Искры, звезды, темнота

«Do you want to meet all my monsters? Хочешь познакомиться со всеми моими монстрами? Think you′re tough I know they'll drive you bonkers. Считаешь себя крутой, вот только я знаю, они сведут тебя с ума. Meet them once and they′ll forever haunt you. Встреться с ними один раз, и они будут вечно преследовать тебя. There's no heroes or villains in this place. Здесь нет ни героев, ни злодеев. Just shadows that dance in my headspace. Просто тени, танцующие в моей голове». Neoni — DARKSIDE

Она заметила первый череп, стоило только тяжёлым кованым воротам сомкнуться за спиной. Грязно-серые тучи, похожие на комья старой, обросшей пылью ваты, вновь плакали холодным дождём. Их надрывные рыдания — сплошной оглушительный треск грома, размягчили землю, обнажив всё, что она скрывала в себе, будучи сухой и твёрдой. Отмытые дождем, кости выглядывали тут и там, иногда по-отдельности, иногда составляя полноценные композиции человеческих скелетов. Были среди них и черные, обтянутые ссохшейся мертвой кожей. «Вероятно, многим трупам может быть от силы несколько недель» — машинально отметила про себя Май. Девушка сошла с гравийной дорожки под ледяную стену воды. Её ботинки тут же погрузились в вязкую коричневую жижу почти по щиколотку. — Что ты делаешь? — окликнул её Птица. — Хочешь намеренно намокнуть во второй раз? — насмешка и ни тени озабоченности в голосе, будто наличие человеческих костей на собственной лужайке его совершенно не трогало. — Alas, poor Yorick!* — Май опустилась на корточки и подняла с земли серовато-желтый череп в коричневых разводах жидкой грязи. Коснулась пальцами, затянутыми в чёрную кожу, неровного контура широкой трещины, рассекающей теменную кость, присвистнула. «Умер бедолага, явно не от естественных причин». Мысль о том, что пальцы, трепавшие ее кудри всего несколько часов назад, наверняка поспособствовали появлению этой самой трещины, а заодно и наличию компании несчастному, взбодрила, почти кольнула неприятным контрастом. Словно догадавшись, о чем девушка думает, Птица шепнул Май в ухо, неслышно подкравшись со спины: — Если просишь ответов, будь готова их получить. Май медленно улыбнулась. Подбросила череп высоко вверх и ловко поймала кончиками пальцев, словно тренируясь с волейбольным мячом. — Как я могу судить, это имеет непосредственное отношение к тому, чем ты собирался поделиться? Он лишь сморщил нос: — Выбрось это, Май. Испачкаешь пальто. С этим Птица требовательно ухватил девушку за локоть, вытягивая на гравийный дорожку. — Всему своё время. Особняк Разумовского и без костей, щедро разбросанных по двору, напоминал дом из фильма ужасов. Массивный, с замысловатым фасадом и башенкой, украшенной круглым витражным окном, он мрачно возвышался на фоне густой серой мглы и белых росчерков молний. — Выглядит, как заявка на неоготику, — прокомментировала Май. — Не знал, что ты разбираешься в архитектурных стилях. Май показалось, что в его голосе промелькнуло некое довольство. Девушка пожала плечами: — Чем только не займешься в десять, когда скучно и нет друзей. Птица глянул на нее краем глаза. Уголки его губ дрогнули, словно молодой человек пытался подавить улыбку. — Оу, — он похлопал себя по карманам плаща, невыразительно бормоча, — где же она? А, вот! Птица вытащил из кармана пластиковую карту и подошел чуть ближе к высоким двустворчатым дверям. Замаскированная искусной резьбой панель вспыхнула неярким голубым под его пальцами. Молодой человек прикоснулся к ней картой. Что-то внутри дверей щёлкнуло, и они без единого скрипа разошлись в стороны. — Ого, — не сдержалась Май. — Любовь к старине не обязывает к отсутствию удобств, — отметил молодой человек. Затем изящно, размашисто поклонился, продекламировав: — Добро пожаловать в мою скромную обитель! «Да, скромности тут не занимать» — мысленно прокомментировала Май. Отряхнула перчатки и добавила вслух, шагая в темный холл.: — Lasciate ogne speranza, voi ch'entrate**. — Как грубо с твоей стороны! — Птица неодобрительно поцокал языком. Май вскинула брови: — Обнадежь меня тем, что не все твои гости заканчивают, как ребята во дворе. — Гм-м, — он