Говорят, тут обитает нечисть

Телевизор в небольшой забегаловке вещает фоном утренние новости. Те самые, которые смотрят люди, которые поднимаются в пять утра и давятся кофе с тостами, потому что есть спозаранку практически невозможно. Тянь так думает. Думал, пока не почувствовал, что желудок скручивает болезненным голодным спазмом. Тут людей совсем нет и из окон в пол видно рассветное зарево, которое отсвечивает ярким оранжевым диском, что из-за холмов показывается. Дорога пока пустынная, ни единой машины мимо ещё не проехало. Тянь здесь никогда не бывал, но оказалось, это единственная круглосуточная забегаловка, которую они встретили по пути. Официантка — заспанная дама за сорок с пышной шевелюрой и розовой жвачкой, из которой она выдувала пузыри — из-за прилавка поинтересовалась что они будут заказывать. Даже подходить не стала. Записала и шлёпнула лист на стол заказов повару, который явно был не рад ранним посетителям. Тот лишь ругнулся смачно и приступил к готовке. Тянь с интересом оглядывается. Это место, точно лет на тридцать отстаёт от современного мира: пол уложен мозаичным кафелем пронзительного аквамаринового цвета; столики крошечные, на двух человек максимум; бар широкий, по столешнице которого официантка тряпкой возит от нечего делать; а стены окрашены в розовый, да мятно-зелёный. На них карточки с местной футбольной командой, которая перестала играть добрых двадцать лет назад и потёртые плакаты, которым не меньше десятка лет с рекламой здешней кухни. Её, судя по надписям — именуют вкуснейшей. Но судя по запаху — Тянь бы с ними не согласился. Прямо над головой потолочный вентилятор раздувает лопастями душный воздух, который пахнет пережаренным беконом и слегка подгоревшей яичницей. Тянь съезжает на стареньком красном диванчике вниз, подпирая голову мягким подголовником и залипает на потолочник, который, если зрение расфокусировать — вертолёт напоминает. И думает, что надо бы такой же дома установить — его мерный гул успокаивает. Или просто Тянь слишком сонный. Рыжий напротив сидит, подпирая ладонью подбородок, косится на улицу и обдумывает что-то. В нём усталости ни капли не видно, словно вот так по ночам не спать и для него норма жизни. Тянь уже привык — пара чашек кофе с утра и жизнь уже кажется чуточку легче, а сонливость нагоняет только если на месте сидеть. Прогноз погоды, судя по тихому вещанию телевизора — отвратительный. Душняк, жара и ни намека на дождь. Лето, мать его. Уже с самого утра пригород пропитан теплым воздухом, а днём, кажется, не спасёт даже кондиционер, который на полную пахать будет. Тянь медленно взгляд на Рыжего переводит, который на сидении ёрзает, точно ему неудобно, губы облизывает, где на нижней едва видная полоска крови собралась. Повар на кухне снова чертыхается, роняя не то пустую кастрюлю, не то жестяную кружку. Официантка громко выдувает пузырь жвачки, щёлкая им. По телевизору реклама сигарет, где диктор глубоким голосом поясняет: вызывает зависимость. И Тянь с ним согласен. Курить вообще вредно. Но стоит сделать первую затяжку, как тут же кружится голова. Вторую — и тело слегка наливается свинцом. Третью — и уже становится интересно: а что же дальше. Четвертую — и уже понимаешь: без этого никак. На пятой пытаешься себя остановить, но не можешь. На шестой знаешь — по пути домой купишь пачку, чтобы ночью от никотиновой зависимости не подохнуть. И как бы бросить не пытался — не выходит. И Тянь делает свою первую утреннюю затяжку — слегка касается коленом ноги Рыжего. Да — это зависимость. Да — опасно для здоровья. Да — без этого уже никак. Тут даже никотиновые пластыри не спасут. Затяжка выдаётся долгой, потому что Рыжий сверлит Тяня нечитаемым взглядом и ногу не убирает. Просто смотрит задумчиво, слегка хмурясь. И как бывает при первой затяжке — голову кружит так, что Тянь радуется, что сидит — как тут на ногах устоять-то вообще. Мышцы слегка спазмом приятным схватывает. Таким, который бывает после целого дня усиленных тренировок, когда тело уставшее, но эта усталость дарит дичайший кайф. И дышать сразу же становится чуточку труднее — этот дым в лёгких убийственным кажется, обжигает изнутри ярким