Принесите мне голову Энн Чейз!

Утро, чуть день брезжится. Приглушенный листвой свет обогрял полянку, где белые от золы поленья пускали тонкие струйки дыма. Побледневшая от утренней жары земля источала теплый пар, многочисленные пучки травинок активно раскачивались по поветрию. Разложенный около иссякшего огня матрас пустел всю ночь и всё утро. Сон туго давался. Тяготы пережитого бередили голову и разум, не позволяли спать. Раньше Энн могла беспричинно начать плакать в ночь, пока усталость не сломит ее. Сейчас это кажется отдаленным, прожитым; лишь тревожная бессонница вспышками загорается и угасает одинаково быстро, будто предвещает что-то нехорошее. Погнутая алюминиевая кружка криво, будто на одной ноге, еле держится за подставку спиртовки. В спокойной глади бурой жидкости отражаются рыхлые облака, лениво плывущие по рассветному небу. Заваренный кофе уже давно остыл и принял мерзкий горький привкус. Где-то по сторонам слышится птичий галдеж и суета. Времени было мало. Времени всегда мало. Энн уже давно должна была отправиться в дорогу, но те крохи сна, которые пришли к ней под самое утро, прельщали больше. Утро пришлось провести в спешных сборах: по пробуждению первым делом она отправилась в лес с луком наперевес, после вновь прошлась по ободранным веткам смородины в поиске остатков и вернулась обратно к лагерю. Висевший на плече кролик обильно истекал кровью, покрывая и без того грязную и мятую рубашку новыми слоями алых пятен. На штанах образовались новые зазубрины. Весь ее вид буквально кричал, рассказывая о всех пережитых странствиях. Или, может быть, об обычном валянии в грязи. Вязко липнувшая к телу одежда сковывала движения. Застрявшие в ткани колоски и опилки неприятно щекотали. Энн уже давно следовало заняться прачкой, но Лемойнские болота до сих пор пресекали все желания и возможности. Дизентерия не должна прикончить ее быстрее пули или ножа, иначе ее и без того мизерная и печальная жизнь окажется еще более бессмысленной и глупой. Стоило выстирать одежду, возможно, даже подштопать ее и ополоснуть почти покрывшееся плесенью тело. Она спустилась к озеру. Сейчас до нее доходила вся мудрость и ум того человека, что располагал здесь лагерь до нее. Урез воды у берега голубой лентой осторожно колышется, раскачивая выглядывающие со дна верхушки водорослей. В округе не наблюдалось ни души: птицы в панике разлетелись, рыба осела на глубине, звери растворились в гуще леса. Неясная напряженность повисла в воздухе. Вдруг на дороге неподалеку послышись колеса груженого дилижанса, топот копыт и надсадный кашель в перемешку со сбивчивым смехом. Веяло чем-то злобным. Нутро пробирало непонятной зябкостью несмотря на приветливо улыбающееся ярко-оранжевое солнце и такое же веселое небо, усыпанное черными точками отдаляющихся пташек. Глухо в дали послышались выстрелы и гогот всполохнувшихся ворон. Повозка остановилась и из нее под звуки протяжного скрипа вышли шесть мужчин, облаченные темным пальто. В руках у каждого было по ружью, затворы которых активно заходились громкими щелчками. Их лица, контрастирующие глубокими морщинами, были покрыты болотной грязью. Веяло тиной и порохом. Энн наблюдала за ними вблизи из кустов. Медленно и верно тело охватывало беспокойство и тревога. Обломанные ветки больно кололи, ныли затекшие в корточках ноги. Всё это очень напоминало события злополучной ночи: спаленный дом, агонический вой коров, слёзы. Кровь. Смерть. Бандиты. Да. Те же черные пальто. Всё прояснилось. Глаза налились темнотой, сейчас в них брызнут молнии. Сердце занималось учащенным ритмом от нахлынувшего кипятком адреналина. Две пары глаз, повернувшиеся на шорох, уставились на такую же пару, широко раскрытых от удивления, шока и ярости, глаз. — Кто-то в кустах, — один из них махнул рукой и возопил. — Ловите! Энн никогда не любила. Она не знала настоящей дружбы. Сердце ее никто не пленял и не станет. Живой человек — страстный человек. А в ней давно уже все выгорело. Кому полюбится черствая дикарка, не помнящая ничего кроме