побарабанил пальцами по дверному косяку, — дай-ка подумать... Девушка сложила руки на груди, обернувшись спиной к промозглой улице. Полы пальто взметнулись, обвивая ее ноги. — Я знаю, что это ты. Птица отошёл вглубь холла, встав перед Май, склонил голову набок. Спутанные апельсиновые пряди упали ему на плечо. Не смотря на теплый оттенок радужки, взгляд молодого человека так и искрился морозом. Губы Птицы растянулись в обманчиво мягкую полуулыбку. Двери за спиной Май захлопнулись, отрезая грохот непогоды. Девушка непроизвольно сжала перчатки в ладонях чуть крепче. — О чем ты? — Мне следует обратиться к тебе «Птица», чтобы стало ясней? — девушка тоже наклонила голову, зеркаля его жест. — Что меня действительно пугает, так это факт переменчивости цвета твоих глаз. Они карие. Были синими, а теперь карие. Птица в смятении приподнял брови. Уголки его губ поползли вверх, и он заливисто рассмеялся. Его серебристый смех плыл по пустому холлу, отражаясь от стен и блестящего плиткой пола. — Х-ха, всё весьма прозаично. Я ношу цветные линзы. Птица покусал губу, пригладил волосы, качнул головой, снимая плащ и убирая тот в высокий стеклянный шкаф у дверей. — Развиваешь сообразительность? — в тягучих интонациях, так не свойственных Разумовскому, отчетливо звучала издёвка. — Информационная база шире, — съязвила Май, кривясь. Она сцепила пальцы в замок, поднесла их к лицу, медленно моргнула. — Не могу к этому привыкнуть, — признание неожиданно прозвучало вслух. — Странно, когда ты один, а спустя несколько часов совершенно другой. Странно не понимать и удивляться. — Дальше — больше, — обнадежил Птица, скользнул по ней расфокусированным плавающим взглядом, размышляя о чём-то своём. — Пальто? Май сняла предмет верхней одежды с локтя и вложила в протянутую руку. — Я не верю в линзы. Молодой человек обернулся через плечо. — Ты весьма странная девушка, Май Абамелик, — он коротко вздохнул. Повесив пальто в шкаф, шагнул к ней. Их лица разделяли считанные сантиметры. Ресницы Май дрогнули. Птица криво усмехнулся, коснулся пальцем поверхности глаза, оттягивая веко вниз, и демонстративно пошевелил перед носом Май мизинцем с прилипшей к нему линзой. — Ну? Май цепко ухватила молодого человека за подбородок и притянула ближе, вглядываясь в синюю радужку. Странное ощущение дежавю захватило ее с головой. Девушка прищурилась, удивленная. Склонившись к лицу Май еще ближе, Птица с ехидцей шепнул: — Тогда это тоже был я. Ей вспомнились мелкие ссадины, щиплющие руку, и железная сетка забора за спиной. Запахи свежей листвы и начинающегося вечера, почти настоящие, вскружили голову. — Ты. Птица прикрыл глаза. Май успела заметить чернильные ломаные, рассекающие веки. Затем молодой человек медленно моргнул и качнул головой, стряхивая её руку. — Я, — Птица также демонстративно вернул линзу на место и, щёлкнув Май по носу, с иронией обронил: — Чего только в современном мире не найдешь! Иногда это сбивает с толку. Не переживай, не только тебя. Девушка скорчила гримасу. — Всё равно они другие. Ты весь целиком. Жутко раздражаешь. — Рад стараться, — Птица одарил ее сияющей белозубой улыбкой. — К несчастью для нас обоих, предстоящий разговор ему не вынести. Он предпочитает не воспринимать неприятные вещи. — А мне вот кажется, всё он… — Май запнулась, осознав, что в этот самый момент говорит Разумовскому о Разумовском в третьем лице. Заметив ее замешательство Птица понимающе поджал губу, кивая. — Всё он, — начала снова Май, — отлично воспринимает. — Ах, — Птица устало вздохнул, почти расстроенно, — уж поверь, мне лучше знать. Он медленно пошел по холлу. — Скажи, почему все так любят красивые обёртки, не взирая на вкус конфет? — Потому что нет ничего проще самообмана, — отозвалась Май, пряча руки в карманы брюк. Птица хмыкнул. Его волосы горели бликами ламп массивной хрустальной люстры, почти неслышные шаги оставляли за собой мягкое эхо. Молодой человек не оборачивался, явно ожидая, что Май последует за ним. — Он никогда и ни за что не отвечает. Всё плывёт мимо. А от малейшего намёка на прошлое, которое не вяжется с его идеальным нравственным обликом, предпочитает