Жертва

      Внимание Лестера было слишком сосредоточено на сестре, чтобы заметить точный момент, когда Виктор покинул кабинет, оставив дворянина в одиночку разбираться с последствиями только что произошедшего. Сибилла была в ужасе, отчаянии, она даже оказалась неспособна ответить на вопросы брата, несмотря на то, что точно их слышала. Впрочем, может быть, своим ищущим спасения взглядом она отвечала на обеспокоенный тон, а не на сами слова. С Максом, к счастью, ситуация была несколько лучше — сковавшая его вспышка боли понемногу утихала и, скрипя зубами, он даже заверил, что это было не самое страшное из того, что могло случиться. Во что дворянину верилось с трудом, так как кровь у псайкера пошла не только носом, но также из глаз. Более оставаться здесь было невозможно.       Увидев состояние своей госпожи, прислуга, не задавая лишних вопросов, проводила всех до спальни хозяйки, а Макс получил в руки несколько кусков ткани и глубокую миску с чистой водой — по словам самого псайкера, ничего кроме этого ему пока не требовалось.       Уложив сестру в постель, Лестер, не разрывая зрительного контакта и не выпуская её рук, опустился на колени рядом с Сибиллой, в мыслях одновременно проклиная себя и умоляя Императора о помощи — в собственном состоянии он едва ли мог внушить ей уверенность и спокойствие. Но, похоже, что одной лишь близости и заботы начало хватать, чтобы вспышка паники сменилась на что-то более пассивное, но всё ещё не менее пугающее. Однозначно, то, что случилось в кабинете графа, легло тяжёлым бременем на душу сестры, но, при этом, насколько понимал себя Лестер, практически не коснулось его самого. Это было странно и почти что пугающе: его душа стала настолько чёрствой только недавно или всегда была такой? Может быть, близкие и доверенные люди просто никогда не говорили ему об этом — одни из-за разницы в положении, другие же слишком сильно любили его, чтобы замечать в нём хоть какие-то недостатки? Или же всему виной влияние Виктора, образ которого начал незримо присутствовать везде, что только делал Лестер в течении последних дней? Как бы то ни было, нынче это совершенно неважно — лишь Сибилла имела значение, взгляд которой сейчас во всём мире не видел ничего, кроме сидящего рядом младшего брата.       Дворянин не сразу заметил движение — лишь когда Макс приблизился и протянул к ней руку, Лестер отреагировал решительным неприятием, намереваясь прогнать псайкера и даже выставить того за дверь, но… Глубоко вздохнув, Сибилла крепко закрыла глаза и мгновенно уснула. Тревога ушла, и на её измученном лице наконец-то вновь появилось умиротворённое спокойствие. — Госпоже де Авил станет намного лучше, когда она проснётся, — Макс ответил на возмущение начавшее вскипать внутри Лестера. — Я не приказывал тебе этого делать.       Вопреки ожиданиям, псайкер на слова дворянина лишь устало ухмыльнулся, но не с издёвкой или презрением, а с сочувствием и состраданием. Бросив на Сибиллу ещё один короткий взгляд, Макс развернулся и тяжёлой походкой дохромал до кресла, стоявшего в самом тёмном углу комнаты, в которое тут же рухнул, испытав при этом заметное облегчение. — Кондиционирование тебя не очень-то и сдерживает, верно? — Верно, — хмуро ответил Макс. — Мой опыт общения с господином Серре оказался крайне травматичным. Он приказывал мне делать вещи… Запрещённые вещи. И для этого пришлось пожертвовать многими барьерами, возведёнными в моём сознании. — И поэтому тебя сопровождает личный палач? — Я давно перешагнул тот предел, когда ещё мог контролировать свои способности, и сейчас просто не могу их выключить. Каждый день, каждый час, каждый миг в моей голове звучат десятки голосов, которые я туда никогда не звал. — Он отмахнулся, вновь прокряхтел, и продолжил смывать кровь со своего лица. — Сейчас я обладаю слишком ценными способностями, чтобы мне можно было даровать милосердие Императора, но при этом я слишком опасен, чтобы позволить мне жить… Хоть какой-то жизнью. Впрочем, её у меня и до этого никогда не было.       Лестер не подозревал, что в нём найдётся способность сочувствовать мутантам, но к судьбе Макса он сейчас испытывал именно это чувство, если, конечно, оно было его собственным, а не психическим эхом душевных терзаний псайкера. — Скажи, Макс, — он всё ещё не мог оторвать взгляда от лица сестры, несмотря на то, что ей уже не требовалось видеть его глаз, — у тебя есть семья?       Псайкер вновь ухмыльнулся, уже с примесью злой иронии, но затем, почувствовав искренность вопроса дворянина, отрицательно мотнул головой. — Такие как я — опухоль на теле Человечества. Нам запрещено создавать семьи, ни между собой, ни тем более с нормальными людьми. — Но она у тебя была? — Верно, — после короткой паузы ответил псайкер. — Я был уже достаточно взрослым, чтобы умудриться их запомнить. И у меня даже была сестра — младшая. Моё проклятье могло исказить память о ней, но, по-моему, мы были очень дружны, и она всегда заботилась обо мне. Даже тогда, когда стало ясно, кем я являюсь на самом деле. — Младшая у меня тоже есть, только разницы у нас десять минут. — Мысль о Кальте невольно заставила Лестера улыбнуться. — Ты не знаешь, что с ними сейчас? — Нет. И… — Он вновь замолчал, похоже, пытаясь усмирить одолевшие его воспоминания, столь же мучительные, насколько и светлые. — Этого не надо делать. Просто не надо.       Ненадолго обернувшись, Лестер ответил сочувственным взглядом и вновь вернулся к Сибилле. Сейчас она была совершенно безмятежна, но дворянина пугала вероятность того, что действия Макса могли запереть её сознание один на один с кошмаром — пусть псайкер, похоже, был совершенно искренен в своём желании помочь. Пододвинувшись чуть ближе, брат опустил лицо к её ладоням, в то же время мягко обхватив сестру руками — Лестер, словно герой из старых сказок, намеревался охранять её покой, пробыв рядом столько, сколько потребуется. И ничто не сможет заставить его отказаться от этого обета.