«Ooh, I love it when you do it like that О-о, мне нравится, когда ты делаешь это вот так And when you’re close up, give me thе shivers И когда ты рядом, меня пробивает дрожь Oh, baby, you wanna dance ’til the sunlight cracks О, детка, ты хочешь танцевать, пока не пробьется солнечный свет And whеn they say the party’s over then we bring it right back. И когда они скажут, что вечеринка окончена, тогда мы сразу же вернем ее обратно» Ed Sheeran — Shivers.
Она мотнула головой, вжимаясь щекой в плечо. Лицо её горело, словно обожженное безжалостным летним солнцем. Кровь ритмично и гулко пульсировала в ушах. Ресницы подрагивали, мокрые волосы застилали глаза. Тонкие ручейки воды стекали по щекам в приоткрытые губы. Долгие протяжные стоны плыли по комнате, отталкиваясь от кафельных стен. Гибкие пальцы скользили по горячей и влажной упругой коже, слегка надавливая, расходясь в стороны от чувствительной точки, и возвращаясь в центр вновь. Несли в себе призрачное удовольствие, легкое и невесомое, как касание перышка. Быстро и мучительно медленно, резко и скользяще-плавно. Оно накатывало волнами, дразнящее, щекочущее нежным бархатом, и таяло, растворяясь у самого пика, размазываясь по острым граням ощущений. Резкое движение вверх. Глухой полувсхлип-полувзход сорвался с губ Май. Все ее тело напряглось, окаменело в приближении разрядки, легкие сжались в ком, лишенные последних капель кислорода… — А ты знала, что около восьмидесяти девяти случаев самых неприятных травм люди получают именно в ванных комнатах? — влажные подушечки пальцев вернулись к основанию бедра, и Разумовский больно ущипнул девушку за мягкую кожу. — Нет! — раздосадовано проскулила Май, чувствуя, как наслаждение, почти достигшее пиковой точки, безвозвратно отступает, отпуская разгоряченное тело. Молодой человек провел большими пальцами по ее ступням, снимая ноги девушки с плеч. Покалывающая россыпь щекотки побежала мелкими беспокойными звёздочками под кожей. Май непроизвольно дернулась. — Ай! Ты просто не можешь уходить от ответов таким образом и не давать ничего взамен! — локоть Май врезался в предплечье поднявшего ее на руки Разумовского. — Я просто подумал о том, — прошелестел в ответ молодой человек, выбираясь из остывшей воды, — что у меня не получилось бы сделать все, что я бы хотел здесь. Май прищурилась, пытаясь разглядеть его лицо за потухше-огненной от пропитавшей ее воды шевелюрой. — Только попробуй меня разочаровать. — Хм-м. Разумовский уронил ее в гору бархатных, переливающихся разноцветными нитями подушек. Май раскинула руки, почти ощущая волны пара, поднимающегося от ее нагретого, распаренного тела в свежий и прохладный после ванного воздух спальни. Молодой человек небрежно раскидал подушки, подтаскивая девушку за щиколотки поближе к краю кровати и устроился межу ее ног, поглаживая их широкими, неторопливыми движениями. Затем слегка потерся щекой о ее бедро, состроив извиняющуюся рожицу. Май приподнялась на локтях, выразительно прищурилась: — Не смей меня дразнить. — Прости, мне слишком нравится это делать. Разумовский склонил голову, и Май почувствовала, как ямочки заиграли на его щеках. Он молча раздвинул ее ноги чуть шире, пройдясь по ним острыми быстрыми щипками к животу. Горячая ладонь накрыла его, слегка надавливая и разгоняя следы набежавших мурашек. Пальцы второй руки потёрли выступающую кость у правой ноги и скользнули вниз, раздвигая мягкую кожу. Умелые, легкие круговые движения и влажные холодные зубы, царапающие бедра, сводили с ума своим контрастом. Май выгнулась назад, утыкаясь лбом в шелковистое покрывало, жмурясь и судорожно дыша. Ее пальцы немилосердно трепали рыжие пряди, запутываясь в них, вплетаясь в мокрые локоны и притягивая ближе. Невыносимо приятно, и кажется, будто она в самом центре облака густой нежной пены. Но стоило Разумовскому укусить бедро сильнее, неосторожно, жестко оттягивая кожу, и Май вскрикнула, жмурясь