… перед сильной бурей ветер на миг стихает, и тогда кажется, что гроза прошла стороной. Пауло Коэльо, «Адюльтер»
***
1944 год
Натали всей душой ненавидела этот дом. Она ненавидела в нём всё — начиная от собственной комнаты, которая когда-то принадлежала женщине, что покинула собственного ребёнка ради собственного благополучия, и заканчивая магическим куполом, который сурово трещал, давая понять, что отцовы слова вовсе не являются глупыми шутками. Она ненавидела позолоченные гостиные, жаккардовые козетки, венецианские зеркала, блестящие канделябры и тот самый китайский фарфор — в порыве эмоций она весь разнесла его вдребезги. Она ненавидела свои драгоценности, которые вечно были разбросаны по столу — золото и сапфиры, — кому было дело до этих блестяшек?! Ненавидела платья, что больше походили на монастырские рясы. И ненавидела чёртовы книги! Ненавидела эльфов. Ненавидела лошадей и лягушек. И ещё больше ненавидела весь белый свет, который где-то там не имел никакого понятия о том, что приходилось терпеть здесь самой Натали. Она их ненавидела. Всех. Она не знала, за что, но это стало навязчивой мыслью, которая не давала ей сильно спускаться до полного бичевания собственных слабостей. Ей всегда приходилось решать — либо ты, либо он. И других вариантов, кроме как выбрать себя, Натали уже точно больше не видела. Отец научил её быть недоверчивой. Отец научил её быть безжалостной. Но и он же научил её быть ответственной. Он засунул ей в голову мысли о долге и мужестве, о чистокровном продолжении царского рода, о вреде простецкого окружения и о том, что за гранью находится то, что никак не способствует защите самой Натали. Он закрыл её здесь под предлогом защиты. И, будь оно проклято, она ему верила! Верила и боялась. Того, что однажды его авторитет пошатнётся и тогда уже точно ничто не сдержит её от безумия, которое и так время от времени прорывалось из недр под видом заниженной самооценки. Надменно прохаживаясь по коридорам собственной клетки, Натали уже в который раз привычно вела в голове монолог. Кругом висели картины, но ей давно на них наплевать. Дом взрастил не одно поколение предков, потому и дозор над ней теперь вели десятки нудящих, брюзжащих, вопящих людей. Все они доносили отцу каждый шаг, каждый вздох, даже выбор в еде — он следил за ней через портреты, и Натали теперь знала, почему в её комнате всегда были голые стены без гобеленов. Но во всём этом диком изобилии душ давно не встречалось лицо её матери. Словно той никогда здесь и не было. И Натали хотелось бы знать почему, хоть и не могла она с чистой совестью признаться в любви — скорее, даже наоборот. Но то ведь всё-таки мать, а жадное любопытство и без того всегда брало верх. Натали безумно хотелось встряхнуть эту женщину за голые плечи, с которых всегда струился проклятый шифон, и трясти до тех пор, пока она не признается лично в глаза. Почему? Всего одно слово — и отец не сошёл бы с ума. Короткий ответ — и жизнь пошла бы по другому пути. «Ну что мне поделать, если не дрожит душа моя при виде собственного ребёнка? Что мне поделать, если я её знать не желаю?» Человеческий эгоизм. Бездушие матери. Страх. Ненависть. Стыд. Была ли теперь такой Натали? Вдруг она тоже сможет однажды сбежать? Вернётся ли вновь? Или бросит отца на растерзание внутренним демонам? Натали каждый день внушала себе, что не оставит его, не превратится в ту женщину, что он ненавидит, не пойдёт по чужому пути, не даст волю порокам, не уступит страстям… Не станет Гормлейт. Но при этом с каждым разом поддавалась порыву: выйти за купол и рассыпаться пеплом. Одно останавливало — надежда. Ведь чем чёрт болотный не шутит? Ведь правда?.. С другой стороны, Натали уже не та десятилетняя девочка, чтобы не понимать: мать выбрала лучшую жизнь — с человеком, который её любил, почитал, ублажал, уважал. И честно сказать, Натали её понимала. Она, чёрт возьми, её понимала! Та держалась изо всех сил. Терпела отца. Терпела отсутствие. Терпела холодность. Терпела жестокость. Но ведь зная всё это, она могла бы взять с собой Натали! Теперь-то она не доставляет проблем. Теперь уже нет… Отец её воспитал: выбил всю дурь и запер на ключ. Усмирил, забрал силы сражаться и каждый день внушал ей только то, что сам же считал для неё подходящим. И помилуй Господь, лучше бы её просто выкинули на улицу! Она бы о себе позаботилась. Но толку прокручивать это в уме? Толку извечно предаваться унынию? Мать виновата, это вердикт. Она закрутила воронку тревоги, и Натали от всего сердца желала ей помереть где-то там, в подворотнях Чикаго, если такие, конечно, имеются. Все эти годы она без устали заучивала ненавистные книги одну за другой. И не знала, зачем: чтобы впечатлить холодного батюшку и получить его скрытое расположение, или же затем, чтобы вынюхать что-то, что известно только ему, разбить чёртов купол и броситься прочь. А может, одно следовало за другим. Ведь он доверял матери, а та его предала. Жестоко. Нечестно. Глумливо. И теперь он просто навеки закрылся, стал хладнокровным и недоверчивым. И вдруг за этой стеной недоверия и жестокости прячется тот, кто любил Натали; тот, кто не посмел бы сделать с ней то, что он делает. И если получится до него достучаться, то и жизнь поменяет извечный сценарий? Натали вздохнула — она всегда дышала с некой тяжестью, словно лёгкие не пропускали достаточно кислорода, руки всегда дрожали, и сердце всегда стучало как проклятое. Всё это лишь несбыточные мечты. Пустые ожидания, от которых грудь сдавливало в тиски. Ей навеки уготована судьба старой девы, Рапунцель, которая вынуждена жить под горой из запретов и наказаний. И от этого мысль о том, чтобы навсегда освободиться, пусть и ценой своей жизни, всё сильнее и сильнее с каждым днём укоренялась где-то внутри. Разрасталась, словно огородный сорняк, с которым покончить можно, лишь выдернув его с корнем. А корень проблемы был так глубоко, что Натали не могла до него дотянуться. Он врос в само её существо, поэтому и выход остался один. И пока что у неё не хватало для этого смелости.1938 год
