Доктор

Когда к судье подошел серьезный мужчина в парадной форме милиции, наклонился – и что-то тихо проговорил, у Влада неприятно сжалось горло. Под сердцем задергало часто-часто, и руки в наручниках затряслись, так, что, казалось, было слышно звон цепи между ними. И будто в зале нет никого: сидят наряженные куклы, не дышащие, не моргающие. И он один трясется как осиновый лист, жалкий, напуганный, не понимающий, что происходит. А потом судья объявил перерыв. И с перерыва Вихрова не вызвали. Он просидел в каморке, где до этого ожидал начала заседания, более сорока минут, слышал топот ног в отдалении, очень приглушенные голоса. Потом за ним пришли, вывели через двор и запихали в УАЗик с решетками на окнах. Показалось, что за каменным забором здания суда мелькнула темноволосая голова в платке: Соня? Сил об этом думать не было. Да и зачем ей стоять на морозе возле суда. За него же она не заступалась. Ира плакала. Ирку жалко. Не как себя, конечно. Но жалко. ...В УАЗике холодно, пар изо рта идет, и руки розовыми становятся. Водолазка не греет, и вообще-то она несвежая, противная к телу, отвратительная. Ирку хотя бы оставят в живых. А его, может, сейчас носом к стенке развернут – и. Безразличие никак не наступало. Влад не мог расслабиться и смириться, не мог принять. Внутри ворочалось упрямое: за что так со мной? Почему не скажут даже – куда привезли. Это не участок, где в КПЗ держали. Это еще какое-то заведение с решетками на окнах, большая железная дверь, крашеные стены. Новое маленькое помещение, новый приказ сидеть. Новая прямая койка, на которую больно даже задом с размаха опуститься. И никто не придет, не позаботится о нем, даже чаю не сделает. А он ведь не чудовище, не какой-то пьяница-черт, убивший на кухне свою жену столовым ножом. За что так с ним? И за что забрали Кешу? Влад старался не думать об этом последние полдня. Сохранять лицо во время заседания, не бередить сердце. Но в одиночестве незнакомого помещения отчаяние накатило новой волной. Дурак. Оставил. Позволил... Мальчишке. Его забрать. Пацану. Мелочи этой. Не о нем заботиться надо было. А о себе. О себе и о Кеше. Если бы раньше удалось взять билеты, если бы... не... если бы он, Влад, не сглупил... Из горла вырвался сдавленный звук, Вихров схватил себя за мятые спутанные кудри и до боли сжал. Однако, истерике со слезами не суждено было начаться. Дверь в комнату, которую сложно было назвать однозначно палатой или камерой, скрипнула, раздалось негромкое: – Я понимаю, что он может быть опасен. Вот окно для наблюдения, товарищ, пользуйтесь. А мне нужна тишина. Благодарю. Вошел невысокий по-советски консервативно стриженый мужчина в белом халате. Молодой. На вид – не немного старше самого Влада. Улыбнулся несколько нервно, показав верхние зубы, потом посерьезнел и представился. – Антон Александрович Шагин, клинический психолог, психотерапевт. Сидевший на койке с ногами Влад медленно поменял положение и по очереди спустил ступни на пол. Выглядел он больным и изможденным от переживаний, а еще стало стыдно, что в порыве нервов, стремясь сжаться в комок на твердой кровати, он сбросил туфли – и теперь пришедший доктор мог видеть его несвежие носки. Хорошо хоть, черные. – Я в психушке? – красиво вычерченные губы, розоватые, несмотря на бледность, растянулись в ухмылке. – Я не болен. Это... издевательство какое-то. Шагин дернул уголком рта, казалось, сочувственно. Такое же выражение имели его прозрачные голубые глаза и русые брови. Смотрел, как святой на мученика. Недвижимый, в халате на рубашку, с папкой на сгибе локтя. – Я понимаю, товарищ Вихров… Можно звать вас Владом? Или Владиславом? – уточнил он мягко, но без лишнего кокетства. – Люди вашего психотипа крайне редко обращаются за помощью к специалистам. И также редко признают, что больны – и вообще могут быть больны. Пододвинув для себя стул, Антон Александрович сел. – И я должен попросить прощенья за свою прямоту. Но мы не располагаем с вами достаточным количеством времени, чтобы тратить его на теоретизацию. А вы не располагаете свободой, чтобы также свободно решить – хотите вы у меня наблюдаться или нет. – То есть… меня упекли насильно? – Нет, вас еще не «упекли», – видно было, что слово Шагину не нравится, но, кажется, время и правда поджимало. – Вас могут – подчеркиваю, могут – отправить в психиатрическую лечебницу. Если я подтвержу наличие у вас диагноза. Они сидели напротив. Вихров хмурый, потрепанный, с поджатыми губами. Скромный и компактный Шагин, пахнущий «Блюзом» от «Новой Зари». Ландышем и сандалом, причудливо сплетенными с запахом хлорки. Врач. Им, может, выдают. Или просто деньги есть. Сжав кулаки до боли на краю койки, Влад с силой зажмурился – а потом заставил себя разом расслабиться и открыть глаза. – А какой… у меня психотип? – выдохнул он. И это была капитуляция. – Рискованный или нарциссический социопат, – обронил Шагин, открывая свою папку. Влад смотрел на папку, кусая губы. И знать не мог, восходящая звезда одного маленького театра, что мужчина перед ним смотрел своими чистыми глазами со страниц «Невропатологии и психиатрии» уже третий год под ряд. В руках таких изданий не держал. – И… что это значит? – Это значит, Влад, что вы патологически игнорируете социальные нормы, из-за чего склонны к импульсивным и, возможно, преступным действиям. А маркером, позволяющим определить вас, как социопата, является неумение формировать привязанности к людям. – Что это значит? По-вашему, я не умею – что? Дружить? Или мне девушки не нравятся? Шагин поднял глаза. – Вы силой заставили Ирину Лаврову помогать вам в деле. В театре вы были парой. И при этом вы сблизились с Софьей Тимофеевой, не разорвав предыдущих отношений и, похоже, не испытывая мук совести. Если вам интересно… Именно показания лейтенанта Тимофеевой навели следствие на мысль, что вы психически нездоровы. Вихров вскочил. И если бы койка не была приделана к стене, он бы ее сдвинул. – Вам трудно принять этот факт, – Шагин посмотрел очень внимательно. – Но если вы сядете, поговорите со мной, и, возможно, расскажете о своем прошлом, расскажете – кто такой Кеша, ведение дела приостановят, и… – Кеша? – Да, ваш Кеша, – голос невозмутимый, ровный. И речь будто о живом человеке. – А он… – Он у меня, Влад, сядьте. Сядьте и поговорим. Хорошо? Вихров стоял долго. Потом молча сел, поняв, что сейчас, кажется, его обыграли.