от удовольствия. Колкие иголочки рассыпались по ее ногам. Девушка застонала, долго и протяжно, когда влажный горячий язык молодого человека коснулся чувствительной точки, целуя, вылизывая, посасывая упругую кожу и проникая глубже. Она выгнулась в пояснице, двигая бедрами навстречу его раскалённым губам. Совершенно не сдерживаясь, Май выстанывала его имя, чувствуя его язык внутри себя и умоляя не прекращать. Так хорошо, так замечательно, волшебно. Стопы Май заострились, как у балетной танцовщицы, в уголках глаз выступили блестящие бисеринки-слезинки, и она безвольно откинулась в подушки, выпуская шевелюру Разумовского из рук. Раскаты грома дребезжали за окнами и в ее собственной голове. Молнии высекали искры, сталкиваясь друг с другом, и они, разноцветные, шипящие в крови, рассыпались по всему телу сладкой, тягучей карамелью. Капельки пота бежали по икрам, тяжело вздымалась грудь. — Божественно, — хрипло протянула Май, хватая языком прохладный воздух. Хищно облизываясь, Разумовский медленно поднялся с колен и плюхнулся на кровать рядом с девушкой, довольно ухмыляясь. Распухшие алые губы, блестящие от влаги, а глаза темные, в золотых ободках, сверкают, как острые осколки стекла. Их взгляд слишком внимательный, почти пристальный, колющий беспокойством. Май протянула к нему руки, разомлевшие и слишком тяжелые, касаясь малиновых щек. Темные ресницы скользнули вниз, Разумовский наклонился к девушке, задел ее губы своими, не целуя, а поддразнивая. Накрыл ладони Май и, мягко сжав, отстранил их от лица. — Ты опять… — Как насчет эксперимента? — предложил вдруг Разумовский и от его лукавой, загадочной улыбочки Май снова стало жарко. Девушка заинтересованно прищурилась. — Что ты имеешь ввиду? — Человек получает восемьдесят-девяносто процентов информации благодаря зрению. И да, у нас сегодня ночь интересных фактов, ориентированных на числа «восемь» и «девять». — Взаимно простые*, почти, как наши отношения. — В таком случае единица — это потенциал, — прошептал Разумовский ей в запястья. — Монада**? — Пифагорейцы превращают точные науки в колдовство. — Числа правят миром***, — рассеянно обронила девушка, наслаждаясь горячими короткими поцелуями, ожигающими ладони. — Это кажется абсолютно верным и неверным одновременно, — задумчиво ответил Разумовский, а затем с его лица исчезла всякая серьезность, и он нырнул в подушки. Потянул за белый махровый пояс, выуживая его из петлиц когда-то аккуратно сложенного поверх полотенец халата. Май выгнула бровь, с усмешкой наблюдая за его действиями. — Закрывай глаза, — скомандовал Разумовский. — Это будет интересно. — Погоди, — девушка закусила губу, зажмуриваясь и смеясь, — а как же всякие галстуки? — Господи, Май… — Разумовский прыснул. Затем сдул со лба девушки челку и затянул импровизированную повязку у нее на затылке, сдвигая узел к виску. — Нет, это была не отсылка! Честное слово! — Май в отчаянии замахала руками. Темнота обступила ее со всех сторон, и девушка сразу почувствовала себя уязвимой. Откуда-то сверху послышался смешок, и Разумовский прильнул губами к ее груди. Переключился на шею. Затем Май вдруг ощутила теплое дыхание у себя за ухом. Полнейшая темнота перед глазами заставила девушку полностью сконцентрироваться на ощущениях, и она вдруг поняла в полной мере суть этого импровизированного «эксперимента». Картинки перед глазами, свет и образы забирали слишком многое, перекрывая чувства, делая их более блеклыми, отталкивая на второй план. Теперь же девушке казалось, что все ее тело растаяло, обнажая голые ниточки нервов. Чувства обострились до предела, и каждое прикосновение Разумовского делалось насыщенней, оставляло за собой шлейф мягкого тепла, проникающего глубоко в мышцы. Ей не хотелось видеть. Май погрузилась в эти ощущения целиком, впитывая каждое из них до последней капли, не упуская ни одного оттенка. Ее сердце, тяжелое, огромное, живое, стучало в груди в бешеном