— Вот и всё, — Нина накладывает последнюю повязку и гладит мальчика по голове. — Болеть не будет.
Маленький птенец, Йенни, кажется, кивает и мужественно шмыгает носом. Глубокая рваная рана на ноге отныне надежно скрыта под слоем повязок и щедро намазана заживляющими мазями.
— На, выпей, — Нина протягивает ему кружку со сладким отваром из вишни. — Ты молодец, очень храбрый! А теперь посиди спокойно.
Она поднимается с колен и отряхивает широкие брючины, со стороны всеми силами замаскированные под нормальную юбку. Достойные семейственные жительницы Керчии упорно придерживаются классических взглядов на женскую одежду, и выделяться из них Нине совсем невыгодно. Однако к юбкам Нина испытывает стойкую неприязнь с момента путешествия по Фьерде.
Воистину нет ничего удобнее кефты и прилагающейся к ней амуниции.
Майло за её спиной неловко переступает с ноги на ногу и отводит глаза, когда Нина оборачивается к нему.
— Как это случилось?
— Наткнулся на колючую проволоку, — неохотно отзывается Майло и прямо встречает её требовательный взгляд. — Прошлой ночью. Я привел его, когда понял, что кровь не останавливается.
— Ещё бы немного потянули, и началось бы заражение, — сухо говорит Нина. — Насколько я знаю, колючей проволокой обнесена четвертая гавань...
Майло молчит.
— Кража? — осведомляется она. — Я запретила брать детей на такие дела. Что молчишь? Если тебе охота в Хеллгейт, то воля твоя, ты уже взрослый и сам за себя отвечаешь.
— Нас не поймали, — Майло упрямо вздергивает подбородок. — Йенни мог протиснуться в дырку, а другие — нет.
— Это, конечно, повод, — Нина кивает. — А что бы ты делал, если бы меня не было? Смотрел бы, как его уносит лихорадка?
Майло лишь крепче стискивает челюсти и желваки играют на его лице. Нина тяжело вздыхает.
— Ты знаешь правила, Майло, — спокойно говорит она. — Дети до четырнадцати не участвуют в незаконных делах, дальше это уже их выбор, но до того времени моя воля — закон!
— Приа Зара, я сам хотел! — подает голос Йенни.
— А ну-ка цыц! — шикает на него Нина. — Наказала бы, да ты свое уже получил! А вот с этим молодым человеком я поговорю отдельно. А ну-ка пошли! — она цепко хватает Майло за запястье и толчком в плечо направляет в соседнюю комнату.
Со стороны, это верно выглядит смешно: Нина низенькая, слегка располневшая (черт бы побрал наблюдательность Бреккера) легко тащит здоровенного детину. Майло за последние годы вытянулся до безобразия, по росту почти догнав Джаспера.
— Ну? — жестко спрашивает она, едва за ними закрывается дверь. — Что вы там забыли? Зачем вам понадобилось залезть на территорию Острых Лезвий?
Майло молчит, всем видом показывая, что не проронит ни слова.
— Ладно, попробуем иначе, — Нина задумчиво прищелкивает пальцами. — Чья была затея? Твоя? Нортона? Ханса? Нет… Значит, кого-то постарше.
Майло продолжает изображать керчийских партизан в Южных колониях. Славные войны там разворачивались всего-то каких-то лет двадцать назад. Керчия, к слову, воевала с Равкой, делили и без того не особо обширные территории.
Потом, впрочем, все равно пришлось вынужденно объединиться, когда обе противоборствующие стороны вплотную познакомились с тем, что такое земенские пытки. Земенским диким кланам одинаково не нравились что равкианская горячая речь, что керчийский деловитый говор.
Если верить рассказу старой няньки, отец Нины отдал жизнь где-то там в пыльных плодородных степях, то ли подстреленный керчийским снайпером, то ли зарезанный в пылу кровавой схватки с каким-нибудь земенским воином. Мать сгинула где-то на границе с Шуханом. Возможно. А может Нине просто нравилось в это верить? Быть может, они были простыми селянами, неудачно попавшими под шуханский налет. Какая в сущности разница? Нина не знает своих корней, как не знает их и большинство её ровесников.
Их поколение — поколение сирот. Они безжалостны в сути своей, их воспитывали суконно серые стены детских домов, похожих всех один на другой, и кровавая юшка, текущая из носа после очередной драки. Не хочешь получать синяки, учись постоять за себя.
Именно поэтому, наверное, Нина так ревностно хранит последние крохи детства вверенных ей птенцов. Равкианские детдома были суровы по-своему, но все же не жестоки, не сравнить с керчийскими улицами. Гнезду далеко до той дисциплины, которую Нина помнит по детству, но фьерданская дрюскельская выучка не уступает, а во многом даже превосходит равкианские казенные порядки.
Чего не скажешь о Цветнике… Чёрт бы побрал Каза и Инеж с их благородными порывами. Нине по-человечески было жаль этих бедных девочек, от тринадцати до семнадцати лет, которые приходили к ней, размазывая слезы по лицу. Однако жалость не могла решить многочисленных проблем, возникших с их появлением.
Попробуй найти благопристойный пансион, который согласится приютить малолетних проституток и при этом не превратится тут же в очередной дом терпимости. Последние три недели Нина только и успевает лавировать между очередным скандалом и кучей сомнительных слухов, пытаясь организовать хоть что-то похожее на порядок.
А Джаспер с избранными Отбросами и отрядом городской стражи и рады стараться. Каждые два дня у её дверей появляются новые девчонки, шмыгающие носом, кутающиеся в непристойные обноски, ревущие в три ручья, задирающие нос, а то и вовсе испуганно прикрывающие ладонями ещё плоские животы.
Последние напрягали Нину больше всего. Каждую вновь прибывшую приходилось подвергать мягкому, но неотложному осмотру: на предмет вшей, земляной оспы, стыдных болезней или внеплановой беременности. Так что первых девочек, прибывших от Хелен, Нина вспоминает почти с нежностью. Все-таки та мегера действительно заботилась о здоровье и товарном виде каждой.
