Под керосиновым дождем

      Каз не уходит ни через полчаса, ни через полтора. Он не готов признать это перед кем-либо ещё, но себе может сказать, что в кои-то веки ему здесь уютно, даже нога перестает ныть. Заслуга Зеник, наверное. Или возможность бросать осторожные взгляды украдкой в сторону играющей с ребенком тонкой фигурки, почти не различимой в любом сплетении теней. Инеж на него не смотрит, и, кажется, вовсе о его присутствии не помнит. Но ребенок на её руках рождает у него почти физически ощутимую неприязнь и какое-то смутное необъяснимое ощущение неправильности. Так не должно быть. Ему не нравится эта картина, она тревожит его, раздражает, смущает мысли какими-то странными видениями.       На самом деле ему нет дела до щенка Хельвара. Ну, почти. Если с тем что-нибудь случится, то от Зеник больше не будет толку. Поэтому лучше бы ему находиться среди тех, кому Каз доверяет очень и очень многое, даже собственную жизнь.       Все это время он не покидает кресла и почти ничего не говорит. Каз сидит, уперевшись пальцем в висок, и лишь внимательно слушает, что рассказывают остальные. Его никто не решается потревожить лишний раз.       Пока Джаспер и Уайлен расспрашивают Нину о её приключениях и наперебой рассказывают о своих, Каз кажется и вовсе равнодушным. Инеж не подходит к нему, даже не смотрит лишний раз в его сторону, делая вид, что целиком и полностью поглощена сидящим у нее на коленях Матти и рассказом Нины.       Один раз она замечает его непроницаемый и ничего не выражающий взгляд, но Каз тут же отворачивается и задает Уайлену какой-то вопрос. Что-то про компанию, морские дела и что-то ещё, Инеж не успевает понять.       На самом деле она знает: Каз не переносит, когда она занята чем-то или увлечена кем-то ещё, кроме него или дела, которое поручил ей он.       На самом деле, она даже и не понимает, что ей делать. Обижаться на Каза глупо, высказывать ему претензии — ещё глупее. Он не сказал ей ничего нового или лживого. Всего лишь в очередной раз задел её гордость констатацией факта, а она в очередной раз пытается унять некстати всколыхнувшиеся чувства.       Прежде она всегда успевала уйти до того, как он ранит её слишком сильно, давая им обоим время остыть. Теперь же она вновь заперта здесь, в Каттердаме, и её верный “Кара Теше” все ещё покрыт струпьями обгоревших досок где-то там в порту.       Сбежать больше не получится.       — Вы достаточно храбры, чтобы сражаться, капитан Гафа! Найдите же в себе мужество вернуться к мирной жизни! — сказал ей один знакомый король и печально улыбнулся на прощание. — Желаю тебе счастья, Инеж.       Он бережно сжимал еë руку в своей, касаясь еë без страха, без отвращения, лишь с невысказанной молчаливой тоской по тому, что могло бы возникнуть, если бы они были другими людьми.       Даже если бы не существовало шпионов его царственной супруги, даже если бы не существовало королевского долга перед страной, даже если бы сами святые одобрительно бы кивали ей, одобряя этот выбор, Инеж по-прежнему бы первой отняла руку и сделала шаг назад, отвесив его Величеству уважительный поклон, сообразный их статусам.       Еë истинный выбор не одобрил бы ни один здравомыслящий человек. Ни один здравомыслящий человек не умел быть к ней настолько великодушным и требовательным одновременно.       Она не жалеет. Ни об одном своём решении. Все идет так, как суждено. Каждый поворот судьбы предназначен для свершения следующего.       Инеж касается подбородком светлых кудрей Матти и со вздохом прикрывает глаза. Принять решение просто, не усомниться в нем — задача куда сложнее. Впрочем, когда это Каз давал ей легкие задачи? Их жизненные дороги переплелись между собой так давно, что едва ли уже когда-нибудь смогут распутаться.       Некоторым же дорогам суждено оставаться параллельными.       Его Величество прибыл на флот тайно, дабы ввести в заблуждение вражеских шпионов. Благодаря успешно сработавшей разведке, донесшей об усилении пиратского флота, он успел в считанные часы передать правительственные дела своей королеве и советникам, собрать отряд лучших шквальных и приливных из второй армии и спешно присоединился к собранной эскадре, приняв на себя командование, как один из лучших морских полководцев Равки.       Впервые они с Инеж впрямую столкнулись лицом к лицу на одном из военных советов, где обсуждалась стратегия грядущего боя. Капитан Гафа, один из известнейших каперов свободной Керчии, имела право говорить наравне с королем.       В пылу обсуждений она просто в какой-то момент подняла голову и увидела пристальный, испытующий взгляд его глаз, почти черных в полутьме каюты, и не смогла отвести собственного взгляда. Король Ланцов слушал её с веселым прищуром и одобрительно кивал в такт её словам.       На следующий день ей довелось хорошенько приложить его величество о палубу, оттолкнув его, когда пушечное ядро с треском проломило деревянные поручни. Ланцов первым вскочил на ноги и, даже громогласно отдавая приказы матросам, все равно успел галантно подать ей руку. И отчего-то среди свиста и грохота пушек этот жест показался до странного естественным и живым.       