≫△▽△≪
— Давай уже. Говори, что хотела. — с показательно безразличным видом тянет Ривай, расставляя на столе чашки и упорно избегая цепкого взгляда огромных голубых глазищ. Он не общался с Рейсс месяца четыре, не меньше. На самом деле, сто тридцать восемь дней, но ни одна живая душа никогда не узнает, что он считал. Сто тридцать восемь вечеров на то, чтобы смириться, понять, простить и ждать неизбежного. — Считаешь, что не заслужил того удара? Ты вел себя ужасно грубо! — Хистория, как и всегда, в карман за словом не лезет и прямо говорит все, что думает, сразу переходя к делу. Если для нее вопрос не закрыт, она будет возвращаться к нему снова и снова. И снова. — Потому что ты маленькое, лживое чудовище! — тут же вскидывается Ривай, потому что вообще-то тоже умеет быть упрямым ослом, даже если все это давно напоминает ему ебаный сюр. Примерно девяносто восемь вечерних попоек назад он совершенно точно пришел к выводу, что был неправ. — Да что изменилось от того, чей я ребенок и как меня, черт тебя дери, зовут?! — Изменилось то, — шипит Ривай, облокотившись руками о стол и нависнув над ней, — что я обучал тебя не для того, чтобы ты выслужилась перед папочкой и его коллегами, и смылась возглавить отдел сраных поисковиков! — Я сейчас врежу тебе еще раз, — твердо осаждает его Хистория, все так же упрямо глядя прямо в глаза, сжимая кулаки и тяжело дыша. Ривай закрывает глаза и медленно выдыхает, опуская руки и выпрямляясь. Он же, блять, взрослый мужик. Все он сможет. Во всей этой херне давно пора поставить точку. — Я сожалею о тех словах, — тихо и ровно говорит он. — Это было грубо. Я заслужил тот удар. Но я был просто охренеть в каком бешенстве. Ненавижу, блять, полицию. — Ты сам полицейский, Ривай, — спустя минуту многозначительной тишины, пропитанной скепсисом, с глубоким вздохом отвечает Хистория, заставляя его наконец открыть глаза и тихо сесть обратно за стол. — Ищейки — не полиция. Мы — гребаные киллеры с лицензией. — Я искала тебя не просто так, но об этом мы поговорим позже. Ты ведь обижен вовсе не из-за этого, да? — вопрос заставляет замереть на месте и скосить на Хисторию настороженный взгляд. Ривай чувствует, как усталость последних дней дает о себе знать, и держаться невозмутимо уже просто не получается. Похмелье все еще долбит в голову, тело ломит, и ему жизненно необходим душ, и от раздирающей душу обиды терпение лопается ко всем чертям. — Я тебя считай воспитал, — шепчет он, вскидывая на Хисторию уставший, больной взгляд. — Я обучил тебя всему, что знаю и умею, малая. Ты же пришла к нам совсем зеленой, я думал, что на первом задании и откинешься. Шарахалась ото всех, ревела ночами в тренажёрке. Я же к тебе прикипел, блять, как к родной дочери, а оказалось, даже имени настоящего не знал. Считаешь, у меня не было права обижаться? Ответа нет около минуты, но вместо него из больших, ясных глаз начинает течь, как из ведра. Ривая всегда изумляла эта способность Ленц разреветься за секунду крокодильими слезами. Из ее груди вырывается всхлип, пока она пытается утереть лицо тыльной стороной ладони и бросается к нему на шею второй раз за последний час, утыкаясь носом куда-то в грудь и сжимая в кулачках ткань водолазки. — Прости, — с трудом пробивается сквозь всхлипы и рыдания, и Ривай просто утыкается подбородком в светлую макушку, крепко прижимая Хисторию к себе за плечи и чувствуя долгожданное тепло, которого был лишен так долго. Сто тридцать восемь ебаных дней. — Я не могла сказать, прости. Все это возвращает в не такое уж и далекое прошлое, когда он точно так же утешал ее чуть ли не каждый вечер, и напряжение спадает само собой. Сил на глупое упрямство не остается совсем, и чувство привязанности берет верх. Ривай спокойно поглаживает ее по волосам, привычно дожидаясь, пока она успокоится, после чего осторожно приподнимает ее голову за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, и вытирает слезы большими пальцами, легонько щелкнув напоследок по лбу. Плевать, на