выживания? Даже если и коснется кто ее черной души — она не пустит никого. Ее, когда-то еще уязвимое, живое сердце много обманывали и предавали. А она все держала грудь на распашку, пока всё оттуда не вытащили. Заполнял пустоту только азарт, приходящий от погонь и воровства. Она никогда не принимала этого и не хотела начинать. Принятие такого равносильно принятию собственного ничтожества. Ей не понадобилось восемнадцати лет, чтобы узнать, почва твердая или скалистая, и на ней ничего не расцветёт. Что от боязни смерти люди перестают бояться низости, в них перестает противиться что-либо. Сейчас Энн не боялась быть пойманной. Она боялась, что привыкла к такому. Что ей это даже нравится. Бежать было некуда: сзади отрезает озеро, слева ее разбитая палатка, а спереди — смерть с косой в чужом обличии. Далеко не уплывет. Побежит в лагерь — ограбят, коня заберут, настигнут так или иначе. Побежит вперед — и ствол в лицо уткнется. Выбора не было — придется кинуться в пекло. Затекшие ноги заплетаются в узел, с тянущей болью унося Энн по голой дороге. Ей было бы легко спрятаться в деревьях, но на их месте бороздами торчали лишь старые пеньки и по каемке берегов вился ниточкой болотный кипарис. В спину врезались оглушающие крики. Впереди стремительно начал показываться высокий особняк, застывший в облаках слабого сизого дыма. Верно, от выстрелов. Надпись на табличке у ворот двоилась и тряслась на бегу. Еле различимо виднелись заглавные буквы «Ш» и «Б». Под ногами в земле образовывались дырочки, всплеском из которых вылетали ее ошметки. Пули опасно близко проходили у ее ног, врезаясь в грунт. Винегрет из веток и камней не давал ступить полной ступней, заставляя изворачиваться и подпрыгивать. Носок сапогов нащупал что-то неподвижное, твердое, поддел его и приземлил все тело в соседнюю рытвину. От падения засаднило в локтях и коленях. Нос почуял тяжелый запах смоли. И надвигающейся из-за спины смерти. Но страха не было, только разочарование комом с обидой перемешались где-то в гортани. Табличка, возле которой она теперь лежала пластом, сообщала: «Шейди-Бель». Всюду слышалась грязная ругань и дикие вопли. Металлическим звоном хлюпали патронники. Колокольчиком шелестели шпоры чьих-то приближающихся сапог. В затылок уперлась толстая резиновая подошва, придавливая лицом в почву. Дышать сталось тяжко. Горячая рука следом легла на шиворот, снимая тяжелый груз. Сбоку от приподнятой головы послышался басовитый надменный голос: — К своим бежишь? Энн точно не ожидала услышать такого. Кого он имеет в виду? Из пересохшего рта вышло только сдавленное мычание. Вышло сплюнуть немного земли, остальное песком застряло меж зубов. Рука, до тех пор удерживающая в каком-никаком равновесии, вдруг резко потянула на себя, подчиняя встать на ослабевшие ноги. — Так мы тебя сопроводим, — две мускулистые руки подхватили под мышки. Может, она не ждала прихода смерти сегодня, но за четырнадцать лет скитаний она подготовилась. Вспотевшие ладони беспомощно вертелись в воздухе, пытаясь зацепиться за державшие ее руки. Они тащили так быстро, что не удавалось переставлять ноги, от чего они волоклись по земле мертвым грузом. В голове начали проигрываться строчки какой-то печальной песни. Наверное, ангелы запели. Двор наполняли оглушающие, словно кто-то большой рывками рвёт сухой брезент, звуки. Сквозь суматоху перестрелки ее пронесли до каменного забора. Оттуда ее пинком вытолкнули на единственный пустой от мертвых тел клок земли, где еще немного она прокатилась кубарем, прежде чем подняться на колени. Выстрелы начали постепенно затухать, стрелки запрятались за заграждения. Лужицами крови затопили мертвецы, наверное, такую прекрасную, умиротворенную полянку. Сейчас она выглядела как-то грязно и некрасиво. Сам особняк вблизи показался на вид потрепанным и заброшенным, что проявлялось все больше по мере его рассмотрения. На балконах стояли несколько человек, через мушку винтовок наблюдающие неотрывно и осуждающе. Казалось, поднимись она на ноги — точный выстрел вымерит