В тот раз Инеж замешкалась впервые, и протянув руку в ответ, неожиданно поняла, что почти забыла, каково это — касаться кого-то кожа к коже. Это было мимолетно и так… нормально. Она неожиданно остро ощутила каждое биение пульса и тепло чужой ладони, в следующую же минуту исчезнувшей и сменившейся привычной тяжестью оружия.       Та стычка с пиратскими кораблями закончилась быстрой стремительной победой, но и она, и Ланцов понимали, что это далеко не конец. Слишком хорошее вооружение было у противников, слишком маневренные корабли и… слишком умелые гриши-предатели, состоящие на службе у работорговцев. Впрочем, Инеж давно не обольщалась: деньги — едва ли не единственная сила, способная полностью менять людей. Почти всех из них.       То, что изначально казалось легкой задачей, почти отдыхом — что там дел разогнать кучку работорговцев? — превратилось серьезное противостояние с прощупыванием слабых мест. После той первой стычки передышка излишне затянулась, пираты не спешили вступать в открытый бой и зачем-то тянули время, лишь изредка совершая короткие вылазки, которые солдаты Ланцова умело отбивали.       Его величество знал Инеж и раньше, но едва ли за все годы знакомства они сказали друг другу более десятка слов. Ланцов предпочитал проворачивать дела с Казом, с ним же и вел порой задушевные беседы. Однако теперь у них появилось немало общих тем для разговора. Почти все общество вокруг Ланцова и Инеж предвкушало легкую головокружительную победу Равки и беспечно отмахивалось от предупреждений капитана Гафа. Она знала натуру работорговцев и вовсе не верила в легкую победу, а тем более скорую.       Но её опасения разделял лишь его величество и по вечерам остервенело зарывался в карты, пытаясь разгадать маневры противника. И чем громче трубили прежде времени победные фанфары, тем чаще Инеж задерживалась в зале совета, прячась от так раздражающего её общественного легкомыслия. Ланцов не возражал, её общество вполне его устраивало.       После земенского корабля, после всего, что делал с ней Карефа, Инеж боялась, что больше никогда не сможет коснуться другого мужчины без омерзения и подспудного неконтролируемого страха.       Его величество преодолел этот барьер так легко и естественно, будто бы того и вовсе не существовало. Он был галантен, вежлив, легок в общении и относился к ней с искренним уважением, и Инеж вдруг обнаружила, что ей не надо каждый раз сжиматься внутренне, чтобы быть готовой к неожиданной грубости или колкости, как это бывало с Казом. Это было настолько ново, что она даже растерялась, не веря, что ей может с кем-то быть так легко и свободно.       На одном из званых равкианских вечеров он подошел к ней, стоящей у колонны и безразлично разглядывающей скользящие мимо неё пары. Остановился рядом и добродушно усмехнулся:       — Не скучаете, капитан?       Инеж смерила его скептическим взглядом и неопределенно повела плечом.       — Не сказала бы, что это привычный для меня вид досуга.       — А для меня излишне надоевший, — хмыкнул Ланцов и тоже привалился плечом к колонне. — Когда-то я думал, что мне никогда не быть в подобном обществе, а затем мою голову оседлала корона.       — Когда-то я думала так же, — откликнулась Инеж, неотрывно следя за одной из пар, выделяющейся поразительным зеленым оттенком платья дамы, точно солнечный проблеск в весенней листве. Пожалуй, она бы хотела надеть такое же, если бы в принципе носила их. — Мое прошлое слишком неприглядное для подобного общества.       — Поверьте, моё вряд ли лучше, — Ланцов задумчиво смотрел куда-то вглубь зала. — Контрабандист, картежник и беспринципный корсар к вашим услугам, миледи.       — Это уже более вдохновляющая компания, — усмехнулась она и впервые за этот вечер открыто взглянула на него.       Ланцов выглядел уставшим. Несмотря на безупречно выглаженную отутюженную форму, лицо его казалось изможденным, одну из бровей пересекала тонкая полоска старого шрама, а в глазах крылись тоска и безразличие. Он словно заставлял себя быть улыбчивым и светски разговорчивым. На пальце тускло поблескивало обручальное кольцо, и Ланцов то и дело неосознанно касался его и теребил, то пытаясь снять, то надеть понадежнее. Он обернулся и встретил её взгляд.       Словно какое-то душевное тепло перетекало по этой невидимой связи от одного изломанного человека к другому, принося утешение и надежду.       — Позволите пригласить вас, капитан? — его величество улыбнулся, и на сей раз улыбка коснулась глаз.       — Боюсь мы будем странной парой, — Инеж кивнула на собственные брюки и форменный мундир. — Здесь так не принято.       — Значит, мы примем новые порядки! — Ланцов с легким поклоном протянул ей руку.       Инеж не нашла в себе сил отказать. Ей так хотелось хоть раз расслабиться и позволить себе забыть недавний ужас и позор. Ланцов был готов дать ей это. Просто так, ничего не требуя взамен.       Они были странной парой на этом балу. Оба в военной форме, оба, обходящиеся без учтивых улыбок и легко скользящие по сверкающему паркету, даже в военной же, отнюдь не предназначенной для танцев обуви. У Инеж так точно.       