пламенем рыжины. И ещё хочется. Больше. Покрепче затяжку. Такую, чтобы в глазах потемнело. Позади шаги слышатся, шлепающие об пол лёгкими мокасинами. И в следующую секунду в зоне видимости появляется нагловатая официантка, жующая жвачку с приоткрытым ртом. У неё в руках поднос, который она тут же опускает и принимается расставлять тарелки на стол. У неё руки все в кольцах, да браслетах, которые звенят друг о друга. Она не шибко доброжелательно приятного аппетита желает и удаляется к себе за стойку. Шлепается на стул и зависает в телефоне, затыкая одно ухо наушником. Рыжий скептично осматривает содержимое своей тарелки: аккуратно подцепляет сэндвич, фыркает на то, что майонеза туда бу́хнули столько, что он по краям стекает и брезгливо вытаскивает сыр, который успел слегка подплавиться. А потом вообще черти что творится. Потом Тяню кажется, что в глазах реально потемнеет, потому что Рыжий не тянется за салфеткой чтобы руки утереть. Рыжий, блядь, просто размашисто языком по подушечке большого пальца проходится. И все звуки разом затихают. Весь мир останавливается и кажется, Тянь в этом моменте виснет. Потому что это медленно. Это мурашками по загривку вплоть до самой поясницы. Такими, что Тяня передёргивает слегка. Такими, что внизу живота сладостью спазм схватывает. Такими, что хочется ещё ниже под стол съехать, губу закусить, глаза от удовольствия закатить и застонать придушенно. Потому что Рыжий на него глаза поднимает, смотрит внимательно и слизывает майонез уже с указательного пальца, задевая его губами. Спрашивает: — Нормально всё? Нормально всё, да. Просто теперь Рыжего вот так же на вкус попробовать хочется. Нормально, как всегда всё, ей-богу. Просто Рыжего реально хочется. Пиздец, как хочется, блядь. Разложить на этом столе и выебать так, чтобы стоны по всей забегаловке. Чтобы запах вспотевших тел перебил гарь с кухни. Чтобы тягучее внутри разлилось и затопило собой сознание. Нормально же всё, ну. Нихуя, бля, не нормально. Он просто майонез слизал. Просто. Языком. По пальцам. — Ага. — хрипло отзывается Тянь, не в силах глаз отвести от влажных губ, на которых случайно застыла белесая капелька. Крошечная совсем. Всё внимание на себя забирающая. Позади официантка пузырем щёлкает. И в Тяне что-то обрывается. Оглушающе звонко. Что-то, что сдерживало его, точно пробки выбило и в мозгу короткое замыкание произошло. Точно провода разом воспламенились и оплавились одной мыслью, по извилинам стекающей. Тянь краем сознания вспоминает определение, которое ему Би зачем-то вдалбливал: короткое замыкание — это сопротивление нагрузки, меньше внутреннего сопротивления. И да — сопротивляться тут вообще невозможно. Нагрузка неебическая. Внутреннего возгорания не избежать, потому что сила тока такая, что кровь в венах жидким огнём становится. Тепловыделение. Расплавление. Пожар. Настоящий, блядь, пожар, который нутро ярким языками пламени вылизывает. Все функции к чертовой матери нарушены. Все системы сбой дали. Тяжёлой системной аварии не избежать. В мозгу красным мигает: внутреннее воспламенение. Опасно. Покиньте красную зону во избежание травм. Да куда тут убежишь — это дальние ебеня, где если и ебанёт, то жертв немного будет. Где если и ебанёт — подмогу долго ждать придётся. В ушах гул нарастает. И — короткое замыкание ведь. Сопротивление внутреннее нарушено ведь. Провода оголены. А внутри уже всё ярким пламенем. Тянь уже себе не подчиняется — системы полностью на резервное питание перешли. А с резервным, как оно бывает — нестабильно. Никогда не знаешь как оно себя поведет. Вот и Тянь чёрт знает как себя ведёт. Тянется через весь стол к Рыжему, который брови хмурит и мажет по его губам большим пальцем, стирая майонез, стирая влагу, которую недавно его язык оставил. А потом и вовсе слизывает это. На вкус его пробует. И вкус у Рыжего, господи — потрясающий. Даже резервное питание не справляется — ещё одно короткое замыкание, которое землю из-под ног выбивает. Которое заставляет Тяня в спинку дивана вжаться, чтобы ещё какой-нибудь херни не вытворить. Потому что Рыжий зависает на добрых несколько секунд. Рыжий машинально языком по губам проходится, матерится, а