* * *
Открывшийся вид заставляет присвистнуть даже Каза. — О да, — после продолжительной паузы констатирует он. — Господин Ван-Эк даже не подозревал, кого взрастил… Не уверен, испытал бы он отцовскую гордость, но прилив родства почувствовал бы точно. Уайлен вжимает голову в плечи и пытается слиться со стеной. Привязанный к стулу пленник зло сверкает глазами из-под густой завесы светлых волос, но даже не дергается. Да едва ли бы он смог когда-нибудь. В смысле дернуться. Есть такой старинный способ, чтобы клопы не заползали в кровать, ставить её ножки в тазики с водой. Каз не уверен, пробовал ли кто-нибудь доселе заливать в эти тазики застывающую прозрачную смолу и погружать туда чужие ноги… Кисти рук пленного скрываются в весело раскрашенных банках из-под краски с тем же, как Каз подозревает, содержимым. В целом, выглядит это зрелище весьма эффектно! Джаспер явно неплохо изучил быт и возможности равкианских гришей. Фабрикаторы прочники вроде него самого могут подчинять себе только твердые структуры, им недоступно управлять более пластичными веществами с той точностью, с какой орудуют те же алкемы. И все же на прочников бесполезно надевать кандалы, если над ними предварительно не поколдовал его коллега. Кандалов у воронов не водилось в принципе, а в доме купчика, скорее всего, не водилось даже хорошей веревки, поэтому Джаспер и Уайлен явно экспериментировали в вольном стиле. Каз позволяет самодовольной улыбке проскользнуть по своему лицу, чтобы пленник понял, в чьих он руках теперь, прежде чем подцепить Уайлена тростью за локоть и выдернуть обратно в коридор. — Дай угадаю, ты даже не помнишь, что ты туда намешал? — И вовсе нет! — надувшийся Уайлен мотает головой. — Я в таком состоянии не стал бы ничего мешать! Это уже готовый состав был, я просто про него в тот момент вспомнил, потому что Джас сказал, что веревка не поможет! — Ну и? — Каз одаривает его скептическим взглядом. — Ты сможешь его оттуда вытащить? — Ну… — Уайлен задумчиво запускает пальцы в густую шевелюру. — В принципе, да! Чуть-чуть нагреть, и все вновь станет пластичным! Это же равкианский материал, пластификатор, Джаспер укра… привез из Равки состав и пропорции. Я попробовал воспроизвести в домашних условиях, ну и… вот. — Великолепно, — Каз даже не шутит. — Ладно, хватит трястись как осиновый лист, купчик! Главное, ты ему рот не заклеил — значит, толк будет. Джас, вот и ты, поди сюда! В самом деле, вполне возможно, что свободные руки равкианцу уже не понадобятся. Они возвращаются в мастерскую все вместе. Каз делает знак Джасперу, чтобы тот снял кляп и придвигает поближе к пленнику второй стул. И ставит третий прямо перед ним. Душевные беседы намного лучше получаются, когда собеседники сидят в теплой доверительной атмосфере, даже если кто-то из них сидит, скажем так, вынужденно. У Уайлена в мастерской достаточно тепло. — Итак, Данил Плавиков, я полагаю? — по-светски непринужденно интересуется Каз, усаживаясь напротив. Пленник все еще не шевелится и ничего не говорит. — Дай ему воды, Джас, Каз лениво откидывается на спинку стула и качает ногой, пока Джаспер без особых церемоний запрокидывает их новому знакомому голову и дает несколько глотков воды. — А теперь попробуем ещё раз, — Каз кивает, и Джаспер отходит. — Обойдемся без лишних сантиментов. Для справки, этот состав со временем отвердевает все больше, а ещё очень надежно фиксирует все, что в него попадает. Думаю, ещё день, и функциональность конечностей восстановить уже не удастся. Вот оно, пленник впервые беспокойно вздрагивает и поднимает голову. — Гниение, сепсис, ампутация, — спокойно перечисляет Каз. — Впрочем, вам и без меня это известно. Не будем вдаваться в малоаппетитные подробности. Итак, мистер Плавиков, верно? — Да! — выплевывает пленник. — Премного рад знакомству, — Каз смотрит на него поверх сложенных домиком пальцев. — Так и кто же нанял вас убить меня, мистер Плавиков? — Я его не знаю, — тот пожимает плечами. — Он нанял меня через земенского посредника. Я взял заказ. Но не на вас. — На кого? — Девчонка, сулийский капитан. И второй, тоже сулиец. Четыре миллиона крюге на дороге не валяются, знаете ли! — Охотно верю, — Каз понимающе кивает, даже чересчур понимающе. — Однако мой друг поведал, что той ночью ему удалось повидать ваш хладный труп. — Притворяться трупом я умею, — усмехается Плавиков. — Не раз приходилось! Казу даже Нина не требуется, чтобы понять: фабрикатор лжет как дышит. Впрочем, сейчас это и не особенно важно. — Четыре миллиона крюге за девчонку-капитана, мелковато, — равнодушно роняет он. — Я бы дал как минимум шесть. Поставил бы, вернее. На неё. Пленник замирает настороженно. Каз наблюдает, как тот прикусывает губу и бегает глазами по двери: умная крыса, чувствует, когда ей вот-вот подпалят хвост. — Действительно, что взять с обычного убийцы, кроме его головы, — продолжает Каз, не дождавшись ответа. — Однако я не люблю убивать то, что можно продать. Итак, мистер Плавиков, не поведаете ли, чем вы так провинились перед одной влиятельной равкианской вдовой? Думаю, мы оба понимаем, о ком идет речь. Плавиков вздрагивает и впервые маска бахвальского бесстрашия трескается и осыпается мелким крошевом. Он кривится не то от бешенства, не то от страха, или же в их причудливом смешении, Казу это, по правде говоря, неинтересно. В дверь аккуратно стучат. — Джас, Уайлен, выйдите! — приказывает он. — Нина заходи, Все повинуются беспрекословно. Бледная Нина степенно проходит мимо, намеренно задевая Каза бедром по плечу, и грациозно опускается на стул возле пленника. — Вау, а в фантазии им и впрямь не откажешь! — восхищенно тянет она и пробегается пальцами по тонкой жести. — Я никогда в них не сомневался, — с оттенком превосходства отзывается Каз. — Кстати, познакомься. Наш несостоявшийся корабельный убийца. Данил Плавиков — твой соотечественник, почти родственная душа: ваша общая родина не особенно вам рада. — О-о-о, какая птичка к нам залетела, — Нина приподнимает брови. — Должна тебя разочаровать, Каз, на моей родине его в отличие от меня очень ждут. Трибунал и расстрел. — Расстрел прочнику? Оригинально, — Каз откидывается на спинку стула. — Хотя кажется, я знаю того, кто им не удовлетворится… Мистер Плавиков, у вас есть только один шанс убедить меня не отправлять вас в Равку немедленно. Скажите, зачем вас разыскивает Женя Сафина? Нина ласково опускает руку на предплечье пленного и перекрещивает пальцы свободной руки. — Если будет сопротивляться, не жалей, — равнодушно бросает Каз. — Ну так что? — Я… — фабрикатор морщится, кусает себя за язык, зажмуривается, пытаясь совладать с собственным сердцем и языком. — Ничего… тебе… не скажу! — Нина? — Тебе не понравится то, что будет дальше, милый, — Нина чарующе улыбается. — Как насчет небольшого приступа, после которого ты уже никогда не будешь прежним? Или вдруг ты окажешься слишком впечатлительным и тебе откажет дыхательная система? Не до конца. Это будет мучительная смерть. Очень и очень долгая. — Или я раздроблю твои руки в мелкое месиво из осколков костей, которое не соберет ни один корпориал, — тихо и очень отчетливо произносит Каз. — Я не прощаю ошибок. А ты ошибся, когда взял заказ на моего человека и неосмотрительно оставил меня в живых. — Значит, правду люди говорят? — Данил презрительно дергает губой. — Девка-капитан работает на тебя? Зря ты полез на работорговцев, Бреккер. Думаешь, сможешь сокрушить эту империю? — Уже сокрушил, — Каз наклоняется ближе. — Мне не по нраву слишком дешевая рабочая сила, губительно воздействует на экономику. Так что насчет госпожи Сафиной? Сам скажешь или мне помочь?.. — Я знаю её грязные тайны! — выплевывает пленник, стоит Нине крепче сжать пальцы. — Знаю, кто она! Знаю, как разоблачить эту рыжую шлюху! Не смотрите, что у неё когда-то было милое личико, она — сам дьявол! Позор нашей страны! Гребаная су… Хлесткая пощечина прерывает его горячечную тираду. Нина столь разгневанна, что неосознанно сжимает пальцы, и пленник начинает заходиться в судорожном кашле не в силах набрать воздуха в легкие. — Нина... — строго окликает её Каз. — Нина! Удар трости кажется почти легким, но Нина все равно ойкает и тянется к ушибленному локтю, отпуская Плавикова судорожно втягивать слегка затхлый и пропитанный химическими ароматами воздух мастерской. — И чем же тебе не мила эта всеми уважаемая дама? — как ни в чем ни бывало осведомляется Каз, кидая грозный взгляд на Нину. — Говори! — Она убила законного короля! — осипшим голосом хрипит пленник. — Она — гриш, измазавшийся в скверне, её руки по локоть в крови. — Ну, это едва ли назовешь чем-то выдающимся, — скучающе отзывается Каз, разминая пальцы в черной перчатке. — Хотите знать, что она сделала? — Данил усмехается злобно, с язвительной горечью. — Она искалечила мою мать и ещё нескольких гришей-сердцебитов, а затем выбросила