Здание для пансиона она все-таки нашла, и довольно быстро. Каз помог деньгами. А затем Нина с тоской вспомнила суровых воспитательниц из собственного детдома, вот уж кто был бы ей как нельзя кстати. Нина Зеник могла многое, она управляла целой фьерданской диаспорой из неуправляемых фьерданских подростков, но она понятия не имела, как поддерживать порядок среди дерзких раскрепощенных девиц (точнее уже совсем не девиц), как заставить их работать и желательно не по ранее освоенной профессии и как найти для них эту самую работу, которая позволит им быстро подняться на ноги.
Нина даже грешным делом думала, не пристроить ли парочку горничными в дом Уайлена, но заподозрила, что юный купец благодарен ей точно не будет. Тогда для равного счета придется осчастливить и Каза, запустив все это безобразие и в Клепку тоже.
Впрочем, зерно идеи упало в благодатную почву, и последнюю неделю Гнездо сияло прямо-таки кристальной чистотой, а Птенцы ходили притихшие и даже слегка пришибленные от такого безжалостного налета. Нина весьма грозно разъяснила им последствия, если они хотя бы подумают о том, чтобы обидеть этих девочек, так что Птенцы лишь робко поглядывали на хихикающих и повеселевших захватчиц, изредка привлекаемые к тяжелой работе, вроде таскания ведер с водой.
И хотелось бы вернуть всех по домам и сбыть с глаз долой да только не получится. Никаких денег не хватит, чтобы отыскать семью каждой, да ещё и убедить эту самую семью каких-нибудь религиозных селян, что опозоренная дочь — это то, что ей как раз нужно. Насколько знает Нина, даже Инеж — уж на что любимая дочь — не торопится рассказывать родным о своей богатой биографии в стенах Каттердама.
Поэтому все чаще приходится оставлять Матти на попечение соседки и обходить швейные мастерские, прачечные, агентства по найму горничных и служанок, счетоводные конторы и прочие благопристойные места, где требуются женские руки и головы, а не… все остальное. На кухне валяются стопки из газетных вырезок с наймом, и Нина чувствует, что такими темпами скоро завоюет все каттердамские биржи труда, а заодно, если некоторые из девиц не оставят своих характерных повадок, обретет славу почтенной бордель-маман.
С другой стороны, пусть девушки отрабатывают кров и пищу, а заодно копят на билет на родину, если таковая имеется. Чем быстрее станут самостоятельными, тем лучше. Нина уже приметила самых толковых и приблизила к себе, они следят за порядком и докладывают ей обо всем происходящем. Благо за три недели хаос приобрел хоть какое-то подобие порядка.
Впрочем, они с Казом уже обсудили возможную выгоду от подобной благотворительности — за пару недель она уже вынесла немало крюгге. Однако игра стоит свеч: если подчистить некоторым из новых подопечных биографию и сделать чуть более пристойной, то из них может выйти большой толк. Каз пометил несколько домов, за которыми всегда стоит приглядывать на предмет вакансий. Нет ничего лучше обеспеченной и довольной местом горничной, которая точно знает, кому этим местом обязана и готова исправно платить. По своей, особенной, валюте.
Хорошая схема, рабочая. Именно по такому обмену Нине поступает большинство информации из Равки. Практичная доброта может много больше, чем кажется.
Её Величество Назяленская частенько бесится, не понимая, откуда происходит большинство утечек в её разведке, и Нина считает это за особенный комплимент. В конце концов, основы шпионажа она постигала как раз под началом тогда ещё простого командира разведотряда — шквальной Зои Назяленской.
Нина складывает руки на груди и строго смотрит на Майло, тот лишь непреклонно вздергивает подбородок.
— Значит, четвертая гавань, — продолжает рассуждать она. — Она подальше от города, и там нет ничего, что могло бы представлять интерес для кражи. Разве что вас вдруг заинтересовало кровельное железо. Или на сей раз там был груз посерьёзней…
Тук. Тук. Тук… — и чужое сердце неконтролируемо пускается вскачь. Угадала.
— Туда, на глубину, приходят корабли с низкой осадкой, можно провезти любой тяжелый груз, если замаскировать… Оружие! — Нина поднимает взгляд. — Зачем вам понадобилось оружие, а?
Майло отводит глаза, но Нина и так видит, что права.
— Я не могу сказать, Приа Зара… — неохотно произносит он. — Это не моя тайна.
— Поручение, значит, — Нина кивает сама себе. — И лишь один человек мог дать тебе его втайне от меня... Ну Каз!
— Приа Зара!.. — Майло отмирает и пытается удержать её за локоть, когда Нина решительно сдергивает с вешалки теплую шаль. — Не надо, пожалуйста!.. Босс будет очень недоволен, что я проговорился!
— Ты не сказал ни слова, — хмыкает Нина. — Так что бояться тебе нечего, а подежуришь на кухне в Клепке или в Гнезде, так тебе лишь на пользу! Каз знает, что от меня сложно что-то скрыть, поэтому лучше пригляди за Йенни. Если решите уходить, заприте дверь и ключ верните на место.
И с этими словами она решительно отстраняет Майло и хлопает дверью.
До Клепки всего-то минут двадцать шагом, и Нина надеется, что Каз все ещё там. Должен быть по идее. В это время он обычно разбирает бумаги, распекает Отбросов, проводит необходимые встречи и занимается ещё массой бумажных дел.
Нина морщится. Это плохо: если она знает примерный график Каза, где и когда его можно найти, то его знает и весь остальной Каттердам. А как известно, нет ничего губительнее устоявшихся привычных ритуалов: ими слишком легко пользоваться.
Может быть, это уже паранойя, благоприобретенная за последние годы, но слишком уж часто она спасала, даже когда казалась откровенным психозом.
