Клуб девственников

Перед возвращением в Хогвартс — на тот самый заветный и страшный, последний курс, где семикурсников должно было быть вдвое больше, — Гермиона перебрала в уме всевозможные расклады. Будет ли сложно? Конечно. Столько потерь. Столько смертей. Как смотреть на замок без кома в горле, не оплакивая тех, кого они уже никогда больше не увидят? Будет ли легко? И это тоже. Они снова вместе, и им ничто не угрожает, нет больше Темного Лорда. Его приспешники или пали в бою, или заключены в Азкабан. Наконец, впервые за несколько лет они могут действительно насладиться учебой и компанией друг друга, без всей этой кутерьмы с разгадыванием тайн и спасением мира. Гермиона привезла родителей домой, вернула им память и готова была отправиться на Хогвартс-экспрессе вперед, за новыми впечатлениями, которые должны были унять горечь войны. Подарить ей тот идеальный, полный радости и волшебства учебный год, который она будет вспоминать после с теплотой и легкой грустью. Без геройства, без драм и надрывов. Гарри и Рон были с ней согласны и горячо поддерживали. Все каникулы они были не разлей вода (ну еще плюс Джинни). Почти не разлей вода. Дело в том, что Гермиона вступила с Роном в новую, волнующую пору отношений. Сначала они целовались. Много. Не всегда это выходило ловко, иногда, казалось, сами обстоятельства обязывали. Ведь если они встречаются, то, например, при просмотре фильма, когда Гарри и Джинни не отрываются друг от друга, им наверное тоже положено целоваться, так? Поцелуи Рона были… нормальными. Гермиона пыталась понять, насколько это приемлемая формулировка для чего-то, что в теории должно быть страстным и безумным. Однако что целовать Рона, что обнимать его, что вообще сидеть в разных углах комнаты было одинаково волнующе. Вернее не волнующе. Они хорошо ладили, когда оставались наедине, но при этом их совсем не тянуло друг к другу как магнитом. То ли дело Гарри с Джинни. Эта парочка никак не могла расстаться. Они шли на всевозможные ухищрения: врали родителям Джинни, подстраивали встречи, использовали любой шанс уединиться. Фактически, как друзья для Рона и Гермионы они на все лето были потеряны. В общем, разница налицо. Поначалу Гермиона решила, что все дело в темпераментах. Взять хоть Джинни — она взрывная, с огоньком. Да и Гарри тоже легко воспламеняем, есть в нем эта чертовщинка, когда он может все кругом поставить с ног на уши и кинуться в омут с головой. Вот и выходит, что они никак не могут удержать себя в руках. Гермиона же с Роном совершенно другие. Она четко следует правилам, если только конечно на кону не чья-то жизнь. Не любит проявлять чувств, ощущает себя невероятно глупо, осмеливаясь на что-то откровеннее невинного чмока в губы на людях. Да и не нужны ей публичные проявления чувств. Честно говоря, Гермиона сама не знала, сколько ей нужно запоров и дверей, чтобы почувствовать себя раскованной. А Рон относился ко всем их нежностям как к чему-то, что сейчас есть и это хорошо. А завтра если не будет, то тоже нормально. Как к пудингу за обедом. Гермиона не могла понять, крылось ли в нынешнем положении вещей что-то неправильное, или это она, со свойственной ей неугомонностью и излишними размышлениями, успела раздуть из мухи слона. А всего-то и нужно: выдохнуть и расслабиться. И тогда все пойдет как по маслу. Частью этого плана и стало ее предложение Рону переспать. Дело было на день рождения Гарри. Отмечали в Норе, собралось много гостей. Ну а после, когда все разъехались, Гермиона сидела в комнате у Рона, переживая тошнотворно пугающие секунды, пока он раздевался. Долговязый Рон ее не впечатлял внешне. Но Гермиона не считала, что сама тянет на лучшую оценку, поэтому приняла его наготу трезво и спокойно. К своей она проявила меньше терпимости, пытаясь то прикрыться, а то и вовсе выключить свет. Атмосфера интимности отсутствовала, даже когда они забрались под одеяло при погашенном свете. За ситцевыми занавесками над лугами светила непростительно яркая луна. Гермиона и ей бы приказала потухнуть, если бы могла. У Рона по части секса опыта был ноль. И вскоре Гермиона поняла, что ноль помножить на ноль не равняется ночи страсти. В их случае ноль на ноль дал бестолковую возню под и над одеялом. Они пытались сделать все аккуратно и правильно. С долгими поцелуями и с тем, чтобы все