потом вырывает из дозатора салфетку и оттирает ей губы до красноты. Трёт так, словно бы верхний слой кожи содрать решил. — Поехавший. — следом припечатывает севшим голосом Рыжего. И Тянь уже с ним согласен. Точно поехавший. С мозгом на все сто восемьдесят вывернутым. Его гневным взглядом исподлобья парализует слегка. А в мозгу всё ещё красным мигает: опасная зона. Покиньте помещение. Только вот с места не двинуться. Потому что Тянь опасности любит. Потому что он в них с головой готов. Поехавший ведь. А с поехавшими так и бывает — они лютую херню творят. И теперь у Тяня есть нихуёвое такое оправдание, которое ему Рыжий подкинул. И есть уже не хочется. Вообще ничего не хочется, кроме Рыжего. Это на опьянение похоже. На то, когда напряг спадает и наступает лёгкость, за которой люди вечно гонятся, заливая в себя один шот за другим. На то, когда кажется, что ты всё можешь. И в эти моменты — главное не наебнуться. Тянь вот — пытается. Потому что Рыжего разозлил — уже почти наебнулся, но удержался. Тот отворачивается к окну и вгрызается в сэндвич, отхватывая большой кусок. Пережёвывает его и запивает кофе шумно. Звуки опять в пространство возвращаются. Лопасти потолочного вентилятора разгоняют горячий воздух. Официантка усмехается над видео, которое смотрит. Из кухни слышится храп. По телевизору играет заставка сериала, который начинается со слов: верите ли вы в судьбу? Тянь отхлебывает кофе, отодвигая от себя тарелку и думает, что в судьбу он всё-таки, блядь, верит. *** Рыжий потягивается, разминая шею, уже стоя на выходе из забегаловки. Тело слегка пробирает ломота от того, что он не спал чёрт пойми сколько. Он точно не помнит когда это началось. Эта бессонница, что кроет каждую ночь непонятным чувством предвкушения, от которого сердце гулко о рёбра бьётся. И на левом боку лежать становится решительно невозможно. На правом не легче — удары в подреберье не прекращаются. На спине, как ни старайся глаза закрыть — сами по себе открываются и пялятся в потолок машинально отсчитывая мелкие трещинки. Лицом в подушку, хоть и удобнее, да так есть все шансы задохнуться к чёртовой матери. Это заставляет с утра пораньше, — через часа два после того, как уснул — чертыхнуться и встать, полным хре́новой энергии, как если бы Рыжего под завязку напоили крепким кофе. Это вынуждает перед выходом пристально в зеркало себя оглядеть и — господи, блядь, боже, — попытаться уложить непослушные волосы. Это раздражает до жути. И будоражит. Этому имя — Хэ Тянь. Который прилип, как банный лист и как бы Рыжий на него не рычал — не отстаёт. Не понимает, что Рыжему эта херня нахуй не сдалась. Рыжий и без него замечательно жил. Работал на износ. Выжимал из себя все соки, чтобы после работы домой заваливаться и упасть без сил на кровать иногда даже не раздеваясь. Рыжий не помнит когда это началось. Когда это стало в привычку входить. Когда он свыкся настолько, что — подумать только, — в момент опасности стянул с себя кофту, чтобы приложить её к ране Тяня, когда тот, как придурок себя вёл. Жался всем телом так, что дыхание напрочь сбивало. Так, что казалось, это сумасшествие и Рыжему передастся. И передалось походу. Потому что Рыжий с ужасом поймал себя на мысли, что ему, блядь, нравится. Что конкретно нравится, он ещё не понял. Может, запах, который от Тяня почувствовал, когда тот выдыхал ему в висок горячим воздухом: эта злоебучая смесь крепкого одеколона и лесных орехов. Может, то, как Тянь цеплялся за него и Рыжему казалось, что он нужен. Нужен, блядь. Глупости какие — ей-богу. Он за всю жизнь кому нахуй не сдался. Почти никому — эту тему он не затрагивает, не бередит старые раны. Может, возможность часто с чувством посылать Тяня на хуй. Чёрт его знает — нравится и всё. Иррационально, необъяснимо и сука, сильно. И Тянь точно напрашивается. Не то на кулаки, не то на то, чтобы его за грудки сгрести, в стену впечатать, так чтобы затылком ощутимо приложился а потом… А потом тоже два варианта: за волосы его схватить и продолжить вбивать затылком в стену, либо к себе притянуть и поцеловать. Искусать нахуй все губы. Так, чтобы до крови. До боли. И желательно, чтобы он тоже