Принесите мне голову Энн Чейз!

Сегодня тучи не сгущались на медном небе, ветер не волновал умиротворенные деревья, а земля, хоть и влажная после вчерашней мороси, не липнет к сапогам, наслаиваясь. Это было кстати — находиться на ногах, пусть даже и не на своих, уже неделю эдак третью было нелегко: голод надоедливой мухой пульсировал в желудке, крошки, что покоятся на дне седельных сумок совсем не похожи на остатки прошедшего завтрака, пара десятков медняков, валяющихся там же, хватает на три полусгнивших яблока или шот самой дешевой и горькой выпивки, а когда-то припрятанная морковь давно была скормлена лошади, которая, судя по ее не то понимающему, не то безынтересному взгляду, и не просила большего. Вороно-чалая нокота приходилась отличным спутником. Нельзя быть уверенным, была ли она найдена своим хозяином или же животное нашло его, когда в лагерь на рассвете заявляется этот полутонный жеребец с намерением вытащить последний провиант из сумки, а ты нежно спишь в палатке неподалеку. Он был тощим, да и это не единственное, что выделяло его состояние: было видно беспокойство, словно он так же потерял дом, словно он в том же положении. Он не двигал прижатыми ушами, держал в осторожности хвост. Сквозь градиент черного и серого цвета шерсти на шее можно было разглядеть запекшуюся кровь и комки грязи. Глаза исполнены отчаянием и страхом. Однако, если голод застанет — пойдешь и в лес за волками. Так он и засунул свой нос в палатку, так был замечен, так был и понят, так и приючен был. Кто бы знал, где это животное было бы сейчас, если бы не забрело к тому погасшему костру. Онемевший в седле таз перестал ныть, но вот шляпа неудобно сползает по платку набок. Благо город уже проглядывал крышами своих одноэтажных строений — Роудс был совсем близко. Рыжая тропинка вела вглубь, проводя мимо запыленных зданий. Глупые люди говорят, что все дороги ведут в Рим, умные знают — все они ведут в кабак, куда и было принято решение отправиться первым делом. Может ради стакана, а может ради плакатов разыскиваемых преступников. В любом случае, времени у Энн было много, если, конечно, она собиралась пожить еще немного. Она спешилась с лошади, перевязала поводья вокруг коновязи, спешно потрепала друга по челке и направилась ко входу. Салун выглядел приветливо снаружи: по сторонам от лестницы стояли бочки с яркими цветами, а на террасе под дверьми стояли широкие деревянные скамейки. Внутри обстановка была уютной. Пол был чистым, столы застелены скатертью, столешница еще не покрылась пятнами крови — все это значило, что алкоголь будет стоить дороже тех скудных пожитков, которые девушка прихватила с собой, перед тем как войти. Основную залу наполняли влюбленные пары и одинокие единицы, со второго этажа слышался мужской смех и еле виднелся рассеивающийся клуб дыма сигаретного табака. — Добрый вечер, — беззаботно начала Энн. — Вижу, сегодня у вас людно. — Добрый, мэм, — бармен неторопясь вытянулся из-под столешницы, расправляя пыльную тряпку в руках. — По вечерам здесь всегда собирается много народу. Вы-то сами не похожи на местную. С дороги? — Да, — с какой-то тяжестью в голосе произнесла девушка, вспоминая последние, прошедшие особо тяжело, дни. — Я беру заказы на головы. Есть что-нибудь интересное? — несмотря на то, что это не единственное место, где можно разузнать о доступной работе, она смотрела бармену в глаза с такой надеждой, словно он сейчас решит для нее, будет ли она есть следующие полнедели или нет. — Значит, охотница за головами? — брезгливо выплюнул мужчина, облокотившийся о стол по правую руку от девушки. Изогнувшись боком, он преувеличивал свою угрюмость. Застегнутая на половину пуговиц влажная от пота рубашка прилипала к его сгорбленной спине, такой же нос был опущен в кружку с осевшей на дне пеной от пива и активно выдыхал, раздувая крупные ноздри. — Неужели другого занятия бабе не нашлось? Долгие путешествия всегда сопровождаются остановками, будь то они около костра на поляне или же в местном мотеле. Конечно, она уже успела привыкнуть к таким наглым вторжениям в ее личное пространство, так как это достаточно частое явление, учитывая род ее