Под керосиновым дождем

      Она дергается, из последних сил пытаясь вывернуться, оттолкнуть руку с ножом. Сердце бешено колотится в груди. Подвела… Она подвела Нину и Матти, Каза, всех Отбросов. Эта мысль придает злости, и Инеж отчаянно хватается за кисть, сжимающую нож, лишь в последний момент осознавая, что под подушечками её пальцев не голая кожа, а скрипучие скользкие складки перчаток.       — Убита, — шепчет на ухо донельзя знакомый голос, и чужое дыхание заставляет кожу покрыться мурашками, а затем Каз повышает голос, обращаясь уже к Нине. — Зеник, твои маленькие дрюскели — отвратительные дозорные, ты в курсе?       Инеж слышит звонкий смех Матти, Каз отпускает её, и она видит, как хохочущий Джаспер подбрасывает маленького Маттиаса на руках. Все они выглядят отвратительно довольными собой.       Только Нина стоит, сложив руки на груди, и смотрит убийственным взглядом на веселящихся воронов.       — На твоем месте, Инеж, я бы сейчас заехала ему коленом в пах, как раз дотянешься, — недобро произносит она. — А если этому карточному неудачнику Матти сейчас оторвет уши, то я даже не расстроюсь! Из-за вас половина стирки насмарку!       Каз приподнимает бровь.       — Мы прошли мимо твоей охраны, фактически убили твою подругу и похитили сына, и все, что тебя заботит — это рассыпанное бельё?       Нина демонстрирует ему раскрытую ладонь, но пальцы её неестественно напряжены и перекрещены:       — Меня заботит то, что я только что чуть не остановила тебе сердце, Бреккер! Не то чтобы это стало большой потерей для мира, но боюсь, буду скучать по твоим несравненным манерам! И благодари Гезена, Джаспер, что к твоим фокусам я уже привыкла! — Нина кидает в его сторону убийственный взгляд.       Инеж, прищурившись, рассматривает Каза. Его появление здесь как всегда неожиданно и необъяснимо. Он хмурится и, поймав её взгляд, неодобрительно качает головой.       Он начинал обучать её с самых азов, заставляя до изнеможения отрабатывать самые простые и подлые приемы. Выпады, пинки, укусы — в ход должно идти всё. На улицах нет ни правил, ни честных дуэлей.       Затем они с Джаспером тренировали её на неожиданные нападения. Каз заставлял отбиваться до последнего. Он возникал будто из-под земли, оказывался за её спиной, заставлял вырываться из жесткого захвата, бить на инстинктах. До тех пор пока она не перестала бояться причинить ему вред. Когда она впервые ударила его до крови, Каз сплюнул кровавую слюну и жутко улыбнулся. Улыбнулся ей. Впервые.       А затем заставил её впервые убить. Это Инеж вспоминать не хочет, но воспоминания о тех первых тренировках пробуждают какой-то небывалый азарт, а ещё она достаточно разозлена.       — Знаешь, Нина, пожалуй, твой совет весьма дельный, — цедит она и начинает обходить чертова Бреккера по кругу. — Как думаешь, Каз, может мне его послушать?..       — Учитывая твои недавние подвиги в этой области, Зеник ещё довольно милосердна, — едко отзывается Каз. — Впрочем, заметно, что собственный корабль на тебя плохо влияет. Ну, давай! Попробуй достать!       Инеж бьет быстро, но Каз мгновенно уходит в сторону, на излете доставая её тростью. Удар совсем слабый, но по предплечью растекается жгучая боль.       — Сломанная рука, — указывает он и небрежно откидывает трость в сторону.       Они кружат друг напротив друга, выжидая удобный момент. Каз двигается куда легче, чем прежде. Исчезло легкое припадание на ногу, по которому Инеж всегда догадывалась о его следующем действии. Ей сейчас это совсем не на руку, но она все равно чувствует всплеск радости за него.       Каз бьет резко, но вполсилы, давая ей уклониться, чтобы в следующий момент пнуть в лодыжку. Инеж успевает отскочить назад и, сделав сальто, оказывается у него за спиной. И не может отказать себе в удовольствии оставить на его пальто четкий отпечаток своего ботинка.       Каз мгновенно оборачивается. Его кулак проходит совсем рядом с её скулой, Инеж успевает отклониться, но недостаточно быстро. Он успевает схватить её за выпавшую из узла косу и, быстро шагнув навстречу, обхватывает локтем за шею.       — Что случилось, капитан Гафа? — он снова шепчет ей на ухо, прижимая её к себе, и шепот этот не язвительный, скорее интригующий. Если бы это был не Каз, она сказала бы, что он флиртует с ней. — С каких пор ты стала так плохо драться?       