на помойку, когда эксперимент не удался! И её муж… он начал это. О, среди его архивов была масса занятных книжиц! Сафина продолжила его дело, собирала записи своего учителя, чтобы продолжать опыты со скверной! Не догадываетесь, о ком я говорю? — Дарклинг, — холодно роняет Каз, и тени по углам комнаты словно сгущаются на мгновение. — Верно, — Данил скалится в радостной безумной улыбке. — Она многому у него научилась, у своего господина… Многих убила по его указке. А быть может, до сих пор убивает… — Довольно! — Нина резко встает. — Я не буду это слушать! — Сядь на место, — Каз не повышает тона, но Нина мгновенно осекается. — Ты будешь слушать так же, как и я. И, будь добра, верни на место руку. Нина плотно сжимает губы, но слушается. Если бы она могла на самом деле метать взглядом молнии, от Плавикова не осталось бы и горстки пепла. — Так и что же Сафина сделала твоей матери? — Она была безутешна, когда погиб Костюк. И захотела вернуть его к жизни, — Плавиков вдруг перестает корчить из себя безумца, и говорит сухо, кратко, почти искренне. — Ходил слух, что одна гриш под паремом могла воскрешать мертвых. Сафина обещала моей матери противоядие, если та согласится попробовать провести ритуал. Это почти убило её! Она стала калекой, отдала свою жизнь и здоровье! А что она и другие получили взамен? Плевок в лицо, жалкие гроши и полное забвение! Ошибки сильных не должны существовать, их надлежит забыть и уничтожить! Каз бросает быстрый взгляд на Нину. Та бледна как смерть, вместо губ тоненькая ниточка, а в глазах неверие и злость, но не ярость. Она стабильна. — Так что Сафиной есть чего бояться, я знаю слишком много того, что она не хотела бы выдавать, — Данил смотрит на Каза прямо. — И вот, я продаю тебе её секреты в обмен на свою жизнь! Достойная валюта, Бреккер? — И все же в бегах именно ты, а не Сафина, — задумчиво отзывается Каз. — Нет, есть что-то ещё, зачем ты нужен ей. Если бы дело было только в компромате, она бы тебя просто заказала. Нина возмущенно вскидывается, но Каз не обращает на нее внимания. Он знает, как действует Женя Сафина. Изящно, вкрадчиво, по-женски, предпочитая лишний раз не пачкать рук. Зачем? Когда у неё есть надежный исполнитель, руки которого, по слухам, — это кровавые когти демона. Если бы Сафина хотела, чтобы Каз организовал устранение Плавикова, то сказала бы прямо. Однако она хочет поквитаться за что-то с ним лично. Уж точно не за обливание грязью её имени. Воистину про Сафину ходит столько слухов, что даже Каз мог бы позавидовать. Она — женское воплощение Дарклинга, рыжая ведьма, волькра, принявшая человеческий облик, но не сумевшая скрыть своего уродства. Она истребляет несогласных с властью, уничтожая целые города, проводит массовые расстрелы, а трон давно занимает скроенный ей двойник Ланцова, пока настоящий давно уже сгнил в могиле, уморенный ещё Дарклингом. Нет, пожалуй, самая занимательная история из уст двух равкианских пьянчуг, которую Казу доводилось слышать, сводилась к тому, что Сафина — незаконная дочь Дарклинга и кровная сестра Ланцова, с которой тот состоит в греховной связи. Или оба состояли? Каз не распознал, равкианский он понимал постольку-поскольку. Историю он тогда не дослушал: из паба вернулись Джаспер и Ланцов с провизией, и они вновь тронулись в путь по пыльным длинным равкианским дорогам. Однако Каз еще долго хмыкал и усмехался каким-то своим мыслям, удивляя спутников удивительно хорошим настроением. Фантазия у рассказчиков была богатая, а денег в карманах не водилось сроду. Пара лишних вещиц, подложенных в их карманы, должны были вскоре лишить их и свободы. И, вероятно, повинны были бы в этом опять же чересчур длинные языки. Но никак не женщина, железной рукой держащая страну в относительном порядке и пытающаяся вернуть ей былое могущество, ну или хотя бы наладить работу внутренних структур. После гражданской войны все, что осталось у Равки неразваленным, это великолепно организованная система внешней разведки да неплохой флот. Остальное оставляло желать лучшего. С Сафиной Каз сошелся на финансовых не то чтобы аферах, но весьма хитроумных махинациях. Они оба пытались провернуть на международной керчийской бирже довольно прибыльные схемы, но обоим не хватало возможностей. Казу не хватало статуса, приходилось искать надежных посредников. Сафина хуже знала керчийские законы и, как государственное лицо, не могла выступать от собственного