***
— Ну ты и дрянь! — грубый голос произносит это прямо под ухом, обжигая омегу запахом кориандра и вызывая рвотный рефлекс. Ладонь накрывает бархатистую шею, заставляя Джина вцепиться тонкими пальцами в шёлковые простыни. Воздуха катастрофически не хватает, из-за чего парень безуспешно начинает метаться по огромной кровати, разрывая тонкими пальцами атлас ткани. Тело покрывается мурашками, в голове начинает пульсировать, а сдавленный крик отзывается в темном пространстве комнаты одним лишь хрипом. Холодные пальцы сжимают сильнее, лишая лёгкие кислорода, отчего сердце начинает ускорять удары, а в ушах образовывается вакуум, словно тело тянут глубоко на дно без шанса на спасение. В голове стучит несмолкающий метроном, отсчитывая секунды до гибели мозга. Тяжёлая рука пожилого альфы отпускает покрасневшую и увитую сетью вздутых вен шею, когда Джин уже не в силах сопротивляться. Убивать такую породистую шлюху явно не входило в планы старика, отчего он с размаху бьёт по побледневшей щеке, вырывая яростный вдох вперемешку с криком. В глазах темнеет, в ушах звенит, как после взрыва, а из уголка рта стекает кровавая струйка, цепляясь за дрожащие губы. Толчки усиливаются, а из глаз омеги хрустальным градом скатываются слезы, они медленно обжигают кожу и скрываются в сиреневых прядях волос. Джин плачет тихо, боясь, что человек, который яростно вжимает его в ненавистную кровать заметит это. Зубы впиваются в горячую плоть собственных губ, заглушают рвущийся наружу крик, превращая в кровавое месиво тонкую кожу. Чужие руки снова проходятся по бронзовым бедрам, сжимая и оставляя на них красные пятна, которые неизменно превратятся в жуткие гематомы. Джин тихо и медленно привыкает к боли, стараясь как можно быстрее абстрагироваться, отключить мозг, в котором красной надписью мигает «лучше убей!». Ни одна физическая боль сейчас не сравнится с той, которая разрывает ребра, кроша их на мелкие осколки, впивающиеся во все жизненно важные органы. На секунду Сокджину кажется, что кожа действительно рвётся под гнетом грубых пальцев, а член, врывающийся в разорванное нутро, теперь напоминает горячий стальной клинок, разрезающий плоть и уничтожающий все на своём пути. «Шлюхам не стоит показывать эмоции», — шипящим басом проносится в голове голос, заставляя сильнее сжаться от собственной беспомощности. И молодой омега прячет остатки чувств, разрывающие его на атомы, мечтая стереть себя с лица Земли. Перед глазами вспыхивает звериный оскал, который заставляет леденеть не только тело, но и осколки разбитой души, которая падает на пол, хрустя под подошвами тяжёлых ботинок, растаптываемая «родным» человеком, чья кровь ещё теплится в венах. А лучше бы застыла. Навсегда.***
На трясущихся ногах парень медленно проскальзывает в свою комнату, утыкаясь взглядом в огромное зеркало. По волосам стекают остатки воды после утреннего душа, лицо все такое же мертвецки-бледное. — Лучше бы он меня задушил, — шипит Джин своему отражению. Омега медленно подходит к зеркалу, рассматривая несколько свежих синяков, покрывающих стройные ноги. На широких плечах, отсвечивая алым заревом, проявляются засосы и следы зубов. По ребрам галактиками рассыпаются паутины гематом. Взгляд потух — в нем не отражается ничего, кроме бесконечной, пожирающей изнутри боли. Дрожащие пальцы касаются отражения в ровной серебристой глади. Мир вокруг становится бесцветным, словно припорошенный пеплом ядерной войны. Не выдерживая напора смешанных чувств, парень хватает с тумбы статуэтку и швыряет её в стекло. Звон эхом разносится по огромному особняку, а крик сходящего с ума Сокджина становится слышен даже за пределами окон. Джин падает на колени, впиваясь тонкими пальцами в свои волосы. Тело пронзает дрожь, а чувство тошноты накатывает, как цунами. Парень блюет на мягкий ковёр и ему резко становится легче. Потухшим взглядом омега рассматривает клок собственных волос, выдранных в районе макушки. Цвета постепенно возвращаются, превращая серый оттенок в сиреневый. Последний нервный всхлип и зажатые до боли глаза — все, что остаётся в тёмном омуте разорванной души, а тонкий аромат лилий, доносящийся откуда-то сзади, мгновенно успокаивает. Старший омега примчался на звон стекла и застыл в проёме дверей, не зная, что ему делать. Трогать Джина в таком состоянии было опасно. Не для Минсока. Для самого Джина. Ведь старший лучше кого-либо понимал, что из этой ямы живым не выбраться. Сначала сгниет душа: её пожрут черви сомнения, смятения, боли, ненависти к себе и всему живому, а тело… лишившись чувств и здравого смысла, оно станет просто пустой оболочкой. Процесс запущен, неизбежный конец близок, и самое паршивое в этом то, что Минсок может быть только немым зрителем этой трагедии. От этого сердце падает в пятки, лишая способности дышать. Нельзя прикасаться, нельзя смотреть, нельзя сочувствовать. Слишком много «нельзя».***
