— Да ладно, он тебе написал? И… и что ты ему ответила?
Мы с Настей толкались в толпе, пытаясь найти место в раздевалке под верхнюю одежду. Год назад раздевалки десятых и одиннадцатых классов объединили и перенесли в маленькую комнатку пять на пять. С учетом того, что старших классов было восемь, по два на каждое направление, то идея эта была не из лучших. В данный момент я сполна поняла смысл фразы «как сельди в бочке».
— Еще ничего, мама начала читать мне нотацию, что я слишком много общаюсь с тобой.
— Не удивлена, привет ей передавай.
— Ага, передам, вот прям домой приду и скажу, что Анастасия передает тебе пламенный привет, и тоже очень тебя любит и уважает.
— А мне нравится, а вообще, у нас сегодня третьим уроком физра, закройся в раздевалке и напиши письмо, а по дороге домой скинь его в почтовый ящик.
Так я и сделала. После звонка на урок я подождала пока все выйдут из раздевалки, и учитель захлопнет дверь в зал. В маленькой комнатке с парой лавочек и огромным количеством крючочков вдоль стен, нечем было дышать. Портфели и одежда были раскиданы повсеместно. Я словно шла по лабиринту, стараясь не наступить на пожитки моих одноклассниц. Сместив несколько сумок на пол, я организовала себе посадочную полосу. Но, когда я уже разложила бумагу и пинал на скамейке, в раздевалку начали стучать. Вообще, запирать ее изнутри было запрещено, и я предприняла попытку не издавать звуков, и якобы ее закрыл учитель, но что-то пошло не так.
— Соловьева, я знаю, что ты там.
Это был голос заместителя директора. Противная женщина с очень тугим и высоким пучком, мне иногда казалось, что его не пробьёт даже 5,56 миллиметровый калибр. Все время, что я училась в этой школе, она ходила в одном и том же костюме мышиного цвета, другую одежду на ней я видела только во время субботника. Она преподавала по совместительству географию и считала, что нет на свете предмета важнее. Какая там математика или английский, нет, самое важное это знать годовую амплитуду осадков в том или ином регионе России.
Я зажмурила глаза, выругалась в скамейку и открыла дверь.
— Никто не должен во время урока находиться в раздевалке, даже если у него освобождение Соловьева. Марш в зал.
За завучем я увидела свою одноклассницу, Фролову, она ставила мне палки в колеса еще с 5 класса, когда ее подруга, после ссоры с ней, села ко мне за парту, и мы начали дружить. С тех пор, она считает, что я унизила ее и еще какой-то там подобный бред. Правда она сейчас была в другом классе и мое общение с ней было сведено на минимум, но даже так, она умудрилась сейчас нарушить мне планы.
Я поплелась в зал, следом шла Юля.
— Правильно, нечего пользоваться целой раздевалкой, пока другие в зале сидят.
— Если твоя мама завуч это еще не значит, что ты тут главная.
Ах да, и основная проблема: она была любимым цветочком всего педагогического состава в силу того, что именно ее мамочка раздавала всем оплеухи, и это касалось и учеников, и учителей. Другими словами, у нее была полная дипломатическая неприкосновенность.
— То и значит. Ты в ноги должна мне кланяться за то, что я все твои грехи из средних классов ей не рассказываю, хотя страсть как хочется.
— Делай что хочешь, мне осталось в этой школе полтора месяца и больше я не услышу твой лай за моей спиной.
— Что ты сказала…
Она не успела договорить, я ускорилась и вбежала в зал.
После школы тоже не было времени писать письмо, и я решила отложить это дело до выходных, встану в субботу пораньше и пока все спят, напишу все что вздумается. Но планы и тут были нарушены.