имени. Так что Каз был совсем не против самому стать посредником за хороший процент. Ему доставляло особое удовольствие опережать своих же соотечественников и находить все более и более выгодные варианты. К тому же, работа с Сафиной давала весьма чувствительную подпитку и прочим его начинаниям. Нет, как минимум Плавиков ей зачем-то нужен. Выбить какие-то сведения, возможно? Отомстить? Это вряд ли. У Сафиной нет близких людей, а к смерти её мужа Плавиков все же никакого отношения не имеет. По крайней мере, по сведениям самого Каза. — За что он приговорен? — интересуется Каз у Нины. — Шпионаж, передача за границу Равки секретных сведений и разработок, убийства, диверсии — список большой, — пожимает плечами та. — И все во имя своей бедной матери? Как трогательно! Данил зло косится в сторону Нины, но молчит. — Подозреваю, что всю свою деятельность мистер Плавиков начал задолго до того печального обстоятельства, о котором он нам поведал, — иронично произносит Каз. — Чем же вам так родина не угодила? — Родина, ха! — презрительно выплевывает Данил. — Что это за родина, где у власти тираны, последователи прислужника тьмы? Где нет свободы, где ограничивают каждый шаг, где скверной пропитан даже король! Это больше не моя родина! — А раньше, когда прислужник тьмы был у власти, значит, все нравилось? Значит, была родина тогда, да? Трусливый щенок! — выдыхает Нина. — Многие положили жизни, чтобы такие, как ты, продолжали жить в безопасности, даже когда Дарклинг пал! Пусть он был ужасен в конце своего правления, но он позволил тебе, сволочь, родиться и вырасти, не будучи сожженным заживо! — Это другое! — Данил вскидывается на стуле, даже забыв про то, что он скован. — Тогда у нас не было выбора! Мы не понимали! — Довольно, — обрывает их Каз. — Политические споры мне неинтересны. Женя Сафина ищет тебя, Данил Плавиков. Что скажешь, мне стоит отдать тебя в её руки? Быть может, вы мило поболтаете и разойдетесь восвояси? По лицу пленного можно со всей уверенностью сказать, что в такой расклад он поверит, только если все Истинноморе полностью покроется льдом. То есть никогда. — У тебя есть двенадцать часов на раздумья, — роняет Каз и поднимается на ноги. — Если ответ мне не понравится, то отдам тебя Сафиной лично. — А… — Сумеешь заинтересовать, проживешь чуть подольше, — Каз оглядывается уже от двери. — Пойдем, Нина! Нина брезгливо отстраняется от пленника и с отвращением вытирает ладонь о брючину. И быстро следует за Казом, вся кипя от возмущения. — Что ты так горячишься, Зеник? — спрашивает её Каз, когда они оказываются вне зоны слышимости плененного равкианца. — Разве ты не слышал? Он… он… — Нина не находит слов и лишь беспомощно всплескивает руками. — Он предатель! Двуличный подлец, продавший свою страну! — Позволю себе заметить, что среди нас двоих лишь один равкианский гриш, который шпионит на керчийского афериста, в том числе и в собственной стране, — иронично вставляет Каз. — А ранее прославился тем, что дезертировал прямо со своего боевого задания. — Это другое! — восклицает она и осекается. Каз насмешливо изгибает губы. Возмущенная Зеник его искренне забавляет. — Но я не продаю тебе секреты своей страны, — отрезает Нина. — И не поливаю её лживой грязью через слово! — Так вот что тебя взбесило? — Каз неторопливо шагает по коридору, помахивая тростью. — Его словоблудие? Оно утомляет, не спорю. Если захочешь, можешь потом завязать ему язык узлом. — Он убийца! — И весьма криворукий к тому же, в отличие от нас с тобой. Но если он чем-то ценен для Сафиной, я хочу знать, чем именно. Он умелый фабрикатор? — Довольно-таки, — Нина пожимает плечами. — Я слышала, что Костюк ценил его. Должен неплохо разбираться в механизмах. — И в проектах Костюка, я так полагаю, — мрачно произносит Каз. — Но у него было много учеников. Полагаю, Плавиков располагает какой-то информацией, либо действительно компрометирующей, либо полезной… Хорошо бы найти его мать или хотя бы информацию о ней. — Ты веришь ему? Насчет Жени Сафиной? — неуверенно спрашивает Нина. — Каз?.. — И да, и нет. Возможно, что-то подобное и могло случиться, но думаю, оно было крайне далеко от версии Плавикова, — Каз задумчиво прокручивает в пальцах трость. — Сафина несомненно горевала по мужу, но эксперименты с паремом лишь ради крайне ненадежного результата… — сомнительно. А вот ради разработки противоядия от парема — уже теплее. Каз хмыкает своим мыслям. Ради