Дремлющий демон Рида

      Господин Дункан кричал слишком громко. Вы знали, что крик является распространённой физиологической реакцией организма на стресс или боль? Исходя из этого определения, можно подумать, что дискомфорт, который я причинял сейчас, был максимальным. Но это даже не половина того, что ожидает Джозефа. Если бы он знал, то молил бы не о том, чтобы я остановился, а о смерти. Быстрой смерти.       Слишком громко для меня, я предпочитаю работать в тишине. Но в момент, когда я отделял нежную кожу век от тела, смотря, как глаза господина Дункана заполняются слезами, смешиваясь с кровью, совсем не обращаю внимания на его вопли. Несколько секунд мне было все равно на то, как дрожат его конечности, как пальцы пытаются ухватиться за воздух и найти там спасение. В пустоте. Я наслаждался его агонией, его страхом и болью. Сейчас хоть немного, но он испытывает то, что причинял людям многие годы. Сейчас он в моей власти. Я только начал, мы только начали.       В мои планы не входило причинять боль, я лишь сделал то, что делал всегда. Заставлял человека смотреть до конца, не давая закрыть глаза. Сегодня господина Дункана ждет поистине теплый прием, сегодня я покажу людям их темные стороны, потревожу их демонов, приоткрою дверь, освобождая тьму каждой души.       Сейчас в багажнике арендованного авто лежало тело в отключке, я уменьшил дозу транквилизатора M-99, мне нужно, чтобы Джозеф чувствовал все ровно через два часа. В салоне строительный степлер, стопка газетных вырезок о содеянных им преступлениях в других штатах, я выбрал самые сочные кадры и фотографии похищенных детей. Последний раз посмотрев на тело, обращая внимание на глазные яблоки, которые закатились и сейчас были просто белыми и пустыми.       Даже если сегодня господин Дункан выживет, зрения он лишится. Невозможно постоянно поддерживать необходимую влажность слизистой оболочки. Даже с нужными каплями, которых у него точно не будет. Но я готов поставить свою свободу на кон, я готов рискнуть. Ведь если Джозеф выживет, он сможет опознать меня. Но если он останется жить, значит, я не угадал. Значит в людях нет тьмы. Нет праведного гнева. Скоро я узнаю, скоро все мы станем зрителями зажигательного шоу в цирке греха.       Я подробно изучил место нашего представления: сегодня мы посетим Майами Джэксон Сениор Хай Скул. Средняя школа с большим парком на территории. Отсюда были похищены последние жертвы.       Родителей детей, которые были в подвале, не оповестят о спасении, пока не установят личности. На это уйдет около шести часов. А это как раз нужное время для финального аккорда. К школе ведет небольшой сквер, который закрыт в ночное время, с небольшой асфальтированной дорогой. Камер на моем пути нет, но я все же решил перестраховаться. Надев кепку с длинным козырьком и капюшон. Мой внешний вид был отвратителен, я походил на плебея, но сегодня я не могу надеть выглаженную белую сорочку. Это слишком привлекает внимание.       Ровно в шесть часов утра открывается доступ в сквер, я же проеду через второй вход, который открыт двадцать четыре часа в сутки, но он не пользуется популярностью, так как находится не со стороны города. Времени остается все меньше, не люблю опаздывать, а сегодня это неприемлемо. Заминка будет стоить мне свободы, а в следствии чего — и жизни.       Господина Дункана опять пришлось нести на руках, до его триумфа осталось совсем немного времени. Небольшой рюкзак со всем необходимым и голое тело на плече. Скажу вам честно, это самое омерзительное, что я делал — носил человека вот так. Я очень пожалел, что не завернул его в простыни. Но сейчас уже нельзя тормозить. На территории Майами Джэксон Сениор Хай Скул есть футбольное поле, которое почти не используется, сюда не заходят ученики, но рядом беговой трек. В шесть утра по Майами, как только старый сторож открывает замок, на территорию сквера забегают около тридцати человек. Сегодня, если я все просчитал, и родители еще не узнали, что их дети живы, они будут тут.       Я всегда восхищался людьми и их любовью к своему телу, их желанием сделать его выносливее, сексуальнее, загорелее даже в самые темные периоды их жизни. Но сегодня это мне на руку.       