самом деле, как там ее зовут, для него она всегда будет просто малой. Да и обижаться, на самом-то деле, эгоистично и глупо — у него самого от нее масса секретов, так что где-то в глубине души он изначально понимал её — для всех тайн свое время. И ведь однажды, с ее нынешним положением, она откопает и его. Если только уже не… — Зачем ты искала меня? — спрашивает он, пытаясь сглотнуть застрявший в горле ком и изо всех сил стараясь не выдать своего напряжения. Хистория хмурится, потирая лоб, но растягивает губы в довольной, хоть и немного смущенной улыбке. — Это важно, но не здесь и не сейчас. Забегу как-нибудь поболтать. Так что, — спрашивает она, игриво прищурившись и запрыгивая обратно на стул, — значит, доверил Эрену управление… Как ты там его называл? «Крыльями своей свободы», кажется? Ривай раздраженно цыкает, закатывая глаза. Ну конечно, куда же без этого. Будто мало ему будет выслушивать по прилету всю эту херню от Смита и Ханджи. И от всего блядского отдела. — Да, сопля. Крылья моей личной свободы. Видишь, я исправляюсь. Иду на контакт и становлюсь добрее к коллегам, все как ты учила. — О, да? То есть, если я сейчас попрошу… — Даже не думай, — перебивает её Ривай, на что Хистория только заливисто хохочет, но, спасибо ей огромное, не задает больше никаких вопросов. Только кидает хитрые взгляды весь оставшийся путь.≫△▽△≪
Когда Ривай думал, что самым тяжелым в этом дне будет встреча с Хисторией, он глубоко ошибался. Тяжелее всего оказалось впервые за долгие годы работы завалиться на посиделки отдела, прекрасно осознавая тот факт, что будет в центре всеобщего внимания. Такой херней они занимались постоянно, называя это «очередной вторник». Откуда пошло название, конечно же, уже никто не помнит, но значение знали все — сегодня кто-то был на волосок от смерти, но умудрился выжить. Ривай кивает бармену, попутно оглядывая присутствующих и пробираясь к высокой фигуре Эрвина, виднеющейся в толпе. Его, конечно же, не сразу замечают в этом гомоне изрядно подвыпившей толпы, но как только Ханджи кричит свое привычное «Рива-ай!», чуть ли не вскочив на барную стойку, паб тут же погружается в удивленную тишину, чтобы спустя секунду взорваться громкими приветственными криками. Ривай морщится, продолжая свой путь и хмуро кивая всем, кто машет ему бокалом, а, добравшись до стойки, тут же прячется за широкой спиной смеющегося Смита, что, впрочем, уже совершенно бессмысленно. — Ты же в курсе, что все это в твою честь, да? — раздается приглушенный шепот прямо над его ухом, заставляя резко повернуть голову и наткнуться на ухмыляющийся взгляд Микасы. — Надеюсь, ты знаешь правила. Наслаждайся вечером, придурок. Спасибо, что не сдох. Ханджи что-то восторженно кричит, а Микаса напоследок толкает ему в грудь налитый до краев стакан с какой-то ужасающей розовой жидкостью, заставляя взять его в руки. — До дна! — добавляет она, не скрывая довольную улыбку, и делает пару шагов назад, вскидывая руку со своим напитком вверх. — До дна! — тут же взрывается весь паб хором голосов, и вот тут-то Ривай осознает, что попал. Он окидывает взглядом замолчавшую на несколько секунд толпу, занятую своим пойлом, и натыкается на стоящего неподалеку Эрена, явно уже немного захмелевшего. Тот смотрит в ответ несколько удивленно, вздернув брови в ожидании и, заметив, что привлек к себе внимание, кивает Риваю на бокал, подбадривающе улыбаясь. Приехали, блять. Спустя минут десять Ривай осознает, что игнорировать этот кошмар было самым верным решением в его жизни. А вот согласиться на уговоры Микасы — самой глупой херней на свете. Правила были простыми — отдел поил виновников за свой счет и на свой выбор. Заказывать выпивку самому было категорически запрещено. Выпивать то, что тебе пихают, необходимо до дна. Ну а идти против подпитой толпы профессиональных киллеров решится только идиот, так что Ривай скрипит зубами, бросает на сестру самые гневные взгляды из своего арсенала и пьет гребаные вырвиглазно-розовые