Под керосиновым дождем

      Он пробирается в дом уже под покровом глубокой ночи, проскальзывает аккуратно в привычное окно, отогнув хитро устроенную задвижку. Главное быть тихим и не разбудить остальных домочадцев, иначе вопросов не избежать, а тем паче сплетен.       Окно обустроила Инеж несколько лет назад, а специальную задвижку им посоветовал Каз, такую, чтобы кто попало не смог открыть, даже если сильно постарается. Удобная штука для тех, кто привык возвращаться поздно и незаметно.       А после недавних погромов и волнений желающих держать открытые окна не осталось. Мало ли что в них закинут.       Джаспер отряхивает колени и осторожно спускает ноги с подоконника. Оконная створка предательски скрипит, намекая на то, что её пора бы уже и смазать. Джаспер вздрагивает и прислушивается. Благо он успел научить Уайлена и Малену на любой подозрительный шорох сначала бить, а потом уже разбираться. Полезное умение, но уж больно неудобное, когда подозрительные шорохи издаешь ты сам.       Демжины бы побрали Каза, его рискованные планы и вечерние посиделки с совещаниями, когда планы эти частично проваливаются.       Дверь, слава Гезену, от скрипов воздерживается, и Джаспер плотно притворяет её за спиной, но засов не опускает. Инеж, возможно, придет следом. Хотя она вроде бы собиралась заночевать на корабле, приглядеть за переправкой равкианской вафельной контрабанды.       А может, и не на корабле… Их переглядки с Казом уже не выдерживают никакой критики в плане скрытности. Впрочем, Джаспер одергивает себя, не его ума это дело. Пусть все идет, как идет. По крайней мере, Каз перестал кидаться на всех без разбору, как делал последние полгода до её возвращения.       Мягкие ковровые дорожки скрадывают звуки его шагов, Джаспер поднимается по лестнице, сворачивает в коридор. Он направляется в свою комнату, но, заметив пробивающийся из-под двери свет, резко меняет направление.       Эта дверь тоже не скрипит, лишь охотно поддается легкому осторожному толчку.       Уайлен вздрагивает и поднимает голову от чертежа. Неяркий свет лампы золотит его кудри, рассыпается рыжеватыми бликами по оголенным плечам.       — Пришел все-таки!       — А ты что, ждал меня? — удивляется Джаспер.       От этих пагубных привычек ждать друг друга или знать, где другой, они избавились ещё в первые годы. Непредсказуемое бешеное цунами под названием Каз Бреккер способно разрушить любые планы и с ним так же бесполезно бороться, как и с обыкновенной стихией.       — Просто бессонница, — Уайлен улыбается, открыто и радостно. — Но не скрою, я надеялся, что ты придешь!       — И ради этого пренебрег здоровым сном? — Джаспер с нарочитой укоризной качает головой и скидывает с ног ботинки. — Как провел день?       Уайлен оставляет чертеж и поднимается на ноги. Тянется, точно кот, разминая спину и плечи, лукаво косится из-под рыжей челки. Керчийский чертенок, он точно знает, как привлечь внимание Джаспера и удержать его на неопределенный в бесконечности срок.       — Сначала мне проедал плешь Наас, потом пара шишек поменьше из Торгового совета, потом работал с бумагами, потом наслаждался женским обществом и вскоре мечтал сбежать на край света, потом снова работал — скука! А у тебя?       Уайлен падает на кровать, подтягивает к себе покрывало и из-под рыжих ресниц задумчиво наблюдает, как раздевается Джаспер. Лицо у него уставшее, но на губах по-прежнему таится мягкая улыбка, и взгляд живой, сияющий. Последние пару недель Уай казался каким-то потерянным, но сегодня настроение у него приподнятое. Особенно после того, как они встретили корабль Инеж… Впрочем, её возвращение всегда приносит радость и оживление.       — Ограбления, убийства, бандитские разборки, правительственные интриги — скука! — Джаспер наконец с облегчением избавляется от рубашки и бережно вешает на спинку стула кобуру. Сегодня он действительно устал. И ещё — ему страшно. По многим причинам.       