Все знают, что Нина Зеник любит вафли и выпечку в целом и равкианские травяные отвары, она не стесняется это декларировать. Их же первыми всегда и проверяет на потенциальный яд. Все прочие её привязанности запрятаны так глубоко, как это только возможно.
Матти — исключение, конечно же. Нина декларирует лишь одно: за сына она будет убивать. Жестоко, бескомпромиссно, если понадобится — массово. И пусть парема и прежних сил с ней уже нет, она неплоха и без них. К тому же она знает, что Каз хранит одну последнюю порцию про запас. И Уайлен — даже не одну. Кто знает, его ли это собственное решение или приказ Бреккера, но Нина подозревает, что Каз здесь не причем.
Если Джасперу или Инеж что-то будет угрожать, каждый из этих двоих без малейшего сомнения затолкает парем в глотку любому подходящему гришу, не задумываясь, что будет с тем после.
Страшная любовь, порочная, неукротимая, не сдерживаемая никакими моральными рамками, но, быть может, только такая заслуживает благосклонности в глазах Гезена? Суровый бог керчийцев не признает полумер и меньшего зла не признает тоже.
— Преданность и твердость, — сказал сухопарый седой священник со светлыми, словно выцветшими глазами. — Вот высшая благодетель в его глазах. Любовь должна быть крепче скалы, должна врастать в землю на века, чтобы Гезен обратил на неё внимание.
Нина, тогда отчаянно ищущая хоть малейшего утешения, подняла залитые слезами глаза и спросила:
— А если… если её разрушили? Если смерть разрушила эту скалу? За что Гезен допустил это?
— Вдова, — произнес он, и голос его смягчился. Под его суровым взглядом Нина не посмела опровергнуть эти слова и лишь склонила голову. — У тебя есть дети?
— Сын… — у неё был Матти, все ещё болевшее горло, испещренное синяками от дрюскельских пальцев, и больше не было сил. Даже просто вставать каждое утро с постели. Самой себе она казалась выжатой, небрежно зашвырнутой в угол половой тряпкой.
Даже у церкви она оказалась случайно — Нина Зеник никогда не отличалась особой религиозностью. Просто проходила мимо и присела на широкие ступени, поняв, что дичайшая слабость не дает ей даже пошевелиться. Священнослужитель подошел к ней и поднес воды, и Нина, сама того не ожидая, разговорилась с ним.
— Ветер может выщербить самый высокий пик скалы, но знаешь ли ты, что он не сумеет разрушить? — спросил он. — Корни, которыми скала эта врастает в глубину земной поверхности. Твои дети — это твои корни. Если ты хочешь удержать свою любовь, не предавай её, люби своё дитя, перекуй своё горе в любовь, и тогда твой муж оживет в сыне твоём, и дух его улыбнется с небес.
— Я… — пересохшее горло с трудом выталкивало наружу слова. — Я предала его, своего мужа. Солгала однажды и потом лгала не раз, чтобы спасти нашего сына.
Мерзкая тайна, стыдная, которая несомненно аукнется Нине впоследствии, как только Матти немного подрастет. Когда-нибудь с неё спросят вдвойне, и гнев всех, кто был замешан в этой лжи, захлестнет её и сокрушит.
— Ты делала это ради сына? Не ради себя или личной выгоды? — она без колебаний встретила испытующий взгляд, пронзающий её насквозь, и священник кивнул. — Гезен благосклонен к непреклонной каменной любви, — он положил ей ладонь на темя в традиционном жесте благословения. — Той, которая готова сокрушить весь мир ради другого человека. Как бы грешно это ни было, Гезен прощает этот грех, единственный из многих. Молись и будь смиренна. И ты будешь прощена!
— У меня нет сил молиться, — сказала она тогда. — Я устала бороться и не знаю, как жить дальше. Все валится из рук и ничего не получается.
— Гезен направит тебя, девочка, — священник встал и помог подняться ей, держа за руки, непривычно огрубевшие, усталые. — Он не посылает испытаний, которых ты не способна выдержать. В тебе ещё есть силы, я вижу это. Не терзай себя понапрасну. Не стоит бояться штиля, медленное продвижение ещё не означает, что ты сбилась с пути.
— Но ведь после штиля приходит шторм, — возразила Нина.
— Так накопи в себе силы на то, чтобы встретить его достойно, — был ей спокойный ответ. — Не стоит бояться бури и жить в страхе ожидания. Она всегда с нами в этом мире. И если она до сих пор не коснулась тебя, это не значит, что её нет…
Она надолго запомнила эти слова.
Кто-то окликает её, знакомая торговка, и Нина вежливо кивает в ответ, а после долго смотрит на суетящуюся женщину, румяную, дородную и в целом довольную жизнью. Каттердам давно сотрясают шторма, но торговке нет до них дела, она не видит бури, хотя та ходит совсем рядом с ней, чуть ли не по соседней улице.
Что-то будет с Керчией в скором времени?.. Нина чувствует разливающийся в воздухе аромат скорой войны, она пахнет порохом, железом и кровью. Пусть порохом и кровью пока пахнут лишь руки безбашенных мальчишек.
Клепка возвышается перед ней молчаливым напоминанием, что шторм всегда налетает внезапно, когда о нем и вовсе не помнишь, отвлеченный мимолетными обидами. В боку неприятно дергает, но Нина списывает это на нервы.
Встреченные на пути знакомые Отбросы раскланиваются с ней уважительно, но взгляды у них настороженные, пристальные. Нина лишь выше вздергивает подбородок. Ей не впервой блефовать, и если придется, она сыграет. Их предводительницу, главу банды, чужую любовницу — неважно. Главное, чтобы это позволило им всем сохранить головы.
Каз оказывается на месте, перекладывает какие-то бумаги, быстро и умело сортируя их на разные стопки. На энергичный вихрь по имени Нина Зеник он старательно не обращает ни малейшего внимания, пока она со душераздирающим скрипом не проволокивает свободный стул по старым доскам, а затем садится, закинув ногу на ногу.
