Говорят, тут обитает нечисть

Асфальт плавит солнцепеком, от которого перед глазами марево красное стоит. От которого хочется в холодную воду с головой занырнуть и не выныривать, пока лёгкие тяжестью не нальются и болеть не начнут. Пока в ушах давление не забьётся сильное, гулкими ударами сердца. Пока от мира не отключит. Но тут ни бассейна, ни хотя бы душа — только шланг, из которого себе воды в лицо плеснуть можно. Душ чуть дальше — в здании управления. А тут тренировка полным ходом и сдача нормативов. Рыжий уже закончил и спокойно мог бы пойти по своим делам. Да только он в тени раскидистого дерева на траве разморённый сидит, опираясь на ладони. И ждёт. Чего ждёт — непонятно. Возможно, того, что поможет ему от надоедливых мыслей о Тяне отделаться. Что кольнет под ребрами остро и оборвет эту херню уже навсегда. Что поболит немного и перестанет, а Тянь станет просто напарником, к которому взгляд не магнитит. Рыжий нетерпеливо ждёт пиздеца, выдергивая травинки одну за другой и пялится на поле исподлобья. Потому что сейчас очередь Тяня, который разминает мышцы перед началом и перекидывается фразами с симпатичной девушкой, что нормативы принимает. Улыбается ей, подмигивает весело и та рот рукой кокетливо прикрывает. Рыжий не спец по языку тела, но тут явно видно — он ей нравится. А кому Тянь вообще, блядь, не нравится? Такие есть? И Тянь, вроде как не против — склоняется к ней, на ухо что-то шепчет, укладывая руку ей на плечо. И она поражена. Она глаза округляет, задирает голову и улыбается ему очаровательно. Рыжий глаз с них не спускает — смотрит внимательно. Внутри ничего не колет. Пока тянет неясно. А это уже что-то. Это уже шанс на то, чтобы покончить с этим вот «нравится» и послать его нахер. Убедиться самостоятельно — он так со всеми. Выхлебать вечером полбутылки виски с той же мыслью, отпустить и проспать наконец хотя бы восемь положенных часов. Многие уже закончили — обтирают вспотевшие лица полотенцами и уходят с тренировочной площадки, только бы поскорее в прохладном помещении оказаться. На Рыжего, как на сумасшедшего косятся, проходя мимо. Да ему и всё равно — привык. Это по-началу как на безумца пялятся, а потом, когда стычка случается — уже со страхом. И никто больше подходить не рискует. Рыжий выдыхает шумно, невольно прислушиваясь к разговору сотрудников, что мимо проходят: — Это тебе не поможет. Рыжий фыркает — ещё как поможет. Должно помочь — это ведь самый верный способ: увидеть то, чего видеть отчаянно не хочется и забить хер. Так ведь это, в конце-то ёбаных концов, работает. И по крайней мере должно. Потому что Тянь через плечо оборачивается, замечая Рыжего, который на траве развалился. Поворачивается к нему всем корпусом, руку вверх поднимает и одними губами шепчет: дождись меня. Рыжему тут же подорваться хочется и свалить. Тупо на зло. Потому что — Тянь ведь так со всеми. Но на тело усталость зверская навалилась. И к мягкой траве буквально придавливает. Рыжий хмурится ему только, на что Тянь дёргает уголками рта вверх. Как будто нормальный человек на такой зверский, как у Рыжего, взгляд — улыбнуться способен. Тянь явно поехавший. Ещё и Рыжего в это безумие за собой утягивает такими вот полуулыбками. Такими искренними, которые под рёбрами вспышкой яркой отзываются. От которых не то отвернуться хочется, не то попросить ещё раз вот так улыбнуться. Но Тянь отворачивается сам, когда его за руку девушка перехватывает. Как там её? Кажется, Цзоу. Рыжий не специально запомнил, не потому что она, когда у других нормативы принимала, прожигала взглядом трибуну, как раз там, где Тянь сидел. Просто имя распространенное красуется на бейджике форменной футболки. А у Рыжего визуальная память хорошая. Где-то позади слышится галдёж толпы, которая пришла на золотого мальчика поглазеть. Рыжий искоса смотрит — там девчонок много. И все с придыханием его обсуждают. Все в восхищении. Кто-то даже выкрикивает: Хэ Тянь — вперёд! И Рыжий думает: точно вперёд, докажи