Вволю наплакавшись, Натали брела из леса в полубессознательном состоянии. Как будто её опять разделили на части и отняли эмоции. Всё казалось ей серым и тусклым. Краски леса померкли, щебет птиц раздражал слух, а солнце резало глаз. Леший шёл по пятам, шерудя кустами, как послушная домовая собачка, и иногда позади можно было слышать, как взлетали пугливые стайки с высоких деревьев. Постепенно близился вечер, но Натали опять было наплевать. Ну обернётся тот леший древесным чудовищем, ну схватит её огромными лапами, ну и дальше-то что? Хоть не придётся опять выслуживаться перед матерью. Натали шла и шла, а в голове у неё перекати-поле гуляло. Очнулась она, только когда пришлось пролезать между знакомыми прутьями. И у фонтана её сразу настиг домовик. — Госпожа велела маленькой госпоже вернуться домой. Уже холодает, — пискнуло чудище и сразу сжалось комочком, потупив глаза куда-то в кусты. Натали окинула его невидящим взглядом. Возвращаться ей не хотелось — чего доброго мать узнает про то, где она развлекалась, ещё и туфли дорогие оставила. Натали только теперь глянула на босые ноги и почувствовала, как они зудят и щиплют от ссадин. Платье было разорвано в клочья, как будто на неё напала стая диких собак или тех самых волков, которых она так боялась. Шляпка тоже осталась на этой поляне. И даже корзинка. Ей бы вернуться и вещи забрать, ведь если прознает maman — несдобровать тогда Натали. Поэтому ей не хотелось домой, не хотелось ругаться, не хотелось опять слушать уйму упрёков. — Не пойду! — огрызнулась она и упрямо зашагала в сторону конюшен. — И ты за мной не ходи! — Но госпожа велела «приволочь её силой; негоже, чтобы княжны спали в помойках и незнамо где делали всякие пакости», — эльф в точности повторил слова матери; Натали резко обернулась и злобно на него зыркнула. Он сразу пугливо прижал уши, но глаз не отвёл, давая понять, что мать не шутила. И Натали покорно сдалась, хоть и виду совсем не подала. Ещё чего! Быть слабачкой на глазах у прислуги! Нет уж, пусть знает, что она тоже хозяйка! И всё делает только по собственному желанию! Натали гордо вздёрнула подбородок, надменно подхватила рваную юбку, вскинула волосы и двинулась к дому, даже не оборачиваясь. — Сама дойду, чудовище ушастое! — брезгливо кинула она, а внутри вся тряслась в ожидании наказания. Мать, наверное, что-то придумала, и Натали совсем не хотела её гнев прочувствовать на себе. Теперь она знала, что это просто злая и чёрствая тетка, которая хорошенько выпорет Натали за испорченный ужин, битый фарфор и развязные игры. Хотя ей самой не мешало бы себя наказать за распутство! В поместье уже было тепло. Мать была не из тех, кто смотрит сквозь пальцы на процесс отопления. Камины горели повсюду, сырые стены успели прогреться от факелов, а сквозняки больше не продували широкие коридоры. Натали решила пустить всё на самотёк и двинулась прямиком в распутное царство. Высокие двери были открыты, в комнате сладко пахло цветами и царил полумрак, а мать сидела, укутавшись в шаль, и вышивала бисером какое-то платье. Она даже не подняла взгляд и произнесла: — Зайди и сними у порога всю грязь. Её голос был ровен и холоден. Но Натали не спешила и мялась у двери. Отчего-то ей не хотелось этого делать, как будто ей стало несколько стыдно и страшно. — Я сказала зайти и снять эту грязь, — повторила мать, отложив на стол деревянные пяльцы. Она поднялась и поправила шаль на плечах. В этот раз она была одета не хуже монашек — тёплая блузка с горловиной, шерстяная длинная юбка, овечья жилетка и сверху пуховый платок. — Я наберу тебе ванну прямо здесь, чтобы не топить ради тебя целую баню. И впредь будешь мыться дважды в день, заплетаться каждое утро и носить платья так, чтобы мне не пришлось жалеть потраченных денег, — сказала она и осмотрела Натали с ног до головы. — Я не буду спрашивать, где ты была и что стало с твоими вещами. Раздевайся. Горячую воду сюда с травами и хвойным мылом. На полу моментально появилась огромная мраморная ванна, от которой исходил густой пар. Затем появился домовик, который стал суетиться: принёс махровые полотенца, насыпал в воду цветной порошок, подставил для Натали табуретку, а потом упал маменьке в ноги. — Пикси всё сделал, хозяйка! — Ну так нечего тут разлёживаться, — упрекнула maman и толкнула эльфа ногой. — Иди и займись хозяйством. Пикси с поклоном исчез, а Натали, себе на беду больше не испытывая чужое терпение, сбросила платье и подошла прямо к ванне. Она осторожно сунула палец в воду и сразу же ойкнула. — Она слишком горячая, — неуверенно буркнула Натали и попыталась прикрыть наготу. — Залезай. Натали нахмурилась: — Она горячая, пусть остынет. — Я сказала, лезь. Натали неуверенно посмотрела на мать, но у той не дрогнул ни один мускул — идеальное лицо без единой морщины, без единой эмоции. Один лишь сущий ледяной взгляд. Натали снова нахмурились, но заставила себя подумать о том, что, должно быть, она просто немного примёрзла, поэтому вода показалась ей слишком горячей, и засунула ногу, придерживаясь за бортик. Однако вода и правда была кипятком. — Ма… Мать подошла ближе и за руку притянула её прямо в воду. Натали подпрыгнула. Кожу обожгло. Но мать силой усадила её, удерживая за плечи. — Ты смоешь с себя всю эту грязь и больше не посмеешь так себя вести. Я тебя проучу так, что ты наконец-то