Каз кидает на неё короткий взгляд поверх очередного листа.
— Выкладывай, Зеник.
— Лучше бы тебе закрыть окно, — предупреждает его Нина. — Потому что я намерена закатить тебе грандиозный скандал!
Каз отделывается неопределенным, но до крайности ироничным хмыканьем.
— Сколько раз я просила тебя не отправлять детей на дело? — Нина перегибается через стол. — Я не шучу, Каз! Ты ведь понимаешь, что это опасно?
— Это тоже школа жизни, — равнодушно отзывается Каз. — И не самая бесполезная притом.
— Если кто-то попадется, то неприятности нам обеспечены, потому что я не позволю посадить их в Хеллгейт или показательно избить, — твердо чеканит Нина. — Я вмешаюсь так или иначе. А вот кто будет расхлебывать дальнейшую кашу, это большой вопрос! С вероятностью девяносто девять процентов, это будешь ты.
— Никто не сажает детей в Хеллгейт, — отмахивается от неё Каз. — Поверь моему опыту, максимум что им грозит, это пару недель в камере городской стражи и несколько подзатыльников.
— Большой опыт? — Нина приподнимает брови.
— Последний раз я попадался в четырнадцать лет, — Каз наконец поднимает взгляд от бумаг. — И то, мне так и не смогли ничего толком вменить, хотя взяли прямо в игорном зале.
— Стража детей не убивает, — Нина согласно кивает. — А вот другие банды и этим не брезгуют. Я не для того спасала этих детей, чтобы ты засылал их с кражами на чужую территорию! Что тебе вообще понадобилось в четвертой гавани?
— Майло останется без премии, — сухо констатирует Каз. — А то и без жалованья. Это была не кража, Зеник. Они забирали товар, который я купил. Понятно?
— Допустим, — Нина откидывается на спинку стула. — Тогда в чем проблема была отправить старших?
— Я купил этот товар неофициально, — Каз одаривает её непроницаемым взглядом. — У детей шире возможности, и они неплохо на этом заработали. Если ты будешь трястись над каждым из них, ничего путного из них не вырастет. Знаешь, что бывало с дамочками, которые пытались сюсюкать с такими детьми, как мы?
— Ничего хорошего, полагаю, — Нина поджимает губы.
— Верно, — Каз кивает. — В лучшем случае их раздевали в фигуральном значении слова, снимая все побрякушки, в худшем же… не для твоих ушей, Зеник. И малый возраст, поверь, помехой не был.
— Не пытайся меня запугивать, Каз, все равно бесполезно, — Нина отворачивается к окну. — Ты не сумел этого сделать и в то время, когда я только привезла этих детей!
— Ты привезла не только детей.
Нина хмыкает.
Да, она привезла не только маленьких дрюскелей, но и их волчат. Не поднялась рука оставить жалобно скулящих щенков, которые отчаянно натягивали свои цепи в попытке последовать за хозяевами.
— Мы не уйдем без них! — Майло смотрел на неё враждебно. — Их убьют без нас!
Он сжал кулаки и набычился, упрямо стоя на своём.
— О святые! — воскликнула Нина и оглянулась на полдесятка белых комков шерсти, каждый из которых размером был с хорошего теленка. — Они вообще могут молчать?
— Тисс! — шикнул Майло, и щенки мгновенно застыли как вкопанные. — Они очень послушные.
— Ещё бы вам такими быть, — мрачно пробормотала Нина. — Ну, чего встали? Отвязывайте!
Выражение лица Каза было непередаваемо живописным, когда один из изрядно подросших за время путешествия волчат, кинулся к нему и, ловко увернувшись от инстинктивного удара тростью, как следует потерся об его ноги, украсив брючины ворохом белой шерсти.
Майло потом рассказывал, что волчат приучают к таким собачьим повадкам и командам, чтобы было удобнее ими управлять. И повзрослев, волки сами выбирают линию поведения, помогая хозяину.
Сколько проблем потом было с этими волчатами в условиях тесного душного города, Нине не хватит пальцев на обеих руках, чтобы перечислить. А любимой угрозой Каза ещё долгое время было обещание сдать волчат на живодерню и преподнести Нине роскошную белую шубу.
Впрочем, учитывая, сколько Каз по итогу выплатил штрафов городскому управлению за нарушение порядка на улицах, когда очередной волчонок пытался распробовать вкус свободы, Нина даже порой дивилась его самообладанию.
— Мне понадобится твоя помощь, кстати, — говорит Каз внезапно. — Хорошо, что ты зашла.
— Что такое? — подозрения в её голосе хватит на десяток судов присяжных.
— Нужно кое-куда проникнуть, и мне нужны твои навыки, — Каз пожимает плечами.
— Проникновения вообще — это по части Инеж, — обреченно бормочет Нина. — Куда на сей раз?
— Инеж там появляться нельзя, — Каз качает головой. — Дом главы Торгового Совета. Лукас Кридс, знаешь такого?
— О святые, — Нина тяжело вздыхает. — Когда?
Каз сверяется с часами.
— В течение ближайших двух часов, сейчас день, Кридс погружен в работу и совещания. Это единственное подходящее время.
— И что требуется от меня?
— Прикрой меня, чтобы никто не понял, что меня здесь нет, — Каз распахивает шкаф и достает оттуда неприметную ливрею наподобие тех, что обычно носят слуги. — Создай иллюзию того, что я по-прежнему занят делами.
— Если я задержусь здесь дольше чем на полчаса, знаешь, что подумают остальные? — лукаво интересуется Нина.
— Они и так думают, — отмахивается Каз. — Заодно разбери вот эти бумаги, там счета за Гнездо и пансион Цветника, и несколько писем на твоё имя.