деятельности, которому она посвятила себя в убеждениях, что это вынужденные меры, да и в целом, потому что не в планах было искать мужа, дом и детей для хорошей жизни, горизонты которой не виднеются из далекого космоса. Потому ее ответом приходится показное отсутствие интереса, в лучшем случае. Если же честь задета или просто нету настроения — упрекатель уже со стонами держится за окровавленный нос. Сегодня кроме скуки и чувства облегчения ничего боле не занимало ее. — Чего молчишь? Испугалась меня или стыдно? — после отрезного молчания приблизился вплотную провокатор. Он то и дело машинально постукивал дном кружки о деревянную поверхность, словно метроном. — Какой же из тебя тогда охотник за головами, коли постоять за себя не можешь? — Чтобы отстаивать свою честь в споре с тобой, мне лечь надо под эту стойку, а я пока еще постоять хочу, — не поворачивая головы, произнесла девушка одними губами. Его черные, подкрученные усы, будто смолью скрепленные, нервно вздымались вместе с верхней губой. Он пах смесью пыли и перегара. Заломленная набок восьмиклинка пускала тень на порозовевшее от спирта лицо с как будто вырубленными топором грубыми чертами лица. Грязная, покрытая волосами ладонь легла рядом. — У меня есть кое-что интересное, как раз для тебя, — второй он насмешливо погладил ее по талии. — Тут неподалеку мотель есть. Зайдешь? Ещё правее послышался шорох распрямляющейся ткани, тяжелый вздох и громоздкое переступание с ноги на ноги, вызывавшее короткий, но частый скрип половиц, затухающий в шумном гомоне. Перпендикулярно стали возвышаться широкие плечи. Руки также изменили свое положение: убранная с бока рука по инерции и неосознанности раскачивалась вдоль тела мужика, а другая, чужая, обрамленная черной рубашкой до локтя, в кожаных перчатках с открытыми пальцами, легла ему на плечо, сжимая с давлением. — Если тебе давно не давали, это не ее проблема. Перестань приставать к даме, — широкие брови обоих сдвигались всё ближе к переносице с каждым словом. — Иначе я сам тебя приглашу. К шерифу в участок, — говорящий опасно сузил глаза. — Говорят, за голову Лемойнских налетчиков дают немного, но, думаю, на выпивку мне хватит. Бандит походил на загнанного в угол зверя больше, чем на того самоуверенного пана, которым он так хотел себя показать ранее. Энн все ещё сидела неподвижно, однако голова была ее повернута в сторону громоздкого баса. Взгляд ее случайно пал на робко потрясывающуюся руку мужика, которую тот медленно тянул к кобуре. — Знаешь, что меня бесит больше всего? — грузно откашлявшись, продолжил он. — Ни эти глупые бабы, ни бармен, который оставляет в моём стакане пены больше, чем пива, ни даже эти ебаные негры, — его указательный палец ходил по залу от Энн до бармена, а от бармена до встрепенувшегося уборщика с метлой в руках, стоявшего на лестнице. — Меня бесят такие как ты. Герои, которые лезут не в свое дело. Было слышно прерывистое сопение, хрипящую усмешку и щелчок опустившегося курка. Энн было двенадцать, когда она лишилась отчего дома на маленьком ранчо, там же и конюшни с огородом грядок и загоном домашнего скота, вечно спорящих между собой родителей и собственного детства. Всё это произошло за одну бесконечно длинную ночь. До того момента жизнь шла своим умеренным чередом: ребёнок рос, коровы паслись, крыша строилась, поля пахались, да молитвы молились. Её семья была ещё одной каплей в море таких же неприметных семей. Всем глупцам не терпится осмеять кого-нибудь, но когда дело доходит до кровавых баней, до скорби нет никому дела. Так и вышло, что в поисках золотых жил бандиты наткнулись лишь на сгустки пыли и паутины. Кто и с какой целью выдумал сладко лживую небылицу и разнес ее по всей округе разбираться было некогда — приходилось одномоментно прощаться со всем, что наполняло жизнь и душу, скрываясь в облезлых после зимней спячки кустах. Всё, происходившее дальше, напоминало сюжет ужасной драмы. С застывшим от потрясения оскалом на измученном слезами лице приходилось кочевать из города в город. Она могла бы осесть где-нибудь на ближайшей площади, просить милостыню или наняться в прачки, но паника преследований длинной