такого людей не жалко. Они работают во благо науки и во имя многих потенциально спасенных жизней. Красивые цели оправдывают любые средства. Нина не выглядит утешенной, она злится по-прежнему. Впрочем, её заботит уже другой вопрос. — Я... я не могу ненавидеть его... Он причинил людям столько зла, но только благодаря ему я и выжила. Знаешь, я выросла в детском доме. Другие дети издевались надо мной, иногда даже слишком жестоко. А затем жестокой стала я, когда поняла, что могу причинять им боль на расстоянии. Потом приехали гриши. Видимо, кто-то из воспитателей написал в Малый Дворец. Это было как внезапно попасть в сказку! Волшебно, потрясающе... — Дарклинга можно любить, можно ненавидеть, ему это уже безразлично, поверь, — отзывается Каз и задумчиво смотрит на картину с каким-то древним Ван-Эком. — Истории тоже будет плевать. Пара веков, и никто не вспомнит, каким он был человеком на самом деле. Вспомнят лишь, что он сделал для страны и для людей. И то, если повезет. А может будет модно порочить его имя и говорить, что ненавидишь его, даже не интересуясь подробностями. Так поступают люди. Если ты не страдала при нем, это не твоя вина, это просто факт и данность. Не трать силы на ненависть к мертвым, ненавидь живых, это полезнее. — Он держал страну даже после создания Каньона, он не дал ей развалиться, даже когда, казалось, этого было не избежать. Я восхищалась им, — Нина вздыхает. — Иногда спрашиваю себя, не было бы ли лучше, если бы святая Алина никогда не появлялась? Тогда бы он не потерял рассудка, не затеял восстание, он был бы с нами, вел нас вперед, как и раньше. Может, это было бы лучше для нас? Предательница ли я после этого, Каз? — Он был сильным лидером, я тоже восхищался им в свое время, — признает Каз. — Я даже видел его однажды. Он приезжал в Керчию в составе равкианского посольства. Я тогда был ещё совсем мальчишкой, только прижился на улицах. Тогда он казался чем-то вечным, человеком, который никогда не дрогнет. А через несколько лет его сокрушила какая-то девчонка-святая… Чем не ирония? Впрочем, ты зря горюешь. Возможно, святая Алина лишь ускорила неизбежное, он ведь уже начал сходить с ума в конце? — Нормальным его было не назвать, — Нина идет тяжело, она действительно устала. Она охотно взяла бы Каза под руку, не будь он… ну, собственно Казом. Каз негромко смеется. — Что? — Удивительно, как легко можно самому разрушить труд всей своей жизни, стоит лишь немного пойти на поводу у собственных чувств и амбиций. Разве это не забавно, Зеник? — Не особо, — угрюмо отзывается она. — Надеюсь, ты не последуешь по его стопам? Каз неопределенно дергает плечом, но ничего не говорит. Ответа на этот вопрос у него нет.Часть 24
11 ноября 2021 г. в 13:22
— Вы двое хотите мне сказать, что ухитрились пленить сильного фабрикатора и даже не помните, куда его по пьяни заперли?!! — свистящий шепот Каза навевает Нине ассоциации то ли с разъяренной змеей, то ли с кипящим чайником.
Резко побледневшие Джаспер и Уайлен панически переглядываются и почти синхронно мотают головами, тут же пытаясь вжать их в плечи.
— Вы издеваетесь? — почти с искренним интересом осведомляется Каз и так недобро перекидывает из руки в руку трость, что даже Нине становится неуютно. — И когда вы, интересно, собирались о нем вспомнить? Когда окочурится?
Все-таки скорее змея. Ужалит и не заметит.
— Нет, — с несчастным видом тянет Уайлен. — Честное слово, Каз, я сам уж не рад, что мы его встретили!
— Сколько, говоришь, времени прошло? День? — вмешивается Нина, прежде чем Каз взорвется особенно едкой тирадой. — Меньше? Не, должен быть ещё вполне себе живой!
— Не факт, — задумчиво качает головой Инеж. — Зависит от того, как сильно они его по голове приложили…
— Спасибо за поддержку, Инеж! — мрачно бурчит Джаспер. — Когда мы его оттуда уволакивали, он шевелился, я точно помню! Не хочу становиться убийцей…
Каз кидает на него выразительный взгляд, и Джаспер неуклюже поправляется:
— Ну, в смысле из тех убийц, кто морит голодом пленных!
— Скорее из тех, кто способен угробить ценного пленника по природному тугоумию, — любезно подсказывает Каз. — Вспоминайте! Живо!
Джаспер беспомощно разводит руками.
— Ну, мы там гуляли, долго… И пили — тоже долго… Но уже без этого типа, мы его куда-то заперли, причем так, чтобы он свои фабрикаторские штучки не применил.
— Мы ему руки склеили, кажется… — усиленно припоминает Уайлен. — Резиной...