Это было весело и действительно позволяло забыть обо всем, кроме музыки и теплых уверенных рук, в кои-то веки не несущих ни боли, ни страха. Что-то похожее Инеж когда-то испытывала с Джаспером, но он никогда не смотрел на неё с таким вниманием, и он никогда не пытался ухаживать за ней. Легко, учтиво, ни к чему не обязывающе, но до крайности приятно.       И тогда впервые у Инеж проскользнула мысль, что ей совсем не обязательно возвращаться в Каттердам.       Каз с грохотом роняет трость и со сдавленным чертыханием тянется за ней, неловко перегибаясь через подлокотник. Инеж, нахмурившись, несколько секунд наблюдает, как он пытается дотянуться до трости, опираясь лишь на локти и будто бы избегая переносить вес на ноги.       Она молча сажает Матти поглубже в кресло и в два невесомых шага пересекает комнату, присаживается на одно колено, поднимает трость и так же молча протягивает ему. Он берет трость, и его рука замирает в дюйме от её, так что она чувствует тепло его перчатки.       Как-то неожиданно оказывается, что в комнате они остались лишь вдвоем: Уайлен ушел к матери, Нина с Маленой отошли на кухню, а Джаспер отправился переодеваться.       Словно они вновь оказались там, на чердаке, в своем сокровенном мире, который принадлежал лишь им двоим. Мире долгих взглядов и учащенных дыханий, мире невесомых, почти не ощутимых прикосновений и тайных, тщательно скрываемых улыбок.       Его лицо выглядит потерянным и радостным одновременно. Каз скользит взглядом по её лицу, телу, волосам, избегая лишь глаз.       Трость между ними зловеще поблескивает металлом в теплом свете лампы, и голова ворона лукаво косит глазом на Инеж, будто подмигивает ей.       — Иоганн, — тихо говорит она, и Каз вздрагивает.       — Что ты сказала?       — "Иоганн" вызванивали корабельные сирены, "Иоганн" стало нашим позывным, — все так же тихо продолжает Инеж и осторожно скользит пальцами вверх по прохладному металлу, приближаясь к теплой коже его руки. — Нас заманили в ловушку и окружили. Битва у Черного Рога могла бы стать величайшим поражением Равки. Через несколько часов нас бы разнесли в щепки.       Каз лишь плотнее сжимает челюсти, когда её пальцы невесомо накрывают его руку.       — Ланцов понял это первым, он все же более опытный моряк, чем я.       Инеж помнила его лицо: нахмуренное, жесткое и отчаянно веселое, когда они поняли, что им не прорваться обратно в бухту, когда поняли, что их взяли в клещи и спустя пару часов плотный огонь с нескольких сторон потопит их в считанные часы. Гриши, прибывшие с Ланцовым, не могли ничего сделать — на вражеских кораблях были такие же гриши.       Они вдвоем стояли на капитанском мостике, передавая друг другу подзорную трубу.       — Вам не страшно? — спросил Ланцов. — Видимо, это удел равкианских женщин сражаться с мужчинами наравне и с ними же вместе стоять у края гибели. Мне никогда это не нравилось.       — На все воля святых. Если я верю в это, то я не боюсь, — Инеж пожала плечами, ежась от пронзительного ветра. Она действительно пыталась найти в себе хоть каплю страха и не находила. Душу сковало странное равнодушие и неверие в скорую смерть.       — Хорошо, — Ланцов улыбнулся, и радужку его зрачков вдруг на мгновение заволокла странная тьма. — Прорвемся!       — У вас есть план? — Инеж хотела бы верить, что это прозвучало без скрытой надежды.       — Нет, — он задорно подмигнул ей. — Ни единой мысли, все уловки уже были испробованы. Теперь нам остаётся лишь сражаться, пока не иссякнут последние силы.       — Вам не стоит делать этого, ваше величество, — покачала головой Инеж. — Вы король, вы не можете погибнуть в битве. Вы должны вернуться к своей стране и супруге!       — Не думаю, что у меня остались страна и жена, — невесело усмехнулся Ланцов. — Разве вы не слышали, трон более не принадлежит мне по праву. А что до жены… как мы недавно выяснили, это был вынужденный брак по расчету. И каждый из нас получил, что хотел… Сдается мне, ей будет лучше без меня. Она приведет гришей к власти, устроит все по собственному вкусу… Возможно, власть станет даже прочнее без меня, короля-ублюдка, короля-демона, короля ничего!       Он стащил кольцо с безымянного пальца и беззаботно подкинул его на ладони.       — Видите? Брачные узы имеют свойство истончаться, когда у обеих сторон кончается пространство для уступок. Мне больше некуда отступать, я отдал все, что у меня было. Осталась лишь гордость и честь, а их я не уступлю никому.       Инеж, нахмурившись, рассматривала тонкий золотистый ободок, сиротливо поблескивающий одной из граней. Как же так? Она помнила, как был счастлив Ланцов всего лишь пару лет назад, когда они с Зоей Назяленской сумели найти способ объединить страну и собственные сердца, сочетавшись законным браком и укрепив слишком шаткое положение трона. За Назяленской была вторая армия и боготворивший её народ, за Ланцовым старые аристократические рода и весь равкианский флот. Вместе они уравновешивали друг друга.       