Атомное сердце

Конец пришёл внезапно, с первой вспышкой гигантского взрыва, полыхнувшего на горизонте. Он разразился слишком далеко от Аиды, но ударная волна огромной силы заставила всё кругом вздрогнуть. На пешеходной зоне рухнули один за другим фонарные столбы. От подземного гуда дрогнули стены домов. Люди выбежали на улицы и застыли в немом ожидании. Всё стихло. Целый мир стал почти безмолвным. Они чувствовали, что-то грядёт, и знали – этого не избежать. Они смотрели на горизонт и почему-то очень ясно думали: от этой тишины не стоит ждать ничего хорошего. Машины никуда не ехали. Они стояли в километровых пробках, в длинных вереницах, одна за другой. Некоторые горели на обочинах. Никто не тушил их и не звонил в девять-один-один. Вдали перевернулся большой грузовик и подмял под себя две легковушки. Застрявшим пассажирам никто не спешил на помощь. И там, в персиковом небе, раздвинув облака, выросла вспышка взрыва, появившаяся из ниоткуда - и ставшая за медленные доли секунд огромным шаром огня и света. Взрыв сдвинул весь мир, озарил лица. Он был микросолнцем. Он по кусочкам выжигал небо. Аида была там, среди остальных. Она медленно подняла глаза. Там выгорали в чёрный пепел тлеющие облака, и огромной величины стена серого газа шла на город, чтобы поглотить, смять, стереть навеки. Оставьте сообщение после сигнала. Она выронила телефон и забыла, кому и зачем звонила. Всё, что было в прошлом, стало неважным. Стена серого газа неумолимо двигалась на людей, накрывая город словно саваном — миля за милей. С возвышенности, с Лонг-Айленда, видно было очень хорошо, как люди дрогнули перед этой стеной и наконец ожили, будто им хлопнули в ладоши и велели: бегите. И они бросились врассыпную между машин, падали в давке, озирались и знали, что всё это абсолютно бесполезно. А затем словно великан поднёс зажжённую спичку газ вспыхнул и загорелся, превращаясь в стену ревущего пламени. Когда все бежали, она не могла даже пошевелиться. Она застыла, как окаменевшая жена библейского Лота. Нельзя было оборачиваться, нельзя было смотреть, как ангелы топят в лаве грешные Содом и Гоморру. Она тоже стала соляным столпом, подняв руки к груди. Они бежали, все бежали мимо неё, толкали плечами её плечи и чудом не сбили с ног. Плотская человеческая лавина хлынула в последнем желании спастись. Это было бесполезно. Все они знали это; никого это не останавливало. Тогда задрожали в окнах домов стёкла; глубокий низкий гул донёсся словно из-под земли. От взрывов газа, от ревущего огня воздух раскалился в доли секунды, обжигая ноздри. Люди-факелы всё ещё бежали по инерции. Вдохнуть было нечего, из груди вытравили весь кислород, а кожу раскалило как в доменной печи. Всё тело охватило не просто жаром или огнём: адский пламень Аида познала в тот миг, когда оранжево-красная волна пронеслась и по ней, заставляя бесшумно кричать в выжигающем пожаре. Всё это случилось за несколько секунд. Когда огонь добрался до костей, а боль стала нестерпимой, разум выключился. Осталось только желание кричать, срывая связки. Аида не знала и уже не узнала бы, как и погибшие шесть миллиардов населения планеты из семи, что её кости превратились в пепел за несколько мучительных секунд при таких экстремальных температурах, а небо, озарённое багровым, никогда больше не станет прежним в этом скудном мире оставшихся в живых. Но когда она останками сознания, мучимая в догорающем теле, тлела от адской боли, Создатель смилостивился над ней, стоящей в окружении таких же тающих, как свечи, изогнутых в немом вопле людей. Асфальт дрогнул, послышался громкий КРРРРЭК. По серой корке вспучилась чёрная трещина, надломилась, как глазурь на шапке пирожного. Асфальт не выдержал серии подземных взрывов метрополитена и обрушился. Тонны земли и бетона смешались в кашу. Огонь лизнул его, разорвал в ничто, и с неба в огромную пасть под асфальтом, кружась, полетел чёрный пепел. И, сгорая, Аида провалилась вместе с кусками бетона, стекла и стали прямо под землю, и всё смешалось в обломках камней, раскуроченной земли, взорванных рельс и останков голубого нью-йоркского поезда. Он и смёл её тело, тлея глазами-фарами, как огромная змея в прыжке. Снёс её и нескольких других счастливчиков насмерть, сплющил и превратил кости и мясо в пятно на стали, после чего врезался в толстый пласт земли. Последовал гремящий взрыв. В одно мгновение боль перестала выжигать из тела душу, а человек стал ничем. И воздух, вскипая, поглотил Землю. Так кончилась последняя в мире война.