— Расплавленной? — охает Нина.
Признаться, от Уайлена она таких фортелей не ожидала. Он ведь не жесток, по крайне мере, никогда не казался таковым.
Они разные с Джаспером как солнце и луна. Там, где Джаспер убьёт, даже не задумавшись, Уайлен замешкается и протянет руку помощи. Там где Джаспер отвлечется, не видя опасности, Уайлен встанет у него за спиной молчаливой смертоносной тенью. Нина знает о недавнем убийстве стражника — Джаспер рассказал. Если это когда-нибудь всплывет, Уайлена повесят.
Впрочем, на каждом, кто находится в этой комнате, грехов столько, что хватило бы на четыре повешения и одно триумфальное сожжение, специальное в её, Нины, честь. Горячий привет от Ярла Брума. Каз прав, когда говорит, что без его защиты жизнь её и ребенка ничего не стоит.
— Не, мы её слегка нагрели, чтоб пластичнее была, — Уайлен качает головой. — Она не обжигающая была, я пальцем пробовал. А потом с ней Джаспер поработал, чтоб она застыла!
От сердца слегка отлегает.
— Ну, тогда ищи нашего фабрикатора как в поле ветра! — отмахивается успокоенная Нина. — Резиновые браслеты даже обычный человек снимет, если будет упорным!
— Не думаю, — Уайлен с силой прижимает пальцы к вискам. — Нет, не снимет… эти не снимет. Джас! Мастерская!
— Только не говори, что мы притащили эту падаль сюда, — Джаспер закатывает глаза и подкидывает вверх подушку. — Аллилуйя! Значит, я все-таки озаботился кляпом!
— Ты становишься опасным человеком, Уай, — не без иронии произносит Инеж. — Чувствую, с тобой лучше не связываться!
Уайлен только отмахивается и со сдавленным стоном бросается к выходу из комнаты. Нина с усмешкой косится на насупившегося Джаспера.
— С ним-то хоть потанцевать успели или жениться?
— О, Гезен! Нина, хоть ты не начинай, — бурчит Джаспер и отворачивается в явственном смущении. Что-то подсказывает Нине, что однозначного ответа на этот вопрос у него нет.
— А какая романтичная получилась бы история, — не удерживается она от последней шпильки. — Ну, или трагичная, если бедолаге не повезло остаться в живых...
— Да что с тобой такое? Вот в следующий раз хоть вообще сюда не возвращайся! Кинули бы эту дрянь в канаве, и всех проблем! — выплевывает Джаспер, срывается с места и стремительно выскакивает за дверь.
На редкость странное поведение для его вольной и беззаботной натуры. Нина удивленно потирает лоб и оглядывается на Каза с Инеж.
— И что я такого сказала?
— Да ты сегодня в ударе остроумия, Зеник, — едко отзывается Каз. — Даже жаль, что ум задействуешь не тот!
И с этой многозначительной фразой он поднимается на ноги и гордо прошествует к выходу из комнаты, вслед за Джаспером и Уайленом. И оглядывается на пороге:
— Если купчик не пропил последние мозги, то ты мне понадобишься, Нина! Слышишь?
— Слышу, — угрюмо откликается она и исподлобья смотрит на него. — Мы придем чуть позже.
— Ладно, — казалось, соглашается Каз, но тут же кидает осторожный взгляд на Инеж и быстро, почти неуловимо, качает головой.
Нина согласно прикрывает глаза. Инеж не должна видеть того, что предстоит. На душе становится пакостно и муторно, как всегда. Она, маленькая глупая равкианская шпионка, никогда не планировала стать личным палачом у керчийского преступника и афериста. Каждый раз сердце сжимается и что-то плачет там, внутри, ужасаясь тому, какой она стала.
Это хорошо. Значит, что душа ещё не очерствела, она все ещё что-то чувствует. Нина очень боится однажды просто перестать чувствовать. Боится, что однажды ей станет все равно кого пытать, кем жертвовать, кого лишать всего.
Она уже ощущала это однажды, уже гуляла по краю, как никогда близкая к падению, когда не помогут ни святые, ни Гезен, ни суровый Джель. После смерти Маттиаса она будто бы и сама умерла. Некому было больше убеждать её, что в ней осталась доброта, вера и честность. Да и родина требовала от неё совсем иного.
В какой-то момент она, Нина, поняла, что ей это нравится: ходить по грани, убивать неугодных, ничего не бояться и ни за что не держаться. Упоительное состояние равнодушия, когда чужая жизнь ничего не стоит.
Медлительная ленивая служанка Улла сменилась живенькой пухлой кокеткой Ингрид, а затем молчаливой вдовой Милой Яндерсдат. Нина принимала каждую из этих личин, вживалась в неё, а затем безжалостно перерезала ей глотку, когда приходил срок менять маску. Некоторые пригождались на пару дней, другие приходилось держать месяцами.