На следующий день, ближе к вечеру, я почувствовала адскую боль в животе, я упала на пол и начала задыхаться, я успела доползти до телефона и вызвать себе скорую, после чего, я окончательно растеклась по полу и скрючилась от боли. Я предупредила врачей, что дверь открыта, я была не уверена, что доживу до их приезда, и думала, что они найдут меня уже мертвой. В течение последующих пятнадцати минут я лежала и изучала потолок, под которым прожила десять лет и все думала, а что меня тут держит, не в доме, а в жизни. Куда я иду? Никуда, меня просто ведут. Всю жизнь кто-то говорит, что делать, куда ступать и как мыслить. А зачем? Они все прожили свою жизнь, и этим они как-то пытаются зацепиться за мою? Одно дело давать советы, но совсем другое, принимать за меня решения, даже не давая права голоса в том, что касается моей жизни. Ведь сейчас в моей голове нет ни одной собственной мысли, которая бы показывала, как я отношусь к миру, к жизни, к происходящему вокруг. Я даже не смогу сказать, какое мое любимое произведение, все навязано. Нет любимого стиля в одежде, нет любимой музыкальной группы, даже школьные предметы для меня все одинаковые по значимости, потому что так воспитали, так приучили.
Черт, как больно то, когда там эта скорая приедет.
А вот интересно, такая жизнь, она вообще имеет ценность? Ведь получается я не личность, даже не индивидуальность. Просто копия. Мамина… копия. И выходит, что, если я умру, никто не заметит, поскольку останется оригинал…
Так больно дышать.
Мысли носились у меня в голове с невероятной скоростью. Собака уже как пять минут вольготно устроилась у моей спины и мирно сопела, а я постепенно теряла смысл в этой жизни. Но, к счастью, все обошлось, и скорая успела приехать до того, как я бы решила, что жизнь — это тлен. Хотя это не было бы каким-то там открытием, думаю, все рано или поздно приходят к этому выводу.
— Тут болит? — Фельдшер прощупывал мне живот после того, как поднял меня с пола и уложил на диван.
— Да, очень.
Стоны сами вырывались у меня откуда-то изнутри.
— Забираем ее. — Подытожил врач, который все это время заполнял карту пациента.
— Стойте, как забираем. Подождите, не надо забирать… — Я начала панически глотать воздух.
— Девочка, подозрение на острый аппендицит, уже вечером, может быть, будешь со швом на пузе.
— Не не не, просто вколите мне укольчик и все.
Врач снял очки, потер переносицу, устало вздохнул и сказал:
— В любом случае ты несовершеннолетняя, отказ от госпитализации написать не можешь, так что пока ответственность за твою жизнь несу я, и решаю тут тоже я, если тебе так угодно, вечером пусть твои родители пишут заявление, что берут полную ответственность за тебя и твое здоровье и забирают, а пока, скажи-ка мне, где твой телефон и документы.
— Зачем? — Мой голос дрожал, мама убьет меня за это… если это действительно аппендицит, то я буду даже рада, хотя бы будет подтверждение того, что я не вру, но, если это просто легкий спазм, мне житья не будет последующие пару месяцев.
— Ох, ну документы, чтобы тебя оформить в больнице, а телефон, чтобы ты потом смогла связаться с родными и сказать, что тебе нужно привести.
Я не хотела больше мучить врачей вопросами, да и самой уже было просто больно и страшно, не до вопросов, одним словом.
Меня ремнями привязали к каталке и на грузовом лифте спустили в машину скорой помощи. Мы тронулись. Я видела в маленькие окошки, как мы проезжали мимо центральных зданий моего города. Машина включила сирену и поехала быстрее. Мы ехали больше часа.
— Разве мы не в зеленоградскую городскую больницу.
— Нет, мы в тушинскую.
— Но почему?
— В Зеленоградской нет мест в детском отделении.
Резкое торможение возле шлагбаума. Мы въехали на территорию больницы.
Я уже минут 20 просто лежала на кожаной кушетке в приемном отделении и ждала, когда придет врач для первичного осмотра. Боль стихла и сейчас минуты уже не казались мне целой вечностью. За белой дверью с рифлёными окошечками слышались голоса медперсонала, звонки телефонов и объявления по громкоговорителю. Кого-то из врачей срочно просили подняться на второй этаж в палату номер четырнадцать.
Мой телефон еще молчал, это значило, что родители задерживаются на работе.
Больше всего в этой ситуации мне было жалко собаку, ведь я так и не успела с ней погулять.
Резко распахнулись двери, от испуга я дернулась и боль вернулась.
— Расслабься девочка, аппендицита тут нет, а вот острое вирусное может быть. Ее в соседний корпус перевести нужно. Лена, оформишь?