избавляться. Май коснулась переносицы, поравнявшись с Птицей. — С чего всё началось? — Возможно, всё действительно началось с детства. Мы были вместе, сколько я себя помню. Он, разумеется, помнит больше, — тёмные брови молодого человека на секунду сошлись на переносице. Птица заложил руки за спину, и лицо его вновь сделалось расслабленным. — Неприятности преследовали его по пятам. Он словно был для них создан. Странный, никому не понятный одиночка. Он был на многое способен, но чего стоили все эти таланты без смелости их продемонстрировать? Вечно бегущий и прячущийся по углам. Съедаемый страхом. Я был ему нужен. Как воздух, кислород, без которого невозможно дышать. Думаешь, у него было бы всё это, не существуй меня? — Птица широко развел руки в стороны, обратив взгляд, полный самодовольства, к Май. — Да черта с два! Так бы и остался никем и ничем, — презрительно выплюнул молодой человек. — Выходит, вы всегда, гм, не ладили? — уточнила девушка. Птица молчал так долго, что Май подумала, что он и вовсе оставит её вопрос без ответа. Сейчас они шли вдоль широкого коридора, устеленного цветастой ковровой дорожкой. Замысловатые рамы на темных стенах поблескивали густой бронзой. Заключенные в них картины, в основном натюрморты, выглядели странно однообразно в неярком свете забранных в абажуры ламп. — Не всегда, — когда Птица заговорил вновь, голос его звучал глухо и отстранённо. — Мы были замечательными друзьями, — к интонациям молодого человека примешалась насмешка. — До появления Волкова. — Ты стал ему не нужен, — догадалась Май. Птица дёрнулся, в его глазах полыхнул гнев. — Я всегда был ему нужен, — процедил молодой человек. — Просто перестал быть единственным. Ну а потом Волков ушел, и мы вновь остались вдвоём. Только я и он. Птица наградил девушку очень выразительным взглядом и вдруг миролюбиво улыбнулся: — Теперь вниз. Лестничная площадка, которой заканчивался коридор, была освещена лучше всего. Пурпурно-алые обои на стенах отчётливо оттеняли белоснежные перила, сплетенные изящным узором. Май коснулась рукой гладкого дерева и с недоверием покосилась на Птицу. — Не переживай, я не толкну тебя в спину, — насмешливо пообещал молодой человек. — Очень надеюсь на твою сознательность, а то ведь катиться по ступеням вместе нам не впервой, — елейным голоском проговорила Май и начала спускаться. — Знаешь, а ведь история с Пирожком не была нашим дебютом, — сообщил Птица ей в спину. — Как сейчас перед глазами: море, влажный песок… Соленый воздух, перевёрнутая лодка и дворняга, мчащая со всех ног от толпы мальчишек. Она так жалобно скулила… — голос Птицы опустился до шепота. — А как скулили они, когда лепестки пламени лизали их лица… Им повезло куда меньше, чем Пирожку, но он предпочёл об этом забыть. Май занесла ногу над последней ступенькой. — Сколько их было? — Трое. — И что тебе сделали за убийство троих человек в таком возрасте? — Ничего, — Птица улыбнулся и прикрыл глаза. — Я ничего не видел и ничего не знал. С Пирожком проблем было больше, но оно того однозначно стоило. Когда ноги Май опустились на ровный пол, теплые ладони Птицы легли ей на плечи. — Смотри внимательно, Абамелик. История Чумного Доктора начиналась здесь, — вкрадчивый шепот ожег ухо. Молодой человек мягко толкнул ее вперед, щёлкнул выключателем, зажигая свет. Бирюзово-серые стены, картины в деревянных рамах, но репродукции куда более значимых произведений искусства. И деревья, настоящие зеленые деревья за прозрачным стеклом. Май подошла ближе, вглядываясь в кружева листвы и узоры дорожек, соединяющих крытые павильоны. — Это …сад? — Не просто сад, — молодой человек встал рядом с Май. Его рассеянный взгляд скользил по стеклу. — Одно из величайших творений моей жизни. Породившее столько проблем… — он коротко вздохнул, убрал сбившуюся на лицо челку, помолчал. Май не перебивала возникшей меду ними тишины. Иногда важные детали можно получить только терпением. Девушка смотрела на огромный павильон за стеклом и думала о белоснежных костях. — Чем дольше я жил, общался с другими людьми, тем большее они вызывали отвращение. Да и весь мир в целом. Нелепый