запомнишь, что такое манеры, и перестанешь меня постоянно позорить. — Пусти, мне горячо! — взвизгнула Натали и подпрыгнула. Она толкнула мать со всей силы. Та её отпустила и отшатнулась, а Натали сразу же вылезла из ванны, расплескав половину на пол. Она тяжело дышала. Кожа была красной. Но при этом на мгновение показалось, что не такая уж вода и горячая. — Что, уже не такой кипяток? — спросила мать, как ни в чём не бывало поправляя сползший платок. Неужели можно быть настолько холодной? Настолько бесчувственной и безэмоциональной? — Тебе ещё многое предстоит узнать о себе. Залезай в ванну, холод несёт лишь желание спать. А сон в холоде несёт только ужасы. Натали снова взглянула на мать — теперь уже с любопытством. Неужто ей тоже снятся кошмары? — У меня не слезет кожа от кипятка? — зачем-то спросила Натали, хотя этот вопрос прозвучал слишком поздно. Даже если и слезет — ей ничто уже не поможет. — Не слезет. Натали попыталась довериться и снова перебралась за борт. Но или вода уже успела остынуть, или кожа успела привыкнуть, поэтому Натали спокойно уселась в горячую воду, погрузившись по самую шею. В воздухе стоял густой-густой пар, но на душе вдруг стало совсем хорошо. Словно это тепло было тем самым, чего ей в жизни до этого не хватало. Мать тем временем взяла со стола большой деревянный гребень и стала слишком заботливо для того человека, который собирался сварить ребёнка живьём, расчёсывать влажные волосы Натали. — Совсем запустила себя, скоро вместо волос будут одни колтуны. У девочки причёска должна быть в порядке. И хоть мать как будто пыталась вернуть между ними потерянное доверие, Натали всё равно чувствовала опасность и вела себя настороженно. — Тебе тоже снятся страшные сны? — тихо решилась спросить она и сморщилась от того, как мать чесала ей кудри. — Уже нет, я взяла это под контроль. — Как? — Просто держу себя в стойком тепле и никогда не позволяю телу замёрзнуть. Голое тело — голый разум. А голый разум сильнее воспринимает всякие ужасы. Возможно, это проклятие. А может, и дар. В любом случае меня это не устраивает. А как реагируешь ты — личное дело, я лишь пытаюсь тебе показать некие методы. — Почему мое тело не горит в кипятке? — Потому что такова наша природа. Слишком много вопросов. Я утомилась. Посиди молча, — велела она и продолжила расчёсывать локоны, которые от тяжести даже немного расправились. Эту ночь Натали снова спала в своей комнате. На мягкой перине и шёлковых простынях. Конечно, приятнее, чем схорониться в колючей соломе, но не хватает свободного неба над головой. В доме давил потолок, давили стены и давило что-то внутри. Мать вела себя намного мягче, но Натали не могла ей до конца доверять. И хотела бы, да сердцу ведь не прикажешь. Она, словно настороженная собака, принимала какую-то ласку, но в любой момент ожидала пинка. И это так сильно ранило душу, что порой хотелось рыдать. Тревога давила на голову, скручивала живот и заставляла испытывать ничем не обоснованную злобную панику. Как будто невиданный ужас поджидал где-то там, за порогом, и Натали выглядывала его с неизбежным отчаянием. Которое она ненавидела. Через несколько дней всё и вовсе как будто вернулось в прежнее русло — ключевым здесь было «как будто». Всё казалось каким-то наигранным и фальшивым; спектаклем, в котором каждый выполнял свои роли: роль знатной дочери, заботливой матери, учителя танцев и наблюдателя. Натали не могла перестать следить за всем словно со стороны. Как будто это была не её жизнь, а чья-то ещё. Чужой девочки с абсолютно чужими мыслями, которые никогда не покидали уже головы. Роились внутри, не давали покоя, заставляли Натали скручивать пальцы, бубнить что-то под нос и во всём теперь каждый раз видеть подвох. Ожидать от людей самого худшего. Ждать того, что её предадут. Бросят. Оставят одну. Ей очень нужно было спокойствие. И она уже точно знала, как с лёгкостью можно его получить. Одним утром бабьего лета, когда погода на улице снова окунула мир в летний зной, Натали, довольная солнечным настроением, проснулась раньше обычного, принарядилась, надев на себя очередное розовое пышное платье с длинными рукавами, атласными оборками на груди, множеством юбок и большим бантом на пояснице, и уселась на подоконник. Она разложила перед собой пергамент и сжала в пальцах перо. За окном загадочно шевелились деревья, и птицы напевали трели одну за другой, радуясь погоде не меньше, чем сама Натали. Она прилипла взглядом туда, где на улице Пикси возился в цветочной клумбе, подрезая уже увядшие красные розы. Мысли не желали собираться во что-то логичное, поэтому Натали бездумно крутила собственные кудряшки и подёргивала ногой, пытаясь то снять лёгкую белую туфельку, то сразу снова надеть. Последнее время маленькие ритуальные действия помогали ей удерживаться в реальности, поэтому постепенно превращались в поведенческие привычки. Закручивать локоны, дергать ногой, постукивать по столу, грызть ногти или даже концентрироваться на тишине. Всё это усмиряло внутренние переживания, снимало излишнее возбуждение, отвлекало и помогало, поэтому Натали перестала придавать ритуалам существенное значение. Доводы матери про манеры не помогали — Натали только пожимала плечами и продолжала вытаскивать из причёски непослушные пряди, напевая под нос разную музыку. Она поправила ленту в волосах и случайно поставила жирную кляксу.«Приходи на ту же поляну. p.s. верни мои вещи, я знаю, ты их взял».