ритме, сотрясая, заставляя дрожать изнутри, до боли, невозможно реалистично. Это было удивительно, странно, впервые. Голова кружилась словно в бреду, становилась то легкой как перышко, то тяжелее свинца. Его руки скользили по её телу, нарочито медленно, изматывая нежной пыткой. От несдержанности прошлой ночи не осталось и следа. Сейчас Разумовский действовал размеренно, тягуче, словно испытывая Май на прочность. Каждое движение выверенное, точное, резко и колко задевающее стальные струны внутри неё, высвобождающее надсадные стоны и сплетающее их в музыку. Чувства переполняли ее, делались невыносимыми. От скользящих движений жёстких пальцев выламывало и выворачивало наизнанку. Вокруг только темнота, и руки Май ловят лишь воздух. — Ах-ха, что ты со мной делаешь? — протянула девушка, извиваясь и вытягивая ноги. — Уже сдаешься? — прозвенел голос Разумовского у нее над ухом. Май вскинула руки вновь, и на этот раз ей удалось схватить молодого человека за плечи. На губах девушки сверкнула победная улыбка. — Попался. Разумовский сдавленно охнул, когда подушечки ее пальцев глубже впились в гладкую кожу на его спине, проскользили к пояснице, оставляя за собой белые полосы. — Я хочу, хочу тебя прямо сейчас, — голос Май надтреснутый и сухой. Она потянулась к повязке, но Разумовский отбросил ее руки и толкнул девушку назад, придерживая ее ногу под коленом. Дёрнул вверх, прижимая к собственной груди и придавливая предплечьем. Май охнула. Пальцы Разумовского обхватили ее лицо, надавили на скулы, дернули махровую ткань, и девушка встретилась с сияющим влажным взглядом. Синий кобальт и пылающее золото сплавились воедино. Целый мир, вселенная, беспредельное космическое пространство. В них больно смотреть, настолько они красивы. Разумовский вошел медленно, тягуче, не отрывая от Май цепкого взгляда. Она резко втянула воздух, выгибаясь от острого, пронизывающего все тело удовольствия. Страшно ли гореть, чувствовать, как языки пламени лижут твою кожу, как она медленно обугливается, сворачивается и плавится? Этого огня Май не боялась. Он сдирал с нее все старое, закостеневшее, пропитанное притворством, кукольное и пустое. Испепелял ледяную неприкосновенность, скупую холодность, стаскивал, как старую чешую, пробираясь все глубже и дальше, высвобождая душу, запертую в безжизненной стали, пронизанную ржавыми прутьями. Разогревал, выпуская неудержимое сияние, чистую свободу, уничтожая связь со здравым смыслом, прогоняя гравитацию. Они стонали в унисон, исполняя свою собственную первобытную, чистую в искренности песню. Изголовье кровати ритмично стучало о стену. Их движения были слаженны и синхронны, но они нарочно меняли темп от медленного к удушающе быстрому, жадно, безжалостно издеваясь друг над другом, наслаждаясь этой игрой, испытывая выдержку. Голова Май свесилась с края кровати. По лбу бежали колкие звёздочки. Пальцы судорожно шарили по гладким деревянным панелям на стенах, мучали, терзали белую кожу Разумовского, впивались в мягкое одеяло. Он перешел на длительные медленные движения, и с губ Май сорвался приглушенный всхлип, переходящий в долгий кричащий стон. Затылок девушки вжался в жёсткий матрас. Ее глаза закатились в исступлении. Все вокруг накрыла вспышка слепяще-белого, пробежала по телу очищающей волной. Май задрожала и обмякла, ловя пересохшими губами спасительный воздух. Разумовского хватило еще на пару движений и со звонким, неожиданно мягким возгласом, он упал в покрывало, отпуская ногу Май. Мокрые и обессилевшие, они посмотрели друг на друга. Каково звездам, когда они умирают? Май не знала. Но глядя в лицо Разумовского, нежное и острое, близкое и чужое, она поняла, зачем они зажигаются в бесконечной темноте пространства. — Дождь закончился, — отметил вдруг молодой человек. Май внимательно прислушалась. И вправду, за окнами больше не слышалось размеренного стука. — Как думаешь, он намекает своей тишиной на то, что