уже мне, что ты так со всеми и закончим уже это. Доказывать Тянь ему не спешит, лукаво Цзоу руку перебинтованную показывает и за жердь хватается. А Рыжему тут же подорваться хочется и заорать: какого хера делаешь? Болеть ведь будет. И болеть, по ходу — долго будет. Тут просто так от этого не отделаешься. Ведь Тянь ведёт себя, как ёбаная машина, которая боли не ощущает — подтягивается на турнике. И майку его лёгкую чуть ветром сдувает, оголяя поясницу. Рыжему уши зажать хочется, потому что позади визг болельщиц собственные мысли перекрывает. Да только, кажется, если он заткнёт уши — ещё хуже будет. Потому что тогда он ещё отчётливее будет слышать, как сердце снова грудную клетку выламывает. И перед глазами снова то сраное поле, луна полная, звёзды, рассыпанные по чернильному небу. И Тянь, который спрашивает серьёзно: ты об этом думал? О том, чтобы меня трахнуть. Ты об этом думал? Думал? Нет, блядь, конечно же нет. До того, как спросил — нет. После, сука, каждый раз, когда Тяня видит — думает. Почти физически ощущает в мельчайших подробностях. Почти с ума сходит от того, как должно быть приятно его трахать. Этого мудака, по которому все сохнут. Который вот так — со всеми. Вот так — когда его хотят. Солнце кожу и без того горячую — лишь сильнее нагревает. Ещё немного и кровь по венам бурлить начнёт. Рыжий обмахивается и с разочарованием ощущает лишь горячий воздух, который только хуже делает. На трибунах народ с мест повскакивал — ещё бы, на поле ведь Хэ Тянь. Как на него не посмотреть. Все смотрят, и Рыжий как все. Только у людей улыбки радостные на лицах, а у Рыжего — кисляк. Цзоу даёт свисток и жмёт на кнопку таймера. В ладоши прихлопывает, а после и того хуже — поглаживает Тяня по спине, который пот со лба вытирает. Хуже, потому что Тянь прикосновений Цзоу словно бы не замечает, смотрит в сторону Рыжего, убеждаясь, что он всё ещё здесь и выходит на беговую дорожку, где должен три километра намотать. Как он бежит — Рыжий не видит, потому что всё пространство заняли любопытные девчонки, которые не устают в Тяне одни лишь плюсы находить. Которые то и дело кричат ему что-то в поддержку. А Рыжий заваливается на спину, прикрывает глаза предплечьем и думает, что не сегодня, так завтра. Не завтра, так после завтра — Тянь докажет ему, что оно того не стоит. Что даже пытаться не нужно. Не нужно ему это «нравится». Рыжего чуть в сон клонит. Тоже, как асфальт — плавит. К происходящему он даже не прислушивается, потому что ничерта нового никто не говорит: красивый, умный, смелый, да о таком только мечтать можно. Хах, Рыжий бы поспорил. От такого бежать, как от огня нужно, не оглядываясь, потому что стоит только назад посмотреть, как уже не знаешь в какую сторону бежать. И зачем вообще убегал, когда вот он — идеал. Когда к нему уже бежать захочется — навстречу. Он уже действительно собирается в лёгкую дремоту провалиться, как раздражённо сметает с глаз руку — девчачьий визг все мыслимые пределы децибелов превышает. Почти в ультразвук переходит, режет перепонки. Глаза открывает, смаргивает и на локтях лениво приподнимается, чтобы посмотреть какого чёрта там происходит. А происходит настоящий пиздец — Тянь на встречу к нему вышагивает, через толпу пробиваясь. Счастливый, взмокший. И без майки, блядь. Рыжий успевает только взглядом по его телу мазнуть. Потому что это уже слишком. Это уже ни в какие рамки. Это не по правилам совсем. Он отворачивается поспешно. Изучает рисунок на собственной майке. Не помогает. Глядит на свои кроссовки, на которые дорожная пыль налипла. Не помогает, блядь. Переводит взгляд на траву, которую солнце прожгло и она пожелтела. По травинке крошечный паук ползёт. Плетет свою паутину, еле заметную, но если в неё попадешь — считай пропал. Потому что она не отпустит уже. И всё-таки не удерживается — пропадает. Смотрит голодным взглядом. У Тяня ведь мышцы рельефные, на которых бисерины пота собрались. У Тяня штаны косые мышцы открывают. У Тяня волосы