Она задумалась, нервно покусала перо, капнув немного чернил и на платье, а потом свернула лист трубочкой. Ну конечно, он прикарманил её туфли и шляпку, ведь сам говорил ей о сёстрах. А судя по этим убогим вещам, богатством они явно не отличаются. Нет, ей не то чтобы жалко, просто это принадлежит ей и отдавать просто так своё она не намерена. Если надо, вернёт это силой. Натали спрыгнула с подоконника. Она стала тереть пятно, чем сделала себе ещё хуже. Нет, ну какая же она всё-таки дура! Ну почему она всё всегда представляет в самом худшем сценарии? Вдруг он не вор. Вдруг он хороший. Может, он сможет стать её другом? Хотя какие тут могут быть друзья с такими родителями — никуда не пускают, ничего не позволяют, решают всё за неё да ещё и предают так, словно это не сложнее, чем сходить в туалет. Нет, она не позволит кому-то ещё себя обижать. Вернёт свои вещи, и на этом конец. Правда, этот конец наступил только через час. Натали напрочь вся извелась, прежде чем решилась отпустить письмо за пределы поместья. Она бешено пыталась стереть чернила с одежды, с каждой минутой всё больше поддаваясь тревоге. Руки вспотели так сильно, словно она их только что мыла. Ну разве можно так нервничать! Это всего лишь мальчишка! А она заберёт свои вещи и ветром обратно. Маменька даже зевнуть лишний раз не успеет. Когда выводы были сделаны, а решение принято, она засунула пергамент себе в вырез платья на груди и выскочила за дверь. Бумага шелестела и царапала кожу, но Натали шла с таким гордым видом, будто бы вообще никогда и в глаза не видела никаких пергаментов. Правда, ей всюду мерещилось маменькино преследование. Оттого и не могла она успокоиться. Даже мысли, казалось, дрожали внутри головы — настолько ей было страшно. Настолько неспокойно, что тревога укусами зудела где-то под кожей, пробиралась под самое горло и вставала там комом, спускалась до сердца и иглами пронизывала до самых желудочков. Закупоривала лёгкие, словно самый токсичный на свете яд. Поднимала невиданное сопротивление организма, что та смута бояр при Лжедмитрие Первом, и заставляла трястись и краснеть, как клубничный кисель. И прежде чем добраться туда, где в конюшне сидели почтовые голуби, Натали тысячу раз споткнулась, ругнулась и даже разочек постыдно икнула. Отцовские голуби были птицы послушные. Сидели спокойно на жердочках под крышей и тихонько курлыкали, словно о чем-то переговаривались. Когда Натали вошла, ступая по мягкой соломе, они сразу замолкли и десятком глаз уставились на неё. От этого ей сделалось не по себе. Хотя куда ещё больше тревожиться? У неё и так уже на это сил не осталось. Она подошла ближе, стараясь не наступать на птичий помёт. Кругом пахло скошенным пыльным сеном и сухими опилками. Свежий овёс вовсю мешался со сладковатым запахом засушенных птичьих отходов. Одним глазком Натали смотрела под ноги, другим оглядывала пернатых: бурые, серые, белые — все покорно сидели и ждали. Натали кольнул страх — вдруг они дюже умные? И вместо того, чтобы отнести письмо в ту деревню, обманут и швырнут его маменьке? Нет, это уже какая-то паранойя. Ведь птицы не могут быть с разумом, правда? Натали настороженно осмотрелась — повсюду лежали зёрна пшеницы, а в кадках и каких-то тазах блестела питьевая вода. Привычка вести в голове монологи, задаваться вопросами и всегда чего-то бояться не оставляла ни на минуту. Натали призадумалась. Что будет, то будет. Ведь хуже уже всё равно ничего не случится? Снова вопросы. Да ну бы их в пекло! Она быстро залезла по лестнице вверх, не боясь пачкать новое платье, и резко схватила ближнего голубя прямо за шею. Ну так, на всякий случай — чтобы рыпнуться в сторону от неё не успел. Остальные сразу взлетели, загалдели, метнулись кто куда, попрятались и затихли. Натали стало капельку совестно, но стыдом делу уже не поможешь. Свободной рукой она кое-как достала измятый пергамент и ткнула им в морду голубя. — Неси в деревню за лесом, найдешь отправителя, пергамент сам чувствует нужное место. Тебе остаётся только вовремя кинуть. И попробуй это не сделать. Я тебе тогда шею сверну окончательно, — пригрозила она кулаком. Птица испуганно таращилась на неё черными бусинками, и Натали почувствовала, как сильно бьётся сердечко под синими пёрышками. Ну и что она делает? Беседует с птицей? Запугивает животное? Которое только и знает, что следовать зову бумаги? Нет, ей точно нужно взять себя в руки. Иначе в следующий раз она тоже будет сидеть здесь на жёрдочке и курлыкать о важных голубиных делах. Она разжала руку, и голубь шмякнулся вниз. Натали закатила глаза и нетерпеливо крикнула: — Глупая птица! Дай привязать письмо! Голубь тут же взлетел, сел на шесток и осторожно подвинулся ближе, боязливо втянув голову в тельце. Натали стянула с волос красную ленточку; они рассыпались по плечам, а она кое-как закрепила на лапке бумажку. Когда всё было готово, она погнала голубя прочь. — Кыш! Пошёл! Давай! Он недовольно курлыкнул и полетел, а другие так и не выползли из своих нор. И снова Натали осталась одна. Правда, этот день был слишком хорош для позднего осеннего четверга, чтобы слишком много грустить. Чем-то он отличался от остальных, и Натали, даже сквозь невыносимую тревогу, почувствовала такой подъём настроения, что на месте ей уже не сиделось. После того, как сизый голубь вспорхнул и вылетел через отверстие в крыше, она ещё долго мерила шагами конюшню, пинала солому, заглядывала в каждое стойло, чтобы подразнить лошадей, а потом забежала на кухню, стащила оттуда кусок лимонного пирога и никак не могла остановить поток жадных мыслей. Из страхов и мук они стали возвышенные. Натали вдруг стала грезить, как станет известной и знаменитой. Вдыхала божественный запах лимона с корицей и ныряла в мечты о поездке в Америку. Ей захотелось всё и одномоментно. И уж точно не могла зацепиться за что-то одно. Возбуждение наравне с тревогой с самого утра накатывало волной, не давая возможности