в этот раз нам стоит поспать? Или мы действительно не в Питере? — А за окном не тысячи высоток, а огромный тропический лес, — шепнул Разумовский. — Папоротники и лохматые пальмы… — продолжила Май. — И в воздухе запах ночных цветов. Май дернула за край покрывала, натягивая его на себя и подкатилась к Разумовскому, утыкаясь головой ему в бок. Молодой человек обнял ее за плечо, привлекая еще ближе. Май широко зевнула, жмурясь. — Мне понравился такой способ греться. — И твой насморк прошел. Но в следующий раз, прошу, бери с собой зонт. — На случай, если не выловлю тебя в подворотне? Разумовский фыркнул в темные кудри, пробормотал что-то в ответ, но этой фразы Май так и не расслышала, провалившись в сон.***
«Led through the mist, Указан путь сквозь туман, By the milk-light of moon, Молочным светом луны, All that was lost, is revealed. Всё, что было потеряно, нашлось. Our long bygone burdens, mere echoes of the spring, Тяжкое бремя, что мы долго несли, это лишь отголоски весны, But where have we come, and where shall we end? Но откуда мы родом и где мы умрём? If dreams can't come true, then why not pretend? Если мечты не сбываются, то почему бы не сделать вид?» Evetty — Into the Unknown.
Под ногами мягко шуршали осенние листья. Сами ноги было не разглядеть, почти до колен их укутал белый густой туман, стелющийся по земле. В воздухе стоял запах пожухлой, тлеющей листвы, сырой земли и осенней свежести. Высокие, гладкие стволы деревьев темными колоннами устремлялись вверх. Их голые черные ветви рассекали бесцветное небо, деля его на множество неровных, искаженных геометрических фигур. Разумовский методично шагал вперед, заложив руки в карманы толстовки. Тропинка, поначалу широкая, ровная, постепенно делалась все тоньше и извилистей и как-то странно заворачивала вправо. Под ногами стали все чаще попадаться неровности, впадины и древесные корни, так и норовящие уцепиться за кеды. Чем дальше шел Разумовский, тем гуще становились заросли вокруг, плотнее смыкались кроны деревьев над головой, выше поднимался туман. Белое марево заползало в уши и нос, плыло перед глазами, размывая мир вокруг. Разумовский прищурился, помахал рукой перед лицом, стремясь хоть как-то улучшить видимость, но туман, словно насмехаясь над ним, сделался еще плотнее. Уши заложило, будто при взлете самолета. Молодой человек сделал еще один шаг, но вдруг его нога неожиданно зацепилась за что-то липкое и тугое, возвышающееся над землей. Разумовский вскрикнул, нелепо взмахнул руками, словно ища, за чтобы удержаться, но его пальцы схватили лишь воздух, и молодой человек рухнул на землю лицом вниз. Во все стороны полетели брызги. Он вздохнул и почувствовал, как ноздри наполняет вода. Оттолкнувшись руками от вязкой мокрой земли, Разумовский сел, кривясь и сморкаясь. Затем раскрыл глаза. Его брови удивленно взметнулись вверх. Тумана как не бывало. Перед ним простиралась серебристо-белая гладь озера, небольшого, идеально круглого, и воздух над ним стоял прозрачный и кристально-чистый. В самом центре, отбрасывая на воду черную тень, возвышалась странная, причудливой формы скала. Приглядевшись получше, Разумовский вдруг понял, что своими очертаниями она очень походит на человеческую фигуру. Внезапно поднявшийся легкий ветерок взъерошил волосы молодого человека и тихим, призрачным голосом шепнул: «Вперед. Ступай вперед». Разумовский завертел головой, оглядываясь и стремясь отыскать источник звука, но все вокруг застилал туман, высокой мраморной стеной обрамляя озеро. «Иди же» — мягко поторопил голос. Не женский, и не мужской, более похожий на звон колокольчиков на ветру и шорох морских волн, подкатывающих к берегу. «Ты должен знать». Казалось, всему его естеству хотелось поддаться этому голосу, проникнуться его чарующими интонациям, поверить тихим, едва различимым словам. В сердце Разумовского вдруг зажглась непоколебимая уверенность в том, что он должен во что