абсурд, непроходимая тупость и сплошное уныние. Что для них труды величайших философов, научные достижения? Они думают лишь о том, как вкусно есть и приятно спать. Май сложила пальцами треугольник и посмотрела сквозь него на Птицу. — Не всем нужна вершина пирамиды. Первичные потребности на то и первичны. Это закономерность. — Неужели тебя саму от таких не тошнит? — с искренним удивлением вскинул брови молодой человек. Задумавшись, Май коснулась подбородка: — Тупость утомляет, но и бывает очень удобной. Птица усмехнулся: — Я тоже так думал. Но ей никогда нельзя доверять. Молодой человек вновь отвернулся к стеклу. — Он так отчаянно боролся с разочарованием, так сильно не хотел ему поддаваться. Вечно придумывал поводы и оправдания для тех, кому это было совершенно не нужно. Хотел всё им объяснить, показать то, что был способен видеть лишь он сам. И чем больше пытался, тем больше натыкался на несокрушимую стену тупоумия и неотесанности. Этот наивный дурак действительно хотел иметь друзей, но все эти люди вокруг были ему чужды. Они жили в своих крохотных мирках, добровольно запирали себя в эти тесные клетки, думая, что сумеют обрести безопасность и стабильность, но вместо этого обрекали себя на вечный плен. Прутья сужались, душили их, пробуждая ярость, боль и желание срываться на других. Нереализованные люди страшны. Единственное, что у них есть — осознание того, что вся их жизнь пустышка. Серая, безликая, однообразная, лишённая счастья. Вот только поворачивать назад слишком поздно. И они гниют. От этой тупой боли не избавиться, она зудит внутри, точит день за днем, до тех пор, пока не остается ничего, кроме нее. Единственный способ ее хоть как-то облегчить, поделиться ею с другими. Обернутой в шипы и иглы, сочащейся ядом и яростью. Они распространяют эти миазмы вокруг себя везде, куда бы не пошли. Это болезнь. И она куда страшнее чумы. От нее невозможно излечиться, невозможно умереть. Общество, полное жалких, обиженных на всё вокруг людей. Оно сковывает, душит, обволакивает смогом, стремясь сделать тебя таким же. Можно смириться, можно бежать, а можно бороться. Выбор лег на последнее. Выбора не было вовсе, настолько очевидным выглядело решение. Он не желал принимать мир таким, какой он есть, и потому решил двигаться дальше, чего бы ему это ни стоило. Или мне. Существует множество социальных лифтов, но доступным был только один — образование. Он учился, не жалея сил, и ему это нравилось. Нравилось, когда голова кипела от тысяч терминов и алгоритмов, как ныла спина и горели от усталости глаза. Он чувствовал себя живым, чувствовал, что двигается вперёд. Это позволяло ему ощущать собственную значимость. А я был готов спорить до потери пульса с этими набитыми индюками, зовущими себя преподавателями. Закостенелым и брюзгливым старичьем, ничего не смыслящим в настоящих технологиях. Идея создать «Вместе» появилась спонтанно. Сначала цель у этого изобретения была простая — общение, но потом стало ясно, что, чем продолжительней работа, тем больше появляется возможностей расширять наше детище. Ночами напролет он корпел за стареньким ноутбуком. Бывали времена, когда всё заходило в тупик. Мне хотелось швырнуть это до ужаса медлительное чудище из окна и примкнуть к одной из компаний неутомимых кутил. Однажды я так и сделал. Дешевенький клуб, примитивная музыка, большая часть танцующих в неадеквате, гадкий алкоголь и долгая дорога до кампуса в лютый мороз потому, что я растратил все деньги. Доползая до общежития на негнущихся ногах, я вдруг осознал, что для перемен недостаточно знаний. Мне были нужны ресурсы. Выживание очень мотивирует. Более я с ноутбуком не расставался, каждую свободную секунду тратил на коды, проверку алгоритмов и учебную литературу. И это дало свои плоды. С «Вместе» началась наша новая жизнь. Деньги полились рекой, мы наконец сумели заполучить всё, о чем только могли мечтать. Он был счастлив, окрылен. Ведь, казалось, теперь у него было все. Вот только со временем пришла усталость. Широкие жесты, благотворительность не дали практически ничего. Все эти сборы и подарки для бездомных, увечных, больных, всё равно, что