Дремлющий демон Рида

      Знаете, сейчас я ощущаю себя самым счастливым человеком на планете Земля. Я чувствую такое умиротворение несмотря на то, что в моей крови бурлит горячий адреналин. Мои руки точны, движения отмерены, я знаю, что сделаю в следующую секунду.       Все всегда спланировано. Идеально. Без недоразумений.       Даже сейчас, когда я стою с острым скальпелем в руке, я знаю наверняка, чего ожидать. Через тридцать секунд раздастся крик, но он будет лишь походить на булькающий хрип — я всегда знаю, какую мышцу нужно подрезать, чтобы жертва не могла издать лишнего звука. Я предпочитаю работать в тишине, не люблю слышать оправдания: как они говорят о том, что не виноваты, что это случайное стечение обстоятельств, что он сбил человека и уехал с места аварии, или случайно застрелил продавца в магазине, трижды нажав на курок. Я слышал уже сотни этих историй — они неинтересны.       У человека всегда есть выбор, как поступить. Виновник аварии мог остановиться и помочь сбитой женщине. Если бы он не покинул место ДТП, она бы осталась в живых. А ее сын не остался бы сиротой. Тогда бы у меня была совершенно иная история. Интересно, насколько я был бы другим? Я и сам не могу ответить на этот вопрос, но сейчас точно знаю, что я поступаю верно и правильно. Если бы однажды пьяный водитель остановился или не сел бы за руль, стоял бы я сейчас здесь с острым скальпелем в руках, перерезая голосовые связки? Жаль, что я еще не придумал другого способа, как заглушить жертв. Этот метод для меня излишне грязен. Можно, конечно, заклеивать рот скотчем, но я люблю, когда они полностью обнажены перед своим финалом. Они такие слабые и никчемные. Люди, которые поверили в то, что им все можно. Что им все сойдет с рук и закон на их стороне. В такие моменты — моменты, когда они понимают, что скоро настанет конец — они возбуждаются.       Сладострастие.       Один из грехов каждого, кто лежал на этом столе. Но я не буду лгать, что это не единственная реакция организма. Есть и более грязные, более отвратительные. Как я и думал. Тридцать секунд — и он открыл глаза. Блеклые и серые, с желтоватым белком. На его лице выступила испарина, которая уже начала собираться в капли пота, что скоро начнут стекать по коже.       Ненавижу.       Сейчас передо мной на столе связанный строительным серым скотчем лежит известный музыкальный продюсер Альфред Стоун. Он не просто так попал сюда, я долго ловил его на крючок. Десять месяцев назад полиция попросила составить психологический портрет насильника по словесному описанию жертвы. Она не видела его лица за маской, но она точно видела его движения и повадки. Он продержал ее связанной четыре дня, наслаждаясь беспомощностью и страхом. Девушка смогла выбраться, полоснув ножом Ахиллесово сухожилие мужчины, и бежала так далеко, как только могла. Полиция проверила обращения с подобными травмами в больницы, но ни одного не было зарегистрировано. Я составил портрет по его манере стоять, излишней нервозности, движениям рук, уровню самоконтроля, способностям и интеллекту.       Я видел все их грехи. Я разберу каждый из них.       Такой человек, как Стоун, как правило, производит хорошее впечатление, обаятелен, следит за своим внешним видом и самочувствием, легко сходится с людьми, и плюс, он знаменит. И шанс, что кто-то подумает о нем неладное, почти минимален. Никто не сложил дважды два. Никто не искал его в далеком прошлом жертв. Альфред прятался за договорами и документами и не встречался с жертвой до самого последнего момента. После того, как прошел год после окончания контракта, он выходил на нужную ему цель. Выходил, плел паутину и ловил. Он был аккуратен, его ничего не могло бы выдать, кроме одной незначительной детали.       Любовь к сладкому и желание бросить курить.       