С тех самых, как поняла, что только в бою тебе плевать на свой страх, хочет ответить Инеж, но конечно не говорит, лишь фыркает. Её беспокоит другое: она неожиданно остро чувствует близость его тела, как он прижимает её к себе. Ощущает спиной его жар, горячее дыхание на шее, его пальцы в неизменных перчатках, касающиеся мочки уха. Ей хочется знать, чувствует ли он то же самое, чувствует ли эту близость, совсем не похожую на пыл драки?       — Представление окончено? — сухо осведомляется Каз.       Разумеется, нет!       Инеж зло сжимает челюсти и вдруг подается бедрами назад, прижимаясь к нему в совсем уж неприличном положении. Каз от неожиданности чуть ослабляет захват, инстинктивно отстраняясь, и она с силой пинает его в здоровую ногу, тут же нагибается и перекидывает его через себя.       Каз отлетает назад, она прыгает следом и, не давая ему подняться, приставляет к его горлу лезвие Санкт-Петра.       — Убит, — она улыбается насмешливо, но взгляд её тревожный и совсем не торжествующий.       — Убита, — Каз легонько постукивает ее по незащищенному животу кончиком собственного ножа. — Что ж, Призрак, не все так плохо, как я думал.       Он не улыбается, дышит тяжело, а глаза темнеют будто штормовое небо. Он поворачивает нож острием к себе, пользуясь прочностью перчаток, и теперь касается её лишь рукоятью, почти неосознанно вычерчивая на ее куртке странные едва ощутимые узоры. Инеж ничего не стоит представить, что это его пальцы скользят по ее телу, и от этой мысли бросает в жар.       Над их головой раздаются редкие громкие хлопки, и Нина язвительно произносит:       — Это было феерично, Бреккер! Надеюсь, ты позаботишься об остатках моей репутации, объяснив моим соседям, что поножовщина на их дворе — всего лишь милая шутка!       — Если тебе поднимут арендную плату, просто переселись в дом купца, — пожимает плечами Каз. — Думаю, он будет счастлив. Твои соседи были удостоены величайшей чести — наблюдать за тренировкой одного героического капитана и прославленного преступника!       — Ты напугал моего сына! — шипит Нина.       — Что-то непохоже, — скептически отзывается Каз, кидая взгляд в сторону Джаспера. Мелкий Хельвар на его руках радостно пищит и пытается хлопать в ладоши. — Кажется, ему передались гены твоего сурового фьерданца.       Нина фыркает, настолько возмущенно, что становится похожа на чихающую кошку, Каз едва заметно усмехается и принимает руку Инеж, поднимаясь с её помощью с земли. Он неторопливо отряхивает пальто, искоса наблюдая, как Нина отбирает у Джаспера сына и прижимает его к себе, а тот поверх её плеча тянется к перламутровой рукоятке револьвера Фахи.       Он сам не может сказать, раздражает его это зрелище или тревожит. В конце концов, это естественный ход вещей: люди взрослеют, обзаводятся любовниками, семьями, детьми, любимыми кошками и прочим балластом привязанностей. Он же не думал, что они все навсегда останутся семнадцатилетними юнцами?       Каз не так уж много знает о взаимоотношениях, но может с уверенностью заключить, что если смерть любовника пережить ещё возможно, то пережить собственного ребенка сможет не каждый, если его, конечно, зовут не Ян Ван Эк. И если он, Каз, не хочет, чтобы его воронов сломали одного за другим, то ему придется думать и об их привязанностях.       В Каттердаме у банд не принято уничтожать членов семьи своего врага. Можешь убить кого-то из банды, можешь разрезать его на кусочки, можешь сделать с ним все, что захочешь, если оказался сильнее, но не трогай его семьи, не трогай женщин и детей, иначе тебе однажды это обязательно припомнят. Причем твои же соратники. Таков неписаный закон улиц, и Каз, по заветам Пера Хаскеля, старается не нарушать его. По крайней мере, без веской нужды.       У пиратов закон другой. Все слабые уничтожаются в первую очередь, а сломить врага значит, приблизиться к победе.       Инеж стоит рядом, прямо, скрестив руки на груди и непокорно вскинув подбородок. Он чувствует на себе её взгляд, задумчивый, тревожный, укоризненный. Каз на неё подчеркнуто не смотрит, боясь, что она разглядит на его лице отголоски так некстати вспыхнувших чувств. Они слишком увлеклись, и тренировка превратилась из бытовой сцены во что-то иное, несвойственное ему и совершенно не предназначенное для чужих глаз.       