Рёбра

— В такой ситуации люди чувствуют вину. Ты винишь себя? Тарталья продолжил протирать маску. — Мне незачем винить себя. — Тебе не жаль? Чайльд промолчал. — Ты зовёшь меня на свидание? Он прокашлялся. — Думаю… да, это может считаться свиданием. Чайльд выглядел весьма серьезно: одетый в какое-то подобие парадной одежды, если таковой можно назвать вылезшую из брюк рубашку, с бумажкой в руке. Не хватало цветочка, спрятанного за спиной. Поймал он Скарамуччу в коридоре, взял за плечи, собрался с духом и спросил, не занят ли тот завтрашним вечером и не хочет ли прогуляться. — Если я соглашусь, то куда ты хочешь пойти? Чайльд протянул бумажку. Картонка со свернутыми, поломанными краями, с кратким адресом и названием кафе. — Я угощаю. Если что. — Тарталья снова стал увереннее, заулыбался по-своему весело. — Во сколько? — В семь, если ты успеваешь закончить. Скарамучча кивнул и ушёл в свои покои. Черт, Чайльд позвал предвестника на свидание. Черт! Когда Скарамучча стоял тут, Тарталья ещё мог спокойно держаться. Стоило тому уйти, как у Аякса подкосились ноги и он осел на пол, прислонившись к стене. Архонты… Скарамучча согласился. Он не сказал прямого «да», но Тарталья не был глупым, Тарталья улавливал подтекст. Аяксу казалось, что сейчас из глаз посыпались бы звёзды: Сказитель одним своим появлением заставлял внутри грудной клетки зарождаться какую-то птицу, что била крыльями по легким, выталкивая воздух из грудной клетки, и сметала землю из-под ног. Аякс чувствовал слабость физическую рядом со Скарамуччей, без него и после него. Это злило. Это выматывало. Но устоять было нереально. Тарталья смотрел в пустоту и забыл дышать. Скарамучча согласился. Только на свидание, конечно, но ощущалось, будто Аякс позвал его под венец. Нельзя оставаться здесь, надо дойти до покоев. Никто не должен видеть, что Чайльд может о-щу-щать. День прошёл как в тумане. Чайльд ничего не запомнил, кроме Скарамуччи, что не поздоровался с ним за завтраком, из-за чего Чайльду резко захотелось все отменить. Кроме Скарамуччи, который позже подошёл в середине дня и оправдался, что не видел Тарталью утром, потому не поздоровался. Это было… странно. Скарамучча обычно посылает всех нахуй. Птица внутри сломала Аяксу рёбра. Вечер оказался тёплым, но поднимался ветер, потому в дополнение к брюкам и рубашке Чайльд взял свитер абсолютно не сочетаемый, но тёплый. Скарамучча пришёл ровно в семь. Как с иголочки. Идеальный, просто идеал. — Пошли? — Идти минут десять. Пойдем. Шли они молча. Тарталья глядел на Сказителя и не верил глазам. Надо ущипнуть себя. И ещё. И ещё. Скарамучча слишком похож на сказку. Сказку, которую он сам и рассказал. Они сели за стол. Они выпили. Они поговорили. Туман, просто туман, туман, какой пускает сам Скарамучча. Они вышли на улицу, Скарамучча поделился сигаретой. Скарамучча подпалил ее разрядом молнии. Скарамучча подпалил сердце Чайльда, его сломанные рёбра, его парящие ноги, его пустые глаза блестят отныне, горят элементом электро. Они ушли обратно. Поднялся ветер, Скарамучча сжал зубы, Аякс отдал ему свитер. Отдал бы и сердце. Скарамучча ушёл. Чайльд ушёл. Уже в покоях Тарталья заглянул в зеркало. Вид у него был непривычный. Взъерошенные волосы, не пойми откуда взявшаяся кудряшка на макушке, искусанные губы, красные щеки и глаза на мокром месте, блестящие от влаги. Скарамучча творит с ним что-то невообразимое. У Аякса в жизни не хватит фантазии придумать что-то эдакое, что-то настолько хорошее. — Может, если хорошо подумать… — Я невиновен. Маска не оттиралась, и Аякс капнул на неё водой. Из глаз. Было мало пнуть его под рёбра, Скарамучче хотелось ещё и ещё. Причинить этому полудурку как можно больше боли. Нужно было сжать его запястья, он так необоснованно бесил. Тупой идиот, клоун, главное в ударах не попасть по лицу, уж больно милое. Особенно когда искажено азартом драки как сейчас. Тарталья тяжело дышал, отросшая челка закрывала обзор. Аякс не оставлял попыток отбиться, пнул ногой прямо в лицо, хвала Селестии, что Скарамучча успел стянуть с него ботинки. Этот гаденыш всегда был таким несносным? Из глаз брызнули слёзы, Скарамучча