выглядело прилично. Но чем дольше продолжались ласки, тем больше Гермиона нервничала и в итоге предложила уже начать. Рон не выглядел особо разомлевшим, он охотно целовал, когда и куда говорили, и не терял головы. С этой же исполнительностью он подошел к самому процессу. Мечты о том, как она томно раскинется на простынях, а он будет нависать над ней и что все это будет как минимум пристойно, рассыпались в прах. Они оба пыхтели, стараясь хоть как-то состыковаться причинными местами, и почему-то ничего не выходило. Господи, это же так просто! — восклицала про себя Гермиона. Но ни Рон сам не мог попасть куда надо, ни Гермиона не могла ему помочь. Словно ее промежность не была приспособлена для подобного проникновения. В итоге все стало казаться неправильным и ужасно глупым. Он ведь просто должен войти! Почему не получается? Повозившись еще с минут десять и так никуда и не продвинувшись, они бросили это неблагодарное занятие. Потом они лежали в обнимку и долго обсуждали, как прошел праздник и с кем из гостей они вместе или же по отдельности успели пообщаться и о чем. Наутро будто ничего и не изменилось, однако больше они друг к другу не прикасались. Отношения сошли на нет. Гермиона не разочаровалась в Роне. Их дружба не пострадала, а он был все таким же добрым и неотесанным и, может, разве что чуточку более отзывчивым, чем за все предыдущее время обучения. А вот в себе она засомневалась. Она что, не хочет? Может быть она неспособна? Ни с кем и никогда. Способна ли она желать кого-то? Как Джинни, залезающая Гарри на колени, прикусывающая и оттягивающая его губу, как дикая, заведенная кошка. Бр-р-р. Гермиона поежилась, наблюдая эту картину в купе Хогвартс-экспресса. — Ребята, — произнесла она укоризненно, и парочка опомнилась. У Гарри был шальной вид, растрепанные космы и съехавшие набок запотевшие очки. Рон уже устал возмущаться по поводу распутства сестры, поэтому просто ушел в другое купе к Симусу. Гермиона же не намерена была просить убежища. В конце концов, это не она, а они должны его поискать, если уж им так приспичило. За друга можно было порадоваться, только не мог бы ее друг (почти брат!) со своей подругой не вторгаться в ее личное пространство и попридержать все порывы до приезда в Хогвартс. Гермиона искренне надеялась, что в Хогвартсе-то дела будут обстоять иначе. *** Драко немногого ожидал от последнего года в школе. Потерпеть несколько месяцев, и он свободен. Он, пожалуй, предпочел бы вообще не возвращаться, в конце концов он все-таки учился в прошлом году. А Министерство дало право всем, кто из-за войны не смог сдать ЖАБА, сдать экстерном. Но практически все ученики-семикурсники решили вернуться и повторно пройти обучение. Для всех остальных факультетов это было очень в духе дружбы нового времени, однако для слизеринцев всего лишь чем-то вроде попытки сохранить лицо. В общем, Драко приехал сохранять лицо. Не столько по своему желанию, сколько по настоянию отца. Он же Малфой! А Малфои не трусят. (Ну иногда конечно трусят, Драко сказал бы, частенько, но не тогда, когда прямой угрозы нет). И Драко даже рад был бы увидеть вновь однокурсников-слизеринцев, поглядеть, как они справляются с позорным поражением, с попыткой убедить себя и каждого, что они как бы проиграли, но выиграли. Или что вообще никогда и не верили в Темного Лорда. Или с какой-нибудь другой чушью. Он даже в некоторой степени предвкушал. Но Драко никак не ожидал, что в Хогвартсе его будет подстерегать напасть иного толка. Повальное, повсеместное и беззастенчивое увлечение старшекурсников (которых в этом году по очевидным причинам стало вдвое больше)… блудом. По-другому Малфой не мог это окрестить. О, он конечно не считал, что уважающий себя джентльмен может возлечь с понравившейся ему дамой только после свадьбы. И он понимал ценность момента, когда можно залезть под юбку хорошенькой девчонке. Но… Это все осталось курсе на пятом, когда он в последний раз постигал азы петтинга с Пэнси на ночных патрулях инспекционной дружины. До главного они так и не добрались. А после случился шестой курс, на котором Драко сношала сама жизнь и Волдеморт в придачу. Так что он определенно чувствовал, что его имеют со всех сторон, а сам и думать не мог: даже о мало-мальски нормальном общении с друзьями, не то что о поцелуях или о чем-то