Tabex выдал его. Часть упаковочной фольги была найдена на месте нападения. Таблетки по полтора грамма помогли мне найти его, раздеть и обмотать его дряблое тело скотчем. После составления психологического портрета мне пришлось хорошо порыться в прошлом всех семи жертв. Все они занимались творческой деятельностью и мечтали о славе. И каждая получила ее.       Жаль, что посмертно.       Их именами пестрели желтые газеты, их обсуждали. Но ровно до тех пор, пока не выходил новый номер с интересным сканвордом. И каково было мое удивление, когда я увидел подставные названия фирм, которые в прошлом занимались раскруткой девушек. Ничего бы не вывело меня на него, если бы не наша общая борьба с никотиновой зависимостью и общая очередь за заказом в аптеке. Случайно повстречав прихрамывающего мужчину, я следил, искал улики и следы. Мог ли я сдать его полиции? Определенно нет. Это не в моем стиле.       В моем стиле — довести до предела, заставить пережить их то, что пережили их жертвы. Заставить пройти через страх, боль, принятие и довести до беспамятства. Загоняя в агонию их же оружием.       А после этого собраться, вымыть руки, стол, замотать остатки в целлофан, поместить в холодильник для рыбы и при возможности вывезти на яхте в залив.       — Господин Стоун, — я улыбнулся самой доброй улыбкой из своего арсенала, отчего страх на лице мужчины стал еще более заметен. Люблю такие моменты: их страх придает мне желание жить, насыщает мою кровь кислородом. Ух-х. Мурашки пробежали по моей спине. Я говорил, что они возбуждаются перед смертью? Я соврал. Не одни они. Я — тоже. Он убивал женщин, вырезая их половые органы и насилуя их после. Слишком грязно, как по мне, но он сам вложил скальпель в мои руки. Он что-то хочет сказать, но лишь кровь выливается из его глотки красной вспененной жижей.       — Господин Стоун, не нужно оправданий. Я вас прекрасно понимаю, — я надеваю второй комплект перчаток: не хочется забрызгаться его кровью; фартук мясника уже завязан, я готов. И настал тот момент, когда, испытав боль, унижение и страх, жертва возбуждается, когда адреналин несется по венам, а разум еще пытается соображать. Вы знали, что в древности воина, который бледнел при виде крови, брали на службу? А тех, кто краснел — нет. Стоун побледнел. Кровь отхлынула от его головы, прибывая в другое место.       Возбуждение.       А я, язвительно ухмыляясь, смотрю, как маленький сморщенный член наливается кровью, что не делает его больше. Я хмыкаю, уже готовый нанести первый надрез, что выпустит фонтан крови, хотя, думаю, мне нужен защитный экран на лицо. Альфред, видя, что я опустил руки, выдыхает, я вижу, как он мотает головой и пытается выбраться, но я предусмотрел все. И теперь еще и экран. Я с интересом рассматриваю объект, мое возбуждение сошло на нет, но его будто лишь возрастает. Каково это — залезть в голову убийцы? Каково знать его мысли, ощущать его страх, возбуждение, видеть, как пот стекает по лбу. Видеть, как он в шаге от черты. Его рот издает интересный захлебывающийся звук — я очевидно перестарался, перерезая мышцу.       Слишком много крови.       Я не люблю кровь. Она тяжело отстирывается, ее сложно убрать из помещения. Нужно найти другой способ, как лишать человека голоса.       Но не чувств.       — Сладострастие, Господин Стоун, является одним из семи грехов. Сегодня мы лишим Вас инструмента одного греха. И жизни.       Я вижу, как он начал дергаться и зажмуривать глаза, будто надеясь, что из моих узлов можно выбраться. Я постарался. Я знал, что он будет против нашего небольшого представления.       — Господин Стоун, а Вы знали, что, исходя из мифов, усопшему клали на глаза монеты, чтобы он смог заплатить паромщику Харону, который переправлял его в Царство мертвых через реку Стикс?       Его серые глаза замирают, изучая меня, будто стараясь запомнить. Но зачем? Он не выйдет отсюда живым. Я подхожу ближе, немного наклоняясь перед его лицом. Он ужасно воняет. Страхом вперемешку с потом. Я предпочитаю чистый запах. Без ненужных примесей.       