схватился за нос и зашипел. Чайльд вывернулся и отполз на корточках, стоял теперь и улыбался, щенок. Скарамучча был ублюдком. И Чайльд это понимал. Этот ублюдок убивал людей. Чайльд тоже. Этот ублюдок использовал людей. Чайльд тоже. Этот ублюдок врал. Чайльд никогда. Он мог недоговорить, преувеличить, но соврать? Никогда. А Скарамучче он не мог верить. Не понятно, что у того в голове. Скарамучча отнял руку от лица и, замахнувшись, ударил Тарталью по щеке ладонью, пропитанной элементом электро. Тарталья вскрикнул и опрокинулся набок: под кожу словно забились иголки, да так резко и неаккуратно, распороли мясо, врезались в десны. Скарамучча поднялся на ноги и пнул Аякса по предплечью, затем надавил ступней на грудную клетку. Птица забилась истерично в своих осколках рёбер, захлопала крыльями, словно сейчас ее правда убьют. Тарталья не понимал, что чувствовать. Тарталья не понимал, как чувствовать. Скарамучча дышал безумно часто. Он что ли проверяет, как далеко сможет зайти? А этот мелкий гаденыш держался за свою щеку, не смел пошевелиться, как запуганная собачка. — Ты псина. Боишься меня, потому подчиняешься. И тут Чайльд дёрнулся, вцепился в ногу Сказителя и повалил на пол. Навалился сверху, уселся на него и прижал коленями чужие ладони к чужим же бедрам. Сколько не рыпайся, вылезти не выйдет: Тарталья был выше и крупнее Скарамуччи, зафиксировать его так было легче легкого. Любой адекватный человек сбежал бы уже давно. Все вокруг кричало, что стоит взять у Царицы задание как можно дальше от него и больше никогда не пересекаться. Синьора смотрела на Чайльда с презрением, когда замечала касания, переглядки и окрылённого Тарталью. Остальные, благо, были не столь проницательны, как эта женщина. Любой адекватный человек забил бы на чувства и убежал подальше. Но Аякс неадекватный. Аякс «вовсе не». — Скарамучча. Ты мне нравишься. Тот продолжал дёргаться между ног, и Чайльд прижал его торс руками к полу. — Не ври. — Я не вру. Скарамучча, я не вру. Сказитель фыркнул. — Может, тебе жаль потраченного времени? Чайльд резко бросил тряпку в пол. — Я не виноват. Это он виноват. Он меня предал. Его вина. Его вина. Его. — Я абсолютно не понимаю, что с ним делать. — Тарталья опустил голову на ладони и глупо смотрел в тарелку с супом. В мутном бульоне плавали щупальца какого-то мелкого осьминога с местных берегов. — Чайльд, я правда не знаю, что здесь можно посоветовать. — Чжун Ли отпил чай. Он смотрел на Тарталью так сочувственно порой, словно видел насквозь. Но в тот же момент так искренне не понимал, что посоветовать, чем помочь. Тарталья ему почему-то доверял. Чжун Ли выглядел очень надежно, по рассказам казалось, что он куда старше своих лет, да и знал так много… поэтому Чайльд не верил каждой ремарке о «неосведомленности в делах любовных». Люди не могут не любить. А даже самые чертовы нелюди всегда оказывались людьми. Аякс сам человек, хотя таким, как он, человечность заказана. И Чжун Ли был человеком, и явно много недоговаривал. Но зато умел слушать. Вероятно, это даже было нужнее. — Чайльд, по вашим рассказам о господине С., — Тарталья не стал называть имени, это было незачем, — невозможно сделать одного цельного вывода. Вы отзываетесь о нем, как о человеке необычайно верном вам, дорогом и явно любимым, но в тот же момент, вечерами, называете его «невероятным паршивцем», сознаетесь, что не знаете о нем ничего. Вам словно хочется назвать его плохим, но что-то не позволяет. Чайльд, вы хороший человек… Тарталья вклинился моментально: — Я плохой. — На свете есть создания куда хуже вас. — Это не делает меня хорошим. Чжун Ли замолчал. Тарталья продолжил смотреть на горный хребет вдалеке. Уже стемнело достаточно давно, фонарщики зажгли фонари на улицах, но в гавани не стало тише. Чайльду нравилось, что он в середине живущего мира. Он не один со своими мыслями. — Чайльд, я не могу сказать ничего дельного о господине С. Поверьте, я никогда не любил, для меня любовь нечто чужое, мне не было предписано любить. Но ваше юное сердце… оно в замешательстве, Чайльд. Мне не дано осознать, почему. Но могу сказать вам лишь одно: вы сами не понимаете, любите