Только тот маленький фьерданский дрюскель заставил её на мгновение ожить тогда.
Улицы этого города всегда были оживленными, и Марта Джагвар впервые прибывшая туда в качестве дальней родственницы Маркуса Свардассона, капитана тамошнего подразделения дрюскелей, оглядывалась по сторонам с искренним любопытством. Огромное впечатление на неё, провинциальную простушку, несомненно произвели чихающие керосином механизмы-дилижансы, колесящие по улицам без всяких лошадей. Местные давно уже не обращали на них никакого внимания, и даже перебегали перед их огромными стеклянно-железными мордами без малейшего страха.
Тот белобрысый мальчишка тоже совершенно не боялся железного чудища, даже когда стоило бы. Как оказалось, железный конь тоже мог понести.
Неуклюжая простушка никогда не смогла бы столь выверенными четкими движениями вдруг выскочить из толпы и броситься ему наперерез, перекатом уходя в сторону и в последний момент выдергивая мальчишку из-под колес. Кажется, именно в тот момент её прикрытие впервые затрещало по швам.
Их вмиг окружила толпа, а Нина замерла, все ещё прикрывая собой мальчишку и одной рукой стараясь поправить на голове каким-то чудом удержавшийся на голове чепец. Её теребили, спрашивали о чем-то, мальчишка, пришедший в себя от испуга, возился, пытаясь выбраться из её хватки, а Нина все не реагировала, прислушиваясь к очень странному и неприятно тянущему ощущению внизу живота. Ей отчего-то показалось, что она совершила нечто непоправимое и вот-вот лишится чего-то... неимоверно важного.
Её оцепенение сумел разрушить лишь нехарактерно смуглый для фьерданца парнишка, рухнувший рядом с ней на колени прямо в дорожную грязь сырой фьерданской осени и опустивший ладони на её руки. Он, видно, что-то сделал, нажал на какие-то точки, потому что Нину будто бы прошило молнией, тянущее чувство исчезло, и она пришла в себя.
— Госпожа! Госпожа, отпустите его! Все хорошо! Вы не поранились? Госпожа?
Она смогла лишь коротко мотнуть головой и разжать руки, все ещё потрясенная случившимся и ошеломленная собственными ощущениями.
— Марта, ты цела? Бедняжка! — новоявленный родственник без особых деликатностей поднял её на ноги. — Ах вы мерзавцы, я с вас обоих по три шкуры спущу! — он замахнулся на детей.
Смуглый парнишка стойко принял пощечину, заслонив собой младшего и лишь сплюнул кровь в дорожное месиво. Перстень-печатка рассек ему губу. Второй раз Маркус замахнуться не успел — Нина жестко перехватила его руку и холодно произнесла:
— Оставь детей! Люди смотрят.
— Они не дети, Марта! Они солдаты! — Маркус все же опустил руку и бережно подхватил пошатнувшуюся Нину под локоть. — Они проявили недисциплинированность и будут подобающе наказаны.
— Маленькие дрюскели? — почти шепотом выдохнула она с каким-то жалобным всхлипом.
— Уже не маленькие, — пробурчал Маркус и с неудовольствием уставился, как она сделала несколько неуверенных шагов к детям. — Твое вмешательство здесь лишнее!
Нина не обратила на него внимания.
— Как тебя зовут? — обратилась она к парнишке и протянула ему слегка запачканный брызгами платок.
Второй промах. Фьерданская женщина не перечит и не игнорирует мужчин.
— Майло, — под давящим взглядом Маркуса парнишка не посмел отказаться и послушно прижал платок к разбитой губе, но взгляд его был сумрачен и недоверчив. На Нину он смотрел скорее как на ненормальную. — Это моя вина. Я приму соответствующее наказание с честью, как подобает дрюскелям.
Маркус за спиной Нины кивнул.
— А как твое имя? — ласково обратилась она. Мальчик, которого она спасла, попятился и спрятался за Майло, но тот вытолкнул его локтем обратно.
— Юхан, — неприязненно выдохнул мальчик и одарил Нину таким взглядом, что она невольно сделала шаг назад.
— Пойдем, Марта! — настойчиво повторил Маркус и потянул её за собой. — Тебе необходим покой и отдых! Я вызову к тебе врача!
Она наконец вспомнила, кто она и где находится.
— Да, конечно, — она покорно кивнула. — Как скажешь. Прости, я так испугалась! Пойдем, скорее! Ох, одну секунду! Я сейчас!
Нина потянулась за все ещё лежавшей на мостовой клетчатой шалью, и её рука столкнулась с рукой паренька. Майло. Он тут же отдернул руку, будто обжегшись.
— Простите, госпожа! Я не хотел... — Взгляд его неожиданно потеплел и стал снисходительнее. — Вам правда нужен отдых, особенно в вашем положении.