Минсок был хорошим человеком. Омега с хрупкой фигурой, горящими глазами и пухлыми губами. В нем текла жизнь, развеваясь по ветру и даря надежду всему, что касалось кончиков тёплых пальцев. Он всегда мечтал помогать людям, избрав профессию врача. Именно в университете он впервые встретил Намджуна. Статный альфа из знаменитой на всю Корею семьи мгновенно завладел не только вниманием, но и сердечным ритмом Минсока. Друзья по-доброму посмеивались над омегой, считая, что такой альфа даже в его сторону не посмотрит, но они заведомо оказались не правы. Кроткие миндальные глаза часто ловили на себе омут чёрных; редкие и случайные прикосновения прошибали электрическими разрядами, создавая вокруг них обоих нечто прочное, нерушимое. Завершающим штрихом, развеявшим все окончательные сомнения, стало тонкое колечко из белого золота, обрамленное сотней маленьких бриллиантов. Минсок по-настоящему был счастлив. Он любил и был любимым. Но ничто не вечно — тонкие хитросплетения судьбы не всегда подкидывают такой джекпот. Ведь на тот момент времени омега просто не знал, в какую семью занесёт его жизнь. Ад начался тогда, когда Намджун узнал, что его муж ждёт маленького омегу. В этой семье считалось наказанием появление такого ребёнка первым. В роду Кимов ценили только альф; омеги были хламом, ненужным мусором, от которого старались скорее избавиться. Как в Спарте. Слабый должен умереть ещё в младенчестве, не познав жизни, не успев совершить свой первый вдох. Скандалами дело не обошлось. Когда Минсок наотрез отказался делать аборт, Намджун словно с катушек сорвался. Он бил мужа, старался нанести как можно больше вреда плоду, но все его попытки были тщетны. Джин родился прекрасным и здоровым ребёнком. В первое время в семье наступило затишье; омега рос, получая любовь от обоих родителей, и даже в страшных снах представить не мог, каким будет его будущее. — Я собираюсь использовать Джина в своих целях, — спокойно сказал Намджун, чувствуя, как Минсок подошел сзади. — И что же это будут за цели? — омега старался спрятать дрожь в голосе. Такие разговоры никогда до добра не доводили. — Как только ему стукнет восемнадцать, узнаешь. И ты… — голос Намджуна стал более грубым, а палец утыкается в грудь Минсока, — …ты даже не вздумай мне перечить.***
— Папа! — озорной голос мальчишки, забежавшего в дом, сулил о чем-то радостном. Джин подбежал к старшему омеге и крепко прижался к его груди. — Пап, сегодня мой одноклассник сказал, что от меня вкусно пахнет лавандой! Минсок мгновенно побледнел. Джин взрослел, в нем начала проявляться природа омеги, а это значило одно — совсем скоро Намджун может привести свои планы в действие. Он не мог этого допустить, прекрасно понимая мысли своего альфы. Минсок знал, что может предстоять Джину в будущем, поэтому продумывал все варианты спасти сына. А Джин рос, превращаясь из маленького мальчика в прекрасного омегу. Одним лишь своим запахом он сводил с ума всех альф на торжественных вечерах. И Намджун уже знал, что эта красота, этот запах и это тело способны принести ему огромные деньги. Какой бы суровой ни была правда, бумажки альфа любил больше, чем своего ребёнка. Джин не был желанным, Джин не должен был появиться на свет. Его проклинали все, кроме любящего всем сердцем Минсока. Вся семья словно была по другую сторону баррикад, то и дело бросая разрывные снаряды под ноги хрупкого создания, что жил несмотря ни на что, в чьих венах струилась история целого рода, способного одним щелчком пальцев смести половину страны и затоптать чужие жизни, развеивая по ветру несбыточные мечты, как пепел.***
В семнадцатый день рождения Джин получил особый подарок от папы. Заявление на поступление в престижнейший университет искусств во Франции, что означало одно — парень сможет заниматься любимым делом, сможет рисовать под началом знаменитых профессоров и развивать свой талант дальше. Минсок отвел Джина в сторонку и тихо попросил ни о чем не рассказывать отцу. Старший омега хотел, чтобы это хранилось в тайне до отлёта Джина во Францию. Таким образом, хоть и ненадолго, Минсок смог отсрочить плачевную судьбу любимого сына, поплатившись за это. В тот же день, когда Джин вылетел из Кореи, а Намджун не обнаружил запаха омеги и его вещей, Минсок был жестоко изуродован псами, верно служившими знатной семейке. Они не трогали тело — вгрызались под кожу, уничтожая изнутри душу. Но даже при таком раскладе найти Джина оказалось сложной задачей. Омега упорно молчал, терпя все пытки ада, лелея надежду, что его руки не будут омыты молодой кровью, а глаза никогда не увидят горьких слез, разъедающих фарфоровую гладь кожи. Два года Минсок защищал сына, пока люди Намджуна не нашли его во Франции и не вернули на родину. Поэтому омега лучше всех знает, что сейчас испытывает Джин.***
Минсок тихо подходит сзади и прижимает дрожащее тело к себе. Джин мгновенно тонет в родных объятиях, а слезы, струящиеся по щекам, становятся менее горькими. Он знает правду, знает, на что пошёл его папа ради спасения тела и души молодого парня. Знает всё и боится, что Минсок испытает это снова. Лучшим вариантом сейчас было бы собраться и поехать на занятия в новый университет, ведь Намджун заранее позаботился, чтобы возвращение сына не стало подозрительным. Связи и деньги решали в этом мире все, и никому нет дела до того, что он давно утонул в болоте из прогнивших душ и сломанных судеб. Никто не знает о том, какой ад творится за «хрустальными» стенами очередного воздушного замка, построенного на чужих костях. Искренние улыбки давно стали роскошью, а чистый смех — бесценным. Джин понял одну истину: за деньги можно купить всё, начиная от тела и заканчивая душой. В этом мире не осталось ресурсов, которые были бы неподвластны влиянию крашеной бумаги, как и его тело, которое с рождения ему не принадлежало.