одежду у него бесцеремонно забрали), но при этом все также находился только на своём этаже и пересекался лишь с прислугой. К чему тогда были все эти траты и мороки с его новым гардеробом? К тому же, был в этом ещё один небольшой, но малоприятный эффект: слуги теперь практически перестали посещать его ради исповедей. Видно, внешний вид каким-то образом проводил жирную черту между ними. Омис теперь не был простым монахом в дешевой потертой одежде, то был молодой господин, которому не полагалось даже в глаза смотреть. Даже наряды Мирамида, которые ему выдали ранее, так не влияли на всех, как его личные одежды, из-за чего монах все чаще старался накидывать сверху мантию, что так щедро досталась ему от судьи. Даже тот наряд, что он попросил сшить для себя отдельно (исключительно чёрного цвета с простыми силуэтами, но не из менее дорогой ткани) заставлял слуг чувствовать значительную разницу между ними. К тому же чёрный цвет будто ещё больше подчеркивал его особенность с глазами.       От всего этого стало даже тоскливо, потому что он уже привык к другому вниманию к своей персоне. Иногда он мог заговорить с кем-то, с кем уже общался, но в этот раз ответы были короткими. Казалось, словно по всему штату слуг прошел приказ больше не общаться с ним, и это Омиса несомненно расстраивало и даже злило! Он вовсе не господин! Его разодели во все эти шикарные тряпки не по его просьбе! Но что он мог сделать? Дворецкий и экономка остались единственными, кто мог с ним поговорить так, как раньше.       — Никакого приказа не было, что за чушь? — улыбнулась женщина. — Просто Вы, наконец, выглядите так, как Вам и подобает!       — Но это неправда… Я обычный монах. Я все тот же, но теперь люди смотрят на меня по-другому. Это весьма неприятно, — в сердцах выговорился Омис. Конечно, помимо несправедливости монах ощущал ещё одно чувство. Чувство нехватки информации и возможности быть в курсе происходящего в доме. Раньше парень многое узнавал просто благодаря тому, что прислуга несла ему всевозможные слухи и секреты в своих исповедях или просьбах в советах. Теперь же он почувствовал себя мало того, что изолированным от общения, так ещё и от информации, что хоть как-то скрашивала ему монотонные дни в доме Мирамида.       — Полагаю, это не так, — пожала плечами женщина.       — В смысле? Вы что-то знаете? — встрепенулся Омис и вгляделся в глаза этой женщине. Такого пристального взгляда Силви не выдержала и начала смотреть по сторонам, а потом добродушно улыбнулась. Ей самой было до смерти интересно, что в этом худощавом, бледном мальчишке было особенного (помимо его разноцветных глаз и аристократической бледности), если Мирамид еще при жизни отца решил привезти его в дом! Конечно, старый господин скоропостижно скончался и сейчас обитает в склепе поместья в ожидании пышных похорон, но сам факт неимоверно будоражил воображение. Она даже предположила, что Омис — бастард самого Гелиуса! И все же он был так непохож на него, что все же этот вариант пришлось отбросить.       — Ничего я не знаю! — сразу ответила она, чем вызвала еще больше подозрений у монаха, который, как бы это было ни прискорбно, исходился от любопытства. Ведь он в отличии от Силви знал уже достаточно нюансов: отец жив, мать умерла, рожден во грехе… — Я к тому, что раньше такого не случалось, — продолжила экономка, — если Его Светлость оказывает Вам такие почести и столь, ммм, как бы это сказать? — она помяла губы в поисках подходящих слов. — И столь категоричен в данном вопросе…       «Как и во всех остальных», — с сарказмом усмехнулся глас святых, и Омис чуть поморщился.       — Так вот мне кажется, — все тянула она, — я даже уверена, что Вы не просто сирота, оказавшийся по злому року в монастыре, а потерянное дитя очень уважаемой семьи. Но, клянусь всеми святыми, я представления не имею какой! Уважаемых семей много…       Она снова крепко задумалась. Силви не могла с ним говорить совсем уж открыто. Она догадывалась, что Омис рожден вне брака, иначе по какой еще причине бедняга оказался в монастыре? Значит, у знатного господина понесла любовница. Вычислить такого господина было невозможно, ведь, чего скрывать, каждый мужчина имел любовниц в разные периоды жизни, а иногда и несколько сразу. Оставалось загадкой личность самой любовницы, была ли то знатная особа или просто женщина, допущенная к элите? А, может, то была обычная прислуга? Или дорожная шлюха? Как тут узнаешь?       — Семей действительно много, но ведь господин Мирамид не поедет на поиски утерянного ребёнка невесть кого, — чуть понизив тон, изрёк юноша. — Я полагаю, господин Мирамид или его покойный отец знали моих родителей. Насколько мне известно они даже знали мою матушку при жизни… — будто подбрасывая все новую пищу для фантазий и размышлений, проговорил Омис. Он уже знал, что Силви была любительницей всевозможных интриг и сплетен, поэтому юноша понимал, что таким людям всего-то навсего и нужно было, что закинуть «удочку с приманкой», чтобы те выдали все свои измышления и догадки.       — Тут тоже не все так просто, господин Гелиус, да упокоится душа его, знавал многих… Если бы знать, кем была Ваша матушка, все бы решилось сразу, но я, честно сказать, не имею ни одной догадки…       Омис мог бы подкинуть информацию о том, что он рожден вне брака, о чем Силви наверняка уже и сама догадалась, да и другие нюансы, но все же смолчал. Любопытство глодало его хлеще любой пытки! И все же Мирамид был ужасно невежественен, как можно дать столько почвы для терзаний?! Смерть его отца, конечно, была причиной веской, но все же за столько времени казалась уже недостаточной.       Сам Мирамид даже не заметил, погрязнув в домашних делах, что время начало поджимать. Судья хотел как можно скорее расправиться со всеми бумагами и документами, что достались ему по наследству вместе с особняком и землями, и уже заняться тем, ради чего он проделал такой большой путь из столицы к старому и малоизвестному монастырю на окраине. Нужно было поскорее закончить с делами и отправиться во дворец: долгое отсутствие судьи на советах и собраниях вряд ли играли ему на руку. Также уже было пора поведать Омису о секрете его рождения и начать потихоньку вводить в курс государственных дел. Судья слабо представлял, как мальчишка, у которого было только церковное образование (если оно вообще было) вообще сможет разобраться в политическом и экономическом устройстве Бронзового Дома. Но так уж удачно вышло, что Миру это было вовсе и не обязательно. Парень должен был знать всю информацию всего лишь поверхностно, с остальным бы ему, так кстати, помог его советник и наставник Мирамид.       «Мне главное его научить кивать по команде и знать, когда нужно заткнуться. Сейчас это самое главное», — рассуждал про себя юстициарий.       — Пусть он окажется обучаемым… и, что важно, послушным, — погрузившись в свои думы, тихо проговорил Мирамид.       Мужчина запечатал очередное письмо, обильно капнув на конверт сургучом и прижав к нему своё кольцо-печать, что находилось у него на указательном пальце, а затем тяжело выдохнул. Нужно было навестить Омиса. Он очень давно его не видел и никак не пересекался с ним, а ведь судье нужно было сохранять звание хорошего друга, которым его так щедро наградил молодой монах. Но в этих хлопотах у него воистину не было времени, чтобы спланировать весь сценарий их долгого диалога. Омис наверняка жаждал ответов, а юстициарий до сих пор и не решил, какой версии придерживаться. Но и тянуть с этим было больше нельзя. Убрав в стол все важные бумаги и письма, Мир решил проследовать в комнату к Омису, чтобы задать ему пару вежливых и бессмысленных вопросов о здоровье, а после пригласить того на поздний ужин.       «Поужинаем, и я ему все расскажу. Хорошо бы, чтобы после новости, что он сын короля, он продолжил в первую очередь видеть авторитет во мне, а не в папаше. Если Каур решит забрать его под своё крыло, а этот наивный дурачок ударится в чувства от мысли, что он больше не сирота, все старания могут пойти к черту под хвост. Как бы… как бы все преподнести так, чтобы все вышло наилучшим образом для меня? — думал про себя судья, поднимаясь на второй этаж к покоям монаха. — Может как-то приукрасить историю? Но тогда в дальнейшем Каур может опровергнуть мои слова и мальчишка усомнится в моей честности, а этого точно допускать нельзя».       