***

… Свет фар был последним, что она помнила. Что видела. Жёлтый, далёкий, пробивающийся из-под земли. Он становился близким и всепоглощающим. Отчаянный рёв гудка — и тишина. Всё верно. Ни боли, ни стыда, ни отчаяния, ни раскаяния — ничего не осталось, только бесконечное молчание. Густая тишина, вакуум мглы, в котором она плавала и тонула, как в море, чувствуя, как становится холодно. Холодно. Благословенно. Времени не стало, она погрузилась в мысли. Стала вещь-в-себе. Тихое бормотание собственного голоса в собственной же голове заменило целый мир, разбитый на куски. В ней погибло всё, кроме сострадания. Хорошо… А где же родители? Как именно их не стало? Присоединились ли ко мне, снесённые пожаром, или пали от взрыва? Их покрыло радиоактивным пеплом или испепелило вспышкой взрыва ещё когда бомба грибом выросла над землёй? Теперь я этого не узнаю… И сознание сомкнулось, как створы раковины. Стало закрытыми и отчаянно безразличным. Раз за разом прогоняя в памяти лица всех, кто был когда-то дорог ей, она высекала боль из бестелесного ничто, чем стала. И, потеряв счёт времени и собственным терзаниям, проглатывала горе большими порциями, пока горечь не стала обыденностью, а вместо печали не пришло смирение. Как всё в этом мире становится привычным, даже постоянно причиняемая боль, так и мысли однажды оставили, а чувства выключили — как свет по команде во время отбоя в детском лагере. И так ей стало гораздо легче, потому что иначе — что иначе? Выть, безъязыкой, сочувствуя самой себе, что не может раствориться в белое ничто и стать беспамятной пустотой. Но что это? По краям безраздельного и беспредельного мрака сгустилась мгла. Она быстро покрыла этот вакуум, слилась и прилипла к нему. Стало тревожно и страшно. Казалось, Аида падала в колодец, неслась в самую бездну, снова обрастая плотью и кожей, потому что как по щелчку — вдруг — ей стало невыносимо холодно. Скорость стала ощутимой, чувство, что парит, ушло. Она падала, притом так быстро, что побоялась разбиться. А после был удар. Руки заломило, колени вспыхнули. Она кубарем упала куда-то, в новый, более резкий холод, и закричала — не узнав своего голоса. Остальные звуки пришли следом: уши нечутко, но улавливали что-то странное и слуху непривычное. Влажное хлюпанье, будто сапоги чвакают по воде. Поскрипывание ночных сверчков. Далеко — топот. Топот по земле, и гиканье, и свист. Аиде стало не по себе. Она слепо повернулась на шум воды. Что-то булькнуло под руками, внизу. Едва разлепив веки, она поняла, что не лежит и не сидит. Платье между ног платье? тяжёлое и мокрое, а сама она на четвереньках стоит в осоке, в чёрной воде. Как так вышло? Под пальцами скользит грязь. Они зарываются в ил. Камыш касается спины и боков, прячет и тихо поёт, перебираемый пальцами прохладного ветра. Все вопросы потом, сейчас нарастает тревога, едва Аида услышала тяжёлый храп почти над собой. Инстинктивно, она пригнулась к земле, и ей кажется, что-то проскочило сбоку — массивное, несравнимо, чем она, большое. Глаза видели скверно, но в сумерках всё равно почти не различить грязную воду, по которой она поползла на коленках как по окопу. И, когда второе нечто мелькнуло справа, Аида от неожиданности вскочила на ноги и бросилась вперёд, движимая лишь одним чувством. Страхом. Ноги бегут, и бегут резво: это хорошо! Она думала, кости сгорели, но нет, целёхонькие. Иначе даже шагу не сделала бы. За спиной что-то по-совиному ухнуло и расхохоталось. Эхо исказило звуки и разнесло их по