коктейли один за одним, потому что все решили, что заставлять его даже просто держать в руках эту мерзость — в высшей степени, блять, смешно, выстраивая в голове изощренные планы мести каждому, кто с улыбкой маньяка протягивает ему подобную херню. — Ты и правда смотришься с ним невероятно мило, наш мрачный медвежонок, — хохочет Ханджи, увлеченно размахивая руками в попытке подозвать бармена. — Но я помню у них ужасающую штуку с плавающими сердечками. Такими, знаешь, мерзко-пурпурными! Ужасно жаль, что на попойке категорически запрещено вести съемку, я бы поставила это фото в рамку и хранила в сейфе как самый важный компромат на свете. Или продавала бы копии. Клянусь, это идеальный способ разбогатеть! У Ривая дергается глаз. На третьем коктейле он все-таки готов начать убивать. На шестом понимает, что убивать уже просто не в состоянии. Седьмым Конни, мать его, Спрингер приносит ему какую-то кислотную херню и хлопает по плечу, заочно чокаясь и бубня что-то вроде «мы волновались, мужик». На девятом Ривай понимает, что весь вечер просто наблюдает за Йегером, изо всех сил игнорируя происходящее. Тот, кстати, так ни разу и не подошел к ним. Не то чтобы он был должен и все такое, но с его приставучестью Риваю это казалось чем-то само собой разумеющимся. Но нет, вот он, веселится в компании друзей. Улыбается во все тридцать два и весь вечер стойко держится в центре внимания, развлекая разбушевавшихся коллег. — Не думал, что у нее и правда получится уговорить тебя, — говорит Смит, когда все наконец понемногу успокаиваются, протягивая ему долгожданный виски и добродушно улыбаясь. Ривай выдыхает, опрокидывает остатки предыдущей гадости и благодарно принимает привычную двойную порцию со льдом. — Ты вроде тоже не любитель подобных мероприятий, — отвечает он, делая осторожный глоток. Эрвин только коротко улыбается и кивает, чокаясь о бокал и осушивая свой в один глоток, после чего осторожно отставляет его в сторону и поднимается с места. — Верно, но не мог же я пропустить такое зрелище. Ривай закатывает глаза, но не может сдержать смешка. В этом весь Смит — обожаемый всеми командор, идеально выполняющий свою работу и защищающий своих ребят всеми правдами и неправдами, но при этом не упускающий ни единой возможности издеваться над ними в кругу «своих». — До сих пор не пойму, почему вы не вместе, — выдирает его из мыслей заговорщицкий шепот Ханджи, когда Эрвин отходит от стойки достаточно далеко. Ривай тут же хмурится, разглядывая горящие неподдельным интересом глаза и вскидывает одну бровь в немом вопросе «ты совсем двинутая?». Из хорошего в Зоэ то, что она всегда правильно понимает мельчайшие перемены в его мимике, угадывая вопросы и ответы без единого произнесенного слова. Плохого — то, что она и правда совсем двинутая. — Да ладно тебе, — смеется она в ответ, кидая осторожные взгляды по сторонам в поисках случайных «ушей» их личного разговора. — Ты же рядом с ним плавишься как зефирка! Ты даже на наших пати инопланетного поп-корна не бываешь таким пупсиком. — Потому что я все еще считаю, что однажды ты меня отравишь. Никак не могу расслабиться, — тянет Ривай, стараясь как можно скорее сменить тему, и это без труда удается. — Хэй, я все тщательно проверяю! И вообще, знал бы ты, сколько сил я гроблю на поиски новых, съедобных для человека, видов! Заставь Ханджи возмутиться, и она тут же забудет, с чего они вообще перескочили на эту тему. Правда. она точно не забудет и еще вернется к этому вопросу. Рано или поздно. Ривай смотрит на усиленно жестикулирующую Зоэ и улыбается, медленно осознавая, что пьян в стельку. И что Ханджи он любит до безумия. Друга лучше, чем она, просто не может существовать. Он уже почти говорит это вслух, когда внезапно знакомый голос над ухом спокойной произносит: — А что такое пати инопланетного поп-корна? Ханджи резко замолкает, с минуту бегая глазами по лицу заинтересованно наблюдающего за этой картиной Йегера, после чего удовлетворенно хмыкает, будто решив, что