влажные, которые он назад небрежно зачёсывает. У Тяня на губах улыбка лёгкая. А у Рыжего, по ходу тепловой удар, потому что перед глазами плыть начинает и лишь Тянь статичным остаётся. Потому что температура тут же подскакивает и кажется, Рыжего сейчас и вовсе спалит. Потому что душно сейчас настолько, что воздух и вовсе заканчивается, прожигает лёгкие спазмом, заставляет вдохами захлёбываться. А Тянь лишь расслабленно шею потирает и останавливается над Рыжим, перекрывая собой палящее солнце. Машет кому-то рукой на прощание и кажется, даже не замечает, как на них заинтересованно косятся. Он-то к этим взглядам привык. А вот Рыжий нет. Рыжему вообще не нравится когда на него смотрят. Тем более вот так — изучающе. Рыжий снова на спину откидывается и глядит на небо. Там солнце слепит. Там облака пушистые, пухлые. Где-то над головой — птицы с одной ветки на другую перелетают. У Рыжего сетчатку прижигает яркими всполохами лучей. И это лучше, честно. Лучше ослепнуть. Потому что Тянь без майки. Тянь голый почти — настоящее стихийное бедствие. Буря посреди пустыни, которая под собой погребает. Потому что воображение тут же услужливо подсовывает точно кадры из фильмов — как Рыжий врезается пальцами в сталь его мышц. Тех самых косых, которые штаны нихуя не скрывают. Как улыбку с губ Тяня сметает, мешает её со стоном протяжным, утробным. Как этот стон перетекает в рычащую просьбу: ещё. Блядь. Шань уже ничерта вокруг не видит. Только небо, которое от беспощадного солнца чуть тёмным выглядит. И чувства, кажется, обостряются, ведь Рыжий слышит, как Тянь рядом опускается. Близко, блядь. Так, что жар от его разгорячённого тренировкой тела собственную кожу лижет. У Тяня температура под все сорок. Он заживо сейчас сгорит. А у Рыжего точно тепловой удар — он даже не отодвигается привычно. Только голову поворачивает в другую сторону, чтобы в глаза ему ненароком не посмотреть и наблюдает за пауком, который неустанно паутину плетёт. В неё ведь какая-нибудь глупая мошка попадётся. Которая думать будет, что паутина только для неё. А потом за мысли эти жизнью поплатится. Рыжий дёргается всем телом, когда чувствует, как его ладони влажные пальцы Тяня касаются. Мимолётно. Мажут по перегретой коже еле касаясь. Но это всё равно, что за оголённые провода схватиться. Это разрядами электрическими от пальцев до низа живота. Это выдохом рваным из лёгких. — Как тебе? — Тянь говорит тем самым тихим шепотом, от которого мурашки по предплечьям. И голос его тихий — оглушительным кажется. А Рыжий прикосновение о собственную майку стереть пытается. Трёт ладонью о ткань, только хуже делая. Потому что его пальцы не только там. Они фантомными искрятся и на губах. Как тебе? Птицы разражаются криком. Ничего особенного. Всего лишь литой пресс. Разговоры стихают, потому что все по своим делам разбредаются. Ничего такого. Всего лишь капли, стекающие от шеи по острым ключицами. Цзоу подгоняет нерасторопного доходягу, который всего лишь десять подтягиваний сделал и повис на жерди, отдыхая. Ничего, на что можно было бы внимание обратить. Всего лишь вены на предплечьях, вздутые, которые видны отчётливо. Всего лишь нравится. Рыжий тянет воздух носом медленно. Одёргивает майку раздражённо и отвечает грубо: — Нормально. И Рыжий понимает, что краснеет, потому что врёт даже сам себе. Потому что слова, точно в липкой фальши вырываются и кажется, её кто угодно понять может. Потому что, да — красиво. Потому что крышесносно просто. Потому что вот так, без майки — ему лучше даже. Сбоку слышится довольный смешок. Как будто Тянь в мысли проник. Как будто знает, о чём Рыжий думает. Как будто понимает и специально с себя майку стащил, прежде чем к нему на траву притащиться. И да, — тащит от этого, сука, нереально. Тащит так, что Рыжий непроизвольно руку на место возвращает, чтобы ещё раз жар от его тела почувствовать. Ещё раз им вмазаться. Чтобы уже окончательно. Чтобы потом отпускать больнее было. Травит им сам себя. Потому что