лентой тянула ту за ноги двигаться дальше, на юг. От того и приходилось подворовывать, где попадется: на прилавке мясника или стелажах скупщика зачастую. Голодная собака верует только в мясо. Со временем ко всему привыкаешь и получаешь опыт. Потому снять с чьего-то пояса добрый кошель монет уже не составляет проблем, лишь приносит толику удовлетворения от отсутствия тянущих болей голода. Жизнь в скитаниях на едине с собой даёт полезные знания для выживания. С первой раной узнаешь, как перевязывать плечо, с отравления ядовитыми грибами начинаешь различать флору, с подбитого зайца познаешь разделку туши. С первым задержанием понимаешь, как взломать замок тише, вынести больше и сбежать быстрее. Тяжелая рукоять револьвера с металлическим хлёстом приземлилась по затылку опешившего, выдавив из того несколько хрипов и охов, прежде чем они растопились по поверхности пола, где заглушились мягким звуком падения тяжелого тела. Большое количество удивленных и заинтересованных глаз давили неосязаемым грузиком на плечи. — Хороший удар. У вас крепкая рука, мэм. Наконец ей удалось разглядеть источник неравнодушия. Напротив нее, придерживаясь одной рукой за поясную пряжку, стоял, накренившись, мужчина лет тридцати. Его лицо обрамляла легкая полуулыбка, глаза так же оставались прищуренными, но уже не в опасной, а в довольной манере, от чего морщины заходились по его загорелому лицу. Было видно, что он много времени проводит в дороге, уж это Энн сразу узнаёт. Выгоревшие на солнце отросшие волосы неопрятно вздымались волнами, что ничуть не вызывало отторжения. Сама же поза придавала ее обладателю шарм уверенности, дополнением к чему был еле уловимый шлейф табачки и, кажется, сырой земли. — Артур Морган, — широкая ладонь повисла в воздухе, где то над телом отключившегося мужика. — Благодарю, Артур, — сил хватало только на вымученную улыбку и быстрое рукопожатие. Сейчас все её мысли уходили на поиск ответа к вопросу «а куда дальше?», ведь совсем скоро обсуждения этой перебранки дойдёт, наверняка, и до шерифа. Молва — это бедствие, быстрее которого нет ничего на свете. Предвкушение снова оказаться в дубовом седле очевидно оседали в пояснице и даже где-то на корне языка. — Энн Эльмерс, — так она всегда представлялась при знакомстве. Гнетущее чувство это было — не имение возможности представляться своей фамилией. Этого права у нее никто не отбирал, в отличие от свободы. Четыре года назад она была обвинена в убийстве, которого не совершала, четыре года на хвосте у нее сидят охотники за головами. Хотя, впрочем, она не помнит каков у свободы запах с тех двенадцати далеких лет. Она помнит лишь запах горевших досок дома и травы вокруг него. Бармен, до тех пор стоявший где то в углу, изумленный и безмолвный, вдруг подал голос, нагинаясь обратно под стойку: — Выпьете? Артур вопросительным взглядом окрестил девушку. Он снова оперся на доску, отодвинув к краю чужие кружки. Лежащее мертвым грузом тело, кажется, потеряло свою материальную форму. Несмотря на то, что спина его часто поднималась и опускалась в затрудненном дыхании, а из приоткрытого рта доносились тихие хрипы, на мужчину вовсе перестали обращать внимание. — У меня нет денег, — честно ответила Энн, уже было вытаскивая носы сапог из-под валявшейся груды мяса. Она развернулась к выходу, намереваясь покинуть очередной город. — Будем, — кратко отрезал голос, будто совсем не обратил внимание на отказ уходящей Энн. Приятное чувство благодарности распространилось вдоль ее лица, отражаясь на нем поджатой улыбкой, и разлилось по стенкам пустого желудка. — Виски, — она привстала рядом, заглядывая в глаза. — Не стоило. — Однако Вы согласились, — с доброй насмешкой отметил мужчина. Бармен суетливо закопошился в звенящих рюмках. Послышался скрип и хлопок вытащенной из стеклянного горлышка пробки, за которыми потянулись торфяные, дымные, тона с оттенением солода и жареного кофе. Янтарный напиток наклоном растекался по сосудам, стеклянным и организменным. — У меня нет денег, я не помню когда нормально ела в последний раз, — так же прямо и правдиво выпалила девушка. День выдался тяжелым, алкоголь в рюмку лишь доливается, а