укусил до искр из глаз. Потому что когда что-то пугает — достаточно боль ощутить, чтобы отрезвило хоть немного. Достаточно этого толчка, чтобы страху своему в глаза посмотреть и вмазать ему по роже. По роже Тяню съездить иногда очень хочется. А ещё хочется съебать от него подальше, потому что краснеть заставляет так, что там уже не до побега. Там бы отвернуться успеть, чтобы он не заметил и что-нибудь колкое ему ответить, чтобы отъебался. Хоть на минуту. Дал в себя прийти. Дал Рыжему себе сказать строго: тебе всего лишь кажется. Он со всеми так себя ведёт. Оно тебе не нужно. Не травись. А сегодня, так вообще пиздец на пиздеце был. Мало того, что Тянь всю дорогу до Линь пиздел, рта не захлопывая. И рот у него, блядь, красивым оказался. Особенно, когда он улыбается искренне, не наигранно, как это обычно случается. Глупости ебучие говорил. Трахнуть его? Хах. Да Рыжий об этом ни разу не думал. До того момента — ни разу. А потом думать начал, черт бы его задрал. И думал, даже когда к Пингу припёрлись посреди ночи. На Тяня старался не смотреть. Потому что так представлять легче. Потому что так картинки в голове против воли возникающие — ещё ярче становятся. Ещё красочнее. Сидя в паршивой забегаловке, где ни души не было — к окну отвернулся. Приказал себе не думать. И всё равно думал. Всё равно, потому что за окном рассвет красивый был, почти такой же, как Тянь. Когда Рыжий себя на этой мысли поймал — захотелось врезать уже не ему, а себе. Головой о стол. Раз пять, не меньше. Так, чтобы лоб расшибить. Чтобы в мозгу, что-то, что с пазов съехало — обратно вернулось. Чтобы больше вот так — не думать. О нём вообще не думать. Чтобы вышвырнуть его из шальных мыслей и с концами. Да как тут вышвырнешь, если видеть его каждый божий день приходится. Слышать голос глубокий, который если в шёпот скатывается — внутри всё замирает. А потом и вовсе стрёмно стало. Потом Рыжий сам, — господи, подумать только, — уставился на него, когда майонез с пальцев слизывал. Оно само как-то получилось. И видимо, пялился как-то не так. Потому Тянь в лице изменился, точно в нём перегорело что-то. Перегорело и тут же полыхнуло адовым кострищем в глазах, где зрачок в момент расширился неебически. Где в темных глазах черти показались с демонами опасными. Где зрачок и вовсе смыло к самой свинцовой радужке. Рыжий точно не помнит, но возможно именно тогда и внутри него что-то ебануло. Ебануло так, что, тяжесть эта свинцовая сладким раскатом внизу живота разлилась. И когда Тянь к нему руку протягивал — не пошевелиться было. Не отпрянуть. Потому что телу, — уж точно ни ему, ни Шаню, — хотелось этого прикосновения. Потому что в раз вырубило мыслью: вот сейчас. Потому что потом на губах оказался его палец горячий, который по всей нижней прошёлся. Ме-е-едленно. Сминая под собой кожу. И это вырубило настолько, что Рыжий неосознанно прошёлся по его отпечатку языком. Распробовал. А потом вообще херня случилась — Тянь палец облизал. И в штанах паскудно тесно стало. Рыжий задушенно выдохнул, ведь это непрямой поцелуй получается. Потому что теперь от мыслей не отделаться, как ни старайся. Потому что они, сука, в подкорку прочно въелись этим вот мимолётным касанием. Тянь словно знал, что именно им он их в Рыжем укоренит, вобьет в мозг основательно. Медленно и со вкусом. У пальцев его от чего вкус слегка сладковатый на губах остался, который Рыжий языком смёл. И тут же в себя пришёл, как от ёбаной летаргии — салфетку схватил и оттирать отпечаток принялся. Только вот — нихуя не вышло. Фантомное тепло только жарче печь начало. — Блядь. — Рыжий волосы взъерошивает, проходясь пятернёй от затылка, ко лбу и обратно. И до сих пор его палец на губах ощущает. До сих пор воздухом давится, когда об этом думает. А для Тяня это как будто в порядке вещей. Как будто ничерта не произошло — сидит себе на корточках, расслабленно свесив кисти и курит, смотря на горизонт, который уже во всю солнце прожигает. А Рыжего прожигает желанием срочно под холодный душ встать, пару пощёчин себе вылепить и сказать: приди уже в себя наконец, мудила. Он так со всеми. Не смей, блядь, залипать на него. Вот просто — не надо, ладно?