большем. Следующий год опять же не располагал к увлекательным путешествиям в мир фантазий о девчонках и о том, чем с ними можно заняться. Падение Министерства, беснующийся Волдеморт, бледная испуганная мать, жалкий вид отца, безумная кодла приспешников, плотно обосновавшаяся в его доме, и смерти, смерти, смерти повсюду — все это было, мягко говоря, противоположностью расслаблению в любом его виде. А в школе в то время процветали пытки учеников. Короче, Драко за прошедшие два года успел забыть о таких простых, но очень жизнеутверждающих вещах, как крепкий влажный поцелуй, когда вы зажаты между стеной и шваброй и ее голые ляжки обнимают тебя за бедра. И вот теперь он тут, война закончилась, можно выдохнуть спокойно и вернуться к привычной жизни. Но нет. Драко не чувствует в себе чего-то, что позволяло ему быть тем, кем он являлся. Он больше не тот мальчик, который всегда знал, чего хочет (а скорее за него знали другие). Но… кто же он тогда? В этих размышлениях и самокопаниях ему совершенно не помогала атмосфера всеобщего помешательства. Сосущийся с Дафной на каждом углу школы Блейз (даже сама Макгонагалл, кажется, устала сгонять их и штрафовать, а просто махнула рукой), Тео, забирающийся рукой Пэнси под юбку (правда, плевать, Драко ничего к ней не чувствовал: ни тогда, ни сейчас), Гойл, во всеуслышание обсуждающий, кого бы из старшекурсниц с других факультетов он бы поимел при случае (со своего никто не дает). И Драко, сидящий особняком, уставившись в пламя камина, с книгой в руках, чтобы не производить совсем уж удручающее впечатление отшельника. Он делал вид, что выше этого. Как взрослый в одном загоне с малолетками. Но на самом деле Драко не понимал, почему он не в гуще событий. Не понимал, как ему вновь оказаться в гуще событий. Хуже того, он вовсе и не хотел там оказываться. Все чего он хотел, чтобы они просто-напросто научились держать себя в руках (в штанах!), не выпячивая свое желание на всеобщее обозрение. Но, похоже, он был единственным, кого не устраивало положение дел. И ладно бы подобное происходило только внутри факультета. Но что творилось за его пределами! Теплая осень позволила Драко на протяжении нескольких недель обозревать целые грядки лапающих друг друга студентов. Они раскидывали пледы на берегу озера (якобы позаниматься на свежем воздухе в свободное время, ага). А сами лизались и лизались. Он беспрепятственно мог наблюдать их несдержанность, поднимаясь повыше на тренировках. Квиддич, кстати, был для него редкой отрадой, в эти-то темные времена. Это было единственное занятие, во время которого никто не пытался сплестись языками или телами. Ну разве что Поттер со своей рыжей. Драко и не скрывал гримасы отвращения при взгляде на эту парочку. Он прекрасно понимал, что это будет до омерзения до-о-олгий год. *** Это случилось где-то под Хэллоуин, когда в ожидании опаздывающего Слизнорта группа гриффиндорцев с группой слизерницев толклись в подземелье. Народу теперь было в два раза больше, седьмой курс состоял и из их потока и из потока Джинни. Поэтому прислонившаяся к стене Гермиона оказалась зажата между целующимися Гарри с Джинни и Роном, которому на ухо что-то гортанно шептала Лаванда. И только Гермиона стояла, прижатая одними лишь учебниками. Противоположную стену оккупировали слизеринцы, и вели они себя ничуть не лучше. Но и не хуже. Особенно пошло — Паркинсон и Нотт. А вот Блейз и Дафна делали это так чувственно и медленно, как будто пришли не на урок, а в ночной клуб. Рядом обнаружился Малфой, так же подпирающий стену. Гермиона скользнула по нему взглядом, но позже вернулась. Он стоял совершенно одиноко, даже неприступно, сложив руки на груди. Заметив, что она смотрит, Малфой не отвернулся безразлично, как делал обычно, если они где-то сталкивались (это была его новая тактика, раз уж он больше не высказывался о чистоте ее крови и прочем). Вместо этого он взглядом указал на Гарри и Джинни. После чего утомленно закатил глаза. Гермиона покачала головой в духе «Знаю, знаю». Действительно, ей ли не знать. А потом и сама выразительно посмотрела на его друзей. Малфой поджал тонкие губы и кивнул, соглашаясь. Они оба обреченно усмехнулись, едва заметно, тайком от остальных. Приятно было отыскать единомышленника, пускай всего на краткий миг, пускай и по такому ерундовому поводу.