передохнуть. И теперь Натали оставалось только кричать — вероятно, тогда она бы точно слегка успокоилась. И её совсем не смущало, что мысли эти никак пока не вязались с реальностью. Об этом можно подумать потом. Сейчас же так хорошо! Ей было то весело, то тревожно. Казалось, что после всех этих страхов вся магия дома забурлила по венам и стала дёргать за какие-то ниточки, заставляя то прыгать, то бегать и даже как будто взлетать. «Ах, как чудесно жить эту жизнь!» — думала Натали, удивляясь тому, как быстро изменяется её настроение. И как легко тревога при должном использовании становится топливом для дальнейших свершений и достижений. Ей вдруг захотелось петь, танцевать, захотелось пасть в мужские объятия, и впервые за долгие недели она решилась вернуться на тренировки. А когда вспомнила, что по четвергам Андрей Анатольевич отдыхает с книгой в саду, то, даже не удосужившись всё обдумать, рванула навстречу судьбе — успокаивать свои оголённые нервы. Судьба эта, как и всегда, отдыхала под ивами да вишнями, надев с виду простую сорочку и лёгкие брюки со стрелками на брючинах. Всё было выглажено и опрятно, пахло свежо, а туфли сверкали на солнце, как бриллианты, и Натали с уверенностью сказала бы, что maman совсем не жалела рублей на собственного любовника. Ах, как бы ей тоже хотелось кого-то лишь для себя. Так, чтобы не нужно было это делить. Или соревноваться с maman за внимание. — Здравствуйте, Наталья. Купаясь в фантазиях и любовании взрослым парнем, она совсем не заметила, как оказалась подле него. Ноги сами несли её вперёд головы. Она быстро вытерла сладкие руки об платье. Ни разу не мешкая, села на лавочку, расправила юбку, забросила ногу на ногу и откинулась на спинку, аки усталая, но кокетливая принцесса. — Ах, какой же сегодня денёк! Тело само просит меня о движении! — она жеманно поправила волосы и протёрла ладошкой лоб. — И я вдруг решила: почему бы и нет? Раз уж вы загостились, то грех этим сейчас не воспользоваться. В конце-то концов, должны же вы отрабатывать наше гостеприимство! А так как я тоже хозяйка, то и мне вы обязаны как минимум вашим вниманием. Скажите, неужели я не права, mon seigneur? — округлила глаза Натали и стала ёрзать на скамейке, как на неудобной горошине. Лукаво улыбнувшись, она облизнула с пальца остатки сметанного крема и пододвинулась много ближе, явно желая чего-то более тёплого, чем летняя беседа в тени увядающих вишен. Учитель улыбнулся, отложив в сторону томик стихотворений, — то ли сам их любил почитать, то ли правильно окучивал мать, Натали сказать не могла. Она лишь бросила взгляд на обложку. Быть может, ей тоже не помешает немного романтики? — Ну так что же вы, Натали, прогуливаете наши занятия? Вы слишком непостоянны, и разве есть в этом хоть доля моей вины перед вами? Вы слишком изменчивы: то просто не хотите занятий, то и вовсе чем-то болеете. Если вас приобнять у станка, то сразу встречаешь невиданное сопротивление. Я даже моментами чувствую ваши недовольство и злость, хотя не замышляю чего-то запретного. Так что же мне следует сделать, чтобы занятия с вами были продуктивны не только моему карману? — улыбнулся Андрей Анатольевич. Натали с удовольствием развесила уши, впитывая истории о себе любимой, и даже не сразу нашлась с ответом. Андрей Анатольевич тем временем продолжал: — И знаете, Натали, я как-то даже не против, чтобы вы стали немного упорнее в том, что касается вашего развития как балерины, ведь каждый учитель чувствует гордость, когда его ученик покоряет вершины. И я, несомненно, буду самым счастливым человеком на земле, если вы найдёте в себе силы взять себя в руки и перестанете бунтовать по каким-то выдуманным причинам. А ещё если вы перестанете попусту злить вашу maman. Я не смогу бесконечно вас защищать, — как будто невзначай добавил Андрей Анатольевич, и Натали в недовольстве вскинула бровь. Меньше всего теперь ей хотелось снова соперничать с женщиной, которой здесь даже не было. — Я к вам не за нравоучениями сегодня пришла, как могли вы заметить, — она тряхнула низко висящую веточку ивы, чтобы сверху посыпались подсохшие листья, и придвинулась так близко, что смогла даже через одежду ощутить горячее упругое бедро, которое учитель незамедлительно легко увёл в сторону. — Ответьте мне либо согласием, либо отказом, — велела Натали, всей душой веруя в то, что отказом здесь даже не пахнет. — Смею вас заверить, милая Натали, — начал Андрей Анатольевич, и она приготовилась к ублажению, — что я всего лишь учитель и гостеприимством вашего дома злоупотреблять вовсе не собираюсь. Точно так же, как не намерен пользоваться вниманием юной особы, которая ещё совсем ничего не смыслит о том, как устроена эта жизнь. — Он как можно ласковее взял в свои руки потную ладонь Натали и совсем осторожно коснулся губами, вызывая бурю эмоций под сердцем. Но не успела она насладиться, как он поднялся, склонил голову в знак почтения и как можно бережнее произнёс: — Для флирта вам стоит поискать кого-то более подходящего вам по возрасту. — И ушёл, совсем даже не оборачиваясь. — Постойте! — крикнула Натали и тут же бросилась следом, но Андрей Анатольевич легко щёлкнул пальцами и с громким хлопком растворился в воздухе, оставляя её неуверенно хлопать глазами, пытаясь понять: он так с ней шутит или это серьёзно? Ведь ей так сильно захотелось познать, чем же этот мужчина хорош. И почему-то теперь она готова была на многое. Её гордость было беспощадно уязвлена. Но не тот сегодня был день, чтобы долго находиться в смятении. — Не больно и надо! — фыркнула Натали и тут же вприпрыжку рванула к фонтану. По возрасту так по возрасту. Даже так ей было откуда исчерпать внимание. И утреннее желание вернуть вещи показалось теперь лишь самым глупым на свете предлогом.***
