Попутный ветер

      — Все еще надеешься, — ровный голос Гэлрэна смешивается в шуме прибрежных вод — море сегодня разбушевалось, обычно ясное небо затянули седые морщины грозовых туч; тяжелый, сгустившийся воздух, чайки, лениво скользящие как никогда низко, у самой кромки воды — все говорило о том, что близится буря.       — Брось это, mellon nin, к чему терзать себя понапрасну? Сын твой упрям, не хуже меня знаешь, не явится он. Ни через год, ни через сотню и даже тысячу.       Орофер с шумом вздыхает, не стараясь скрыть раздражения — разговор этот начинался не раз и не два; каждый из них предельно хорошо знал, какой ответ последует дальше, и что на то будет сказано. В резкой вспышке злости — давно уже не было смысла сдерживать эти глупые порывы и лицо держать, тем паче — при Гэлрэне, рядом бывшем все эти тысячи лет, — пинает мокрый песок, отчего вдруг глухая ярость в груди загорается еще жарче — удовлетворения это не приносит вовсе.       — Из-за глупой, старой ссоры Трандуил не станет ставить под удар собственную жизнь — он не так глуп, — шипит сквозь зубы, охваченный дурным настроением, принесенным с первым холодным порывом ветра, шторму предшествующим. — Это ребячество.       — В лучших традициях вашей семьи, — в тон ему отвечает Гэлрэн, рассеянным взглядом блуждая по стремительно чернеющему небосводу, а после чуть мягче продолжает, в который раз повторяя: — Много лет прошло со времен вашей последней встречи, он мог и наверняка изменился. Уверен, у него есть причины для того, чтобы остаться. Прими это и успокойся.       — Говоришь смириться с тем, что единственный сын остался в мире, что, стремительно изменяясь, принесет ему погибель? — Орофер криво усмехается. — Хороший же из тебя советник.       — Дети растут, о, мой упрямый друг, — равнодушно пожимает плечами Гэлрэн. — Время течет, все меняется. Оставим этот спор, и вернемся домой — сегодня не лучший день для прогулок.       Орофер поджимает губы, качая головой. Лицо сына, надежно упрятанное в уголке сознания, искривляет нахальная улыбка, и Орофер хорошо знает, так же хорошо, как знал когда-то и Трандуила, что с сына, такого, каким он оставил его тысячелетия назад, сталось бы умереть лишь для того, чтобы досадить отцу.       Упрямое, горделивое дитя, для которого война представлялась опасной игрой, а жизнь — бесконечно долгой забавой, был тем, кого Орофер помнил, и в чьем умении принимать здравые решения всегда сомневался. Сын был юн, страшно юн и слишком уж похож на него самого, оттого не наивен, но нарочито самоуверен. Сын прятал страх и старую боль за показной бравадой, бесстрастием и ехидной насмешкой. Сын мог возложить на жертвенный алтарь, что угодно и кого угодно, лишь бы добиться при этом своего, и чаще всего — вызвать у отца злость, беспокойство и, быть может, ужас.       Трандуил, забавляясь, способен был перейти любые границы, стирая все правила и запреты, напрочь забывая о здравомыслии и осторожности. Трандуил был способен на все. И тем более — умереть лишь ему на зло. Орофер не знал ни единой причины, что удержала бы его от этого.