— Смотри, заработаешь репутацию сердцееда, сам даже пальцем для этого не пошевелив! — Нина иронично наблюдает за его сборами.
Несколько штрихов, и привычный властный Каз теряется, уступая место совершенно непохожему на него человеку, мелкому, плюгавому, почти жалкому. Из тех, что щепетильно считают на ладони крюгге, прежде чем купить почтовую марку, и ходят ссутулившись и не поднимая глаз.
— Тем лучше, — Каз дергает углом рта. — Меньше будет слухов.
— Боишься, что кто-то раскусит твой главный секрет? — Нина подходит к нему вплотную.
— Не представляю о чем ты, — вежливо отзывается Каз.
— Да ну? — Нина поднимает руку, делая вид, что хочет коснуться его щеки. Каз мгновенно отстраняется, одаривая её убийственным взглядом. — Вот и я о том же, Бреккер.
Каз отворачивается и проверяет в карманах какие-то вещи. На Нину он не смотрит.
— Скажи, чего могут лишить девушку в публичном доме? — глухо спрашивает он.
— Помимо невинности? — фыркает Нина. — От борделя зависит, сам знаешь. В плохом лишат всего, включая жизнь.
— В хорошем, который заботится о своих работницах.
— Не знаю, — Нина пожимает плечами. — Хотя… не знаю как здесь, но в Равке иногда корпориалов нанимают в публичные дома для одной процедуры. Стоит это дорого да и работа мерзкая. Когда мне предложили это в “Белой Розе”, я отказалась, хотя деньги обещали роскошные.
— Что делают такие корпориалы? — Каз устремляет на неё немигающий взгляд.
Нина морщится:
— Делают так, чтобы девушки, пользующиеся особой популярностью, стали бесплодными и больше не смогли понести. Это надежнее отваров. После этой процедуры организм просто будет отторгать мужское семя, и беременность будет невозможна. А что?
Каз молчит и смотрит куда-то мимо Нины. На лице непроницаемая маска, но отчего-то Нине кажется, что чувства его куда глубже. Хотя, возможно, Каз и сам их не до конца понимает.
— Ничего, — отзывается он наконец. — Оно и к лучшему… Два часа, Зеник. Дай мне два часа.
Он уходит в спальню, и Нина смотрит на его непривычно ссутуленную спину, пока её не перекрывает дверь.
Обратно Каз не выходит.
Нина усаживается за стол и решительно подтягивает к себе первую стопку счетов, но работа не идет. Она задумчиво прикусывает кончик ручки и печально качает головой.
Каз слишком редко задает вопросы по пустякам.
* * *
Джасперу холодно, словно он только что зашел в продуваемый сквозняками промозглый склеп. Впрочем, отчасти это так и есть. Приют святой Хильды не отличается ни уютом, ни душевностью.
Его, Джаспера Фахи, здесь особенно не любят. Примерно с тех пор, как он приехал за пациенткой Марией Хендрикс, без лишних обиняков потребовав её немедленной выписки.
На предыдущий вежливый запрос Уайлена, сопровождавшийся соответствующими документами, степенные дамы, заправляющие этим богоугодным заведением, даже не соизволили ответить. И тогда Джаспер, даже ничего не став говорить Уаю, поехал разбираться сам.
Обмануть бдительность здешних привратниц было легко, а вот дальше пришлось прорываться с боем. Фигурально выражаясь, разумеется. Хотя некоторые дамочки очень активно пытались его не пустить, захлопнув двери перед самым его носом. Без проблем, Джаспер зашел через окно. Благо старинные заросли плюща тянулись с третьего этажа почти до самой земли.
— Дорогая миссис Хансен, — душевно прошелестел он на ухо управительнице этой продажной богадельни. — Скажите, а вы любите деньги? Звонкие монеты и свеженькие хрустящие ассигнации от благодарных покровителей. Когда они шуршат у вас в руках, душа радуется, не так ли? Так вот… скоро вы будете млеть от звона одной единственной монетки, я вам это обещаю!
Переговоры протекали тяжело, но удалось обойтись цивилизованными методами, не прибегая к револьверам. Хотя в какой-то момент Джаспер почувствовал, что его терпение неумолимо подползает к той грани, где кончается закон и привычно ложатся в ладони гладкие рукояти оружия.
— Пациентка Хендрикс нуждается в постоянном уходе. Разве вы в вашем… юном возрасте сможете обеспечить его? — ядовито поинтересовалась, в конце концов, миссис Хансен.
И когда он уверенно кивнул, ему дали все же повидаться с Марией.
О милостивый Гезен, что же произошло за какой-то месяц, пока они с Уайленом пытались разгрести все дела и обеспечить возвращение матери Уайлена домой?..
Мария встретила его, бледная, почти прозрачная. Сквозь мертвенно белую кожу темными змейками проступали синие вены.
Стоило ему приблизиться, как она с усилием привстала с кресла и протянула к нему тонкие хрупкие руки.
— Уайлен?.. — растерянно произнесла она, рассматривая его лицо, а затем покачнулась и упала сломанным цветком.
Джаспер в отчаянном рывке едва успел еë подхватить. Мария невесомо сжала его плечо и безвольно уронила голову, потеряв сознание. Джаспер выпрямился, подняв еë на руки, подивился тому, насколько же лёгкой она была. Как высохшая былинка.
Джаспер отнес еë в комнату, уже вовсе не уверенный, что поступает правильно. Сиделка следовала за ним тенью, неодобрительно поджав губы. Этот обморок не произвел на неё сильного впечатления.
— Она часто теряет сознание, — пояснила она Джасперу. — Я сейчас принесу обтирание, и она придет в себя.
Сиделка вышла, а Джаспер, растерянный и испуганный, остался подле кровати, держа безвольную хрупкую руку в своей, вдруг показавшейся неуместно грубой и жесткой.