После долгих недель промозглого ветра, тяжёлых свинцовых туч и этой нескончаемой сырости яркое жёлтое солнышко снова одаривало теплом. Ясное небо и новая порция золотинок на носике. Каждое лето Натали покрывалась уймой солнечных зайчиков, которые почти полностью проходили к зиме, оставаясь самую малость на щёчках. И это совсем её не смущало! Она так сильно любила солнечную погоду, что готова была слиться с ней воедино, стать одной огромной веснушкой. Только бы никогда больше не мёрзнуть. Она кружила возле фонтана, в котором вместе с ней с озорством танцевала радуга, и подставляла лицо ярким лучикам. Щурилась, словно маленький крот, и хотела любви. О, как ей хотелось кого-то обнять! Как же хотелось кого-то поцеловать! И её вдруг овеяла несправедливая злоба: как он посмел ей сейчас отказать? Но следом злость сменилась заливистым смехом: он просто любит женщин постарше, и такая, как Натали, ему вовсе не по зубам! — А подай ты мне, чудище лопоухое, корзинку с едой, да смотри, чтобы там без вонючего сыра! А не то я тебе твои собственные уши скормлю! — захохотала она, поднимая юбку в танце намного выше колен. — Шевелись, чудо-юдо заморское, у меня пикник на свежем воздухе! Эльф не заставил себя долго ждать, и уже буквально через минуту возле фонтана стояла корзинка, полная разных вкусностей. Натали отдышалась, приподняла вафельное полотенце и перебрала продукты. Чего только там в этот раз не лежало! Тёплый хлеб, кусочек лимонного пирога, блестящие красные яблоки, куриные ножки в медовом соусе и ажурные блинчики, щедро сдобренные сливочным маслом. В маленькой баночке виднелась лососевая икра, а в стеклянном графине под магией плескался компот. Натали радостно подхватила корзинку, но она оказалась слишком тяжёлой. Тем не менее она всё равно взяла её поудобнее и уже медленно побрела в сторону леса. Ей хотелось опять полежать на красивой полянке, да и письмо уже наверняка сто раз было доставлено. Натали даже в голову не приходило, что ей кто-то мог отказать. В том числе и жалкий мальчишка, который явно был слишком доволен их встречей. Да, вот такая вот она девочка — нарасхват! А те, кто этого пока что не понял, всего лишь глупые-глупые огородные редьки! Она снова пролезла через прутья железной ограды с острыми пиками на концах и, довольная, двинулась по тропинке через пролесок. В этот раз она не боялась даже волков — как даст им по морде корзиной! Насвистывая под нос, она озиралась по сторонам. Направо виднелись берёзы, налево — безликий осинник; а впереди поджидал смешанный лес из дубов и пахучих ёлок, густые сосновые чащи с тонкими стволами и пушистыми верхушками, душистые травы и цветущая ягодами калина в промежутках между деревьями. Где-то там, в самой густой и тёмной чащобе, под влажным мхом, куда не достают солнечные лучи, наверное, прятались язвенные болота, заросшие лиственницей, в которых гнездились кикиморы и мавки целыми семьями. Но это всё там, а здесь вся природа вокруг радовалась позднему осеннему лету. Птицы трещали, не замолкая, каждая на свой лад, и весь лес превратился теперь в одну огромную филармонию. Деревья натужно скрипели, как будто шептались, жухлая трава шелестела под ногами, и где-то в далёких оврагах одна за другой трескались засохшие ветки. Натали оторвала кусок хлеба и с удовольствием вдохнула аромат свежей выпечки. — Утю-тю-тю, — поманила она лешего и кинула под ноги мякиш. — Иди, возьми своё лакомство, покажись мне, лесник, — хихикнула она и оторвала новый кусок. Сухие деревья продолжали скрипеть, а каждый раз, когда она отворачивалась, ближайшие кусты за спиной загадочно шевелились. Кажется, в этом лесу жил самый трусливый на свете хозяин! — Что, даже в жёны меня не украдёшь? — не угомонялась Натали. — А как с деревни девок таскать, так вы смелые! Утю-тю-тю! «Жри свой хлеб, падаль нечистая!» Раскидывая весь хлеб и потешаясь над лешим, Натали через некоторое время заметила впереди некий просвет и поняла, что вот и добралась она наконец-то до нужной полянки. Натали узнала эту лужайку по деревьям, которые стеной закрывали её от остального леса. Она пролезла вперёд между стволами, по которым встревоженно бегали трудолюбивые муравьи, и с удивлением отметила, что поляна стала намного светлее, ведь с окрестных деревьев уже осыпались красные и жёлтые листья, которые создавали под ногами мягкий и яркий настил. И хоть колокольчики уже успели увять, там и сям поднималась цветущая жёлтая пижма и белоснежный тысячелистник. Красота! Натали поставила корзину на землю и плюхнулась в листья. Задрала ногу, подкинула горсть себе на лицо, а потом уставилась в голубое небо, снова щуря от солнца глаза. Она напитывалась последними крохами тепла перед неизбежными зимними холодами, в которые снова будет спать больше пятнадцати часов в сутки. Но это потом, а сейчас она радовалась. Ей не сиделось на месте, и она подскочила, снова взметнув над головою цветную листву. Ах, как ей хотелось уже колдовать! Так, чтобы постоянно и без этих неконтролируемых бешеных всплесков. Сейчас бы листья как закружились по воздуху вместе с ней, заново расцвели синие колокольчики и лешего бы она заставила показаться. Она бегала, выставляла вперёд руки и пыталась вызвать тот самый волшебный огонь в собственных венах. Но всё было тщетно. Магия отчего-то совсем не желала дружить с Натали. Отец однажды сказал, что в определённом возрасте ребёнок переживает ложное истощение, которое говорит о том, что совсем скоро организм полностью справится с бесконтрольным магическим выбросом и станет готов для дальнейшего обучения. И Натали ждала этого момента сильнее, чем собственный день рождения. Ей