черпать воду дуршлагом. Чем больше он помогал одним, тем более страдали другие, и тогда он понял, что безвозмездными вложениями мало чего добьёшься, пока существует коррупция, заглатывающая всё без разбора на своём пути, неостановимая, не знающая меры. Все равно, что бродить по полю боя в дорогих одеждах и предлагать умирающим солдатам пирожные. Законные способы что-то изменить, не работают там, где нет закона, — Птица усмехнулся. В его блуждающем прозрачном взгляде отразилась горечь. Молодой человек поспешно притушил ее ресницами. — Что есть мягкость, доброта? Слабость и возможность. Болезнь не вылечишь сладостями и песнями. Иногда это бывает неприятно. У всего на свете есть цена, и чем безвозмездней на первый взгляд дар, тем больше в итоге за него придется заплатить. Он понял, что действовать нужно решительнее, жёстче, и, разумеется, я пришёл на помощь. Я не знал, с чего начать, ведь обездоленных, терзаемых нищетой людей было так много. Питер попросту кишел ими. И тогда я задумался, все ли из них действительно заслуживают помощи? Все ли оказались в таком положении не по своей воле? Я начал приглядываться к бездомным и этим, так называемым беженцам, и вдруг понял, что они не более, чем ленивые, жалкие создания, не желающие что-либо делать, прилагать хоть какие-то усилия для того, чтобы улучшить свою жизнь. Они как паразиты существовали за счёт других, тех, кто работал и трудился днями и ночами, расползались по улицам, распространяя заразу, набрасываясь на граждан и выпрашивая деньги. Они не были достойны помощи. Просто грязь под ногами. И тогда я принялся за составление проекта «Сада Грешников». Посмотри внимательнее, видишь все эти павильоны? Каждый из них — препятствие на пути к заветному сундуку с тремя замками. Это не слишком заметно отсюда, однако, каждый квадратный метр «Сада» оснащен десятками хитроумных ловушек. С их установкой и конструированием мне подсобил Гречкин, большой фанат охоты, как тебе, вероятно, известно. — Имеющий доступ к куче видов оружия с его-то общественным положением, — продолжила Май. — Верно, — кивнул Птица. — С самим проектом пришлось немало повозиться, учитывая то, что в архитектуре практической я был полным профаном. Горы справочной литературы, кипы изничтоженной бумаги, но справиться мне удалось в достаточно короткий срок, — по губам Птицы скользнула мимолетная улыбка, полная самодовольства. — С постройкой мне помог Бехтиев. Этот особняк тоже его рук дело. — Бехтиев! — воскликнула Май, прищёлкнув пальцами. — Ну конечно! Я чувствовала, что должен быть кто-то еще, а Каменный не подходил совершенно… Вот только он все еще жив. — Все еще, — отрешенно повторил Птица. Его глаза вдруг сверкнули. — Постой-ка, — Май провела рукой вдоль линии подбородка, — эти кости во дворе… Ты же не хочешь сказать, что ловушки твоего «Сада» предназначались для, — ее глаза округлились, сделавшись удивительно большими, — уличных бродяг? — Именно для этого мне нужен был Сорокин. Он отлавливал всю эту челядь: попрошаек, пьяниц, бомжей, и привозил сюда. Затем я вкалывал им поставляемый Зильченко промедол и запускал в «Сад Грешников». — Промедол? — переспросила девушка. — Наркотический анальгетик? Для чего? — В умеренных количествах он помогает больным раком справляться с ужасными болями, но вот если дозу значительно превысить, смертельный исход обеспечен! — бодро пояснил Птица. — В моем случае, он давал им отличный стимул протопиться пройти испытания «Сада Грешников», чтобы раздобыть антидот. Май выгнула бровь. — Ну я же не чудовище какое-то, — обиделся Птица. — У каждого из них был шанс сохранить жизнь. — Судя по составу твоей лужайки, не самый большой, — скептически заметила девушка. — В этом-то все дело! — оживился Птица. — Знаешь, почему я дал своему изобретению именно такое название? Да потому что для того, чтобы собрать все ключи, отпирающие сундук, необходимо преодолеть главные грехи современно общества. Как видишь, ни у кого из них с этим справиться не вышло, что отлично подтверждает мою правоту. Все эти маргиналы, болтающиеся по улицам Питера, не больше, чем просто грязь, омрачающая существование