Он оказался совсем не готов к тому, что эти пальцы вдруг сильно, до боли стиснут его ладонь. Мария открыла глаза, светлые, добрые и совершенно ясные, без малейшего помутнения, которым обычно сопровождается обморок, и посмотрела на Джаспера.
— Заберите меня к сыну, пожалуйста! — прошептала она. — Я помню, что вы его друг. Вытащите меня отсюда! Уайлен, я так хочу его увидеть!
— Я… — Джаспер осекся, оглянулся на соседнюю комнату и продолжил шепотом. — Я постараюсь вытащить вас, я за этим и приехал!
— Они боятся потерять финансирование, предложите им спонсорство, и они согласятся на что угодно, — быстро прошептала Мария. — Предложите оплатить их счета, они нуждаются в этом, они согласятся…
Близко послышались грузные шаги сиделки, и Мария мгновенно обмякла, будто бы вновь лишившись сознания.
— Убедились? Совсем плоха она, — буркнула сиделка и принялась бережно обтирать пациентке виски щедро смоченной в уксусе тряпкой.
Мария слабо застонала.
— Я, пожалуй, пойду, — тихо проговорил Джаспер и поднялся на ноги. Сиделка равнодушно дернула плечом.
Из приюта святой Хильды он уходил, побеждённый, но не проигравший. Он знал, что им делать. В той войне они с Уайленом одержали безоговорочную и безжалостную победу.
Сейчас в приюте его провожают злыми настороженными взглядами, словно крысы, которым прищемили хвост и подвесили над головами тяжеленный кирпич, который рухнет в тот же миг, едва они попытаются освободиться. Уайлена и Марию считали легкой добычей, порядочные и благонравные — они так и манят собой поживиться. Джаспер знает, как на них смотрят, он и сам так поначалу смотрел на Уайлена, наметанным взглядом вычисляя его слабости и пользу, которую можно выдавить силой.
Но бюрократические святошные крысы до чертиков боятся грубой силы и бесцеремонных бандитских разборок, когда бьют не словом и не бумагой, а сразу в нокаут, сворачивая набок челюсть и выбивая зубы. И там где вежливое улыбчивое лицо Уайлена привлекает охотников за легкой добычей, там неизменно их встречает многообещающий оскал Джаспера. Он — простой человек, далекий от светских бесед, но он не любит, когда кто-то покушается на дорогих ему людей.
Мария сегодня непривычно взволнованная, взбудораженная даже. Джаспер держит её под руку, помогая подниматься по ступеням, и зорко оглядывается по сторонам.
— Ты хмурый, — она ласково хлопает его по запястью. — Все хорошо, Джаспер?
— Да так, работа, — Джаспер пожимает плечами. — Оставил парочку подопечных без присмотра, беспокоюсь теперь, как справятся.
Майло должен был справиться, но тревога все равно не утихает. Если они запорят дело, это может серьезно аукнуться им в дальнейшем.
— Думаю, твоего авторитета хватит, чтобы все было сделано в лучшем виде, — Мария улыбается, и глаза её блестят каким-то нездоровым блеском.
Она вновь похудела в последнее время. Джаспер все чаще вспоминает ту самую первую осознанную встречу, и не понимает, как теперь помочь Марии, откуда вызволить? Ей становится хуже, и это видно всем.
Уайлен злится, отстраняется, ненавидит приют и не может найти в себе сил поговорить с матерью, лишь сбегает все дальше, безуспешно пытаясь сбежать от очевидного осознания: в этот раз даже вдвоем они могут не суметь спасти её.
— Очень на это надеюсь, — он осторожно сжимает её пальцы. — Пойдемте, госпожа Хендрикс. Подруга наверняка вас уже заждалась.
Мария кивает и устремляется вперед. Джаспер доводит её до самых дверей палаты и с трудом заставляет себя отпустить её руку. Почему-то хочется вцепиться в неё ещё крепче и словно неразумный ребенок умолять её не ходить туда. Странное чувство, Джаспер привычно давит его каблуком.
Когда Мария скрывается за дверью, он оглядывается и осторожно выскальзывает в коридор.
— Проверь эту подругу, — сказала ему Нина, когда они немного отошли от последней поездки. — Там что-то странное. Не знаю что, но чувствую. А ты знаешь, я не люблю разводить панику на ровном месте.
Джаспер знает Анастасию Плав и даже несколько раз общался с ней, любезничал и помогал выводить её в сад на прогулку. Однако впервые задумывается, что ни разу не поинтересовался, кто она такая.
А вопрос между тем интересный, и особенно Джаспера интересует, кто её покровитель. Приют святой Хильды — удовольствие не из дешевых, здесь нет случайных пациенток.
— Что-то потеряли, господин Фахи?
Молоденькая служительница приюта улыбается ему приветливо и немного растерянно. Джаспер знает, что нравится ей. Она ему тоже, пусть и не в том смысле, она — хорошая девушка, одна из немногих светлых душ здесь. Она искренне восхищается картинами Марии, радуется каждому появлению Джаспера и по-своему привязана к этому месту.
Джаспер мягко улыбается в ответ и наклоняется к ней ближе.
— Хорошее настроение потерял, но тут одна красавица вдруг мне его вернула! Не знаешь такую? — он задорно подмигивает заалевшей девушке. — Можешь помочь мне кое в чем, Нила?..
Плохой он человек, если уж по-честному. Он умеет очаровывать, смущать, флиртовать, а теперь научился безжалостно использовать это в своих целях.
Эта мысль грызет его тревожным червячком все то время, пока он быстро листает учетную книгу, бегло пробегая глазами ровные убористые строчки. Если его застанут здесь, то ему ничего не будет, в отличие от этой девушки.
На первый взгляд в истории Анастасии Плав нет никаких особенно подозрительных моментов. Очередная пожилая больная женщина, чей разум слишком нестабилен, чтобы выдерживать окружающий мир.