Ладно, это была дурацкая шутка. Он признает. Вредное влияние Фахи, не иначе.       Он вообще никогда не шутил с ней, а сейчас неожиданно вспомнились те первые месяцы, когда он только выкупил её из борделя. Он знал, что внутри нее кроется та безжалостность, которая позволит ей выжить, которая позволит с лихвой ему отбить вложенные в нее средства, и он был готов вытаскивать её любыми едкими фразами и изматывающими тренировками. Смешно, но кажется, именно тогда Инеж и принадлежала ему всем своим существом, была его преданной тенью, самым верным последователем. Что ж, именно тогда он этого не ценил.       А сейчас он не знает, как вести себя с ней. С каждым днем она будто становится всё дальше, самостоятельнее и уверенней в себе. Теперь её внимание нужно привлекать, теперь она не обязана беспрекословно исполнять его приказы, теперь они стали почти равными. Это ново, это странно, это интригует, но совершенно не помогает.       — Джаспер, зови, — кивает он.       Тот понятливо усмехается и, засунув два пальца в рот, издает громкий переливчатый свист.       Минуту ничего не происходит, только Инеж недоумевающе хмурится, а Зеник устало вздыхает, не в первый раз наблюдая подобную сцену. Слышится дробный топот, и в калитку вбегают двое светловолосых мальчишек с железными ломами наперевес, с ближайшей крыши падает веревка и еще двое с воинственным кличем слетают по ней вниз и застывают в недоумении при виде столь мирной картины.       — Опять провал, ребята! — Джаспер показательно поправляет шляпу револьвером и прокручивает его затейливым финтом. — Вашу подопечную похитили и жестоко убили. Трижды за это время! Чем вы дежурите? Задницами?       Маленькие дрюскели смущенно переглядываются и покаянно опускают головы. Нина издает громкий нарочитый кашель, и мелкие фьерданцы вдруг бледнеют и начинают прятаться друг за друга.       — Эй, мелюзга, вы почему не в школе? — грозно обращается к ним Нина. — Какого черта, Джаспер? Я думала, ты тренируешь молодежь, а не детей! Им ещё пятнадцати нет! Они должны быть на занятиях, а не бегать по улицам! Я так сказала!       Невысокая, закутанная в шаль, с ребенком на руках и корзиной, полной белья, у самых ног, она, тем не менее, вселяет подсознательный страх и кажется грозным вестником скорой бури, заставляя вспомнить байки о сверхспособностях разъяренных сердцебитов.       — Это я велел, — негромко произносит Каз и подходит ближе. — Школа не поможет им выжить, пусть учатся приносить пользу. Сейчас каждый человек на счету.       — Ах вот как? — Нина оборачивается к нему, полыхая праведным гневом. — Я не позволю вырастить их уличными мальчишками! К твоему сведению, школа приносит пользу!       — Понятия не имею, я там не учился, — ровно отзывается Каз. — А теперь послушай меня, Зеник! Эти маленькие дрюскели обучались с семи лет, академических знаний им хватит на то, чтобы прочитать и написать всё, что надо! Но если ты продолжишь в том же духе, то эти желторотые птенцы будут читать друг другу похоронные эпитафии над баржей Жнеца! Они должны выполнять свои функции, для которых и воспитывались, если хотят быть нужными! Поняла?       И больше не слушая возражений Нины, он поворачивается к съежившимся мальчишкам.       — Знаете, кто я?       Они нерешительно кивают, и один из них, самый бойкий и растрепанный, решается подать голос:       — Господин Бреккер, босс Бочки.       — Совершенно верно, — Каз кивает и задумчиво прокручивает в пальцах трость. — Знаете ли вы, что в Каттердаме неважно, откуда ты родом? Из Фьерды, Шухана, Блуждающего острова или с края света — это абсолютно не имеет значения, если ты способен принести другим пользу, если умеешь делать деньги. Здесь можно найти лучшую жизнь, стать кем-то значимым, добиться признания — все, что душе угодно! Однако для этого необходимо только одно... — Трость с острым свистом вонзается в землю. — Выжить! Любой ценой, несмотря ни на что!       — Каз… — начинает Нина, но он не обращает на неё внимания.       — Ваши старшие братья и товарищи были первыми. Они были одни в чужой стране, на чужой территории, они не знали языка. Несколько из них погибли, а те, кто выжили, вернулись за вами! — Каз оглядывает мальчишек с высоты своего роста. — Они выжили, освоились здесь и стали частью этого города, потому что научились приносить пользу. Вы находитесь на моей территории и под моей защитой, поэтому имеете возможность есть каждый день, носиться по улицам и даже посещать эту самую школу, за которую так трясется ваша наставница. Однако все в этом мире имеет свою цену. Моя такова: мне не нужны бесполезные люди, либо мне выгодно иметь с вами дело, либо… — Каз делает паузу, — вы становитесь лишними. Лишние люди в Каттердаме не выживают.       Мальчишки неуверенно переглядываются.       — Это задание вам кажется забавой, очередной тренировкой, чем-то несерьёзным, — Каз постукивает пальцами по клюву ворона. — Между тем, ваша наставница — это всё, что отделяет вас от того ада и грязи, которой кишат улицы Каттердама. Она — ваша единственная надежда не окунуться туда с головой, не сгнить в канаве с перерезанным горлом, не попасть в бордель, ублажая мерзких стариков. Одна тонкая нить, одна чужая жизнь отделяет вас от этой судьбы! Без неё вы здесь никому не нужны, и больше никто за вас не вступится. Помните это! Вы меня поняли?       Белобрысые головы кивают почти синхронно.       — А сейчас извинитесь перед ней, — говорит Каз. — И перед своими братьями, которые в одночасье могут потерять всё из-за вашей безалаберности. И если хоть один из вас ещё раз ослушается Джаспера Фахи, вы будете иметь дело уже лично со мной. Все понятно?       Нина смотрит на него очень недовольно, но не спорит. Каз не в первый раз говорит с её птенцами в таком тоне. Эти новенькие мальчишки уже тихие, спокойные. Сейчас Каз просто говорит.       Когда в первый год она столкнулась с отпором не испуганных фьерданских мальчишек, а полноценных неуправляемых подростков-дрюскелей, не признающих мнение женщины, тем более беременной и беззащитной, и была готова опустить руки, то совершенно неожиданно к ней на помощь пришел всё тот же Каз.       При желании он мог быть очень убедительным, и в тот раз одними разговорами не обошлось. Когда один из юношей, Майло, попытался напасть, Каз избил его до полусмерти, сломав рабочую руку, а затем притащил к ней и веско повторил, что она, Нина, — единственная, кто в этом городе сможет и согласится его вылечить. Особенно бесплатно.       Майло сам по себе был проблемным, Нина поначалу думала, что с ним в конце концов все же придется расстаться, но отчего-то именно Майло первым чем-то приглянулся Джасперу: то ли меткими руками, то ли собственной упертостью. Именно Джаспер разглядел под этим озлобленным упрямством и задиристостью какой-то потенциал, и вскоре обнаружилось, что эта упертость помогает Майло раз за разом попадать в цель, какой бы сложной Джаспер её ни делал. Это помогло, и заносчивый фьерданский юнец неожиданно угомонился и до сих пор оставался одним из любимых учеников Джаспера. Благоприобретенные навыки тоже оказались не лишними, и сейчас Майло вполне легально работал в охране клуба Воронов.       В один прекрасный день Нина с удивлением обнаружила, что Джаспер действительно всерьез начал тренировать её Птенцов, обучая их стрельбе из всего, что в принципе способно стрелять. Через некоторое время к нему присоединился Уайлен. Его тоже частенько можно было увидеть в Гнезде, серьезно объясняющего, как заложить заряд и при этом не подорваться самому.       Стоило ли сомневаться, что Каз найдет свою выгоду во всем? И возможность увеличить свою банду до маленькой хорошо обученной армии он упускать определенно не собирался.       — Простите, Нина!       — Простите, наставница!       — Мы не подведем вас, Приа Зара!       — Я не сержусь, — отвечает она. — Все хорошо, хотя то, что вы пропускаете вечерние занятия, я не одобряю! Имейте в виду! Джаспер, ты закончил с ними? Тогда бегите домой!       — Мы ещё поговорим завтра, проверку вы не прошли, — строго отзывается Джаспер. — Но пока свободны!       Птенцы коротко кивают, разворачиваются по-военному четко и пускаются бегом. Хлопает калитка, и двор мигом становится просторнее.       Нина спускает Матти на землю, но продолжает крепко держать его за руку, и укоризненно оглядывается на Каза.       — Они ещё дети, ты к ним слишком суров.       — Они должны ценить то, что у них есть, — отвечает он и, наклонившись к ней, тихо добавляет. — Я тоже был ненужным ребенком на этих улицах, Нина! Если бы у меня в то время была ты, то, возможно, вся моя жизнь сложилась бы по-другому. Поэтому они не смеют подвести тебя! У них нет такого права. По глупости или беззаботности, меня не волнуют оправдания. Ты взяла на себя ответственность за этих птенцов, ты решила дать им здесь дом. И я не позволю им об этом забыть!       — Демжин, как есть, — она качает головой, польщенная и возмущенная одновременно. — А если по существу, Каз, зачем ты пришел сюда сегодня?       — Меня как раз позвали накануне, — Каз насмешливо косится на Инеж.       — Когда я предлагала тебе пойти со мной, я не предполагала, что ты расценишь это как приглашение приставить нож к моему горлу, — Инеж подходит ближе, отвечая ему такой же усмешкой. — Зачем ты пришел?       — Занести подарок для мелкого Хельвара, разумеется, зачем же ещё, — Каз щелкает пальцами и в руке у него появляется изящная деревянная фигурка волка на шнурке, он садится на корточки и протягивает его Матти. — Держи! Дядя Джаспер научит тебя свистеть, когда того требует ситуация. Верно, Джаспер?       — О Гезен, пощади мои уши! — трагически бормочет тот, но кивает.       — Зачем?.. — Инеж косится на Каза с подозрением.       — Для ножа он ещё мал, — охотно поясняет Каз. — А ребенка редко кто-то принимает всерьёз, — он поднимается на ноги. — Кстати, Зеник, собирайся! Ты переезжаешь!       — Что прости? — Нина открывает рот. — С какой это стати?       — Куда — выбирай сама: в Клепку или к купцу, но ближайшую неделю здесь тебя быть не должно! — невозмутимо продолжает Каз. — Я уже посмотрел сегодня на твою защиту, а толковый сердцебит мне ещё нужен. Причем сегодня же вечером.       Инеж хмыкает и, оценив лицо Нины, делает быстрый шаг назад. Джаспер присоединяется к ней, готовясь насладиться никогда не надоедающим зрелищем — перепалкой Бреккера и Зеник.       — Десять крюге на Нину, — шепчет он ей на ухо.       — Все равно же проиграешь, — фыркает Инеж, и они втихомолку ударяют по рукам.       — Мое мнение в расчет взять не хочешь? Я никуда не перееду, Каз! Мой дом здесь! Я не хочу, чтобы мой сын жил в Бочке! — Нина грозно сверкает глазами. — Птенцы смогут обеспечить нашу безопасность!       Каз смеривает её тяжелым взглядом:       — Отлично, Зеник! Значит, если мне пришлют твой отрезанный палец, то я просто могу выкинуть его в окно?       — Кто бы выкинул в окно твой острый язык, — морщится Нина. — Ты когда рот открываешь, у тебя там яд не капает, нет?       Инеж толкает Джаспера локтем, и тот, тяжело вздыхая, лезет в карман за монетой.

* * *

      Все не ладится, рассыпается в руках. Уайлен едва успевает подхватить пробирку с ртутью, прежде она скатывается со стола, и тут же опрокидывает коробку со специальным порошком. Тот рассыпается по полу мастерской серой пепельной массой.       В воздухе остро и мерзко пахнет серой. Священнослужители говорят, что так пахнет в аду. Уайлен редко сталкивается с ними, но при случае готов заверить, что большего ада, чем может создать их бренная земля, им просто не придумать. Достаточно посетить алхимический район, или кожевенный.       Один из них ему как раз вскоре предстоит навестить. И чуточку кое-что там подорвать. Чтобы работать со взрывчаткой, нужные твердые спокойные руки, нужна отрешенность и уверенность. А именно её у него, Уайлена, как раз и не наблюдается. Он волнуется, злится и портит все, к чему прикоснется.       На столе лежит очередное письмо, которое заставляет его всякий раз кривиться от отвращения, но и выбросить его он не в силах. Это как корочка на ране: мерзко, отвратительно, больно, но ты не в силах остановиться и касаешься её опять и опять. Отец все никак не успокоится, он продолжает писать даже из Хеллгейта.       Уайлену давно стоило бы запретить давать ему письменные принадлежности, но он ограничивается требованием обязательной проверки и перлюстрации. Письма давно уже перестали сочиться ядом. Первое Джаспер попросту бросил в камин, едва пробежав глазами, а затем решительно затянул Уайлена в поцелуй, заставляя забыть о холодном омерзении, сжавшем сердце при виде конверта со знакомым почерком на обороте. Следующие девять писем постигла та же участь, только сжигал их уже сам Уайлен, даже не вскрывая.       