полноценных граждан. Однако, — молодой человек удрученно вздохнул, — ничто хорошее не длится вечно. Вернемся к твоим словам о пользе тупости. Видишь ли, одним совсем не чудесным днем этот клинический идиот Сорокин приволок ко мне блогера Ивана Пенькова, к несчастью, весьма популярного, приняв парня за бомжа. Дрыхнуть в общественных местах, упившись в стельку, чревато… Разумеется, делать было нечего. Мне пришлось его убить. Не кривись так, Абамелик, будто тебе никогда не доводилось пристрелить кого-нибудь по случайности. — Вообще-то не доводилось, — девушка сложила руки на груди. Птица весьма выразительно закатил глаза, пообещав вернуться к этой теме. — С этого момента все и пошло по… наклонной, — грустно проговорил молодой человек. — Хотя, сейчас я вижу в конечном исходе одни плюсы. Поиски Пенькова велись достаточно усердно. Не нужно быть гением, чтобы понять, что всё это предприятие в конечном счете вышло бы мне боком. Сорокин, само собой, пытался замести следы, но что с этого толку… В итоге он заявился ко мне вместе с Гречкиным со словами о том, как им бедняжкам надоела их бесчестная жизнь. О, несчастные! Что ж, я подарил им абсолютную свободу. Май смотрела прямо перед собой, сцепив пальцы в замок за спиной, побелевшие и успевшие приобрести сиреневатый оттенок на кончиках. Неестественно, слишком прямая, будто проглотила шест в длину её роста. Лицо её было неподвижным, окаменевшим и белым, как офисная бумага. А в пустых и прозрачных глазах отражался запутанный лабиринт замысловатых построек, спрятанный за стеклом. Всё происходящее казалось ей нелепой шуткой. Бессмысленной в своём идиотизме. Он просто не мог этого сделать. Это было до очевидного глупо, неправильно, странно нелепо. Разумовский был слишком умён для такого, слишком принципиален, слишком реалист. Человеческая жизнь имела для него значение. Только вот Птица, вероятно, не принимал жертв «Сада Грешников» за людей. Молодые люди стояли в паре метров друг от друга. В ворохе черных перьев лжи и потрескивающих молний напряжения. Птица терпеливо ждал, разглядывая руки Май. Ему не нужно было торопить или спрашивать потому, что эти руки уже говорили о многом. Были вступлением к спектаклю, которой он намеревался посмотреть полностью, не упуская ни мельчайшей детали. — Таким образом, мы можем прийти к выводу о том, что — Май прикусила язык, заметив, что ее голос начал подрагивать. Сжала зубами щеку еще сильнее. Короткая быстрая вспышка боли позволила ей собраться. — Что, — продолжила девушка, — все эти твои рассказы про чуму, заразу, пожирающую город, и альтруизм, желание помогать несчастным и обездоленным — просто красивая сказочка, прикрытие, чтобы избавиться от бывших подельников? Птица коротко вздохнул. — Да. — А ты не боялся, что эти ребята сдадут тебя гораздо раньше? — Ха, я тебя умоляю! Да за все те деньги, которые я им платил, они бы и не на такое пошли. Именно благодаря мне Зильченко сумел выбиться в лидеры строительного бизнеса, разбрасываясь взятками налево и направо… — А как же коррупция, с которой ты так хотел бороться? — поинтересовалась Май чужим, дребезжащим голосом. — Все те старинные здания, которые Бехтиев разнес для сооружения бесконечного пласта своих торговых комплексов? То самое искусство, которое, кажется, было для тебя таким важным? — Ма-ай, — устало протянул Птица, проводя рукой по волосам. — Все имеет цену. Девушка выразительно прищурилась, постучала по стеклу пальцами. — То есть разрушенное историческое достояние — это цена за… Погоди-ка, за что? Толпу расчлененных бродяг с улицы? И что же изменил к лучшему твой драгоценный «Сад»? Птица сложил руки за спиной, заинтересованно поглядывая на Май с легкой улыбочкой на лице, словно исследователь, наблюдающий удивительную физическую реакцию. К горлу подступил ком. Девушка сделала короткий быстрый вдох, борясь со всё нарастающим гневом. — Ты не хотел никого спасать. Тебе просто нужно было придумать красивую историю, чтобы отвести от себя подозрения. Ты говорил, что хочешь защищать тех, кто сам на это не способен, и отрывался на бомжах и попрошайках, одном из самых беззащитных слоев общества. Это