одинаковое расстояние меж ее глаз. Еще каких-то полчаса назад она собиралась постирать одежду, выпить кофе и вычесать лошадь. Сейчас десятки дул, направленных на нее, хищно облизывались, ожидая своего череда взвести курок. К покрывшемуся испариной лбу прилипли выпавшие пряди перепутавшихся от неспокойного сна волос. Растрепавшаяся рубашка практически ничего не закрывала и почти полностью вылезла из-под брюк. Благо испачканные высохшей кровью бинты скрывали грудь. Хотя, впрочем, это последнее что ее волновало. Один из мужчин, которые вели ее сюда, медленно выглянул из-за граненного камнями забора, выводя впереди себя револьвер, угрожающе направленный куда-то в сторону девушки. Так же не спеша дуло материализовалось позади, упираясь в затылок. Походило это на публичную казнь. Даже показалось на мгновенье, что люди, стоявшие на балконе, горько завздыхали. -Поднимайся, — уши обдало горячим шепотом. Девушка осторожно встала на подкошенные ноги. Заметно сгорбившись, она придерживалась за места, где белую марлю окропляла засохшая кровь. Рёбра сжимало, словно они стянуты тугим корсетом. Живительный толчок в поясницу выпрямил осанку. Чужие пальцы сжались в волосах, оттягивая их в свою сторону. Это было умным решением — закрыться своей жертвой, как щитом. И в глубине души ее это досадно смешило. Воздух наполнялся металлическим запахом, гарью и гнилью; он накалялся вместе в запунцовевшим лицом девушки. Кровь ключом била в щеках и разливалась под коркой в зоне напряженного морщинами лба. Кулаки безнадежно яростно собирали всковыренную землю. Она бежала от дыма, а упала в костер. Неужели четырнадцать лет существования, проведенные в борьбе за жизнь, кончатся простым принятием поражения? Зачем было вставать каждое утро, идти куда-то, спешить, чтобы так и не увидеть мирное солнце, не предвещающее погонь и чьей-то крови? Отсутствие борьбы — опиум угнетенных. Прогремел одиночный выстрел в небо, прорезая застеленную белым полотном голубую гладь. Никто этого не ожидал. И этой секунды мешканья хватило, чтобы заново обрести желание жить. Чтобы вытянуть из левого ботинка с ослабленной шнуровкой нож и воткнуть его в чужое плечо. Дрогнувшая рука машинально спустила курок у самой головы. Пуля разрезала воздух с такой мощью и свистом, словно нож на самом деле торчал не из плеча бандита, а из ее собственного уха. В тот же миг в глазах потемнело, будто кто-то залил их чернилами. Высокий писк и звон пером защекотали барабанные перепонки. Глухота громом пульсировала в полыхавших жаром ушах. Державшие ее руки ослабили хватку. В ноги упало бездыханное тело. С балкона кто-то замахал рукой, подзывая к себе. Из-за белёсой колонны с осыпающейся штукатуркой выглядывала знакомая шляпа, за которой следом показалось и лицо. Это был Артур. Он, беззвучно для Энн, что-то кричал, глядя ей в глаза. То и дело он скрывался, а потом снова выглядывал из укрытия, метко поражая свои цели. Патроны в пустую не тратил. Лишь спустя какое-то время к Энн пришло осенение, что бой все еще продолжается, а она так же стоит посреди пустоты, не замечая ничего. Тут же она опомнилась, вынула на ходу ноги из объятий покойника и, упав на четвереньки, поползла к забору, выложенному мешками с песком. Что-то было не так, а что именно — непонятно. В смятении Энн приземлилась у укрытия. Рядом на корточках, пригнувшись, сидел мужчина, шляпа которого полностью скрывала лицо. Он спешно перезаряжал свою винтовку, совсем не замечая девушку. Голова ее устало прилегла на частокол. Веки сонно прикрывали глаза, которые вовсе уже перестали различать, что происходило вокруг. Картинка мазала, раскачиваясь то туда, то сюда. Всё, что она сейчас чувствовала и слышала — ритмичный стук учащенного сердцебиения в своей грудной клетке. И руку, сжавшую ее плечо. Чуть приоткрыв глаза, Энн попыталась разглядеть не имеющий очертания силуэт. Он тряс ее, толкал. Всепоглощающее чувство лени обволакивало, закручивая в тугой узел и укрывая теплым пледом. Она так устала. Хотелось заснуть и, чтобы когда она