Нина замерла, в недоумении уставившись на него.
— В каком положении? — помертвевшими губами переспросила она.
Майло вдруг переменился в лице, словно до этого не осознавал, что именно говорит, часто заморгал и выпалил:
— Простите ради Джеля! Случайно с языка сорвалось...
Все ещё ошарашенная Нина сделала вид, что поверила.
Разумеется, пришло оно не просто так. Впоследствии Нина имела ещё немало возможностей убедиться, что Майло — на самом деле сердцебит, слабенький, необученный, но все-таки гриш. Он в принципе не осознавал своих способностей и не умел ими пользоваться, они были скорее сродни необычайному чутью, и Нина после долгих размышлений решила его не трогать. Только если сам когда-нибудь придет и попросит научить. Но Майло так и не пришел. Ни разу.
В тот день он почувствовал её беременность ещё до того, как её осознала сама Нина, и каким-то чудом сумел предотвратить неминуемый выкидыш. Нина поняла это немногим позже, когда они вернулись в дом Маркуса, и под личиной Марты отлеживалась ещё несколько дней, не рискуя покидать постель больше чем на несколько часов. Она ещё долго не могла осознать открывшегося, просто пыталась жить как обычно, малодушно надеясь на ошибку и не рискуя проверять, чтобы не узнать неминуемой правды. Однако не замечать все больших изменений в себе самой она уже не могла, они были слишком красноречивы.
В тот знаменательный день она сумела задурить голову Маркусу и на обратном пути хромала столь жалобно и очаровательно, что растаяло даже его каменное солдатское сердце. Он оставил её в покое, и ещё долго не придавал значения этому эпизоду, до самого её побега.
Майло… ох, Майло! Проблемный, непреклонный, задиристый Майло, ни во что не ставящий женщин, не признающий ничего кроме грубой силы и избиений, но все же парадоксально готовый закрыть другого собой. Сердце щемит страхом и горечью, но ей не до него, не сейчас. О Майло есть кому позаботиться. Хоть бы он продержался до её прихода...
— Эй, ты как? — Инеж невесомо касается её плеча. — Как себя чувствуешь?
Научилась с этим Бреккером. Инеж с некоторых пор стала настолько деликатна в прикосновениях, перенося свою бережность к нему на весь мир вокруг, что Нине порой кажется, будто она и впрямь стала настоящим призраком.
Сама Нина любит и признает только крепкие настоящие прикосновения. Они… живые. Невесомо обнимал её Маттиас в последние минуты, невесомо касался её губ, а вот вес его навалившегося на неё умирающего тела был подобен обрушившемуся небу. Она до сих пор не понимает, как выдержала тогда.
— Все нормально, — она накрывает ладонь Инеж своей. — Наверное, мои подколки были не в тему.
— Думаю, Джаспер просто слишком отдавил тебе ноги ночью, — Инеж ободряюще улыбается. — Все нормально, он отойдет. Быть может, снова поругался с отцом. Он всегда нервный, когда чувствует себя неуверенно.
— Да, наверное… — Нина грустно вздыхает. — Беспокойный выдался денек.
Бессонный, точнее. Она так и не смогла заснуть после того ночного безобразия, лежала на широкой кровати, смотрела в потолок и прижимала к себе револьвер, успокаиваясь от ощущения холодного металла под пальцами. И знала вроде, что она не услышит чужих грубых шагов, что никто уже не вломится, не потащит из постели за волосы, не назовет уже шлюхой-дрюсье, не пообещает сжечь прямо тут же вместе с её отродьем, но успокоить смятение и скользкий липкий страх, растекающийся по телу, все равно не могла.
Все это уже было однажды, и закончилось хорошо не в последнюю очередь благодаря пришедшему на помощь Джасперу. Матти тогда едва сравнялся год, и Инеж ушла в первое свое плавание. Нина с ребенком ютилась где придется, переезжая из одной съемной лачуги в другую. Именно тогда Ярл Брум нашел их впервые.
Ей бы поспать, спина болит и рана в боку все ещё дает о себе знать. Нина знает, для Каза это не аргумент. Значит, вот-вот ей придется вставать, отвлекать Инеж на что-нибудь неотложно важное, и отправляться слушать чужие вопли. Добро бы, этот пленник оказался тихим и раскололся сразу, не вынуждая её или Каза применять иные методы убеждения.
— Мне даже интересно, кого эти остолопы сумели поймать, — нарочито весело произносит она. — Ты не могла бы проведать Матти? Как он там, лег спать или все ещё мучает играми Малену? Мне кажется, я наверх сейчас не дойду. Устала...
Если Инеж и удивлена этой просьбе, то не показывает этого, только кивает и отходит к лестнице. Нина почти никогда не просит о подобном и, возможно, это кажется странным, зато точно отвлечет Инеж.
А ей, Нине, пора работать.