***

      Когда в пестрой толпе мелькает на краткое мгновение болезненно знакомая светловолосая макушка, Ороферу кажется, будто зрение подводит его. Сердце на миг останавливается в груди, чтобы в следующую секунду забиться с ужасающей скоростью.       — Трандуил! — изумленный, звучащий до жалкого отчаянно, возглас срывается с языка прежде, чем сам он успевает понять. Кровь стучит в ушах, заглушая все мысли, кроме одной-единственной: если ошибся, если почудилось вновь, как и сотни раз прежде, если…       Но, кем бы он ни был, светловолосый, услышав имя, тут же останавливается, оборачиваясь. Улыбается выверенно вежливо, глазами выискивая того, кто окликнул его.       Орофер сжимает пальцы в кулаки, дышит тяжело, пытаясь вернуть утраченные контроль и спокойствие. Силится понять, что именно видит.       Это не Трандуил.       У мальчишки — Валар, он едва ли многим старше, чем Трандуил в их последний день — лицо Трандуила, его походка, нарочитое хладнокровие во взгляде и та же манера держать себя, что он, как говорили, смеясь, перенял у него самого, Орофера, прямая осанка, гордо вздернутая голова и плавные, размеренные движения — но он совершенно точно Трандуилом не является.       Глаза у него иные — ярче, светлее, спокойнее — пусть и смотрит точь-в-точь так же. У Трандуила, у того буря вечная во взоре — ураган сомнений, лукавости и расчетливого интереса. Трандуилу рано повзрослеть пришлось — Орофер знает, что в том его собственной вины немерено.       Дурман первого наваждения рассеивается, и вот Орофер уже легко видит и чуть другие, мягкие черты лица и едва заметную белесую полосу шрама над бровью; отчего-то слишком сложно поверить в то, что такой мог бы быть у Трандуила. Орофер не уверен, испытывает ли он разочарование или вовсе — облегчение.       — Не Трандуил, нет, — незнакомец произносит эти слова устало, отчасти утомленно, словно говорить ему подобное не впервые приходилось, и это отчего-то вдруг ударяет больнее уже найденных отличий, что расплываются, стоит только мальчишке с Трандуиловым лицом сделать шаг ближе. — Меня зовут Леголас. Я его сын.       Он продолжает говорить еще что-то, обреченно и чуть замученно улыбаясь, но Орофер не слышит. Сын. У Трандуила был сын; есть сын. Трандуил стал отцом, и — по одному лишь взгляду ясно стало — отцом куда лучшим, чем когда-то был он сам. Разумеется, лучшим, во всем лучшим… Дети во многом своих родителей превосходят — Орофер молился, чтобы и родитель из сына вышел куда лучший.       Юноша — Леголас, Эру ради, как мог Трандуил сына так назвать? — склоняет голову набок, и вдруг замолкает, пристально вглядываясь в его лицо, словно стараясь вспомнить. Делает шаг навстречу, за ним еще один и еще, прежде чем останавливается совсем близко — Ороферу стоит лишь руку протянуть, чтобы коснуться светлой ткани его туники.       Хриплый вздох срывается с губ против воли. Орофер жадно облизывает пересохшие губы, внимательно глядя в ответ. Сын Трандуила, его собственный внук, подумать только…       — Вы — король Орофер?       Леголас смотрит в упор, кажется, будто не моргает даже, словно бы боясь пропустить тихий звук, неосторожное движение или говорящий взгляд. Трандуил смотрел когда-то точь-в-точь так же, когда хотел получить честные ответы на те вопросы, о которых отцу говорить было не слишком приятно. Они оба ошибались и оба никогда не были готовы признать свою вину; Орофер, оглядываясь назад, вынужден был бы сказать, что оступался он куда чаще, чем следовало бы хорошему отцу.       — Давно уже не король, дитя, — улыбка выходит неожиданно горькой, а голос — надтреснусто-тихим, но Орофер не обращает на то внимания — смотрит, просто смотрит.       Леголас глядит в ответ, едва заметно прищурившись и задумчиво прикусив губу, — о Валар, Трандуил чересчур часто делал точно так же. Орофер моргает часто, но взора не отводит — почему-то кажется, что сейчас это было бы неправильно. Проскальзывает мысль, что глядеть на внука, видя лишь то, в чем он похож и не похож на сына тоже, не слишком то и правильно. Он гонит ее прочь: Леголас одним своим присутствием рядом приносит тот покой, что и за тысячелетия в Валиноре не отыскать, и Орофер не может отказать себе в этом.       А после вдруг Леголас глухо вздыхает и опускает голову. Вид у него становится странно потерянным, но Орофер хочет верить, что причину тому понимает. Он сам похож на Трандуила едва ли меньше, чем его сын. Глядеть столь пристально, не зная друг друга, но чересчур хорошо помня, что Трандуила нет рядом, нет здесь, в Валиноре — это излишне просто читается в самом взгляде Леголаса, чтобы не понять этого было трудно.       Морок разрушает Гэлрэн, откуда-то громко зовя его:       — Орофер! Идем же…       Остальные слова его тонут в шуме внезапно ожившей толпы — Орофер не знает, отчего на несколько мгновений потерял и слух, и зрение, а мир сузился до одного лишь лица Леголаса. Не Трандуила.       И уж тем более не знает, что последняя мысль набатом бьется в голове внука, отчаянно за нее силящегося удержаться.       — Боюсь, мне пора, — улыбка выходит несколько смазанной и слишком уж неловкой, вдребезги разбивая то подобие тонкой хрустальной паутинки из понимания, узнавания и приязни, что успела возникнуть меж ними не из собственных чувств, но на почве старой, все еще кровоточащей раны, имя которой было «Трандуил».       — Обещай, что мы еще встретимся, — звучит это откровенно глупо, но отчего-то так болезненно необходимо, что Орофер отметает прочь всякие сомнения. Ему нужно лишь услышать.       Мир останавливается, вновь погружаясь в темноту, разрушаемую лишь ярким, несколько лихорадочным, блеском совершенно не-трандуиловых глаз Леголаса.       — Конечно, — мягко усмехается наконец он. Орофер вздыхает чуть свободнее.       Он хочет надеяться на то, что у них еще будет время разобраться в своих неправильностях и схожестях.