Врач пять минут тщательно прощупывал мне живот, давя на определенные точки, прежде чем сделал данное заключение. А медсестра, которая зашла в двери следом, сначала взяла у меня кровь, а потом начала записывать какие-то показатели, которые сообщал ей ее коллега. Я не поняла ни слова из его первичного диагноза, но до меня дошло только то, что мне здесь не место.
Меня перевезли в соседний корпус через больничный сад с неизвестными деревьями, но они были очень красивыми, их молодые почки отливали ярко-бордовым оттенком. На первом этаже у меня забрали верхнюю одежду и приклеили на нее бирку с моей фамилией. Свободная палата была на пятом этаже, туда мы и поднимались, слава Богу на лифте.
— Скажите пожалуйста, а если мне нужно отправить письмо, вы можете с этим помочь?
Было очень забавно, что в момент, когда меня кладут в больницу, возможно, с острой инфекцией, меня не волнует мое здоровье, хлебом не кормите, дайте письмо отправить.
— Нет, тут только либо после выписки, либо передавая через родственников.
Меня ввели в палату с двумя кроватями, одна была застелена для меня, другая еще пустовала.
— Располагайся, чуть позже подойдет врач.
Я положила свои вещи в тумбу и легла на кровать в чем была, мне было больно, в животе находилось будто тысячу ножей. Было еще и обидно, что я не смогу написать письмо. С мамой я не рискну его отправить. Она его прочитает, еще за меня и ответит.
Только под вечер ко мне пришел врач, выписал лечение, дал баночки для анализов и взял телефон родителей, чтобы предупредить. Это было инфекционное отделение и сюда не пускали посетителей. Для меня это было на руку, я не хотела, чтобы вся больница знала о том, что я из себя представляю, поскольку мама очень любила истерить на людях, наверное, чтобы мне было еще более совестно. Так же врач сообщил мне, что я тут на дней десять минимум. Это было слишком много, я очень много пропущу по школьной программе и потом с трудом это наверстаю.
Этим же вечером мама по телефону ругала меня за то, что я вызвала скорую, что могла бы просто выпить ношпу, и что вообще я все себе навыдумывала, что это все моя психосоматика. Я уже много раз это все слышала поэтому сейчас не испытывала каких-либо угрызений совести. В завершение разговора я просто пожелала ей спокойной ночи и положила трубку. В конце концов у меня маленькие каникулы. Это конечно не полный пансион, но тоже неплохо.
На следующий день, мне сообщили что у меня острый гастрит, со всей этой подготовкой к экзаменам я совсем забывала есть. Мне прописали курс уколов и строжайшую, почасовую диету.
Целую неделю я питалась одной гречкой и печеными яблоками. Сильно похудела и устала от однообразного течения дней. Но зато выспалась вдоволь, еще в первые три дня. Поэтому в последующие дни я могла просыпаться посреди ночи, поскольку просто уже не хотела спать.
Как-то вечером, одного из последних дней моего пребывания в больнице я лежала на кровати и считала количество зажжённых окон в соседнем здании. Это был офисный центр и на пару часов это занятие меня затянуло, как только любое окошко гасло или загоралось, я начинала сначала и делала это на скорость. Делать было уже совсем нечего, мама в посылках передавала только книжки и учебники, что-то я читала, но я так редко была без наблюдения, что позволила себе просто побыть в телефоне. Мама это конечно увидела через личный кабинет, когда полоска с гигабайтами начала уменьшаться, и на третий день отключила интернет и оставила средства только на звонки. Как вдруг ко мне в палату зашла медсестра, я была удивлена, ведь они приходят только по определенному расписанию приема лекарств или когда что-то срочное.
— Вам передали письмо. — Сказала медсестра, протягивая мне бумажку. Я моментально вскочила с кровати и выхватила конверт из ее рук.
Мария, я получил гневное письмо от твоей матери, которая нашла нашу переписку в тумбочке твоего стола. Я ожидал письма от тебя раньше, но полагаю, что как раз эта ситуация с больницей затруднила его отправку. Она яростно просила меня больше не писать тебе и угрожала полицией. Если тебе это приносит неудобства со стороны семьи, то напиши мне, и я больше не буду тебе этим мешать. Не думаю, что наше общение стоит того, чтобы рушить доверие в семье.