удержаться невозможно просто. И нихуя не нормально. — Шань? — Тянь голову к нему поворачивает, почти утыкаясь носом в затылок. От его ровного дыхания жар пятном оседает где-то на линии роста волос. И где он только такому неебическому самоконтролю научился-то? На курсы наверняка какие-то распиздатые ходил. Или вот так — непозволительно близко для него абсолютная норма. — Чё тебе? — Рыжий тоже пытается голосом ровным говорить, но тот хрипотца охватила. Нотки нервные, которые в два коротких слова укладываются. Сочатся из них слишком заметно. И Рыжему снова глаза предплечьем накрыть хочется и как в детстве поверить, что если он не видит — не видят и его. Но так не работает. Поэтому он продолжает упорно за пауком наблюдать, в сети которого уже мошка попалась. Дёргается изо всех сил, крыльями лихорадочно взмахивает. А тут уже всё. Из сетей не выбраться никак. — Пошли в душ. Вместе. — голос Тяня пронзает, задевает что-то внутри, что разрывается к чертовой матери. Что оглушает настолько, что Рыжий замирает. Он челюсть сжимает с силой, до напряжённых желваков. И не потому, что бесит. А потому что хочется неторопливо повернуться и ответить ему тихо на выдохе: да. Потому что Рыжий уже машинально воздухом душным лёгкие забивает, чтобы именно это и сказать. Секунды тянутся медленно. И Рыжий поворачивает голову — тоже медленно. Не дышит совсем. И говорит на выдохе: — Совсем перегрелся? Потому что Рыжий вот — да. У него перед глазами пятна черные расползаются, когда он на расслабленный взгляд Тяня натыкается. На его глаза серьёзные, в которых и намёка на шутку нет. Как будто для него предложение в душ сходить вместе — точно ручку одолжить. Будто ничего особенного. Будто он уже так не в первый раз предлагает. Не в шутку, сука. А Рыжий настолько тупой, что почти согласился. Почти в сети попался. Хотя, кажется, он как та мошка — уже в них запутался, только вырывается по инреции. Инстинктивно назад подаётся, в надежде, что отпустит. И нет — не отпускает. Только сильнее въёбывает, потому что Тянь губу закусывает, улыбаясь. Отпускает её и на ней влага в лучах палящего солнца поблескивает. — Возможно. — он соглашается, кивая головой и так он ещё ближе, так почти нос к носу. — Потрёшь мне спину? Тянь бровь вздёргивает вверх вопросительно. А чё спрашивает, когда по глазам Рыжего прочесть и так всё можно. Потрёт, чё. Кулаками, блядь. А потом врежется пальцами в мышцы, проводя сверху до низу. Прощупает каждый выступ, рёбра пересчитает и пропадёт окончательно. — Ещё чё? — Рыжий цедит сквозь зубы, потому что стоит их разжать, как он тут же скажет то, что хочется, а не то, что нужно. — Можешь не только спину. — Тянь усмехается, снова его пальцы своими поддевая лениво. — Я не буду против. А ты? Ты не против, Шань? Не против, блядь. Не против не то врезать за эти слова, не то всем телом в него вжаться, на бедра к Тяню забраться и зло в лицо прошипеть: ну давай в душ. Давай и спину потру и не только. Что тебе ещё потереть там надо? Давай, чё застыл? Поднимайся и давай уже в душ. Сил терпеть уже, блядь, нет. — Буду ждать тебя в кабинете. Рыжий поднимается с травы рывком. И уходит. Уходит не в общий корпус, который совсем близко, где душевые кабины тонкими стенками отделены и прозрачными вставками, где они для охотников и для стражей общие. Уходит быстрым шагом в отделение охотников, которое чуть не в километре от тренировочной площадки. А когда уже в душе оказывается — выкручивает холодную воду на полную, чтобы смыть с себя этот проклятый жар, который по всему телу расползается. Которым его Тянь отравил. Который даже под струями холоднющей воды не смывается — ещё глубже под кожу въедается. Ещё сильнее в подкорку мыслью его реально трахнуть. Чтобы уже отстал. Чтобы больше о нём не думать. Чтобы уже попробовать и понять — херня. Только вот Рыжий сомневается, что так и будет. Что не привяжется ещё сильнее и сам не начнёт за ним таскаться. Ведь судя по слухам — секс с Хэ Тянем незабываемый. В