Десятое Уайлен, собравшись с духом, украдкой вынес за пазухой, и мальчишка-школьник за монетку прочитал ему его вслух. Уайлен слушал его, прикрыв глаза и опершись спиной о решетчатую парковую ограду. Отец сидел в Хеллгейте уже два года. Он по-прежнему считал своего сына никчемным, но он… скучал. Не по Уайлену, разумеется. Скучал по делам, по торговле, по биржевым сделкам. Он анализировал новостные сводки, предсказывал рост цен, пространно размышлял о ситуации на рынке.       Самым мучительным оказалось осознание и признание его правоты. Отец утверждал, что акции на соль упадут, и вкладываться в них рискнет лишь ничего не понимающий в бирже идиот. Уайлен до сих пор не был уверен, не сливает ли кто-то из компании ему информацию обо всем происходящем. Сам он в соль не вкладывался, а вот Джаспер собирался попробовать и рискнуть.       Уайлен маялся целый вечер, но в конце концов, попросил этого не делать. Джаспер удивился такой упертости, но спорить не стал и забрал средства. А на следующее утро финансовая пирамида рухнула, унося с собой все вложенные сбережения вкладчиков. В тот день Уайлен почувствовал на языке горький привкус предательства. Джасперу про письмо отца он так и не сказал.       Не говорит и сейчас. Ни Джасперу, ни матери. Единственным, с кем он этим однажды поделился, стал как ни странно Каз. Выслушав сбивчивый рассказ Уайлена, он лишь без особого удивления хмыкнул:       — Значит, используй это, как полезный ресурс. Хоть какая-то польза лучше, чем пустое нытьё. Почувствуешь благодарность, можешь слегка улучшить ему условия. Впрочем, дело твоё.       Благодарности Уайлен так и не почувствовал, но совету последовал. Не сразу, не явно, но зимой отца перевели в камеру потеплее и позволили заказывать себе книги.       От самого себя становилось тошно: словно помогая отцу или следуя его советам, он предавал мать, Джаспера и самого себя. Уайлен и не подозревал, сколько демонов и сомнений таится в его душе. Три года назад ему было просто не до этого, главное было выжить. Он не думал и не вспоминал. Несколько лет спокойной жизни пробудили старые кошмары, и теперь Уайлен тонет в них, не в силах вынырнуть на поверхность.       Пару лет он пытался избегать обратной стороны закона и не особо хотел связываться с делами Каза, а последнее время вдруг стало все равно. Напротив, теперь он рад пойти на дело сам. Там получается очистить разум и не думать. Просто не думать.       Кто-то осторожно скребется и сидящий на полу Уайлен вскидывает голову.       — Кто там? Джас, ты?       В дверь опасливо просовывается белокурая кудрявая голова, и Малена смущенно переминается с ноги на ногу.       — Простите, если помешала. Я просто грохот услышала...       — Все нормально, я как раз собирал, — Уайлен кивает на нетронутый порошок. — Уронил случайно. Хочешь, заходи!       — А можно? — девочка радостно улыбается.       — Иначе бы не звал, — Уайлен пожимает плечами и, спохватившись, возвращает на лицо улыбку. — Правда, у меня тут творческий бардак…       — Я на корабле ещё и не такое видела, — доверительно делится Малена и осторожно по стеночке обходит посверкивающий порошок. — А что это?       — Металлические опилки, нужны для опытов, — Уайлен с любопытством рассматривает свою неожиданную собеседницу. — И да, зови меня Уайлен. Можно просто Уай.       Девочка встречает его взгляд смело, открыто. Ещё и брови приподнимает, мол, смотри, сколько влезет, я такая, какая есть. Это ему нравится, он хотел бы и сам иметь столько смелости и спокойствия.       Беловолосая, белобровая, с широким характерно земенским носом и раскосыми шуханскими глазами, смешная и непосредственная, она ухитряется искренне стесняться и дерзить одновременно. У неё тонкий звонкий голосок, тонкие руки и длинные ноги, похожие на птичьи лапки. Не зря Инеж называет её птичкой-Маленой.       Уайлен спохватывается, вспоминая о вежливости, и делает попытку подняться на ноги, но не успевает, потому что Малена без малейших сомнений усаживается на пол напротив него и обводит мастерскую восхищенным взглядом.       — Так ты правда с корабля? Тебе не скучно тут? — спрашивает он. — Прости, из меня, наверное, плохой хозяин. Я просто…       Просто забыл про неё. Привык к тому, что Инеж со своими делами разбирается сама, а редкими светскими гостями занимается мать.       — Мне не скучно, я люблю тишину, — легко отмахивается Малена. — Правда, и людей люблю тоже. Здесь хороший дом, — она поднимает лицо к потолку. — Тихий. Я редко бывала в тихих домах.       — Ты…       — Я с одиннадцати лет кочую, — Малена улыбается, обнажая белые зубы. — Или с десяти, как работорговцы угнали из Равки. Так что я видела много домов. Твой очень хороший!       В целом, Уайлен догадывается, что это были за дома и что с ней в них делали, поэтому развивать эту тему ему кажется бесчеловечным. Инеж ненавидит свое прошлое, и он вполне способен её понять.       — Здесь иногда бывает весело, устраиваем музыкальные вечера, — говорит он. — Моя мать красиво поет. Вы же уже познакомились?       — Конечно! — Малена кивает. — Госпожа Хендрикс очень милая…       — А что так неуверенно? — с улыбкой интересуется Уайлен.       — Ничего, простите! — Малена опускает голову и как будто вжимает её в плечи, словно он её сейчас ударит. — Я ничего такого не хотела сказать! Правда!       Уайлену знакомы и эти жесты, и этот тон. Примерно до шестнадцати лет он вел себя так же.       — Во-первых, давай обратно на ты, а во-вторых, я просто пошутил, — миролюбиво говорит он. — Я и сам прекрасно знаю, что моя мама иногда слишком упирает на этикет. Это просто реакция на чужих людей. Если вы познакомитесь поближе, то увидишь, она действительно замечательная!       Малена смотрит на него недоверчиво, искоса. Уайлен не хочет пугать её ещё больше, но он правда не знает, что с ней делать. Джаспер справился бы куда лучше, он умеет не пугать, умеет располагать к себе. Уайлен же до сих пор стороной обходит все эти светские переглядки на редких приемах, прячась за прочной броней этикета. С Маленой этикет не поможет, это он уже знает точно. А подругу — про себя он мысленно именует её сестрёнкой — Инеж, он бы никогда не пожелал обидеть или испугать, даже случайно.       Как бы на его месте поступил Джаспер? Точно, он бы отвлек! Шуткой или каким-нибудь фокусом, заодно отвлекся бы и сам.       — Знаешь, хочу показать тебе одну красивую вещь, — Уайлен подмигивает испуганной девочке. — А потом за это поможешь мне убрать вот это безобразие! — он кивает на рассыпанные опилки. — Не волнуйся, за веником бежать не придется!       Он легко поднимается на ноги и начинает пододвигать к себе реторты. Конечно, стоило бы надеть защитные очки, но он справится и без них. Это не опасная штука. А вот скрипучие кожаные перчатки придется все равно натянуть.       — Любишь цветы? — спрашивает он, сосредоточенно отмеряя капли стеклянной трубочкой в пробирку.       — Люблю, — что бы не подумала Малена про его намерения в начале, она успокаивается, подбирается поближе, кладет подбородок на ладони с противоположной стороны стола и с интересом наблюдает, как двигаются его руки. — Я ещё и молнии люблю. А правда, что алхимики могут создавать молнии?       Поза её Уайлену совершенно не нравится, Джаспера бы он уже давно согнал оттуда. Возможно, даже тумаком. Ну да ладно, кислоты у него там вроде не разлито, а сам стол большой. Если что, до Малены не достанет.       Молнии? Что ж, можно и молнии, это ещё проще. Только чуточку опаснее — перчатки точно лишними не будут.       — Про алхимиков не знаю, но химия может очень многое, — отвечает он, отсыпая горсть кристаллов в чашку. — Например создать особенный цветок для особенной девочки! Смотри!       Он роняет на кристаллы несколько капель из пробирки, и в чаше вспыхивает яркое пламя, оно искрится, переливается разными цветами, причудливо изгибается причудливыми завитками, действительно похожими на диковинные лепестки.       Пламя отражается в широко раскрытых глазах Малены, она восторженно открывает рот и зачарованно тянет руку к огненному цветку, но Уайлен успевает мягко отвести её в сторону.       — Нравится?       — Очень! — выдыхает Малена и неожиданно добавляет. — Корабль горел так же…       Уайлен чуть не роняет пробирку.       — Какой корабль?       — Моего прошлого хозяина, назывался “Золотая Лилия”, — Малена поднимает на Уайлена свои светлые глаза и с пугающей честностью признается. — Я его ненавидела!       — Представляю, — бормочет Уайлен, не зная, что сказать ещё.       — Когда они схватили капитана Гафа, они собирались мучить её до тех пор, пока от неё не останется бесполезный кусок мяса, говорили, что пришлют её голову одному ублюдку, который так насолил им. Они называли его Грязные Руки. Я думала, что она ненавидит его, что это он сдал её им, а она молилась. Молилась за него, чтобы он не узнал... — Малена переводит взгляд на постепенно успокаивающееся пламя и дрожит словно от холода. — Я тогда впервые убила. Я раньше думала, что не смогу, не взбунтуюсь, что просто приспособлюсь. Придумывала себе прекрасного принца, который однажды приплывет и освободит меня. А приплыла капитан Гафа…       — Инеж поймали работорговцы?..       — Она пришла к нам сама, мой хозяин обманул её. Он часто это делал, — Малена пожимает плечами. — Он отравил её и хотел… — она замолкает. — Хотел сделать с ней, что делал со мной, прямо там.       Уайлен отчаянно нуждается в Джаспере или матери прямо сейчас. Он не знает, что ему делать, что говорить… Что тут вообще можно сказать?       — Во сколько лет ты убил впервые? — неожиданно спрашивает Малена.       — Не знаю, — Уайлен смотрит, как пламя оборачивается искрящейся горсткой пепла. — В семнадцать, возможно. Может, раньше, когда начал делать взрывчатку. Может, это и косвенное убийство, но менее смертельным оно от этого не становится. Ты убила его, своего хозяина?       — Нет, стража, который охранял капитана Гафа. Воткнула нож ему в спину, — Малена тянет себя за прядь волос, та выскакивает из пальцев и скручивается маленькой пружинкой. — Мой хозяин не знал, что это я могу лишить его сил, поэтому он отложил расправу на сутки. Капитан Гафа сбежала и взяла меня с собой. Она — моя талахаси! — добавляет она с гордостью.       — Кто?       — Капитан Гафа подарила мне свободу, а я поклялась ей в верности. В Новом Земе есть такая традиция, — Малена произносит это очень серьёзно. — Тот, кто признает своего талахаси, обязуется принять на себя его смерть без малейших сомнений. Правда, это больше распространено на севере, потому что там очень затейливые казни. Поэтому честно говоря, я очень рада, что мы его покинули, — признается она. — Все-таки здешние способы убийства много быстрее и безболезненней.       — Это аргумент, — соглашается Уайлен.       Он осторожно убирает пепел, оставшийся от цветка, и тихо выдыхает. Собственные проблемы кажутся уже совсем не такими значимыми. И ему искренне жаль эту смелую, неунывающую девочку. Она не заслужила такой судьбы, никто из них не заслужил.       — Сделаешь молнии? — Малена лукаво склоняет голову на плечо и кидает на него просительный взгляд из-под светлых ресниц. Настолько по-детски очаровательно, что не верится, что только что эта же девочка рассказывала ему о своем прошлом.       — Это не совсем те молнии, которые в небе, — поясняет Уайлен. — Там электричество, а здесь просто химическая реакция. Но выглядит похоже. Отойди от стола, пожалуйста! Если это попадет на кожу, то оставит очень сильный ожог, — он демонстрирует ей пузырек брома. — Зато если опустить в него вот эти стружки…       Он осторожно переливает часть жидкости из пузырька в пробирку и щипцами роняет туда несколько металлических стружек.       — Получатся молнии!       Это, конечно, не настоящие молнии, но в пробирке начинается настоящая гроза, сверкают ослепительные вспышки, бушует багровое море, закручиваются смертоносные смерчи. Не хватает только горящего корабля, который подчиняется этому шторму, пылает где-то там, в самой его глубине, и растворяется в нем, забирая с собой все воспоминания.       Малена покорена, в её глазах блестят грозовые отблески и, кажется, она уже вовсе не помнит о недавнем своем рассказе:       — Ты настоящий волшебник, знаешь?       — Кое-что могу, — Уайлен усмехается и впервые смотрит на лежащий на краю стола конверт без страха.       На душе у него в кои-то веки спокойно и руки больше не дрожат. Теперь он уверен: он справится.       Он никого не подведет сегодня.