бы то ни стало добраться до странной фигуры, поднимающейся из озёрной глади. Молодой человек шагнул вперед, подступив к самой кромке воды. «Не бойся» — подбодрил его голос, и новый порыв ветра легонько толкнул Разумовского в спину. Вода была прохладной, такой, каким обычно бывает море в начале июня. Она переливалась и мерцала белыми всполохами. Молодой человек сложил ладони лодочкой и зачерпнул в них воду. — Ух ты! — сорвался с его губ удивленный возглас. В ладонях Разумовского дрожали, перемигиваясь сотни серебристо-голубых искорок. Он немного пошевелил сомкнутыми руками, и искры вспыхнули ярче. Вода в его ладонях потеплела. Губы молодо человека сами самой растянулись в восторженную улыбку. Внезапно тишину вокруг разрезал громкий треск. Земля под ногами завибрировала. «Торопись!» — испуганно шепнул голос. «Он уже близко!» Тревога в голосе передалась Разумовскому, он развел руки в стороны и поплыл, омываемый тысячами сияющих огней. Вода, мягкая, приятная, словно помогала молодому человеку, поддерживая его и толкая вперед. Он и не заметил, как очутился в черном неровном прямоугольнике, отбрасываемой каменной фигурой тени. Разумовский запрокинул голову. Глаза его распахнулись в изумлении. — Это же я, — прошептал молодой человек, обнаруживая в серых изгибах и трещинках собственные черты. Каменный Разумовский возвышался над озером, прижав ладони к щекам. Брови страдальчески изогнуты, меж них — тонкие прямые линии морщинок, из-под пальцев струится та самая, удивительно мерцающая вода. На правом плече, за тяжелой серой прядью волос что-то шевельнулось. Молодой человек прищурился, вытянул шею, стараясь получше разглядеть интересующий его участок и вдруг увидел девочку. Она сидела на небольшом выступе, образуемом складкой каменного одеяния Разумовского, то ли пончо, то ли плаща, бесстрашно свесив ноги вниз и обхватив себя руками за плечи. Растрепанные черные косы лежали на ее груди, манжеты белой рубашки были испачканы чем-то красным. — Эй! — позвал девочку Разумовский. Она вскинула голову, поморгала, словно пробудившись ото сна, зачем вскочила на ноги, глядя на молодого человека. Девочка широко открыла рот словно что-то крича, но с ее губ не сорвалось ни звука. — Осторожнее, ты же упадешь! — обеспокоенно воскликнул Разумовский. — Что ты там делаешь? Губы девочки вновь беззвучно шевельнулись. Она досадливо сжала кулаки, мотнула головой, затем вскинула руки, вырисовывая ими какие-то замысловатые фигуры. — Я не… я не понимаю! — Разумовский нахмурился, силясь разобраться в жестикуляции девочки. Она поджала губы и вдруг замахала руками из стороны в строну, чертя ими крест. Разумовский обессиленно замотал головой. — Что ты хочешь мне сказать?! Девочка остановилась. Отпустила руки, наклонилась вперед и принялась шевелить губами, нарочито медленно, словно кривляясь. Разумовский непонимающе нахмурился, а затем вдруг его осенило. — Ты хочешь, чтобы я прочел по губам? Девочка улыбнулась и радостно кивнула, так энергично, что ее косички взметнулись вверх. Затем скрестила руки над головой и сжала губы, после разводя их в широкий круг. — М? — уточнил Разумовский. Она кивнула и продолжила. — З? Девочка отрицательно качнула головой. Склонилась вперед еще сильней, беззвучно выговаривая букву, как вдруг воздух рассек ужасный дребезжащий грохот. Вода пошла рябью. Девочка покачнулась, чуть не упав, но успела вовремя схватится за один из каменных пальцев. — Осторожней! — прокричал Разумовский, но окончание этого слова заглушил новый взрыв грохота. Вода под ним зашевелилась, забурлила. Каменная статуя вдруг пришла в движение, смещаясь набок. Девочка еще сильней вцепилась в палец, ее ноги повисли в воздухе. — Держись! Вода забурлила сильней, словно озеро вдруг превратилось в огромное джакузи. Оглушительный треск раздался вновь и на этот раз уже не умолкал. Огромная статуя завибрировала, по ней поползли черные ломанные линии трещин. Прядь