кабинете Тяня нет, не смотря на то, что Рыжий под струями холодящими полчаса провёл. Одевался долго, рассматривая себя в большое зеркало и пытаясь понять, что вообще в этом Тяня заинтересовать могло. Так и не найдя ответа, переоделся в чистую одежду и поплёлся на общую территорию. Кабинет через опущенные жалюзи красноватым освещает, по стенам чертят лучи, что наискось ложатся лимонными полосами. Тут холод стоит из-за кондиционера, который на полную пашет. Рыжий принюхивается на автомате, пытаясь понять был ли тут Тянь. Не учуивает его запаха. И злится сильнее — где он там потерялся. Рыжий валится на кресло устало, точно ему сеть питания топором обрубили — искрит, но пока не полыхает. А если уж всполыхнёт, то спалит с концами. Всё в округе нескольких миль спалит, выжже землю и всех, кто рядом окажется. Он тянется к папке, оставленной на столе, пробегается глазами по тексту, который уже с закрытыми глазами пересказать может. Изучает карту местности, которую из территориального отдела прислали. Сначала ту, где Торира нашли, а потом ту, где вампирша жила. За её домом наблюдение установили и она там пока не появлялась. Там городок крошечный совсем. Всего лишь один крупный магазин с продуктами, кинотеатр, который неподалеку от главной площади, стадион единственный на всю округу школы и римско-католическая церквушка, что на самой окраине. Рыжий смотрит на неё долго. Смотрит, не понимая чего это она так внимание его привлекла. А потом, как ужаленный с места подскакивает — когда он на кухню к вампирше вломился, у неё там фигурка распятия висела. С ногами скрещенными, где правая нога на левой лежит — а так только у католиков. В голову шальная мысль закрадывается — срочно туда, срочно в церковь. И если даже вампиршу там найти не удастся — то местный священник наверняка свой приход в лицо знает, её знает с той стороны, с которой в управлении и не ведают. А там и подсказки можно заполучить, где её искать. Дверь отворяется нараспашку, запуская в тишину кабинета, где только шум кондиционера тихий слышен — гул голосов из коридора, звонкие девичьи возгласы и словно бы искренние оправдания Тяня, что он сегодня никак не сможет от дел оторваться и выпить с ними пойти. Словно бы — потому что Рыжий уже этот голос знает с извиняющимся тоном, со словами, что красиво из губ льются чистой неразбавленной ложью. И как определяет это — чёрт его знает. Просто понимает чётко — он вот сейчас обманывает. Рыжий к нему не оборачивается, не ждёт, пока Тянь всем своим почитателям ответит, а бумаги разгребает, надеясь найти план церкви. Находит быстро. Раскладывает его и зависает над столом, упираясь о него руками. Не реагирует, когда дверь закрывается. Когда Тянь бесшумно ступает по мраморному полу, застывая за его спиной. Рыжий напрягается всем телом, потому что чувствует его. Потому что ему уже не нужно слышать — тело само сигналы подаёт: оно рядом. Оно прямо за спиной. Оно тёплое. Тебя к нему тянет нереально. И стоит только повернуться, как Рыжий лицом к лицу с Тянем окажется. Близко так — останется лишь на его губы залипнуть, на которых наверняка лукавая улыбка будет. Рыжий не поворачивается, крепко сжимает пальцами столешницу и за дыханием следит, которое тут же паскудно сбивается. План церкви, — как бы Рыжий не пытался — не собирается воедино, ускользает, мутнеет, плывет. Потому что все рецепторы скрутило на ощущение тепла позади. Рыжий ещё ниже голову склоняет, чтобы не ощущать, как от Тяня несёт свежестью. Шампунем дорогущим, или чем там ещё мажоры пользуются, да одеколоном плотным, который густым запахом весь кабинет обволакивает, точно мглистым туманом. И эта мгла в носоглотку клинится. Убийственная такая, блядь, что ей натурально затянуться хочется. И это не то, что табак — она привыкание с первой затяжки вызывает. Она опаснее гораздо. — Ждал меня. — его голосом колючие мурашки расползаются по позвонку. И он, блядь, не спрашивает. Он утверждает. Точно знает, точно подглядел, как Рыжий тут