проснется, все уже будет позади. А потом хлесткий удар по щеке вывел ее из убаюкивающего плена. Правую половину лица запекло, спать теперь хотелось меньше. Назойливая тень, стоявшая перед ней, наконец приняла контур. И по ее губам стало легко прочитать «Беги!». Энн попыталась подняться, но собственное тело ее совсем не слушалось и вообще казалось в четыре раза тяжелее. Тогда руки той тени приподняли ее за талию, вызывая шипение и стоны. Как могла, Энн доплелась до высохшего фонтана, в котором равнодушно лежали старые опавшие листья. На голову ей сыпалась пыль и непонятная шелуха от раздробленного пулями камня. В главных дверях особняка стояли два вооруженных мужчины, которые, подпирая открытые двери, зазывали внутрь. Несколько стульев, стоявшие подле них, были перевернуты и обломаны в щепки. Энн так хотелось прилечь где-нибудь мертвым багажом, чтобы вся суета проходила мимо нее. Надо было попасть внутрь. Возможно, там ей удастся переждать бойню. Спотыкаясь об собственные ноги, девушка из последних сил побежала ко входу в особняк. Голова была пустая, холодная. Приветливо распахнутые двери быстро приближались, осталось лишь перепрыгнуть низкие ступеньки. Но только она занесла ногу над ними, ее в икру прошило чем-то острым и горячим, раздвигая и разрывая внутренность. Энн свалилась мешком прямо на входе. Слабые стоны и сбитое дыхание через нос наполняли пространство вокруг нее. Она почти дошла. Осталось чуть чуть. С силой что-то подхватило ее под руки и затащило внутрь, закрывая за собой двери. Книжный стеллаж следом загородил их, ударяясь о выщербленный пол, что вибрацией дошло до сидящей на нем Энн. Глаза ее смотрели куда-то без направления, приоткрытые губы оголяли со скрежетом сжимающиеся зубы. Собравшиеся в холле начали распределять оборону: несколько человек встали под окнами, кто-то ушел в другие комнаты. Игнорируя сумятицу, девушка, не вставая, поползла к лестнице на второй этаж. В углу, под перилами, стояла коробка с бутылками спиртного. В основном пустыми. Она присела рядом. От дверей до места где сидела Энн тянулся размазанный кровавый след. Голова пульсировала, отдавая болью в дрожащие конечности. Во рту ощущался металлический привкус. Проведя рукой под носом, Энн вымарала и без того покрытые грязью манжеты алыми разводами. Сейчас бы не помешало принять горячую ванну с пеной, смыть с себя весь пот, боль и дрожь Но пока она могла только вытряхивать из волос опилки и лузгу, осыпающуюся с потолка. Переведя дыхание и даже немного расслабившись, Энн поняла, что все это время было не так. Не было никакого звука. Только стойкий звон, который она уже совсем перестала замечать. К горлу подкатывала едкая желчь от осознания, что, возможно, она больше ничего не услышит кроме шума собственной крови и ритма сердца. В безоблачные дни существования Энн лежала так в тени какого-нибудь дерева, скрываясь от летнего зноя, читала любимую детскую книжку, жуя спелые хлебные колосья. Часами бродила по скудно посыпанным гравием дорожкам между овощными грядками, нюхала листья, погружала пальцы во влажную землю и училась различать растения по виду и запаху. Всё, что сохранилось от прошлой жизни в твердых породах земной коры, мы называем ископаемым, потому что оно находится глубоко под землей. Получается, вся ее прошлая жизнь, погребенная под валом сгоревших бревен — тоже ископаемое? Где бы она была была сейчас, не выбрав жизнь в бегах? Быстрее ли она бы умерла? До сих пор не верится, что после всего она останется в живых. Готовится к смерти. Нащупывает ворота в ад. А что толку трогать ножкой омут, когда ныряешь с головой? На дне херувимов нет. Кто все эти люди, и почему среди них оказался Морган? Хотя, это даже к лучшему. Иначе уже давно ее тело вперед ногами подпирало бы порог. А почему спасли? Зачем к себе впустили? И с какой целью на них напала та банда? Тысяча мыслей роем пчел осели в голове. И все они потихоньку заглушались находящим сном, который уносил всю боль, печаль и сожаления. Который опустошал, объяв в своем плену скорби.