Страх.       Я втягиваю аромат и опять ощущаю приятный жар возбуждения, но пот портит все наслаждение. А его глазки смотрят и будто уговаривают меня перестать.       Но я же даже не начал.       Кровь струйкой вытекает из-под его тонких обветренных губ, я вижу почти отвалившиеся куски кожи. Я не терплю такого отношения к своему телу. На секунду мне стало отвратительно.       — Я думал, Вы более щепетильны к себе, господин Стоун. Я огорчен.       Он будто не понимает, а в его глазах отчаянье. Мне это нравится. Его голова четко зафиксирована, он не может повернуть ее или излишне дернуть. Я сжимаю скальпель сильнее.       Мой любимый момент.       — А Вы знаете, что нельзя положить монеты, если глаза открыты?       Кажется, он догадался, мне это нравится, жаль, что от него так смердит.       Он скулит, пытается выбраться. Тщетно.       Я оттягиваю веко, и его мычание заставляет меня поморщиться. Слишком шумно. Скальпель отрезает веко, будто проваливаясь в растопленное масло, делая тончайший разрез. Я научился не повреждать глаз. Теперь он будет видеть все. Аккуратно кладу веко на волосатую грудь мужчины и оттягиваю второе. Медленно, миллиметр за миллиметром, я отделяю плоть от тела, не обращая внимания на то, как он дергается, а из его рта все так же льется красная пена. Вот оно — опять возбуждение.       Сладострастие — и мой грех тоже. Один из моих любимых грехов.       Я кладу второе веко и любуюсь картиной. Идеально, если бы не кровь, заливающая лицо, и хрипы.       — Придержите коней, господин Стоун. Мы только начали.       Я обхожу его тело и подхожу туда, откуда начал. Мне даже становится немного грустно: сморщенный член больше не возбужден. А я надеялся узнать, каково это — отрезать эрекцию у самого основания. Он умрет в любом случае: или от потери крови, или от болевого шока. Мне все равно как, главное — от моей руки.       — Шесть девушек, мистер Стоун. Шестерым Вы сделали «операцию по-живому». Вы вырезали им половые органы, и я, признаться, так и не понял Ваш мотив. Хоть они и были все на одно лицо. Рыжие. У Вас любопытный вкус. Но я его не поддерживаю. Я предпочитаю блондинок. А Вы знали, — я добираюсь к основанию члена скальпелем и чувствую, как тело дрожит; пока он в агонии, я наслаждаюсь. — Вы знали, что третья жертва, — я надавливаю, совсем немного пуская кровь, которая сразу теряется в густой растительности. Я все еще огорчен его пренебрежением к себе. Его ухоженные ногти, идеальные манеры и выглаженные сорочки. Но тело, те участки, которые сокрыты, ужасны, обкусанные губы только чего стоят. — Третья жертва, Мелисса Майер, была девственницей, — а этот ублюдок мотает головой, будто не знает. — Ты знал. Ее единственную ты изнасиловал в начале. И ее единственную ты попробовал везде, я уверен, ты наслаждался ее криками и тем, как она вырывалась.       Мне становится скучно. Ожидание, охота, подготовка — они более завораживающие, чем последние минуты. Сейчас лишь рутина. Левая рука натягивает сморщенный член, и знаю, что он приготовился к худшему.       Но будет в тысячу раз хуже.       Я начинаю медленно отделять плоть от основания, лицезрея потоки алой крови, когда я добираюсь до артерии. Я готов. Струя крови врезается в защитный экран на лице, но я даже бровью не повел. Я не обращаю внимания на то, как трясутся конечности Стоуна.       Агония.       Я, признаться, удивлен его выносливости. Я планировал, что он перестанет дышать еще до артерии, но вот окровавленный кусок сморщенной кожи теперь лежит на груди рядом с веками.       — Ну, раз ты такой живучий, перейдем к мошонке.       Мне определенно стоит поторопиться: через три часа у меня лекция в университете, а сегодня у меня будет новая практикантка, София. Я видел ее много раз спускающейся по лестнице или зарывшуюся по уши в книги в библиотеке. Она всегда невинно отводила глаза, но в них я видел то, что видел в своих, — тьму.