Инеж довелось побывать на их свадьбе, и она до сих пор помнила, с каким трепетом они приносили святые обеты, и со стороны казались чем-то единым, не поддающимся разрушению. Нет, она не верила, что такая женщина, как Зоя Назяленская, могла бы разлюбить или предать того, кого выбрала в мужья.       Каз тогда, помнится, брюзжал после каждой своей встречи с королем, который никак не мог заткнуться и перестать вспоминать свою ненаглядную супругу по делу и без.       Не могло же все это улетучиться всего за пару лет? Однако вот оно — Ланцов стоял перед ней, и в глазах его читалась лишь злость, сдобренная тоской и усталостью.       — В вас говорит обида, — Инеж сама не понимала, почему это зрелище рождает в ней такую боль и ощущение неправильности. — Святые посылают нам испытания, но лишь те, которые нам под силу выдержать…       — Знаете, Инеж, — Ланцов наклонился к ней. — Признаюсь, я давно не верю в святых и почту за честь погибнуть как солдат своей страны, такой же безродный, как и многие из наших моряков. Но я счастлив, что свои последние часы я провожу в обществе человека, который знает цену власти и цену свободе, — он бережно взял еë руку и поднес к губам, запечатлевая поцелуй на тыльной стороне её ладони. — Простите мою откровенность, я не должен был говорить вам этого, но почему-то мне показалось, что вы меня поймете.       Она смотрела на склоненную перед ней королевскую голову, на светлые кудри, развевающиеся на ветру, на его безукоризненно прямую спину и молчала.       А затем раздался далекий оглушающий грохот пушек...       Инеж смотрит на темную прядь, упавшую на лоб Каза, и неосознанно тянется убрать еë. Каз позволяет ей это, лишь нервно жмурится, когда волосы скользят по лбу.       — Их было шесть. Шесть керчийских военных кораблей, — продолжает Инеж. — Они прорвали окружение и мгновенно изменили ситуацию в нашу пользу. Мы спрашивали их, кто послал их, как они узнали, где искать…       "Иоганн! Иоганн!" неслось в ответ. Их послал человек по имени Иоганн, один за другим говорили хмурые суровые капитаны и давали распоряжение поднимать вверх синий флаг с белым крестом — в знак того, что считают этот бой волей Гезена.       А потом выяснилось, что они готовы подчиняться лишь капитану Гафа, но никак не равкианским генералам и уж точно не равкианскому королю.       — У вас должен быть знак доверия, — сказал один из капитанов и исподлобья посмотрел на Инеж. — Мы подчиняемся только тому, кто покажет его! Так повелел господин Иоганн.       Её рука будто по наитию сама скользнула к горлу, вытаскивая серебряную цепочку, и безымянный палец почувствовал леденящий холод серебряного кольца. Выгравированный на печатке ворон распахнул крылья и сверкнул крошечным клювом, словно тоже готовился к битве.       Ланцов озадаченно хмурился, а Инеж уже выпрямилась и расправила плечи, принимая эту ношу и понимая, что же сделал для неё Каз. Что он сделал для них.       Даже находясь за сотни миль от неё, он все равно был рядом и готов был прикрыть её спину, что бы ни произошло между ними ранее. Впервые она поверила, что сможет пережить все случившееся. Впервые захотела увидеть Каза, даже издали, даже тайно, даже если он в свою очередь не захочет видеть её.       — Если мы выиграем, — позже сказала она Ланцову, когда они на краткий миг остались наедине. — Пообещайте мне одну вещь. Вернитесь к своей королеве и взгляните ей в глаза. После донесений отсюда, вы увидите в них ответ! Если он окажется тем, который вам нужен, то впредь не покидайте ту, кто вас поистине любит, какие бы сомнения вас не терзали! Иначе однажды поймете, что потеряли душу...       Его величество криво усмехнулся уголком губ.       — А что до вашей души, капитан?       — Моя душа там, где парят эти птицы, — просто ответила она и поднесла кольцо к губам.       Кажется, Ланцов все понял верно, он лишь молча кивнул, протянул ей карту и отвернулся к вошедшему адъютанту.       Позже Инеж заметила, что обручальное кольцо вновь заблестело на его пальце. И на душе у неё стало легче.       Каз тянется к ней другой рукой и кончиками пальцев отводит в сторону край воротника, обнажая смуглую кожу и проблеск тонкой серебряной цепочки.       — Почему ты носишь его так? У нас так носят вдовы.       — В моем народе женщина надевает кольца обычно только после замужества, — просто отвечает Инеж. — А гимнасты и пауки не носят ничего, что может позволить пальцам соскользнуть с веревки или ненадежного выступа.       — В самом деле, — он резко отдергивает пальцы, словно обжегшись. — Это… разумно.       — Почему Иоганн? — её очередь задавать вопросы.       — Просто нравится это имя, — он пожимает плечами почти безразлично, но она видит тень, на мгновение пробежавшую по его лицу. — Оно… звучное.       — Очень красивое, — искренне добавляет она.       — Так звали священника из моего детства, — Каз кидает быстрый взгляд на кресло, из-за спинки которого выглядывает любопытная макушка Матти, и вновь ловит взгляд Инеж. — И моего брата. Родовое имя.       — Каз…       — Пора уже сменить этот псевдоним на другой, он становится слишком приметным, — Каз отворачивается, закусив губу. — Я надеялся, что ты вспомнишь Ван-Эка и поймешь.       — Я боялась поверить, — признается Инеж. — Мне тебя не хватало, Каз!       — Мне тебя тоже, — отвечает он и спешно добавляет. — Родер слишком бестолков!       Её тёплый смех тихим звоном наполняет комнату..       Каз выдыхает с облегчением: если она смеется, то конфликт исчерпан. Можно об этом больше не вспоминать.       Инеж смотрит на него без обиды, спокойно, понимающе. Слишком понимающе, словно видит всю ту тьму, клубящуюся в его душе, и уже заранее его за нее простила. Непростительная ошибка. Незаслуженная милость.       Он медленно тянет к себе её руку и подносит к губам. И замирает, не в силах преодолеть себя, плеск волн наполняет комнату надоевшим пугающим шумом. Инеж печально улыбается, принимая это как данность, словно уже заранее смирилась с его беспомощностью.       Каз зло сжимает челюсти и, пересиливая себя, прижимается лбом к её теплой шелковистой ладони. Вода поднимается непрошенным цунами и вот уже издевательски плещется у самого подбородка.       — Прости, — выдыхает он. — Не могу! Прости…       Слышатся далекие шаги, и Каз тут же отпускает её руку, Инеж отстраняется одним плавным текучим движением и оглядывается на кресло, где она оставила Матти.       Когда Нина заходит в комнату с подносом, полным свежей выпечки из ближайшей кондитерской, Каз и Инеж вновь оказываются в разных концах комнаты и по-прежнему не смотрят друг на друга.       Нина, однако же, чувствует два одинаково учащенных сердцебиения и, проходя мимо Каза, наклоняет голову, скрывая насмешливую добрую улыбку.       — Зеник, — строго окликает он её. — Где Джаспер и Уайлен? Они нужны мне. Оба! И поручи сына девчонке корпориалу. Нужно поговорить! Без лишних ушей.       — Как скажешь, твое воронье высочество! — хмыкает она. — Матти, пойдем! Видишь, этот злой дядя покоя не дает твоей бедной уставшей матери!       Каз мученически возводит глаза к потолку:       — Зеник, премного обяжешь, если обойдешься без неуместного сюсюканья. На это есть время, когда меня нет рядом!       — Между прочим, могу устроить так, что тебя рядом не будет ещё долго, — Нина принимает Матти из рук Инеж. — И нет, Бреккер, это пока ещё не угроза! Однако напомню, что я могу заставить твой организм испытывать ощущения, весьма далекие от приятных.       Инеж хмурится и качает головой, едва заметно кивает на Каза и слегка хлопает себя по ноге. Нина вздыхает и согласно кивает в ответ.       Каз усмехается краем рта:       — Тогда боюсь, у тебя могут возникнуть определенные проблемы с финансированием и дисциплиной. Кстати, — он с любопытством поднимает к ней голову. — Почему “высочество”?       — До величества не дорос ещё, — бурчит Нина себе под нос. — Отстань, Каз! Лучше сделай себе компресс на ночь, а то завтра продолжишь донимать нас своим дурным характером! — она мимоходом щелкает пальцами, и Каз кривится, невольно хватаясь за колено, будто ужаленное сотней маленьких молний, но боль как ни странно тут же уходит. — В самом деле, ты уже не мальчик! Ты взрослый мужчина, не обделенный финансами, ты уже можешь раскошелиться на толкового корпориала.       — Спасибо, думаю, я сам разберусь, что мне делать, — голос Каза обманчиво мягок, но холодеет с каждым словом. — Это тебя не касается.       — Ещё бы, что ещё ждать от уличного мальчишки, без капли познаний в анатомии и медицине? — хмыкает Нина и обнимает Матти за плечи. — Пойдем, мой дорогой!       Каз провожает её хмурым взглядом и переводит его на молчащую Инеж.       — Что? — резко интересуется он.       Инеж лишь печально качает головой.       — Нина иногда бывает слишком... откровенной, — в конце концов, говорит она. — Это то личное, куда никто не смеет вторгаться, оно твое по праву. Но… это сложно — видеть чужую боль и не иметь возможности помочь.       — Так не смотри, — отрезает Каз и решительно поднимается на ноги. — Не смотри на то, чего не хочешь видеть.       Он проходит мимо неё, держа трость на весу, почти не хромая, но Инеж видит закушенную губу и морщины на лбу. Ему нелегко дается эта бравада.       — Знаешь, — резко бросает она ему в спину. — У циркачей не принято касаться темы боли. Она всегда с нами, мы сродняемся с ней, она часть нас. Но единственное, что мы не можем простить, это когда кто-то один из-за пустой бравады не рассчитывает сил и калечит всех, кто доверился ему. Так что помни это, когда пытаешься храбриться без дела! Не покалечь кого-нибудь ещё, Каз!       — Я запомню, — отзывается он, не оборачиваясь. — Пойдем, Инеж. Пора обсудить наши общие дела, раз уж мы все сегодня собрались здесь!

* * *