Однако что-то цепляет его взгляд и заставляет вновь вчитаться в суховатый лаконичный текст. Что-то не сходится. Анастасия Плав поступила на попечение приюта несколькими годами ранее Марии Хендрикс, была относительно стабильна, нелюдима и очень больна. По нескольким симптомам кажется, что она бы не протянула и пяти лет, она же здесь почти пятнадцать. Джаспер хмурится и подтягивает к себе папку с историей болезни.
Она не дает практически никаких пояснений, если не считать того, что в какой-то момент записи вдруг приобретают совершенно другой тон. Женщина, которая в них описывается, кажется куда более молодой и беспокойной. Это странно, но Джаспер в медицине не силен.
Джаспер вытаскивает ещё один документ, долго разглядывает его, а затем медленно опускает его на стол. Имя одного покровителя старательно затерто и замазано, и поверх написано совсем другое имя. И оно… ошеломляет.
— Неожиданно, — тихо протягивает он и вновь смотрит на злополучный документ.
Даже в керчийской транскрипции имя “Женя Сафина” ни с чем не спутать. Оно выведено на бумаге все тем же аккуратным убористым почерком.
Джаспер озадаченно запускает пальцы в густые вихры на затылке. Неужели он сейчас обнаружил какую-то тайну, касающуюся одной из самых влиятельных гришей, которую он знает? Не самое приятное знание. Такие тайны нужно уметь использовать себе во благо, если не умеешь, то лучше и не знать.
А что же с историей посещений? Этого он здесь не узнает. Эта книга находится совсем в другом месте, и запирают её не в пример тщательнее, чем старую архивную комнату, покрытую пылью.
За дверью слышатся шаги, и Джаспер быстро рассовывает папки по местам, очень надеясь, что ничего не перепутал. Воры и шпионы не должны оставлять следов, по крайней мере явных.
— Господин Фахи, вам пора выходить! — его невольная сообщница заглядывает в приоткрытую дверь. — Скоро обход!
— Спасибо тебе, — искренне говорит Джаспер и, пригнувшись, быстро выскальзывает из комнаты. — Можешь помочь мне ещё в одной вещи?
Нила смущенно смотрит на него из-под ресниц, и Джаспер чарующе улыбается ей.
Это оказывается довольно легко — уговорить её посмотреть в учетной книге, кто посещал Анастасию Плав за последние месяцы. Достаточно наболтать какую-то нелепицу о том, что какой-то посетитель мог заразить её пронесшейся по Каттердаму земляницей — болезнью, от которой люди покрываются темно-рыжими пятнами и мучаются жаром и лихорадкой. Эта болезнь не смертельна, но неприятна до крайности.
— О милостивый Гезен, — Нила всплескивает руками. — Этого ещё только не хватало!
— Понимаешь мое беспокойство, госпожа Хендрикс и госпожа Плав — уже немолоды. Я очень беспокоюсь за их здоровье, — Джаспер удрученно качает головой. — Я знаю, какая здесь чистота и уход, но если вдруг что-то случится…
— Я все сделаю, господин Фахи, не беспокойтесь, — она улыбается ему и успокаивающе касается его плеча. — Сходите пока к госпоже Плав. Быть может, они захотят погулять по саду, тогда поможете им, а я тем временем успею посмотреть, не приходил ли кто-нибудь ещё к ней.
— Последние шесть месяцев! — успевает вставить Джаспер, прежде чем та уходит.
Нила кивает, и Джаспер очень надеется, что она не станет задумываться, что это за такая загадочная зараза, таящаяся в организме по полгода.
Он возвращается к палате Анастасии Плав и осторожно заглядывает в комнату. Что-то настораживает его даже прежде, чем он осознает это разумом. Рука автоматически скользит к кобуре и… не находит её. Он не носит оружие в такие места.
Куда более молодая женщина, лишь отдаленно напоминающая Анастасию Плав, но такая же седая, резко оборачивается к нему, отпуская чужую ладонь. Бессознательная Мария не реагирует, и выпущенная рука бессильно ударяется о подлокотник кресла.
Джаспер замирает на пороге, переводя взгляд с одной на другую.
— Эй! Кто вы?
Вместо ответа женщина лишь презрительно усмехается, взгляд её расфокусированный, полубезумный, одна бровь дергается словно в неконтролируемом тике. Она манит его к себе пальцем.
Ноги сами шагают к ней, Джаспер хватается за косяк, не давая себе сдвинуться с места. Дыхание перехватывает, тело конвульсивно дергается, и Джаспер вцепляется в косяк вдруг резко оцепеневшими пальцами.
— Сильный мальчик, — бормочет женщина. — А я слабая, слабая… Сынок, где же ты?.. Я одна, совсем одна…
Джаспер заставляет себя сжать кулак. Парочка гвоздей с жужжанием выскакивают из двери.
— Отойди от неё!
Женщина отмахивается от него словно от надоедливой мухи. А в следующий момент мощнейшая оплеуха чуть не сбивает его с ног, и Джаспер вдруг понимает, что это была его собственная рука.
Это невозможно. Ни один корпориал не мог такого, если только…
— Бедный мой мальчик, ушибся, — кто-то взявший имя Анастасии Плав склоняется над ним, и Джаспер с ужасом видит в её глазах сочувствие и полное отсутствие разума. — Сыночек, тебе не больно?
Он осторожно мотает головой, пытаясь вспомнить хотя бы как по собственной воле шевелить рукой, и женщина радостно улыбается.
— Ты принес мне лекарство, да? Я все выполнила, сынок! Тот господин будет доволен…
— Конечно, принес, — осторожно произносит Джаспер и ласково улыбается в ответ. — А что ты выполнила, мама?..
Ватные пальцы наконец обретают чувствительность, и Джаспер медленно поднимает руки. Если повезет, он успеет повалить её на пол и ударить до отключки. Вроде бы когда Нина под паремом теряла сознание, то была относительно безопасна.