огромному, кажется, пространству. Аида бежала, ей чудился смех. Ботинки хлюпали по воде, и вода хлюпала в них тоже — Аида чувствовала всю их тяжесть, и кажется, они ей оказались даже велики. В топком иле трудно передвигать ноги. Ей чудилось, что преследуют. По воде кто-то пробежал. Аида схватила губами воздух — из груди вырвался сдавленный хрип. Речная пойма — если это она — стала глубже и шире, замедляя слабым течением. И Аида всхлипнула, прежде чем поскользнулась и упала. Сучий ил вылетел из-под ноги. Предатель! Аида окунулась с головой прямо в глубокий водоём, хлебнув неожиданно горькой воды. От неё сразу затошнило прямо там… и она захлебнулась стоном, когда по камышам снова мелькнула тень. Тяжёлое тело раздвинуло кусты, рука махнула над её головой и поймала за грязные спутанные волосы. Она не успела опомниться, как её подняли в воздух прямо за патлы, в которые превратилась шевелюра. Нет, нет, нет!!! От боли, пронзившей череп, она завизжала и замолотила ногами, отчаянно загребая воздух под собой и стараясь найти ими точку опоры. Не получалось. Бесполезно… Дрыгаясь, как червяк на леске, она извивалась и слышала кругом только низкий утробный хохот — и конское повизгивание. Мечущимся взглядом лихорадочно обвела перед собой незнакомый мир. В темноте чужие глаза горели тусклыми белыми точками. И было их так много, что Аида растерялась. — Отлично! Поймали! — с энтузиазмом крикнул кто-то, и её небрежно кинули на землю в сухую пыль. Она клубилась под копытами темномастных лошадей, окутывая их мощные силуэты. Аида подняла глаза на всадников, но не увидела ничего, кроме шляп и плащей. В полумраке казалось, что под полями в тени их глаза слабо светятся. — Верёвку несите! Бежать некуда, они её окружили. Лошади гарцевали друг за другом, образуя тесное кольцо, из которого точно не вырваться. Попробуй — и будешь мигом растоптанной. Но нужно рискнуть! Решимость пришла вместе с безрассудством. Кое-как она вскочила на ноги, не понимая, откуда взялось столько прыти, и рванула к кажущемуся широким прогалу между лошадиным крупом и мордой. Осталось надеяться, что не лягнут и не укусят… Но всадник тронул пятками скакуна, и тот взвизгнул и закрыл путь широкой грудью, покрытой сбруей. Столкнувшись с лошадью, Аида попятилась и подняла глаза… От страха заорала, отшатнулась и заметалась взглядом вправо и влево, потому что перед ней белели кости — бесплотные, шершавые, с горящими чёрным глазницами. Конь взвился на дыбы, и она едва успела отшатнуться, падая на землю и задыхаясь от ужаса. Кругом вились эти жуткие кони с черепами вместо голов. Гривастые шеи были изогнуты дугами, костяные ноздри не раздувались, но в воздух вырвались густые клубы пара. Здесь, на реке, было холодно. Большие тяжёлые копыта месили землю, и Аида насилу перевела взгляд с них в сёдла. Какие же всадники у этих жутких скакунов? Мужские тела прятались под плащами и куртками, а под шляпами и капюшонами Аиде в лицо скалились черепа. Её визг разнёсся эхом, на что грянул громкий смех — и кто-то в красной бандане и безрукавке поставил лошадь на дыбы и весело пальнул в воздух из пистолета. Тогда-то девушка и вскочила на ноги. Курящийся дымок вырвался из дула, овеял лихача. А следом ответным послышался далёкий выстрел — ещё один, отчего похитители всего их было пятеро встрепенулись. — Пора! — скомандовал один из них, тот, что с длинными волнистыми волосами, тёмной копной лёгшими на плечи, и цокнул языком, тронув коня. Мужчины-черепа разом потянулись за ним. Аида проводила их