когда они выйдут из салуна — больше не встретятся снова. Все тропы сходились к одному. — Что-то случилось? — задумчиво впершись в стол взглядом, Артур рассматривал буковый рисунок, от чего-то сведя брови. — Жизнь, — с циничной улыбкой она опрокинула ещё одну стопку. Их диалог выглядел как сценарий либо к глупому роману про терзания любовных дел, либо же как к второсортному боевику, повествующему о добрых бандитах. В любом из случаев, они все были обижены матушкой-судьбой. Мужчина ещё долго сверлил узкое кольцеватое дно собственного стакана, сохраняя ту тишину, которую они могли себе позволить в этом душном от гогота и шёпота месте. — Я знаком с шерифом Томасом. Сам брал у него заказы, — он пару раз приподнял рюмку над столом, постукивая о него, что приводило в движение тонкий слой последних капель виски. — И Вы сходите возьмите. — Схожу, — на сей раз солгала Энн. Она целенаправленно избегала посещения офиса шерифа в любом городе, иначе уже с порога ее можно будет наглядно сравнить с собственным плакатом на доске объявлений. Только над головой не найдутся строчки «Триста семьдесят долларов за поимку. Живым или мёртвым». Стоит ли упоминать, как сильно она ненавидит число триста семьдесят? Сквозь закрытые окна внутрь освещенного помещения вливался свет уходящего закатного солнца. Конечности приятно покалывало, а горло сладко першило. Локти досадно болели от долгого подпирания стола, но вся благодать удачно закончившегося вечера уносила боль куда-то к выходу, на улицу, ровно как и ее ноги. Они не выпили много, однако уже вдвоем сидели на ступенях у салуна. Артур, все это время державший в руках свою шляпу, вдруг передал ее Энн и потянулся за сумкой. Оттуда он выловил синюю помятую пачку сигарет и закурил, не забыв предложить и собеседнице. Та, не переставая, продолжала крутить шляпу, разглядывая ее со всех сторон. На ее верхушке кожа истончилась порезами неизвестного происхождения. Она спокойно покачала головой из стороны в сторону. Энн не курила и не пробовала. Помнится ей, как её отец, питавший страсти к табаку, разносил горький запах самых дешевых сигарет, которые, как она думала, были набиты в основном полусгнившими опилками. Надоедливый запах закрепился и водился в ее вещах еще долго после того, как она покинула обугленные развалины, раньше называвшиеся «домом». — Это не мое дело, мэм, — вытянул он из ее тонких пальцев свою шляпу. Пальцы недовольно перелегли на колени. — Но Вам есть куда пойти? — Верно, не Ваше, — с счастливой улыбкой произнесла девушка, поднимаясь на ноги. Заря активно занималась багрово-красными волнами. Даже несмотря на все неприятные нюансы, день окончился хорошо. Благодаря добротному алкоголю и очаровательной компанией, разумеется. Как бы не хотелось обидеть Моргана, этого не произойдет. Энн верила в то, что ему, как и всем остальным, точно не до неё, странной незнакомки с большой дороги. Ей уже было пора снова отправляться в путь, дальше, по карте, в которой она давно запуталась, направляясь наугад, что не исключало, что когда-то она, возможно, срезала на восток. Ноги осторожно, боясь запутаться, засеменили к коновязи, где, скучавши ковыряя красный песок копытом, стоял ее скакун. По привычке зачем-то проверяя седельные сумки, она отвязала поводья и перекинула их через голову лошади. — Может, я все-таки могу Вам чем-нибудь помочь? — эхом доходил ей в спину вопросительный голос. — Все, что Вы могли, Вы уже сделали. Где-то сбоку материализовался Артур и его руки, осторожно поглаживающие длинную морду по спинке носа. Без слов его губы произносили восхищенные детские слова «красивый». Он продолжал контакт с животным даже после того, как Энн села в седло. Выглядело так, будто он ждет каких-то особенных слов или команд. — Я благодарна Вам за помощь и за выпивку, но больше ни в чем не нуждаюсь. Я полжизни провела в дороге. Вам не к чему волноваться за мои умения. — Именно поэтому не носите с собой оружие? Любой другой странник на ее месте уже обвесился патронажами и кобурами. Они тяжелые и громоздкие. Но причина их отсутствия крылась не только в этом. Энн не умела стрелять. Учить ее было сначала незачем, а потом и