— То, о чем мы не должны говорить! — женщина заговорщицки подмигивает. — Ты сам мне говорил. Сыночек, я все тебе расскажу, только дай мне лекарство!
— Конечно, мама… — Джаспер поднимает голову и сталкивается с ней взглядом.
Женщина медленно хмурится, глаза её расширяются и неожиданно становятся более осмысленными, она задумчиво качает головой.
— Нет-нет… Ты не мой сын, ещё слишком рано для визита. Слишком рано… Но я тебя знаю. Ах да… Джаспер, да?
Джаспер заставляет себя замереть на месте. Рано, ещё рано, она слишком далеко. Он не успеет ударить сильно. Он молчит, но женщина продолжает размышлять вслух.
— Джаспер, да… Ты привел Марию, а я ещё не закончила. Плохо-плохо… Ещё рано. Она должна сыграть роль. Я почти подготовила, почти…
Это практически безэмоциональное бормотание звучит страшно. Джаспер закусывает губу и напрягает руку. Один удар, другого шанса у него не будет.
Он не успевает.
— Хороший мальчик, ты не должен волноваться, — женщина переводит на него ласковый взгляд. — Забудь это! Забудь все, что видел сейчас! Забудь.
Забудь-забудь-забудь… Это звучит со всех сторон, ввинчивается в голову раскаленным штырем, Джаспер вскрикивает и зажимает уши руками. Откуда-то выползает облако разноцветного тумана, красивого, мягкого. Оно заползает к нему в голову, заполняет мозг. У него в голове красивая облачная вата, и на душе так спокойно. И тихо… так тихо.
Джаспер улыбается этой безмятежной тишине, он в кои-то веки счастлив. Он что-то забыл, но это его вовсе не тревожит, он и не должен помнить.
Он ничего не должен помнить…
* * *
— Джаспер… Эй, Джаспер! — он неохотно открывает глаза.
Мария улыбается ему и, протянув руку, ласково ерошит ему волосы.
— Ты тут никак уснул, пока мы болтали? В любом случае, пора просыпаться. Нам пора домой!
Джаспер зевает и смущенно протирает глаза рукой. Как-то его угораздило уснуть. Заслушался беседой и прикорнул прямо сидя у стены. Затекшая шея недовольно хрустит, когда он пытается размять её.
— Утомили мы тебя, две старые сплетницы, — Мария добродушно усмехается.
Анастасия Плав со своей кровати отзывается понимающим хихиканьем, её седые локоны качаются из стороны в сторону. Джаспер не может отвести от них взгляда, а потом досадливо трясет головой. Ему определенно снилась какая-то муть, во сне она даже казалась логичной, а сейчас он даже не может вспомнить, что его так в этом сне встревожило.
— Надо больше спать по ночам, — философски отзывается он и одним движением поднимается на ноги. — Ну так что, отправляемся домой?
Мария кивает.
— Всегда к вашим услугам! — Джаспер шутливо кланяется ей и вежливо кивает её собеседнице. — Госпожа Плав, тогда позвольте откланяться!
— Ступайте, — тихо говорит она с улыбкой. — Доброй вам дороги! Спасибо за визит, Мария. Ты знаешь, что я всегда рада тебя видеть.
Джаспер помогает Марии переступить высокий порожек и выходит следом сам. Что-то звякает под подошвой, он нагибается и выпрямляется, недоуменно вертя в руках здоровенный гнутый гвоздь, словно вырванный откуда-то с мясом.
Госпожа Хендрикс машет ему рукой, и Джаспер, хмыкнув, небрежно сует гвоздь в карман. Что только не встретишь в этой суетной богадельне!..
Они выходят наружу, следуя к ожидающему их экипажу. Мария идет медленно, она заметно устала, Джаспер осторожно подстраивается под её шаг.
— Господин Фахи!
Он недоуменно оборачивается к Ниле, которая быстрыми шагами идет к ним, придерживая развевающуюся на ветру юбку.
— Возьмите, — она вкладывает в его руку свернутую вчетверо бумажку. — Вы же приедете к нам ещё? Господин Фахи?.. — она с кокетливой невинностью склоняет голову набок.
— Непременно, — он мягко улыбается. — До свидания, Нила! Да хранит тебя Гезен!
— И вас, господин Фахи!..
Мария улыбается и вопросительно вскидывает брови. Джаспер убирает бумажку за пазуху и помогает ей забраться в экипаж. И сам с облегчением падает на мягкое сиденье, почему-то болит голова и щека, словно где-то ухитрился удариться.
— У тебя появилась поклонница, ты знаешь? — шутливо толкает его в плечо Мария. — Да и ты, я смотрю, с ней само обаяние.
Джаспер с улыбкой пожимает плечами. Он не понял, что Нила от него хотела. Наверное, передала ему записку или какое-то письмо. Он не хочет её смущать, да и под внимательным взглядом Марии смотреть на бумажку неохота. Поэтому он решает, что посмотрит её когда-нибудь потом.
Вряд ли это что-то важное, не так ли?
После незапланированного сна в голове восхитительно пусто. Джаспер безразлично смотрит в окно, разглядывая проплывающие мимо улицы. Надо собраться и вспомнить, чем он вообще собирался заниматься по возвращению. Точно, нужно будет наведаться в Гнездо и найти Майло.
Карета проезжает мимо белоснежной церкви, и застревает на перекрестке, пропуская какой-то громоздкий купеческий экипаж. Джаспер равнодушно разглядывает скучные бело-синие изразцы с изображениями рыб, ему не терпится вернуться домой.
Знакомая фигура, показавшаяся в дверях, заставляет его мгновенно подобраться и изумленно вытаращиться в окно.
Едва похожий на себя, скромно одетый, ссутуленный Каз, молитвенно сложив руки, благоговейно внимает речам высокого седого священника. Карета дергается в тот момент, когда Каз, покорно склонив голову и преклонив колено, позволяет положить себе на темя чужую ладонь, принимая положенное благословение.