так хотелось учиться, покинуть поместье, жить в общежитии с другими детьми, дружить, влюбляться, страдать, танцевать без продыху и переживать всё то, о чем ей постоянно в красках рассказывала maman. Ей надоело постоянно общаться со взрослыми. Надоело, что ей все кругом помыкают, командуют. Хотелось стать целостной личностью, которая не зависит от чьего-либо мнения. Ей хотелось быть собой, хотя она совсем не понимала, что это значит и какая она на самом деле. Нет, конечно, кое-что она о себе знала точно. Что она красивая, умная, весёлая, самую малость вспыльчивая и немножечко вредная. И разве это не есть тот самый набор личных качества, которые каждого парня сводят с ума? Конечно, это они и есть, и Натали гордо вздёрнула подбородок, расхаживая по опушке и виляя бёдрами, как богемная королева. Да-да! Самое лучшее в жизни — жить в удовольствие! И она бы только и делала, что веселилась. Но вот только время бежало, солнце уже почти скрылось где-то за лесом, а удовольствия Натали пока что так и не получила — её суженый-ряженый даже не собирался здесь появляться. Сначала Натали подумала, что глупая птица чего-то напутала. Потом она решила, что гадкий мальчишка просто не хочет с ней видеться, крикнула и в ярости пнула корзину с едой; та опрокинулась набок, и из неё вывалились продукты. От этого Натали обозлилась ещё пуще, подняла платье выше колен, чтобы удобнее двигаться, и уже было развернулась в противоположную от поместья сторону, чтобы найти эту деревню и забрать свои вещи, как тут же оступилась и с удивлением уставилась на деревья перед собой. Он пробирался на поляну с другой стороны, раздвигая орешник, и нёс в руке какой-то мешок. Натали присела и сложила продукты обратно, а потом улыбнулась и скривилась одновременно — только пусть не говорит, что её вещи лежат в этом убогом прогнившем кульке… — Опять злишься? — мягко улыбнулся он, когда подошёл ближе. Белые зубы красиво блеснули, и пахло от него даже приятно — скошенным свежим сеном. Тем, в котором летом так любила спать Натали. От него пахло свободой, и она тоже улыбнулась, кокетливо пряча локоны за уши. А потом нахмурилась, скрестила руки на груди, цокнула и окинула его слишком надменным взглядом. — Явился, — сказала она и протянула руку в требовательном жесте. — Вещи мои возвращай, чужое брать — плохо. Как это тебя твой отец этому не научил? Он же всё про всех знает, — ядовито добавила она и упёрла руки в бока. — А ты всегда такая злая или только тогда, когда тебе кто-то нравится? — усмехнулся мальчишка и демонстративно перекинул мешок на плечо. Натали то ли от стыда, то ли от злобы аж загорелась лицом. Ну каков хам! Так разговаривать со своей княжной, с наследной царицей! Да, она знала, что власть у простаков давно уже изменилась, но это ровным счётом ничего не значило! Её род триста лет правил этими простофилями! Однако отголоски здравого смысла велели ей не делиться семейными тайнами, потому что отец с малых лет повторял: «Мы уже не у власти. Береги тайну фамилии и никому никогда ничего не рассказывай». Поэтому Натали надулась, но сдержала секрет. — И с чего это ты решил, что ты мне понравился? — пренебрежительно фыркнула она, украдкой поглядывая на его реакцию. Он всё так же широко улыбался, держа зубами соломинку. На нём была рабоче-крестьянская фуражка, из-под которой торчали кудрявые чёрные волосы, и слишком белая, но немного смятая рубашка с коротким рукавом. Принарядился, как на свидание! И чего это он себе там надумал? — А с чего это ты принесла сюда угощения? — он достал соломинку и выбросил её в сторону. — А вот с того и принесла! Думаешь, для тебя? — продолжала язвить Натали. — И платье какое надела, ну прямо прынцесса из сказки. Совсем-совсем не наряжалась у зеркала, угу. Ещё скажи, что это повседневная одежда. У нас соседка Маринка на свадьбу и то приоделась скромнее. — Тебе не нравится моё платье? — удивилась Натали. Для неё это действительно был повседневный наряд, который ей выбирала maman. Разве можно одеваться иначе? — Конечно, нравится. Оно, наверное, стоит дороже, чем две наших коровы. Украла где? — Что? Украла?! — возмутилась Натали и грозно свела брови на переносице. — Да ты вообще кто такой, чтобы меня в чём-то винить? Зачем я только пришла… Верни мои вещи и проваливай! — она ринулась вперёд и потянула лямку мешка. Он в свою очередь сразу же ухватил её за руку и увлёк на себя. Натали ойкнула и впечаталась телом в него, коснулась носом его подбородка и снова почувствовала этот внезапный приятный пожар между ног. — Я не воровка, в отличие от некоторых, — пробубнила она ему в шею. — Я тоже не вор, в колхозе за такое быстро ставят на место, — сказал он ей прямо в ухо, и Натали вся трепетно съёжилась от его голоса. — Красивое платье, наверное, дочки Романовых носили такие же до того, как их всех расстреляли. Натали сглотнула, слыша такое нелепое сравнение и собственную фамилию, но совсем не нашлась, чем ему на это ответить. Она знала, что её троюродных сестёр жестоко убили, но жалости к ним не чувствовала, потому что совсем их не знала. — Только ты красивее всех твоих платьев, я такую красивую девочку ещё не встречал никогда, — тихо сказал мальчишка и отодвинулся, поглядывая куда-то под ноги. — И я приходил сюда много раз, надеясь снова встретиться и отдать твои вещи, а то ты так стремительно убежала, что всё забыла. Я их припрятал, чтобы никто не нашёл, а то за такую находку гвардейцы могут и вздёрнуть — слишком уж дорогое всё. В нашей станице такое никто не носит. Может быть, в Ленинграде кто-то и есть из таких, но не здесь. А птица твоя стучала в окно, как сумасшедшая, хорошо, отец в поле работал тогда, а то вся деревня бы знала, что