волос, толщиной со средних размеров колонну, откололась и ухнула в воду, поднимая тучу серебристых брызг. Девочка беззвучно закричала, крепче стискивая руками каменный палец статуи. Разумовский поплыл по направлению к ней. — Я тебя поймаю! Не бойся! Она замотала головой. — Еще немного! Руки и ноги Разумовского рассекали воду мощными широкими рывками. Куски каменной фигуры: складки одеяния, кончик носа, прядь волос, торчащая на макушке, безостановочно сыпались в воду. Мочка уха грохнула совсем рядом с головой Разумовского, накрывая его волной. Молодой человек чудом успел вильнуть в сторону. Замерев прямо под висящей в воздухе девочкой, он поднял руки, крича: — Прыгай! Девочка оглянулась на него. На секунду их взглядов встретились, и эти круглые, странно бесцветные глаза вдруг показались Разумовскому очень знакомыми. Девочка улыбнулась. Но вдруг широкая косая черта прошила статую, разрезая ее пополам. Девочка разжала руки, испуганно замахала ими в воздухе. Разумовский бросился вперед, стремясь успеть ее подхватить и совершенно не волнуясь о том, что одна из каменных глыб запросто может лишить его жизни в любую секунду. Черные косы прочертили петлю в воздухе, и тяжелая огромная ладонь накрыла девочку, вдавливая ее в воду всего в нескольких миллиметрах от Разумовского. — Нет! — отчаянно закричал молодой человек, но волна воды, потемневшей, утратившей свой волшебный блеск, заткнула ему рот. На вкус она была странной, горькой и отдающей металлом. Когда Разумовский протер глаза, вокруг он увидел только алый. Кипящий, взметающийся вверх шипучими волнами. С надрывистым, протестующим треском огромная статуя развалилась до основания, и в туже секунду из ее тонущих обломков вверх взметнулся горящий столб лавы. Она брызнула в стороны. Желто-оранжевые капли падали в воду, шипя и мгновенно застывая. Сама вода сделалась густой и вязкой. Воздух наполнился резким запахом гари. Черная блестящая жижа вокруг Разумовского зашевелилась, и он почувствовал, как что-то ползет по его рукам и ногам, стискивает ткань толстовки на груди. Руки, десятки черных, обуглившихся рук терзали его тело, царапая, раздирая кожу, вырывая клочья волос, и тянули глубже в черную зловонную жижу. Животный, непреодолимый ужас накрыл молодого человека с головой, заполнил каждую клеточку тела, смешиваясь со слепящей болью. «Сейчас я умру» — обреченная, неотвратимая истина прозвучала в его мыслях. «Умру! Умру! Умру!» — Нет! — Разумовский бился и барахтался, не желая сдаваться, стряхивая с себя ледяные пальцы, но безжалостная, зловонная трясина настойчиво тянула его вниз, засасывая в бурлящий, смертоносный водоворот. Он ушел с головой в маслянистую гущу, но вдруг обнаружил, что может дышать и даже открыть глаза. Руки исчезли, а сам Разумовский словно летел меж черных шелковых простыней. Перед его глазами замелькали лица, множество кричащих белых лиц, смутно знакомых, искаженных страданиями и ужасом. Не в силах больше выдержать отражающуюся в них боль, Разумовский в отчаянии прижал ладони к глазам. — Имей смелость смотреть им в глаза, — вкрадчиво произнес тягучий бархатный голос откуда-то из-за спины. Разумовский резко обернулся и увидел перед собой Птицу. — Наши творения прекрасны и заслуживают того, чтобы ими наслаждались! — Не наши, — отрешенно прошептал Разумовский, — твои. — Ах, скромность — это так мило! — Птица приблизился, по-дружески приобнимая молодого человека за плечи. — Мне привычно делать то, чего хочешь ты. Ведь мы команда, не правда ли? — он говорил ласково, и слова его сочились сладким ядом. — Вот только, — притворно вздохнул Птица, — ты больше совсем не выполняешь своих обязательств. Я понимаю. Наверное. Ты слишком слабый и бесхарактерный. Что для тебя сила воли? — он выскользнул из-за спины Разумовского и заглянул ему в лицо, грустно качая головой. Глаза желтым отсвечивают на щеки. Черные перья вьются ореолом вокруг. — Но это не повод, — ощетинился