      Джаспер нервно притоптывает ногой и быстро мечется взглядом по лицам: бесстрастному — Каза, обеспокоенному — Уайлена, спокойному и даже озаренному слабой улыбкой — Инеж. Нина демонстративно смотрит в окно с показной жизнерадостностью.       Даже гадать не нужно — очевидно, что они с Казом в очередной раз поцапались.       Сам Джаспер беспокойно барабанит пальцами по колену и в который раз пытается убедить себя, что неприятное сосущее чувство пустоты и потери ему лишь чудится. За столько лет оно так никуда и не ушло.       Воронов должно было быть шестеро.       Они редко собираются все вместе в одно время. Всегда не хватало кого-то ещё. Чаще всего, с ними не было Инеж. Однако всех их жизнь успела изрядно помотать по свету.       Было время, когда Нина странствовала по Фьерде, а Джаспер колесил по Равке, пытаясь понять, много ли потерял, не отправившись учиться туда с самого начала.       Потом Уайлен плавал с торговой экспедицией в Новый Зем, очень уж он хотел побывать там. Джаспер тогда не поехал с ним, только успел вручить ему письмо для отца, как Каз увлек его в очередную авантюру.       Потом они путешествовали с королем Ланцовым, и под конец их даже занесло на королевскую свадьбу. Там они, к немалому своему удивлению, встретили Инеж, прибывшую совсем по иному поводу. Наградная лента ярким росчерком украшала её парадный мундир.       Это была уже не их Инеж, их паук, их робкая сулийская девочка. Джаспер тогда хотел окликнуть её, но Каз успел больно ударить его по плечу, и они со своих мест могли видеть, как король Ланцов пожимает руку храброму капитану, а королева Назяленская, вернее уже Назяленская-Ланцова, прикалывает орден на темно-синий мундир, скроенный по керчийским традициям.       Джаспер тогда случайно обернулся к Казу, хотел что-то спросить, но ни единого звука так и не сорвалось с его губ. Что ж, выбор Каза из них двоих всегда был очевиден, тут не требовалось лишних слов.       Было время, когда Джаспер отдал бы всё, чтобы Каз хоть раз взглянул так на него. С таким трепетом, с такой гордостью, с такой скрытой тайной радостью. Теперь ему это было уже не нужно, но робкий червячок зависти на мгновение все же шевельнулся в его душе.       Инеж — единственная сумела добиться признания и уважения. Единственная из них всех смогла вырваться из удушающих объятий Бочки. Вернее, это Каз бесцеремонно вытолкнул её из них, куда-то ввысь, дотошно напомнил самому себе Джаспер, но тут же устыдился этих мыслей. Можно подумать, если бы ему дали те же возможности, он не спустил бы их тут же к чертям, безжалостно сказал он сам себе.       Каз подарил Инеж свободу, но вот всего остального она добилась уже сама. Не ему, игроку и прожигателю жизни, было роптать на судьбу. У него были деньги и у него был Уайлен, и Джасперу вполне этого хватало, а вперед он не загадывал.       Не загадывает и сейчас. Он давно свыкся с мыслью, что у такого, как он, нет иной дороги, кроме преступной. Дисциплина и труд тяготят его, прилежание заставляет выть от скуки, обыденная же жизнь кажется слишком скучной и пресной.       На самом деле, Джаспер до сих пор не знает, кто он, зачем живет и к чему тянется его беспокойная суетная душа. Он уже никогда не станет полноценным гришом, да и его мало заботят проблемы Равки, он не собирается ей служить, кроме как за очень внушительные суммы.       У Равки политика простая: хочешь защиты — служи, хочешь мира — защищай. Если ты гриш, то ты уже обязан этой стране за то, что она принимает тебя таким, какой ты есть и не намерена тебя менять.       Не все гриши согласны служить на таких условиях, не все хотят соблюдать закон и жить по правилам, многие сбегают и предпочитают выживать, как умеют. Джаспер из их числа, но отличает его лишь одно: он никогда не стремился в Равку за защитой.       На самом деле он даже не представляет, как Уайлен до сих пор может выносить его непостоянство, его легкомыслие и отчаянную безбашенность. Уай — золото, он никогда не задает вопросов, не просит измениться, ничего не требует и будто бы даже не смеет просить. Он никогда не стремился удержать Джаспера, и, наверное, именно это интригует и держит того прочнее самой крепкой веревки. Кстати о веревках…       — Итак, — негромко произносит Каз, и Джаспер сбивается с мысли. — У нас есть вещи, которые нам стоило бы обсудить.       — Для начала было бы неплохо нам всем узнать, в чем собственно дело, — язвительно отзывается со своего места Нина. — А заодно, какого вообще черта происходит?       — А вот ответ на этот вопрос я и сам не отказался бы узнать, — хмыкает Каз.       Обстановка слегка разряжается, но лишь слегка.       Джаспер задумчиво наблюдает, как Инеж и Каз обмениваются быстрыми понимающими взглядами, как раньше, когда Инеж была его самым доверенным лицом. Неужто все возвращается на круги своя?       — Против нас начинают играть мощные силы, — продолжает Каз. — Сегодня мы стали свидетелями очень неприятного явления. Джаспер, расскажи!       Джаспер морщится, вспоминать сегодняшнее нет никакого желания.       — Двое в земенском квартале имитировали разбой и изнасилование, но по факту просто убивали, стараясь сделать это наиболее зверским способом, чтобы было похоже на… — Джаспер мнется, но все же договаривает. — На беспредел керчийцев.       — Святые, — Нина прикрывает рот рукой. — После того мальчика я поверю уже во что угодно!       — Они были земенцами, — перебивает её Каз. — Один местный, из Черных Пик, второй — матрос. Нанятые кем-то ублюдки. Джаспер поторопился, когда стрелял. Одного стоило оставить в живых!       — Я уже начинаю сомневаться, что я хоть что-то понимаю, — шипит Уайлен. — Первоначально поджог кораблей имитировали мы, чтобы подставить земенских работорговцев, которые все равно приплыли в Каттердам за Инеж и за тобой, Каз! Это развязало тебе руки, чтобы начать истреблять их по всей Керчии. Так какого черта Джаспера чуть не избили до полусмерти просто за то, что он земенец? А? Ответь мне!       — А я предупреждал не соваться в портовые бары ближайший месяц! — отзывается Каз. — Мы очистили от рабства уже три значимых района Каттердама, и у меня полный карт-бланш на проверку всех, кто может быть связан с работорговцами!       — Что происходит в городе, Каз? — твердо спрашивает Нина. — Чего ты добиваешься?       Каз сжимает пальцы на рукояти трости.       Джаспер откидывается на спинку кресла и нервно качает носком ботинка. Он знает, что задумал Каз. Отчасти. И это знание не дает ему никакого преимущества, скорее кажется тяжелым бременем. Зря он когда-то завидовал Инеж.       Он хотел бы успокоить Уайлена, но ему нечего возразить ему. Он не хочет вставать между ним и Казом, он не будет выбирать между ними. Он не сможет.       Каз заварил всю эту кашу, он пусть с ней и разбирается. А Джаспер будет просто слушать.       — Я много чего добиваюсь, Зеник, — сдержанно отвечает ей Каз. — В данный момент — нашей безопасности. Благодаря действиям Инеж, мы оказались в ситуации, когда очень много людей жаждут нашей смерти, желательно мучительной. Тридцать миллионов крюге, помнишь? Так вот увеличь эту сумму раз в десять и получишь урон, который мы нанесли работорговцам и экономике Нового Зема за последние пару лет. Пока в Керчии процветает работорговля, мы будем жить как на пороховой бочке. И да, Зеник, не забывай, что Ярл Брум весьма попустительски относится к подобному бизнесу, благодаря чему очень многие готовы выполнить его маленькую незатейливую просьбу.       Нина мгновенно бледнеет.       — Вот-вот, — кивает Каз на её реакцию. — У меня не было цели стравливать земенцев и керчийцев, благо работорговлей промышляют и те, и другие. Мы должны были предотвратить покушение и поймать исполнителей. И вот с последним мы не справились, — он одаряет Джаспера убийственным взглядом. — Ты сказал, что это был фабрикатор. Это ухудшает ситуацию, отныне нельзя исключать немалой роли Равки в этой игре.       — Ланцов не стал бы устраивать покушение на нас! — включается в разговор Инеж. — И королева тоже, — уже менее уверенно добавляет она и опускает взгляд.       Каз саркастически хмыкает:       — Король — ничто, окружение — всё! Какие чувства не испытывал бы к нам сам Ланцов, мы как минимум мешаем его оппозиции, а как максимум ещё целой куче бурдюков из высшего класса, которые только и знают, что меряться титулами и строить козни! К тому же, надеюсь, ни у кого здесь не возникло счастливого заблуждения, что собственное правительство в восторге от нас? От меня, как от главной головной боли, и от вас, как от моих людей.       — Мы же работаем с ними сейчас? — Джаспер все-таки не удерживает язык за зубами. — И они доверяют тебе, Каз!       — Я — тот человек, которого легко обвинить во всех бедах, если у нас не получится обойти блокаду и убрать её от наших берегов, — криво усмехается Каз. — Поэтому нас и наняли, не обольщайся! Если что-то пойдет не так, первое, что они скажут, что мы с тобой должны болтаться в петле! Ты тоже, купчик! Не открывай так возмущенно рот, вас не разлучат!       — Тогда какого дьявола, Каз? — спокойно спрашивает Инеж, и Джаспер видит, каким ужасом озаряются на мгновение её глаза.       — Иначе конфликт был бы решен самым простым способом, — Каз оборачивается к ней с нечитаемым выражением на лице. — Тебе не пойдет короткая стрижка от палача. Да и остальные шесть капитанов весьма полезны Керчии, чтобы развешивать их рядком во имя мира и процветающей торговли. Политика — грязное дело, Инеж. Иногда чтобы сохранить чьи-то жизни, нужно всего-то развязать войну.       — А если что-то пойдет не так, Каз? — Нина складывает руки на груди. — Ну допустим, перекроить тебя в подобие шуханца я ещё смогу. Очень слабое подобие. А вот физиономию Джаспера исправить без парема будет сложновато. Прикажешь снова его принять?       — Тебе сегодня нравится нести чушь, Зеник? — цедит Каз сквозь зубы. — Поверь мне, я знаю, что делаю, и когда мы уничтожим блокаду, мы не понравимся всем ещё больше! Так что не расслабляйся.       — Звучит так, словно у тебя есть план, — ровно произносит Уайлен.       Каз отрывисто кивает.       Джасперу не нравится их обмен понимающими взглядами. Пора бы уже привыкнуть, что у Каза с каждым из них свои индивидуальные дела и договор, и это негласное доверие между ними всеми держится на том, что каждый будет держать язык за зубами и просто выполнять свою часть работы, не рассказывая про порученное даже самым близким людям. Как Уайлен терпит то, что Джаспер может по поручению пропасть на несколько дней, уйти на какую-нибудь дерзкую операцию или ограбление и ничего не сказать, кроме обещания обязательно вернуться, так и Джасперу придется терпеть все недомолвки Уайлена и его просьбы прочитать ему текст контракта, где все даты и имена тщательно заклеены от глаз читающего.       