Погруженный в свои мысли, Мирамид даже не заметил, как уже почти дошёл до нужной ему спальни. Он уже было хотел постучать в дверь Омиса, но подойдя ближе вдруг заметил, что дверь в комнату была едва приоткрыта. То ли привычка из-за жизни в замке, где всегда нужно было быть в курсе всех событий наперёд своих оппонентов, то ли просто природное любопытство заставило судью не постучаться, а прислушаться. В комнате Омис явно был не один. С ним была какая-то женщина, которая сумбурно что-то рассказывала. Ещё немного прислушавшись, Мир понял, что женщиной была Силви. Та что-то взволнованно вещала монаху.       Мирамид чуть отстранился и недовольно хмыкнул: вряд ли Силви могла рассказать Омису что-то действительно дельное или что-то такое, чего не знал сам Мирамид. Однако как только судья потерял бдительность, он неожиданно услышал, что женщина начинает всхлипывать, а затем и вовсе рыдать. Это заставило судью внимательнее вслушаться в слова Силви и монаха.       — Она была совсем маленькой, когда это случилось, — дрожащим голосом проговорила Силви. Женщина сидела напротив Омиса за небольшим чайным столиком и то и дело вытирала слёзы краем фартука, что был надет поверх ее платья. — Мой муж закопал ее под тем самым деревом, под которое… как Вы узнали, что она там? Когда мой муж рассказал мне про случившееся, я сначала не поверила! Но потом пришла и… и вижу… что там лежит кукла! Сидит там, чтобы моей малышке не было так одиноко! — воскликнула женщина и ещё громче расплакалась.       — Все хорошо… — мягко отозвался Омис, касаясь плеча Силви ладонью, так как сидел рядом с ней, а не напротив. — Она сейчас в лучшем мире. Она знает, что о ней помнят и до сих пор любят. Она будет ждать Вас там, когда Вы пройдёте свой собственный жизненный путь. Вы обязательно с ней встретитесь. Так бывает, кто-то уходит раньше, кто-то позже. Но нужно жить дальше, этого бы хотели все ушедшие, они хотели бы, чтобы мы были счастливы в земном царстве, — с добротой проговорил парень, коротко улыбнувшись. Силви тяжело вздохнула, стараясь выровнять дыхание, ладонями утёрла заплаканное лицо.       — Спасибо, господин Омис. Спасибо Вам за столь приятные слова утешения, — кивнула женщина. — Но как Вы узнали, что она именно там?       — Я… — Омис чуть поморщился, силясь подобрать нужные слова, а затем решил выдать все, как есть. — Одно из моих окон выходит прямо на тот дуб. Как-то ночью я заметил около него кого-то. Мне показалось, это был ребёнок.       — О, Боже! — воскликнула женщина, прижав руки к груди. Казалось, ей уже и не нужны были дальнейшие объяснения, в ее голове вмиг вспыхнул образ ее маленькой дочери, который стоял около большого дерева и печально заглядывал в окна дома в поисках матери.       — Днём я навестил это место и понял, что под ним покоится дитя. Мой… внутренний голос говорил мне об этом… — продолжал Омис. — А до этого, несколькими днями ранее, я нашёл в общем зале куклу. Я спросил у нескольких слуг не знают ли они, чья эта игрушка, но никто не знал. Тогда я решил принести эту куклу к месту упокоения Вашей девочки.       — Спасибо, спасибо Вам! — слёзно запричитала Силви, на эмоциях схватив парня за руки.       Мирамид удивленно вскинул брови от услышанного диалога. Мистерии, что так или иначе окружали его нового «друга», никак нельзя было объяснить логикой и фактами, что сбивало его с толку. И все же мужчина нахмурился: «Наверняка он услышал, как сплетничают все вокруг», — заключил он. Как только в голове судьи крепко улеглась мысль, что парень ловко собирает слухи и на их основании дает жизнь своему дару, он даже закатил глаза. Однако как Омис узнал о смерти отца, не успев услышать ровно ничего, для Мирамида все еще было необъяснимым и от того раздражающим, волнующим и немного пугающим явлением. И все же пришло время посвятить мальчишку в суть всего, а потому Мирамид уверенно постучал в дверь.