некому. Сама же она пару раз подбирала случайные револьверы, орошавшие землю подле мертвых тел бывших хозяев, но так и не смогла заключить для себя основы пользования оружием. Огнестрел то из рук выпадал, то контузил, а то бывало и вовсе оказывался не заряжен. — Если Вы предостерегаете меня, то, прошу, перестаньте. Следите за собственными карманами так же, как и за незнакомками в баре. Дальше поочередно последовали возня с перезвоном чего-то металлического, шуршание и бряцанье золотой цепочки, цоканье ударяющихся друг о друга приоткрытых створок. В вовремя успевшие открыться ладони с рокочущим шумом упали позолоченные карманные часы, тихим тиканьем циферблатной стрелки вымеряющие вечерние часы. Когда в книгах описывают клептоманов, их примечательной особенностью становится тотальное незамечание воровства. Энн не могла с уверенностью сказать, крала ли она иногда по привычке или по нужде, но точно отмечала для себя, что это бывает неосознанным. Её не гложила избитая совесть. Пока карман был полон, а законники спали мирным неведеньем всё входило в рамки приемлемого. Однако над возвращением этих часов она сомневалась. Несмотря на все обстоятельна, выточившие из неё подобие дикого зверя, она старалась входить хоть в какие-то «меры нормальности» современного общества: не брала последний хлеб у голодавших, не крала чужих коней, не оскорбляла и церквей. Не предавала протянутой руки помощи. Вечно прикрытые сладкой негой спокойствия глаза Моргана расширились, недоуменно выставив зрачки на уставшее и расслабленное лицо Энн. Только сейчас он вспомнил, что перед ним была не его член банд, а обыкновенная незнакомка, от которой до него пронесся резкий запах лжи. Это было очевидно и лежало на поверхности, да и он не был безопытным дураком. Однако что-то в этом лице ему напоминало, отправляя назад в воспоминания. Сложно было понять, что именно ему показалось знакомым, но теперь это чувство лишь удваивалось с новыми силами. А когда Артур опомнится от размышлений, расстояние, разделявшее их, будет пересекать столб пыли от удаляющихся копыт с эхом расслаивающегося цокота. Позже в его дневнике появится новая запись о том, как он «повстречал странную женщину» с прилагающейся иллюстрацией ее лица, сложенной из кусочков полузабытых черт. Тем временем массивные мускулистые ноги, уносившие Энн дальше от салуна, раздвигали гущину колючих кустарников в поиске поляны для очередного лагеря. Они проходили покосившиеся телеграфные столбы, поваленный полуразрушенный забор, плетущийся по всей длине дорог с вытоптанными проплешинами травы. Они встречали неспешные дилижансы с упряжками коней и даже такое же, как из детства, ранчо. Смотреть на него и верить, осознавать, что прямо сейчас из дверей не выйдет мама в испачканном кухонном фартуке, держащая в разведенных руках пустую лохань с лежащим внутри рубелем, было невыносимо. В оконных проемах разливалось пятно дыма, как когда отец бывало закуривал пятую сигарету подряд, зеленяя не то от тошноты, не то от печали; а на самом деле это был туманный свет, натягивающейся на небо луны. Каждая такая лачуга казалась ей родным домом из давних воспоминаний, и Энн вовсе не была этому против. Ей не хотелось забывать. Спустя второй перекресток в пробелах листвы начали выглядывать зажженные огоньки теплого оранжевого света. Это был недавно покинутый лагерь. У серых потухших поленьев валялись бутылки, а на местах, где, верно, стояли палатки, была примята земля. От бывшего костра все еще веяло слабым жаром. Для ночовки это место казалось идеальным: уже подготовленное, не слишком близко к дороге, не слишком глубоко в лес. Вскоре все было подготовлено ко сну и даже лошадь была вычесана от пыли. Слипшаяся внутри набивка старого матраса все еще справлялась со своей задачей — зад не изнывал так сильно, как, по крайней мере, в седле. Все бутылки неустойчиво стояли где-то сбоку, на траве, в одной куче. Несколько неподалеку собранных веток зрелок глухо и приятно стукались на дне сумки, где лежала потертая годами карта. День был окончательно довершен. Во сне Энн долго ещё вздыхала прерывисто и глубоко, как вздыхают после слез очень маленькие дети.