Они пришли к этой хрупкой невесомой конструкции взаимоотношений не сразу, но она вросла в них уже очень давно. Инеж никогда не спросит, какие отношения связывают Каза и Нину, а Уайлен, кто знает с какой легкостью, но всегда примет готовность Джаспера кинуться на помощь Инеж или Казу. Если они отступят от этого, если погрузятся в мелкие личные дрязги и эмоциональные ссоры, то их сметут и разотрут в пепел в тот же миг. Они не могут себе этого позволить, ни одной лишней эмоции, ни одной лишней претензии. Их объединяют дело и деньги, а они поважнее любых личных обид.       Даже сейчас, когда Уайлен фыркает на Каза, а тот сладостно меряется сарказмом с Ниной, никто не принимает это всерьёз. Даже они сами. Это просто очередной способ самовыражения и своеобразная манера общения. Не принимать всерьёз ничего кроме серьёзного — это один из девизов их жизни, как однажды выразился сам Джаспер. И видит Гезен, пока у них это получается.       — Голода не будет, — продолжает Каз, и острие трости со значительным стуком опускается на гладкий паркет. — Завтра заработает новая транспортная компания-посредник, которая сможет доставить грузы и продовольствие в обход блокады. Она будет совместной и международной: шестьдесят процентов акций у керчийцев, доля будет у равкианцев, каэльцев и, возможно, несколько процентов отойдет сговорчивым земенцам. Владельцы — это я, Джаспер и купчик. Нина и Инеж страхуют. Если что, перебросим часть акций на них! Уайлен, ты просил документы для инвесторов, они под обивкой крайней слева лавки в прихожей. Отгибай осторожно, не растрепи нитки и верни потом обивку на место, это удобный тайник.       — А кто от Равки? — интересуется Уайлен. — От Нового Зема представляю, каэльцы — это твои связи, а в Равке слишком много противоборствующих сторон.       Каз мрачно улыбается.       — Потом узнаешь. Это надежный партнер, мы давно ведем общие дела. Скажу, когда придет время. Равка поставила нам отряд гришей, по два десятка шквальных и проливных. Распределим их по кораблям в зависимости от их умений. Нина, ты мне понадобишься! Ты лучше всего разбираешься в этой теме: составь краткий отчет по использованию гришей в судоходстве. Чем проще, тем лучше, чтобы даже Джаспер понял!       — Думаешь, я в этом разбираюсь? — мрачно бурчит Нина. — Ладно, сделаю.       Джаспер видит, как задумчиво хмурится Инеж. Одно время она долго пыталась взять в команду шквального-гриша и ей раз за разом не везло. А ведь только благодаря возможностям гришей корабли все ещё ходят под парусами, а не с помощью пара и моторов. Давнее морское соглашение, заключенное еще век назад, запрещает всем странам применять в кораблестроении иные технологии кроме паруса. Никаких моторов или фабрикаторских штучек. Одна из тех немногих вещей, что сумела отстоять разоренная, но не сломленная Равка под предводительством Дарклинга, тем самым обеспечив себе полную монополию на самые быстроходные суда и значительно ослабив славящуюся своими технологиями Фьерду.       Так и получается, что пока по земле ездят танки и новомодные фьерданские повозки, прозываемые автомобилями, то моря все ещё бороздят парусные корабли, где прогресс остановился где-то на форме и количестве парусов. Многих это невероятно раздражает, но отменить соглашение до сих пор не представляется возможным, что более чем устраивает толерантную к гришам Равку. Шквальный на корабле — это удовольствие не из дешевых. Шквальные потому так много и мнят о себе, что на рынке способностей ценятся едва ли не выше всех остальных специализаций. Тем же фабрикаторам много сложнее найти себе теплое местечко под солнцем. Джаспер узнал много нового, пока путешествовал по Равке. Если алкемы могут уйти в малую науку, изучать и придумывать новые сплавы и материалы, то прочникам нужно хорошенько постараться, чтобы продать свои умения. Можно, конечно, поступить на государственную службу, но так как казна у Равки не резиновая, то и жалованье ты будешь получать соответствующее. Джаспера в свое время оно не прельстило.       Кстати о фабрикаторах-прочниках... что-то мелькает в памяти, какая-то очень важная мысль, которую он никак не может выцепить из памяти. Он как будто забыл что-то чрезвычайно важное. Впрочем, учитывая, как до сих пор ломит виски, то это и не удивительно.       — Нужно понять, кто разжигает межнациональные розни, — внезапно вмешивается Инеж. — Если вспыхнет вся Керчия, то уже и блокада иметь значения не будет, Керчия развалится изнутри!       Каз смотрит на неё с заметным интересом.       — Не стану с тобой спорить, — соглашается он. — Не удивлюсь, если им кто-то помогает. Кто-то, кто играет против меня. Многие знают, что для отбросов не имеет значения, откуда человек, если от него есть польза. А между тем под прикрытием этих погромов я лишился как минимум двух заведений. Затраты на ремонт даже считать сейчас не буду. И да, всем советую быть очень осторожными! Если еще недавно наши ориентировки раздавали страже, то теперь может настать черёд наемных убийц.       Точно! В мозгу, наконец, что-то щелкает, и Джаспер вспоминает, что же он все-таки забыл за событиями прошедшего дня.       — Уай, — негромко произносит он. — А ты случаем не помнишь, куда мы заперли этого поганца?..