Эрен все-таки достоин того, чтобы услышать ее пьяные байки, кивает ему на стул Смита и кричит бармену, чтобы тащил бутылку. — Однажды мы с Риваем решили, что наш вечер кино необходимо чем-то разбавить, и узнали, что почти на каждой планете существуют свои вариации поп-корна. Универсальная хрень. Кто бы мог подумать, что практически любому из существующих видов нужно что-то хомячить, наслаждаясь зрелищем… — Уходишь от темы, — стопорит ее Ривай, подталкивая ей и Эрену уже разлитый по стаканам вискарь. — То-о-чно, — тянет Ханджи, благодарно кивая ему за порцию и опрокидывая в себя залпом. — Пати. Короче, это наши редкие дружеские посиделки. Девичник, так сказать. Собираемся посплетничать, накрасить друг другу ноготочки и поплакать о том, какие мужики — козлы, прикрываясь фильмами и ведром инопланетной херни. — Что? Вы красите капитану ногти? — тупо переспрашивает Эрен, недоверчиво приподнимая бровь и явно не улавливая, когда Ханджи отвечает нормально, а когда со скоростью света несет ироничную чушь. — Один раз действительно красила! — тут же загорается Ханджи, сверкая маньячной улыбкой. — Сте-ерва, — приличия ради тянет Ривай и переводит взгляд на Эрена, полностью утонувшего под неумолкаемым потоком рассказов Зоэ. Впрочем, тот, вроде, и впрямь заинтересованно слушает. Даже кивает и смеется. Улыбка у сопляка притягивает взгляд, с этой его дебильной ямочкой и тупой привычкой кусать нижнюю губу, а глаза… Ривай смотрит в глаза Эрена, в его черные зрачки, затопившие радужку, и думает о том, что они чертовски красивы. Его глаза — как гребаная вселенная, с галактиками-вкраплениями и черной дырой-зрачком, что топит их в себе, расширяясь все сильнее. Быть может там, в его глазах, действительно раз за разом умирают цивилизации и возрождаются вновь. А может, весь их необъятный космос — это всего лишь чей-то глаз, или типа того, черт их знает, этих невероятно огромных неведомых существ, и однажды все эти черные дыры поглотят вселенную целиком, стоит только заставить зрачки-дыры восторженно расширяться. Ривай уверен, что этот кто-то невероятно красив. Так же красив, как Эрен, ведь не может настолько удивительная вселенная существовать внутри кого-то менее прекрасного. Уверен и в том, что в его собственных глазах нет вселенной. В них только усталость и вечное желание бежать вперед. Неважно куда и зачем, просто оно давно въелось в подкорку. — Ривай? — с явным замешательством и смущенной улыбкой Эрен машет ладонью прямо перед его носом. — Я спросил, не хотите ли с нами? Мы решили перебраться к Микасе и продолжить у нее. Ривай моргает пару раз, возвращаясь в реальность, и отводя, наконец, взгляд от Эрена. Хочется то ли пнуть что-нибудь, то ли обреченно взвыть, потому что ну что это еще за дерьмо в голове. Напиваться до такой степени определенно не стоило. — Нет, не думаю, — отвечает он, переводя взгляд на слегка опешившую Ханджи, салютует ей бокалом, выпивает до дна и молча выходит из бара, напоследок махнув рукой в сторону что-то активно обсуждающих Эрвина, Микасы и Армина.≫△▽△≪
— Ну привет, малыш, — с нежной улыбкой тянет голограмма, приветствуя его на борту корабля. — Сразу спать, или… — Тащи бутылку и делай вид, что в тебе и правда есть хоть капля эмпатии. Ханджи притворно вздыхает, топает в комнату Ривая и привычно садится по-турецки, наблюдая за тем, как тот пытается стянуть мешающиеся шмотки. Что там за процессы идут в такие моменты в этой искусственной башке, Ривай даже думать боится, но вариантов у него не так уж и много. — Ты ведь сейчас на Цитадели, а не в сотне световых лет отсюда. Почему бы не пойти и не поговорить с настоящей Ханджи Зоэ? Ривай откупоривает протянутую подоспевшим роботом бутылку, падает на пол, повторяя позу голограммы, и делает несколько смачных глотков, даже почти не морщась. Вытирает едкую жидкость с потрескавшихся губ тыльной стороной ладони и долго пялится в ответ, прежде чем ответить. — Потому что даже настоящей Ханджи Зоэ не стоит всего этого слышать.