Господин Дункан уже прикован наручниками к столбу. Пришлось постараться, чтобы тело без сознания не упало на землю. Проблема в том, что даже облив человеческое тело бензином и кинув спичку, оно не будет гореть до конца, пока не останется кучка пепла. Увы, это работает только в фильмах. На деле же тело перестанет полыхать, как только испарятся горючие материалы. Шанс выжить при поджоге весьма высок, что не входит в мои планы. Мне приходится установить дозатор с бензином, который будет медленно капать на Джозефа. Создавая непрерывный источник топлива, медленно подливавший горючее. Последние штрихи: мне пришлось написать табличку на куске картона, стараясь максимально изменить свой почерк. Прибить газетные вырезки строительным степлером по нужной территории, которые приведут бегунов к представлению. Несомненно, крики тоже привлекут внимание.       И финальный аккорд, который заставит Джозефа проснуться. Надпись на табличке красным маркером и крупным шрифтом гласит: «Я насиловал ваших детей». Табличка в комплекте с нужными фотографиями и статьями должна сработать как красная тряпка на быка.       Я подношу табличку к груди мистера Дункана и закрепляю ее двумя ударами строительного пистолета. Как только первая скоба разрывает плоть, а осознание боли доходит до мозга, Джозеф приходит в себя. Я уверен, что сейчас ему очень дискомфортно: слизистая оболочка глаза высохла, он почти ничего не видит, но мне нужно, чтобы он видел каждое лицо, видел выбор каждого человека. Я отхожу на пару шагов и становлюсь зрителем премерзкой картины, наблюдая, как испражняется Джозеф. Страх, двойная доза транквилизатора; странно, что он не сделал этого раньше.       Сегодня я дам людям выбор: перед ногами господина Дункана лежат несколько предметов. Одна часть из них может его спасти, вторая — убить. Посмотрим, что выберут люди.       Рот Джозефа все еще заклеен серой липкой лентой, сейчас еще рано ее срывать и привлекать внимание его воплями, остался финальный аккорд.       Разжигали ли вы костры с помощью бензина? Мое любимое — это когда сигаретным окурком поджигают топливо, увы, это так не работает. Бензин не загорится от простой сигареты, а вот от искр от нее может. Но сегодня я и так достаточно рискую, сегодня это зажигалка, канистра с топливом и ключи от наручников.       У человека всегда есть выбор.       Сегодня я предоставлю его. Они смогут освободить Джозефа, а смогут устроить ему казнь.       Как думаете, что выберут люди?       Я уже знаю ответ. Думаю, что нужно немного ускорить процесс. Я открываю вентиль от канистры, которая выпускает небольшие объёмы бензина на голову господина Дункана, и смотрю, как прохладная янтарная жидкость стекает в начале на голову, впитываясь в черные кучерявые волосы. Джозеф пытается кричать и зажмурить глаза, но увы, сегодня придется видеть все. Потом стекает медленными струйками по обнаженному телу, мужчина пытается освободиться от наручников, хочет выбраться, хочет жить.       А оставлял ли ты жизнь своим последним жертвам?       Нет.       В последний раз я проверяю все необходимое, вентиль перекрыт, табличка на груди закреплена и теперь тоже пропитана горючим топливом — мне это только на руку. Приходится закапать по паре капель Comfort Drops для увлажнения слизистой и очистки ее от бензина. Все принадлежности лежат на небольшом выступе рядом, зажигалка не пострадала, она сухая и готова к использованию. Клейкая лента отрывается от лица мужчины, делая его черные усы еще менее густыми. И в этот момент пронзительный вопль раздается на весь сквер. Но тебя не придут спасать, Джозеф. Сторож школы сегодня пьян, ему три дня подряд приносят по бутылке виски в начале смены от анонимного адресата. А вот бегуны, которые попали в сквер, уже приближаются, сейчас мы их увидим. Я последний раз проверяю, все ли убрал за собой.       — Прошу, Богом прошу! Отпустите. Я все осознал, я больше не буду.       Конечно не будешь.       Я не хочу вступать в диалог, сейчас мне нужно отойти на безопасное расстояние. Немного выше на стадионе есть закрытая судейская будка, ее стекла тонированы, что позволит мне наблюдать за горячим представлением незаметно. Я уже разворачиваюсь, чтобы удалиться, а господин Дункан все не перестает просить прощения.       Но зачем ты просишь его у меня? Вот придут родители, попроси у них.       Я незаметно ухожу. 6:10 — времени как раз хватит, чтобы дойти и устроиться поудобнее.       Забыл рассказать, я подробно изучил дело своей новой практикантки, я предпочитаю знать, с кем имею дело. Милой Софии двадцать четыре года, не была замечена ни в каких разбирательствах, ведет домашний образ жизни, страницы в социальных сетях пусты, есть некоторые упоминания о ее детстве, но после шестнадцати лет она будто пропала, словно данные о ней намеренно удалялись. Это возможно только при условии, что она проходила по закрытому делу в полиции. Но выяснить это мне не удалось. Но удалось найти ее медицинскую карту: в шестнадцать она обращалась за помощью с многочисленными ушибами и парой переломов. Но опять же, нет никаких сведений, чем они были вызваны. У мисс Петерсон есть брат, пара подруг и живые родители. А еще одно очень интересное совпадение: милая София каждое утро бегает по пять километров в этом сквере, и через минуту она и еще несколько человек окажутся тут.       