поступок труса. Ты сам использовал тех, кто не сумеет дать тебе отпор потому, что это было так легко, не правда ли? Не считать их за людей. Ты говоришь о выборе. Но какой выбор ты дал им? — С каких пор ты заделалась моралисткой, Абамелик? — хохотнул Птица. — О, нет, — девушка покачала головой. — Я вовсе не моралистка. Просто совершенно не переношу враньё. А ты, — она ткнула ему в грудь указательным пальцем, — ты просто грязный лжец, тебе это известно? Лицо Птицы исказила ничем не прикрытая злоба, он метнулся вперед, со свистом втягивая воздух свозь плотно стиснутые зубы. — Я лжец? — он сжал кулаки, медленно покачал головой, наставительно поднял указательный палец. — А чем ты лучше? Считаешь меня садистом, а сама? Девушка сложила руки на груди, вскинула подбородок. Сардоническая улыбка изогнула ее губы. — Я не выставляю себя сердобольным защитником всех и вся. Мне плевать на других людей, и мне хватает смелости открыто это признать. Я не кормлю их сказочками и не вынуждаю себя любить! — Ха! — Птица осклабился, демонстрируя ослепительно-белые зубы. — Мне нет нужды кого-либо заставлять. Люди любят меня потому, что им этого хочется. Потому что я даю им то, чего они так отчаянно жаждут. Власть и способность влиять на то, что происходит вокруг. Влиять на их собственные жизни. Я дарю им перемены, которых они так долго ждали! И даже если они узнают обо мне всю правду, они от меня не отвернутся. А, впрочем, — он ухватил Май за подбородок, притягивая к себе, — тебе ли не знать? — Ты ничем не лучше обличаемых тобой чиновников, — прошипела девушка, отбрасывая его руку. — Ты пристрелил парня, невинного парня, по собственной глупости. И ради чего, муравьиной фермы для бомжей?! Настолько в офисе заскучал? — Виновные в ошибке в полной мере за нее ответили. И ты, ты просто не понимаешь… — А ты? — губы Май растянулись в какой-то надломленной, болезненной улыбке. Глаза горели лихорадочным огнем. — Ты за нее ответил? — Людям так нравится замечать только плохое, — вскинулся Птица. — Тебе плевать на все, что я сделал для людей. Уличные маргиналы — вот что действительно важно. Не новые детские дома и медицинское оборудование, а чёртовы мертвые бомжи! — Да по твоей же милости сотни больных раком лишились предназначенных им лекарств, идиот! — Они лишились бы их и без моего участия! Зильченко было глубоко плевать, кому их поставлять. И эту лавочку, если ты не заметила, прикрыл именно я! Май чувствовала себя рыбой, совсем недавно уверено рассекавшей речную гладь и вдруг выброшенную случайной волной на сухой безжизненный берег. Она всё никак не могла подобрать верную реакцию. Привычные наборы действий, по нескольку на каждый возможный исход, хранимые где-то на задворках сознания, сейчас осыпались горсткой пепла. Май сбила с пути эта жуткая двойственность. Двойственность разрывала её на куски. Целенаправленные измывательства над маргиналами точно были не самым пугающим, с чем ей приходилось сталкиваться. Разумовский не использовал опустошенные глазницы в качестве основы под икебану, не мастерил свечи, топлёные на человеческом жиру, не срезал с людей кожу и не шил из неё абажуры для ламп, но он и не был одним из этих безумцев, движимых животным наслаждением причинять боль. Она не могла судить его наравне с ними, отнестись ко всему этому с привычным исследовательским интересом и готовностью к худшему потому, что видела его безмятежные неподдельные улыбки, слышала звенящий смех и помнила, как загорались его глаза, когда он рассказывал о детях из приюта, которым вручал подарки на Новый Год, как ворошил перья на голове Марго и с каким трепетом говорил о старом друге. Для Разумовского кости бродяг на дворе перед особняком были невозможными. Но Птица был сосем другим. Май медленно развернулась и наткнулась на его внимательный изучающий взгляд, так и сквозящий издёвкой. На губах Птицы заиграла сладкая, мечтательная улыбка. Он почти пропел: — Когда я стану президентом, больше ничто не будет ограничивать мою власть. В сложившейся ситуации устроить внеочередные выборы будет проще пареной репы. А с моей репутацией можно считать, что победа уже у меня