принюхивался. Как хмурился на дверь, в ожидании. Внутри вспыхивает неясным. Не то яростью, не то удовольствием. Определить трудно. Почти невозможно, когда он вот так близко. — Ага, только тебя и ждал. — получается зло. Получается правдиво. Потому что, да — ждал. Как двинутый к воздуху принюхивался, в поисках его запаха. А потом ещё хуже становится, ей-богу. Потом Тянь наваливается тяжёлым на спину, расставляя руки по бокам, тоже ими о стол упирается. И деться тут совершенно некуда — только вниз нырнуть и под стол загнанно забиться, да просидеть там остаток дня, согнувшись в три погибели. И деваться никуда, блядь, не хочется. Потому что тепло перекрывает собой мурашки. Потому что дыхание на самое ухо отчётливое такое, что Рыжий прислушивается к нему непроизвольно. Непроизвольно губу закусывает — оно у Тяня тоже сбито. Тот подбородок к нему на плечо укладывает и спрашивает тихо: — Что делаешь? У Тяня пряжка ремня впивается остро через тонкую майку в кожу. У Тяня на пальцах едва видные царапины, которых Рыжий не замечал, а бинт наложен новый совершенно. У Тяня внутри огниво настоящее, потому что его теплом не греет — им сжигает подчистую. А у Рыжего в глотке пересохло и теперь, кажется, стоит только слово сказать — как голосовые связки прахом осыпятся. Он ещё крепче в столешницу впивается и выдавливает единственное, на что способен, едва не по слогам: — План. Церкви. — Ёмко. — Тянь усмехается, отчего вирбация по спине щекоткой проходится. — Чего интересного там нашел? Рыжий бы ответил ему с удовольствием. Ответил, если бы перед глазами сраного марева не было. Ответил, если бы изображение не расплывалось в пьяной дымке. Если бы это вот горячее не отвлекало. Если бы грудные мышцы, под вдохами не врезались в его тело сильнее. Если бы говорить мог адекватно, а не словами отдельными, бессвязными. Рыжий напрягается сильнее, выдыхает шумно. Выдыхает ещё раз. И отвечает с хрипотцой, которая звучит так, словно он долго орал: — Вампирша была прихожанкой. Нужно проверить. Тянь понятливо хмыкает, ведёт пальцем по линиям карты, вжимаясь в Рыжего всё сильнее. И руки у него, блядь, сильные. Мышцы под кожей перекатываются, а по венам на предплечьях хочется пальцем провести, проверить не лопнут ли. Но стоит только стол отпустить, как случится что-то непоправимое — Рыжий знает. С появлением Тяня так обычно и происходит. А ещё с его появление в организме что-то не то творится, потому что кровь слишком часто к щекам приливает. Внутри слишком часто что-то натягивается и ебануть может в любой момент. Вот и сейчас — натягивается. Сильнее обычного. Натягивается так, что Рыжий уже не уверен, что тело ему вообще подчиняется — уже вырваться не пытается, не шипит. Явно же перегрелся. Только вот — от перегрева штаны не оттягивает наливающийся кровью стояк. — Проверим. — Тянь головой кивает, тыкаясь подбородком в плечо, где боль с удовольствием мешается, руку и вовсе с карты сметает. Он мажет костяшками по щеке Рыжего. — Ты горячий. И Рыжему что-то колкое ему ответить хочется. Такое, что Тяню под дых даст и заставит его назад отшатнуться. На шаг, потом на второй, на тысячу. Подальше, к чёрту на кулички. Куда-нибудь в другую вселенную его зашвырнёт и обратно уже не принесёт ветром лихим. А ещё Рыжему хочется, чтобы он руку на место вернул, потому вот так — тепло. Кондиционер холодным воздухом ебашит, от которого, кажется, уже пар изо рта пойти должен. Но это только кажется, поэтому Рыжий отвечает: — Жарко. Ответа ждёт долго. И Тянь словно бы зависает, обдумывает что-то, продолжая пальцами еле касаясь по щеке проходиться. Опускает голову ниже, чуть на бок её склоняет и губами в шею утыкается. Внутри по швам всё трещит и кажется, вот-вот действительно ебанёт. — Я чувствую, когда мне врут, Шань. — Тянь говорит едва слышно, но кажется, что этим перепонки разорвёт, потому что звучат его слова оглушающе честно. Он отстраняется, оставляя Рыжего стоять, уткнувшись невидящим взглядом в стол. — Поехали?