Птица. — Вовсе не повод втаптывать в грязь то, что мы строили годами. Мы неплохо развлеклись, — его голос стал ровнее, глаза сверкнули ярче. Птица медленно провел языком по нижней губе. Разумовский сжал кулаки. — Но и это не повод. Ты мешаешь. Не могу я больше этого выносить! — последняя фраза сорвалась с его языка резким визгом, и Птица с силой толкнул Разумовского в грудь. Молодой человек впечатался спиной в нечто шершавое, холодное и липкое. Его затылок вспыхнул болью. По лбу побежали тонкие горячие струйки. Перед глазами затанцевали черные мушки. — Я дал тебе шанс, дал тебе возможность взять ситуацию в свои руки, но ты… ты просто слишком жалок, для того, чтобы принимать решения. Ты на это не способен, склизкий бесхребетный червяк. Единственный твой удел — прозябать где-нибудь на задворках, забившись угол, и наблюдать за тем, что делаю я. Потому что я единственный из нас двоих, кто способен хоть что-то делать. Твоей смелости хватает от силы на секунд десять. Запомни уже, никому нет дела до мотивов и желаний, люди ценят результат. Разумовский с трудом распрямился, утер кровь со лба и хотел было шагнуть вперед, но когтистая лапа Птицы коротким размашистым ударом вновь вдавила его в стену. Молодой человек глухо застонал. — Куда это ты собрался? — увенчанные длинными закругленными когтями руки Птицы легли на плечи Разумовского, вжимая его в склизкое холодное нечто за спиной. — Сегодня ты останешься здесь. Считай, что ты наказан, тряпка. За свое ужа-асное поведение. Птица хрипло, надрывисто рассмеялся.***
— Нет! Громкий возглас вырвал Май из сна. Она резко села в кровати, потерянно обшаривая незнакомую комнату взглядом. Раскинувшийся на простоях Разумовский скрючился и застонал. Воспоминания вспыхнули в голове девушки яркой цепочкой кадров. Молот, Ирландия, дождь, Разумовский, ванна, долгие поцелуи... Молодой человек дернулся, все его тело вдруг приподнялось над простынями, конвульсивно выгибаясь, и он снова закричал. — Эй, эй! — девушка склонилась над Разумовским, накрывая ладонями его плечи, слегка потрясла. Молодой человек никак не отреагировал. Его лицо исказила болезненная гримаса. — Сережа! — девушка тряхнула его вновь. — Сереж! Май обхватила руками его лицо, шепнула в ухо: — Проснись! Дорогуша, солнце, просыпайся! Девушка обвила руками его спину, подтащила к себе, поцеловала его в лоб, крепко и чувственно, затем совсем слегка в краешек губ. Лицо молодого человека разгладилось, длинные ресницы дрогнули. Он приоткрыл сонные желтые глаза. — Тебе приснился кошмар, — прошептала Май, проводя рукой по его волосам. Взгляд молодого человека прояснился, сделался ярче. — О нет, милая, сон был просто превосходным! Май посмотрела на него с недоумением: — Но ты кричал… — Да, да, кричал… — небрежно пробормотал Птица, отстраняя от себя девушку и соскакивая с кровати. Он подхватил с комода, стоящего у двери, водолазку, выглянул на Май. В уголках его губ обозначилась хитрая улыбка. — Во снах людям в голову зачастую приходят замечательные идеи, ты знала? — Ты сейчас про таблицу Менделеева? — с растущим непониманием уточнила Май. — И про модель атома, и про молекулу бензола, — продолжил перечисление Птица, одеваясь. — Так вот, ты упоминала, что хочешь узнать о том, что связывает меня и наших общих знакомых. Очень много раз, — подчеркнуто добавил он. — И я решил, — Птица не секунду умолк, стягивая ворот водолазки с лица, — что все тебе расскажу. Прямо сейчас. Собирайся. — Сейчас? — Май выгнула бровь. — И куда? — Ко мне домой, — осклабился Птица, бросая в Май ее одежду. — Ты про башню? — уточнила девушка, машинально разглаживая руками ткань рубашки, поглядывая при этом на Разумовского. — Неа. Поторопись, — в миг оказавшись перед лицом девушки, он щелкнул ее по кончику носа, — а то передумаю. — Никаких «передумаю», — тут же возразила Май, решительно поднимаясь на ноги. Остатки сонливости улетучились в мгновение ока.