или же ненавидите. Чайльд вгляделся в воду. — В этом-то и проблема, сяншэн. Снова повисло молчание. Но не тишина. С Чжун Ли было комфортно стоять. Аякс радовался, что не влюбился в этого мужчину. Было бы неловко. Чжун Ли был комфортным, в нем Аяксу не виделся Скарамучча, и самому Чжун Ли было будто комфортно с Чайльдом, как с иностранцем, что не знает его прошлого, вероятно? Чжун Ли был доступен почти всегда, был полезен фатуи и был весьма обворожительным. У Чайльда не было и шанса. А потом его предали. Он смотрел на Синьору, на Моракса, и так хотелось сплюнуть это имя. Моракс. Теперь ясно, почему тот несведущ в любви. Потому что он бездушный Бог. Он ничего не смыслит. Ни в жизни, ни в привязанности, ни вообще. — Чайльд. Я бы хотел извиниться. Тарталья рад, что не сказал ему своего имени. — Все, что было между нами с вами, останется между нами с вами. Никто ничего не узнает. Врите больше, сяньшэн. — Но я хотел, чтобы перед отъездом вы знали, я вас никогда не обманывал во всем том, что не касалось вашей работы, Чайльд. Вы правда мне дороги. Не «были», не «стали». Просто дороги? Хах. Боги, даже если сходят в людской мир, остаются богами. В их жизнях нет простого человеческого «конца». Чайльд отбыл в Инадзуму на новое задание. — Или… — Я виноват. У меня был выбор. Я должен был остаться. Тарталья упал на колени и вцепился в холодный и твёрдый гранит. Он шлялся по островам, ползал по подземельям, шарахался по улицам и бродил по лесу. Он дрался с ронинами, победно смеялся над ворами и тянул время чертовски долго. Скарамучча вернётся. Скарамучча одумается. И тогда, возможно, они оба уцелеют. Но если тот не отступится, Чайльду придётся его убить. Чайльд тянул время. От Скарамуччи ни весточки. Но он точно знал, что Чайльд прибыл за ним. По его душу. Какая ирония. И вместе нельзя, и порознь просто опасно. Если Тарталья отступит, его казнят. Приведёт Скарамуччу — Сказителя казнят. «Послушает сердце», сбежит со Скарамуччей — рано или поздно за ними придут. Как долго будут силы бороться? И будут ли? Скарамучча его предал. Кукла божества равняется богу. Скарамучча не умеет любить. Скарамучча использовал его. У Скарамуччи тоже нет понятия «было» и «есть». Чайльд ненавидел богов. — Аякс. — Не смей меня так называть, — не рассчитал свои силы, кряхтел, поднимаясь с пола. — Аякс, я правда люблю тебя. — Ой, да не пизди. — «Любил», Боги забывают о прошедшем времени. «Любил». Пусть не смеет «любить» его сейчас. — И ты тоже любишь меня, Тарталья. И ты просто выполняешь приказ, я все понимаю. Но коли тебе небезразличен ты сам, давай действовать сообща, Аякс. Тарталья ненавидел Скарамуччу. Тарталья не мог не дышать Скарамуччей. Они оба скрылись в тумане. Тайм-аут. Надо было решить, что делать дальше. Тейват не бесконечен, они оба фатуи, их сдал бы каждый первый прохожий. Выход один: вернуть сердце Царице. Чайльд подумывал умереть. Все было слишком сложным, каждый камень ломается. — Аякс. Чайльд обернулся. — Ты щенок. Аякс хмыкнул. Скарамучча пытался вывести его из себя. Туман на Цуруми сгущался, в нем блуждали души, наверное, душа Тартальи тоже ходила где-то там. В конце концов, лишь один из них выберется отсюда. — Скарамучча. — Сказитель поднял бровь. — Не хочешь прогуляться? — Ты зовёшь меня на свидание? Он прокашлялся. — Думаю… да, это может считаться свиданием. Он любил Скарамуччу весь путь наверх. Он ненавидел Скарамуччу весь путь вниз. В его водных клинках навеки кровь из чужого горла. Чайльд навеки запомнит, как подрался со Скарамуччей. Как зафиксировал его в своих ногах. Как признался в любви. Как воткнул клинок в горло после поцелуя в лоб. Теперь Тарталья ненавидел себя. — Ты хороший солдат. И очень плохой человек. Он начеркал пару слов Чжун Ли. «Господина С. в моей жизни больше нет. Вы были правы, я его ненавижу. Но ответьте, сяньшэн, как разлюбить?» Тарталья сломал свой почтовый ящик. Тарталья каждый месяц менял цветы у гранитного камня. Тарталья каждый месяц говорил Скарамучче, как ненавидит его. Тарталья каждый вечер ненавидел богов. Тарталья каждое утро ненавидел себя. Тарталья каждую минуту скучал. Тарталья каждую секунду любил.