тут происходит. Не зря она всё-таки птицу гоняла! Натали по-кошачьи улыбнулась и легко ткнула мальчишку в плечо. Ей нравилась эта податливость, его похвала и приятные речи. Но ей захотелось чего-то бо́льшего. — Давай поцелуемся! — выпалила она, подскочила и быстро чмокнула его в губы, пока он не успел никак среагировать. Потом захихикала, подхватила платье и крикнула: — Догони меня! — И побежала, на ходу сбросив неудобные туфли. Она задрала платье так высоко, что выставила на обозрение собственные атласные панталоны, но даже не задумывалась над тем, что делает что-то постыдное. Ей было так весело, что все остальное забылось. В сознании бурлил один лишь азарт. Волосы хлестали лицо, дыхание сбилось, и она остановилась у дуба, опершись спиною на ствол. И вдруг поняла, что мальчишка за ней даже не гнался. Стоял на том самом месте и таращился во все глаза. Натали от досады аж чуть не лопнула. — Я сказала, догоняй! — взвизгнула она. — Чего истуканом застыл? Всё настроение только портишь, дурак! — Сама дура! — Ах, дура? Ну и ладно! Дура, значит! Натали сердитой походкой рванула к вещам. Подхватила туфли, натянула на стопы и потом снова яростно пнула корзинку с едой. Блинчики вывалились из миски, и Натали со всей силы на них наступила. Она схватила банку с икрой и швырнула об дерево. — На, получай своё угощение! Она вихрем подлетела к нему и яростно сдёрнула мешок с плеча. Но мальчишка снова остановил её за руку и посмотрел ей в глаза. Его собственные при этом были темны, как густая чащоба, но в них плескалось что-то такое, отчего Натали даже немножко смутилась. Она выкрутила руку. — Чего надо? Отстань! Но он молча приблизился вплотную и тоже быстро чмокнул её в губы, ударившись носом об нос, и при этом весь покраснел. — Дурак что ли? — буркнула Натали, до сих пор чувствуя сухость его кожи. — Догонять меня будешь? — Нет, — сказал он и хитро улыбнулся. — Уже догнал. А ты зря блины все испортила. Мать говорит, что еду выкидывать — грех. — А я смотрю, у тебя родители много говорят, — поддела его Натали. — Я не верю в Бога. Наверное, его нет. — А вот и есть! Иначе тогда каким образом мы встретились с тобой в этой глуши, где никто никогда не гуляет? — Случайно и встретились. — А вот и нет! — А вот и да! — Нет! — Да! — топнула ногой Натали. — И если хочешь ещё меня целовать, то скажешь, что да! — Так нечестно! Бога нельзя предавать! — А мне всё равно. Либо я, либо Бог! — Бог один, а девочек много. Поцелую кого-то ещё. — Вот и целуй тогда свою деревенскую девку в оборванной рубахе, а меня больше не трогай. Дурак бесхребетный! Натали покрылась обидой, надулась, закинула мешок на плечо и гордо развернулась, чтобы уйти. — А ты правда самая настоящая ведьма? — кинул он ей в догонку. Натали обернулась и недобро прищурилась. — Самая-самая настоящая. Вот взмахну волшебной палочкой, и будешь стоять, вечно привязанный к дереву. Тут и сгниёшь на этой опушке, воздев глаза к своему… Богу. — Почему ты постоянно такая злая? Я же не сделал тебе ничего плохого. Нельзя ведь всеми командовать и шантажировать их, просто потому что тебе этого хочется. Нужно уметь находить общий язык. Давай попробуем? — Сначала обидел меня, а теперь решил, что всё-таки Бог не так важен, как поцелуи? — хмыкнула Натали, не останавливаясь и уже больше не оборачиваясь. — Да при чём тут Бог! Я и в Бога верю и с тобой ц… дружить хочу, — крикнул он. — Тогда догони! — А вот и догоню! Он сорвался с места, а Натали взвизгнула и тоже рванула к ближним деревьям. — Не догонишь, не догонишь! — хихикала она и бегала от одного ствола к другому, как неуловимый ветерок, которого призрак всегда виднеется вдалеке. А когда умоталась, то слишком замедлилась и позволила наконец-то себя изловить. — Ты такая быстрая. Ну точно колдунья, — запыхавшись, выдохнул он, а потом снова чмокнул её в губы, закрыв глаза. Он хотел отстраниться, но Натали притянула его за рубашку и неумело углубила невинный детский поцелуй. Потом отдалилась и кокетливо кинула взгляд из-под пушистых ресниц. Влажные губы холодил вечерний воздух, а вот между ног наоборот пекло адским огнём, и ей безумно хотелось свести вместе бёдра. — А давай… полежим, как в прошлый раз? — предложил он, и Натали даже кожей прочуяла его неловкость и стыд. Она и сама была, в общем, не против, но уже начинало смеркаться, а это значило, что леший скоро обернётся монстром и уж точно воздаст ей за эти издёвки. Ну и maman наверняка хотя бы раз задавалась вопросом, куда подевалась Натали. Ну и ещё ей казалось, что нельзя сразу весь чужой интерес ублажать, а иначе потом он испробует всё и больше к ней никогда не придёт. Нет уж! Она и только она решает, чем они будут заниматься и когда. — Мне пора, а то маменька будет ругаться, — как будто бы извиняясь, сказала Натали, чтобы иметь возможность встретиться в следующий раз. — И не ходи за мной, а то дальше стоит невидимая защита, я не знаю, как она действует на тех, в ком нет магии, — добавила она. — Ты даже не посмотрела в мешок, — сказал напоследок мальчишка. — Ты завтра придёшь? — Ничего не обещаю… — пожала плечами Натали. — Но постараюсь. Она рванула в обратную сторону, надеясь покинуть проклятый лес до наступления темноты. Возбуждение в ней слегка поугасло, мысли встали на место, а вместе с ними вернулись тревога и страх. Не сказать чтобы сильный, но достаточный для того, чтобы особенно не расслабляться. Но как ни странно, леший за ней не бежал, не пугал и даже не шелестел больше кустами. «Наверное, ему понравился свежий хлеб, — думала Натали, когда уже под стрекот сверчков миновала лавочки под вишнями, где днём соблазняла учителя. — Вот так вот, старый лесной дух, ты продался мелкой девчонке за еду».