Бессмертная бабочка

– Чаю, Николай Всеволодович? – голос Эркель проникает сквозь сон, но это не болезненно. У нее приятный, спокойный голос. Видимо, ничего не нашлась сказать, увидев Ставрогина дремлющим. – Будьте добры, – Николай меряет ее взглядом, прекрасно понимая, что перед ним не Даша и не Лиза, устало улыбается. Те, может быть, постеснялись разбудить. А Эркель выполняла. Не его, правда, прихоть – а волю Петра Степановича. И была в этом непреклонна. Она кивает головой, льняные, выгоревшие добела локоны спадают у лица, наливает заварку в фарфоровую чашку, затем кипяток. Чтобы Ставрогин не обжёг руки, сама берет горячую чашку и протягивает ее ручкой к Князю. Николай наблюдает всё это с мыслями о простом происхождении Эркель, ее чрезмерной жертвенной заботе и том, что руки у нее не так нежны, как у «барышень». – ...Когда вы только вошли, я сквозь сон подумал – ангел, – голос у него с хрипотцой после сна. Хорошо, что чашку отдала, иначе пролила либо на белый пушистый ковер, который долго выбирал Петр Степанович, либо на Ставрогина. – Вам показалось, – несколько смущенно. Помявшись, взглянув вниз, Эркель садится у кресла, в ногах. Ставрогин пытается привыкнуть к этой манере, но каждый раз замирает, когда она выкидывает такое. – Не показалось. Я вижу то, чего нет. Дополненную... реальность, – взгляд спокойный, пальцы берут чашку, губы обхватывают кромку фарфора. Между ней и Верховенским особенные отношения. Жестокости Николай пока не видел, но что-то, оставшееся, видимо, от его души, от чувств, подсказывает, что у него самого она ищет защиты, протекции, расположения, одобрения. Подсознательно. Вряд ли отдает себе отчет. Их отношения на троих, которым без году неделя, возникшие в этом небольшом домике в швейцарских горах – как невиданный зверь, который еще никогда не рождался на свет. Потому что слишком уродлив? – Это Вам, Николай Всеволодович. – Эркель прерывает его размышления, положив коробок спичек на подлокотник кресла. Глаза Ставрогина загораются на секунду. Коробок он берет с нежностью, медленно поднимает к уху. – ...Шуршит. – Бабочка села на окно. Я не уверена точно, но, кажется, это адмирал. Вам виднее, – Эркель гладит задумчиво ковер рядом с собой. – Вы же прекрасно знаете, что ангелы другие. ...Падшие, может быть, такие. Хотя простите мне этот пафос, пожалуйста. Хотите, принесу микроскоп? Ставрогин приоткрывает коробок, видит оранжевые полосы на фоне темно-коричневого, кивает: – Да, это адмирал. Крылышки трепещут, оставляют хитиновые кусочки на картоне, глаза обводят профиль Эркель, которую больше занимает ковер. Как ребенок, ей богу. Палец давит на коробок, открывая, и сонный адмирал начинает беспорядочно метаться по комнате. – Не нужно. Мне расхотелось это делать. Бабочка улетает на относительную свободу, но она погибнет довольно скоро, особенно, если не поест. Реакция Николая Всеволодовича тревожит Эркель до сведенных к переносице светлых бровей: – Вы расстроены? – даже осмеливается посмотреть в глаза. – Хотите, принесу сироп для бабочки? Они ведь едят его. Ставрогин думает о том же. О том, как бабочка хиреет от голода, а потом просто садится на подоконник, отделенная стеклом от мира, где есть пища – и засыхает. – Принесите. Посмотрим, как она его найдет, – отвечает, чуть вздрогнув, а потом поясняет. – Да. Я расстроен, что больше не могу делать вещь, которая мне нравилась. Смотреть на них. Это было моей отдушиной. Эркель быстро поднимается на ноги и отходит к небольшому кофейному столику. Три столовые ложки сахара и две ложки воды. Она размешивает это в чашке и переливает в блюдце, чтобы бабочке проще было пить. – Почему не можете? – Эркель снова возвращается к Ставрогину. – То есть... смотреть на них всегда можно. Некоторые бабочки могут подолгу жить, хоть весь свой срок жизни, если за ними ухаживать. Она относится к нему взволновано, ведь как иначе: Идол Петра Степановича грустит. Самого Верховенского дома нет. Он был единственным, кто не испытывал неясной тоски после того, как покинул родину. – А я смогу жить весь свой срок жизни, если за мной ухаживать? – спрашивает голосом внезапно низким, с нотками того самого страшного рокота, который проглядывает, когда Ставрогин злится. Эркель поворачивается к Ставрогину и внимательно вглядывается в строгие черты лица. Обычно более жесткие, неживые, а сейчас будто дрогнули, будто по его фарфоровой маске пошли трещины. «А Вы собрались погибать раньше?» – хочется спросить ей. – ...Но вы правы, маленький белокурый ангел. Пусть летает. Лучше издали. Лучше смотреть так, как задумано природой. Не искать сути и не проводить параллелей. Я смотрел слишком глубоко, стал видеть вещи лишние. И с тех пор не понимаю, что вижу. Это означает «да». Собирался. Но ему не дали. – А хотите бессмертную бабочку? – Эркель слегка улыбается. Девочка перед ним. Интересно, что предлагает, детскую сказку – или что-то страшное. – Бессмертную бабочку? – Бабочка бессмертна потому, что никогда не была живой. Тогда легко быть бессмертным. Эркель отходит к письменному столу, достает бумагу и за пару минут сворачивает для Николая бабочку-оригами. – Вы можете прожить. И вы не настолько больной, чтобы нуждались в постоянном ухаживании. Иначе нашли бы сиделку. Эркель протягивает бумажную бабочку.