в кармане! Я в считаные месяцы избавлю всю страну от ненужной биомассы! Кулак Май со свистом рассек воздух и впечатался в щеку Птицы, попытавшегося увернуться. Молодой человек качнулся назад, опешивший и оглушенный. Май, не желая останавливаться на достигнутом, саданула ему коленом под дых. — Кретин! Да тебя с секунду выпрут с поста за такие реформы! Долбанный… Закончить она не успела. Пришедший в себя Птица ловким движением выкрутил Май руку, повалив ее на пол. Ткнувшись лицом в ледяную плитку, она глухо зарычала. Дернулась, пытаясь высвободиться из захвата, но Птица, еще крепче стиснув ее запястье, навалился сверху, практически полностью лишая девушку возможности двигаться. Его вкрадчивый шепот ожег ей ухо: — Тобой так легко играть… Считаешь себя самой умной. Непоколебимая Май Абамелик, прожжённый детектив с железной логикой, способный предусмотреть любой исход событий. Люди вокруг — сплошные дурачки, а ты одна, такая особенная, видишь всех насквозь, щелкаешь, как орешки, с первого взгляда. Вот только, на самом деле, ты просто неуверенная в себе девчонка с горой детских травм. Прячешься за масками, носишь все эти костюмы и бьешь морды плохим парням, хочешь казаться холодной и безучастной, а потом ноешь из-за каких-то бомжей. Ты настоящая — жалкая и слабая, лелеющая мечты, которым никогда не суждено сбыться, не способная избавиться от прошлого и никому не нужная! Ярость Май достигла своего предела. Кипучая, так долго таившаяся где-то на донышке сознания, она забурлила и вспенилась, и пробежала волной по телу, пропитывая каждую клеточку кожи. Девушка вскинула вверх свободную руку, а затем со всей силы обрушила крепко сжатый кулак на гладкую поверхность плитки. Раздался бряцающий звук, и кафель пошел трещинами. Мелкий острый песок битой плитки вонзился в кожу, тонкие теплые струйки крови побежали по руке. Не обращая на это внимания, Май ухватилась пальцами за самый крупный осколок и полоснула им наугад. Птица зашипел, и его хватка несколько ослабла. Воспользовавшись моментом, Май брыкнулась, скидывая с себя молодого человека, и в следующее мгновение уже подмяла его под себя. Она крепче стиснула в пальцах острый обломок и вжала его в горло Птицы. Поразительно, как быстро может измениться спектр испытываемых к другому человеку чувств. Всего несколько часов назад они лежали в обнимку в тёплой кровати, тая в грёзах о далёком океане, а сейчас Май почти была готова на убийство. Хотя человек с расплавленным золотом в глазах и вовсе не был тем, кто говорил о шелесте листьев лохматых папоротников и рисовал спирали на ее плечах. Он был Птицей. Но Птица имел прямое отношение к Разумовскому, и сотни мертвецов, безумные, жестокие идеи так или иначе лежали на его плечах. На добрых и крепких в своей любвеобильности к беззащитным и слабым плечах. Птица осклабился, глядя на нее лихорадочно горящими лимонными глазами. — Оу, как горячо, — он облизнул пересохшие губы. — Тебе захотелось продолжения приключения в отеле? По его предплечью расползалось алое пятно. Лицо Май исказило бешенство. За лицемерие стоило убивать. Лицемерие было составляющей Май, она им жила, но с Разумовским все иначе. Ему этого Май простить не могла. Не могла потому, что считала его действительно хорошим человеком. Верила его собственной вере. Прониклась этой чистой. Сияющим взглядом. И наивными идеями. И если всё это было виртуозной игрой, то Май сомневалась, что сумеет перенести это и сохранить себя прежней. Она не могла предать себя ради лжи. Этого Май не простила бы никому. Она пыталась заставить себя размышлять, но сейчас в ней остались только чувства. Разум уступил место силе, контроль — резкости порывов. В гладкой белизне осколка на миг отразилось её лицо. С горящими глазами, торчащей вверх чёлкой и губами, изуродованными безумным оскалом. На миг Май стало страшно за Разумовского. Но только на миг. Острая часть осколка сильнее надавила на белую шею. Птица с хрипом вдохнул воздух, дернулся, и ворот водолазки потемнел. С белых губ сорвался сиплый смешок. — Убьёшь меня, Май? Острый край плитки глубже вошел в кожу. — Я привыкла принимать правильные решения.