взглядом и задержалась на том, что был в безрукавке и ковбойской шляпе. На конской груди она что-то заметила. Оно плясало и прыгало вместе с лошадью, и Аида присмотрелась — а затем каштановый зверь помчался прямо на неё, всхрапывая и взметая густой длинной гривой. — Господи Боже мой! — попятилась Аида, ведь на мощной груди лошади висели связкой, как тыквы на верёвке, отрубленные человеческие головы. И тогда она побежала. Каким-то чудом перепрыгнула через кочку и проскочила между коней. Всадники заулюлюкали вслед ей. Она не слышала ничего, только выстрелы заставляли вздрагивать и вжимать голову в плечи. Ноги несли быстрее крыльев. Аида задыхалась и мчалась по степи, спотыкаясь о кочки и сусличьи норки. В темноте бежать было тяжело, она только слышала эхо от копыт за спиной — но в какой-то момент ей даже показалось, наивной, что получилось оторваться от преследователей… когда позади зашелестел ветер. Аида обернулась и едва не поседела, когда увидела коня, мчащегося след в след. Он стремительно настигал её и в седле нёс своего жуткого всадника. Бесполезно! Ничего не выйдет! Она не оборачивалась, потому и не увидела, как над тёмной макушкой простёрлась рука, перевязанная чёрным лоскутом по ладони и между большим и указательным пальцами, и схватила Аиду за шкирку. Ткань треснула. Всадник закину её к себе в седло за долю секунды. Другие ездоки проскочили мимо, только пыль поднялась столбом из-под копыт. Но Аида взглянула, кое-как извернувшись, на их сёдла, и задрожала: там связанными лежали, в отчаянии встречаясь с ней глазами, ещё две девушки. — Хоп! Хоп! Хоп! — закричал кто-то, и несколько коней перешли на размашистую рысь. Под Аидой зверь тоже задвигался мощнее, дёрнул гривастой головой, но всадник дал ему шпоры в бок и подсобрал поводья. Кони скакали без остановки, и Аида тряслась в седле, прижатая к нему крепкой мускулистой рукой одного из своих пленителей. Его кожа в темноте была мраморно-трупного цвета — словно выварили мясо, пальцы на одной руке были покрыты кожаной перчаткой. Второй рукой он уверенно держал девушку поверх живота, вжимая лопатками себе в грудь. Аида сидела ни живая ни мёртвая, боясь даже вздохнуть. Она до сих пор жива. До сих пор… Это, конечно, в любой момент могут поправить лихие похитители. Рука перехватила крепче и усадила прямее. А затем в сгустившемся полумраке впереди, словно из ниоткуда, выступил густой красный туман, исходящий паром от земли. Всадники — вся цепочка — резко рванули поводья, чтобы их кони ушли краем вдоль туманной пелены. — Поворачивай! Аида с похитителем тоже готовы были повернуть: скакали последними, гнали во весь опор за остальными. Он уверенно дёрнул поводья, чтобы последовать приказу, но у его лошади были, видимо, свои планы. Зверь под ними всхрапнул и скакнул, отчего Аида непроизвольно впилась ногтями в бандиту в колено, чтобы не упасть. — Ах ты ж девка!.. — шикнул он от боли. Конь влетел в красный туман, и тотчас не стало видно ничего дальше его чёлки. Копыта замесили сухую землю, бандит свистнул, подзывая своих, но те отвечали молчанием. — Шальная дура! — вызверился он на лошадь и стегнул её кнутом, сложенным вдвое, по крупу. Лошадь — а судя по ремарке похитителя, кобыла — вместо того, чтобы встать, вскинула морду-череп и ломанулась всё глубже в туман. Крики сотоварищей стали слышаться реже и дальше, пока не стихли совсем, а туман поглотил их обоих, не считая кобылы-убийцы. Секунда, вторая — и седоки скрылись в красной пелене. Так Аида попала в Атомный Мир.