Я прикрыл за собой дверь судейской, которой давно не пользовались по назначению, затхлый воздух ударяет в нос, но даже это не отвлекает меня. Сейчас я полностью поглощён представлением, я вижу, как первые бегуны появляются на дорожке, даже находясь на расстоянии, я отчетливо слышу крики Джозефа, как он просит прощения. Это идеальное представление. Первые три человека подходят, но я все еще не вижу мисс Петерсон. Мужчины сворачивают со своего обычного маршрута и поворачивают в сторону мистера Дункана, который привлекает их внимание.       Хороший мальчик, громче.       А он словно слышит и начинает вопить еще громче. Прибывшие люди не подходят к нему, а лишь передают газетные вырезки из рук в руки, смотря на сочные картинки из прошлого. Их неуверенность подкрепляется криками: «Простите, я больше так не буду». Будто это не взрослый больной мужчина с расстройствами, а ребенок, который разбил старинную вазу бабушки. А вот и София, давай, милая, не разочаруй меня, подтолкни толпу, разбуди их гнев, оголи их ненависть, пусть их поглотят личные демоны.       Собралось уже около двадцати человек, они лишь стоят, они не подходят, они все еще боятся. Но все меняется в тот момент, когда они замечают фотографии пропавших, в эту секунду толпа перестает сомневаться. Им не нужно подтверждение полиции, им не нужен суд и разбирательства, сейчас они судьи, сейчас они одновременно демоны и боги с властью, которая хранится в пламени зажигалки. Я не слышу, о чем они говорят, я вижу их резкие движения, их напряженные спины, среди них только четыре женщины. Но одна отличается: ее белокурые волосы собраны в высокий хвост, а черные лосины обтягивают стройные ноги. Я смотрю лишь на ее поведение, как она обуздает толпу, как направит ее, я хочу, чтобы тьма, которую я увидел в ее голубых глазах, расплескалась, вырвалась наружу разрушающим потоком. София сминает одну из вырезок, я вижу, как ее спина напряжена, а рука с силой сжимает клочок бумаги.       Будто это личное.       Я вижу, как ее плечи немного дрожат, и в какой-то момент я не слышу, что она говорит, но она будто отдает приказ, открывает запертые двери, она выпускает тьму. Трое мужчин подходят к Джозефу, я знаю, что они выберут. Один из них берет канистру и поливает и так облитое тело бензином, стараясь не упустить ни одного дюйма кожи.       Молодец, верный выбор.       Второй наклоняется и поднимает металлическую зажигалку. Жаль, из-за расстояния я не вижу страха в глазах господина Дункана, я уверен, он прекрасно пахнет, страхом вперемешку с топливом. Жаль, я не вижу его осознания, он до последнего думал, что выберется, что все его преступления сойдут ему с рук, он сможет заниматься этим вечно. Но сейчас заканчивается его эпоха. Сейчас, когда загорается огонь от кремня зажигалки. Джозеф пытается отвернуться, он больше не просит прощения, он понял, что его тут не простят. Мужчины делают шаг назад, и средний из них немного подбрасывая серебристый металл, направляет его к ногам педофила.       Он загорается будто рождественская елка, словно гирлянду вставили в розетку. Огонь моментально охватывает его тело. Волосы на груди, ногах и пахе расплавляются от высокой температуры. Говорят, что самая болезненная вещь — это сгорание заживо. Я не верю в эти сказки. Во-первых, нельзя проверить, во-вторых, человеческий организм отключается от болевого шока раньше, чем догорит, если догорит. Но в нашем случае — догорит. Люди подходят и под крики бросают газетные вырезки в огонь, будто стараясь увеличить пламя.       Уважаю такую находчивость.       Последний крик доносится до моих ушей, последний раз я слышу вопль и наступает тишина. Канистра сверху подает порции топлива, помогая огню не затухать. Сейчас я совсем не смотрю на господина Дункана. Сейчас я смотрю на расслабленные плечи милой Софии, будто она сожгла свои проблемы вместе с этим телом. Ее рука расслабляется и на траву падает скомканная газетная вырезка. Джозеф больше не кричит: тишина, прекрасная тишина, которую я так люблю.       София оборачивается и смотрит прямо на меня через тонированное стекло. Если бы она видела, то наши взгляды бы встретились. Я вижу, как она кивает, на губах появляется легкая улыбка. Мисс Петерсон разворачивается, и первая покидает шоу, вслед за ней начинают расходиться остальные.