P.S. Я попросил медсестру передать мне твое письмо, если ты захочешь ответить на него немедленно, я жду внизу, на парковке за больницей, у меня не так много времени, я здесь проездом.
С уважением,
О.П.
Я тут же попросила медсестру принести ручку и листок.
Я все еще не знаю вашего имени, но я очень благодарна вам, что вы написали мне повторно. Я действительно попала в больницу и не успела написать ответного письма. Я прошу вас, не прекращайте писать мне, общение с вами для меня очень много значит. Моя семья давным-давно разучилась меня слышать и слушать, мама растит из меня свою копию, и ненавидит с тех пор, как отец бросил ее после моего рождения, поскольку хотел мальчика. А отчим домогался меня еще в 12 лет и разговоры с ним не идут с того года, потому что я просто его боюсь. Поэтому любое общение с непредвзятым человеком, на которого не имеет влияния моя мама, как на большинство моих родственников, это как отдушина, как что-то светлое и доброе. Я не могу передать свои ощущения, которые появляются у меня, когда я распечатываю ваши письма. Если в вас есть хоть капля сострадания, не лишайте меня этого! Если для вас это будет что-то значить, то знайте, ваши письма спасают жизнь маленькой девочке. После увиденного, я уверенна, мама не подпустит меня к почтовому ящику, поэтому я даю вам адрес моей подруги, думаю теперь безопасней будет вести переписку через нее. Ей можно доверять. По поводу полиции не беспокойтесь, моя мама любит пошуметь, я смогу ее убедить в том, что я больше не веду переписки с вами.
С надеждой на скорый ответ,
Мария.
Я передала медсестре письмо и тут же подбежала к окну. И действительно на парковке за больницей я увидела тот грузовик, черный корпус, рифлёная решётка радиатора, которая до сих пор была у меня перед глазами, с того вечера. Через пару минут спустилась медсестра, и через окно подала конверт. Грузовик мелькнул мне фарами и уехал, а я всю следующую ночь пролежала в мечтаниях, я пыталась вспомнить каждую черту лица этого человека. Каждую его манеру поведения. Меня ужасно разозлило то, что моя мама написала ему письмо, я горела от стыда за это, но это первый человек в моей жизни, которому я рассказала свою душевную боль. Первый раз, за много лет, я плакала в подушку от счастья и облегчения, да, конечно, я корила себя за то, что вынесла сор из дому, но я так долго хотела кому-то выговориться, кто не имеет отношения к моей семье. Я рассказывала кое-что Насте, но в школе нельзя говорить о личных вещах, кто-нибудь да услышит, а за ее пределами мы встречались редко.
Через пару дней меня выписали, и я вернулась домой. Как я и предполагала, у меня отобрали ключи от почтовых ящиков.
— Как ты вообще могла додуматься вести переписку с чужим человеком, ты дала ему наш адрес. — Мама нервно ходила по моей комнате из одного угла в другой и останавливалась на против меня каждый раз, как мысль в ее голове полностью сформируется и она будет готова обрушить ее на меня.
— Нет, он сам его как-то узнал… он прислал мне первое письмо в школу, а потом…
— Что?! Он знает где ты учишься и где живешь? Все, я звоню в полицию, пусть выясняют что это за маньяк.
— Мам, мам пожалуйста не надо, он не маньяк, он хороший!
— Да от куда ты знаешь! Ты знаешь, как действуют маньяки, педофилы и насильник? А вот именно так и действуют. Находят глупых девочек, как ты, которые верят каждому слову, притворяются их друзьями, а потом при встречи используют как хотят, он дальнобойщик, ты вообще понимаешь, о чем они думают? Да они пол жизни в дороге и поверь, маленькая девочка, для них величайший соблазн, и он это доказал, «общение с такой малышкой как ты» да это прямой намек на педофилию. Если еще раз увижу, что пишешь кому-то письма… ты меня знаешь, я поменяю тебе и школу, и организую переезд в другой город, моя работа не привязывает меня к одному месту. Много свободного времени появилось как я погляжу. Ничего, мы это поправим.