Он бы предпочел старую добрую перестрелку перспективе оставаться в стороне, ожидая того или иного исхода, но время перестрелок ещё не пришло. В горле сухо как в земенских степях. Он подходит ближе, берет стакан с тумбочки, наполняет водой.       — Алкоголем пахнешь, — замечает Уайлен. — Хороший хоть?       — Попробуй, — Джаспер наклоняется к нему, держа стакан на вытянутой руке. — Каз наконец начал что-то понимать в крепких напитках!       Уайлен не собирается отказываться от такого щедрого предложения. Состав алкоголя он исследует тщательно, вдумчиво, как настоящий химик, так что Джаспер быстро начинает терять голову. И координацию тоже. Немного.       — Эй! Джас, я тебя убью!       Облитый водой Уайлен похож на сердитого кота, он фыркает, отталкивает Джаспера и откидывается обратно на подушки.       — Ты специально?       — Это моя страшная месть, — Джаспер пугающе округляет глаза, растопыривает пальцы свободной руки и одним махом допивает остатки воды. — А если серьезно, то чем ты занимал свои дни в тоске без меня?       — Не тосковал, — фыркает Уайлен и мгновенно блокирует руку Джаспера, когда тот пытается выплеснуть на него последние капли из злосчастного стакана.       Джаспер довольно хмыкает. Купчик многому научился за эти годы. Драться и стрелять, гулять и пить, совершать отчаянные поступки и заботиться о других. И Джасперу приятно осознавать, что немалой части всего этого Уайлен научился именно у него. Это так странно — помнить Уая шестнадцатилетним мальчишкой, а видеть перед собой взрослого мужчину. Сам Джаспер возраста не чувствует вовсе. Может, это кровь гришей сказывается, но скорее беззаботная безалаберность души.       От этого сердце порой начинает терзать смутный страх, что Уайлен повзрослеет раньше него и однажды придет к выводу, что настала пора двигаться дальше.       Джаспер ловко выкручивается из хватки Уайлена, ставит стакан на место, обходит кровать с другой стороны и плюхается всем весом на мягкий матрац.       — Пожалуй, переночую здесь!       — Запру дверь, — Уай кивает.       — Не нужно, — Джаспер удерживает его за руку. — Я уйду до рассвета. Просто полежи со мной.       Он отворачивается, чтобы не видеть обеспокоенный взгляд до боли знакомых глаз. Уай деликатен, он не станет спрашивать ни о чем, только вздохнет тяжело.       — Дыши со мной, пожалуйста, — просит Джаспер, не оборачиваясь, буравя потолок невидящим взглядом, и тут же ощущает, как чужая теплая ладонь стискивает его.       Уайлен прижимается своим плечом к его и поднимает вверх их сцепленные руки.       — Вдох, — руки качаются куда-то за их головы, — выдох, — опускаются обратно. — Вдох…       Джаспер закрывает глаза, подчиняет легкие мерному ритму поднимающихся и падающих рук. Что-то внутри начинает успокаиваться, медленно, но верно, точно волны в бушующем море постепенно сглаживаются до полного штиля.       — Что случилось?       — Мы в полном дерьме, как тогда с паремом, — Джаспер морщит нос. — И на сей раз даже я не при чем!       — То есть тебя не надо спасать ни от Каза, ни от отца? Уже полдела в шляпе! — Уайлен толкает его локтем в бок. — Хорош унывать!       Джаспер резко оборачивается к нему.       — Мне не нравится затея Каза, я не хочу, чтобы ты забирался в этот аппарат! Пусть Райт испытывает его один!       Уайлен отвечает ему серьезным печальным взглядом.       — Мне не нравится, что ты лейтенант Каза, — тихо произносит он. — Не нравится, что ты все ещё в банде, что безбашенно лихачишь, что каждый божий день ввязываешься в перестрелки, из одной из которых однажды можешь не вернуться…       — Ладно, я понял.       Джаспер вздыхает, Уайлен улыбается, но глаза у него по-прежнему грустные.       — С Казом у нас свои терки и взаимные договоренности, — также тихо продолжает он. — Но я ему верю в отличие от многих других. Много ли ты знаешь бизнесменов, которые держат свое слово, исполняют часть сделки, несмотря ни на что, и не прогорают при этом? Я — нет. А Каз это может: он вытрясет из глотки любого свою долю и при этом останется верен своему слову.       — Он бы прослезился сейчас, — ворчит Джаспер. — Когда ты стал его верным последователем?       — Я хочу увидеть это — мир с высоты. Хочу стать кем-то, кем раньше не был. Мне страшно, я даже не скрываю, но я хочу… подняться на эту вершину, понимаешь?       — Эх, Уай!.. — Джаспер обнимает его одной рукой и утыкается носом куда-то в плечо. — Ты покоришь все вершины, я не сомневаюсь. Просто… я не привык оставаться в стороне и смиренно ожидать решения судьбы, знаешь ли. Чай не фьерданская жена!       — Ты привык вышибать судьбе мозги, я знаю, — Уайлен ерошит ему волосы. — Во второй полет мы отправимся вместе, идет? А когда вернусь, устроим вечеринку, давно пора!       — Ладно, пока будешь в небе, ввяжусь в перестрелку, скоротаю пару часиков, — Джаспер приглушенно смеется и тянется, чтобы поцеловать Уайлена в шею. — Эй! Это не шутки! Будешь мне завидовать, когда спустишься! Да-а-а… Мне будет весело, а у тебя там что? Одни облака!       Каждую фразу он сопровождает отдельным поцелуем, Уайлен выгибается, хохоча, и пытается оттолкнуть его и дать по лбу, но Джаспер сильнее и отлично знает, как нейтрализовать купчика посредством щекотки и парочки неболезненных приемов из уличных драк.       Уайлен пытается перехватить его губы и затянуть в поцелуй, он тоже неплохо выучил, что чаще всего прочно сносит Джасперу крышу. Опасные маневры, ими легко увлечься.       Это в планы Джаспера не входит, в планы Уайлена, впрочем, тоже. У них слишком много иных дел, да и этот дом меньше всего подходит для подобного рода занятий. Слишком много глаз и ушей, слишком много отвлекающих факторов. Квартира Джаспера подходит намного больше.       Однако мучить Уайлена поцелуями в шею никто не запрещал. Она у него чувствительная, а кожа тонкая, белая, и каждый поцелуй отпечатывается багровым влажным следом. Не зря Уай так редко расстается с шейным платком.       Губы неожиданно касаются чего-то жесткого, и Джаспер недоуменно отстраняется, поддевает находку пальцами. Жесткий кожаный шнурок с каким-то странным украшением на бледной груди смотрится пугающе непривычно. Уай не носит украшения — ничего, кроме булавок для галстука и фамильного кольца с печатью.       — Что это?       — Талисман на удачу, — Уайлен вынимает шнурок у него из руки и поднимает, показывая кулон на свет. — Из Равки. Что-то из тамошних верований.       — Ясно, — Джаспер приглядывается к сине-золотым проблескам. — Оберег святой Алины?       Уайлен кивает.       — Сохранит меня в небе, когда вторгнемся на территорию солнца, — он улыбается, с той особенной трогательной мягкостью, которая всегда появляется на его лице, когда речь заходит об Инеж и её маленькой подопечной.       Джаспер добродушно усмехается в ответ, но перед глазами вдруг незваным гостем вспыхивает недавно увиденный образ, и сердце на мгновение отчего-то сбивается с ритма. Уайлен, уходящий вдаль, белые кудри, прижимающиеся к его плечу, и странное ощущение, что все идет так, как суждено, этого уже не исправить. А горечь во рту… её легко сплюнуть и заняться делом.       — Это ведь просто суеверие, — неправильные слова, ненужные. — Сила святых работает не так.       — А какая разница? — Уайлен накрывает талисман ладонью, словно защищая. — Меня хранят не святые, а чужая вера в меня!       Джаспер откидывается на соседнюю подушку, пока не успел ляпнуть ничего больше. Иногда он отлично умеет все портить, а Инеж не заслужила, чтобы её подарок был испорчен его кислой миной.       — Когда все кончится, поедем в Новый Зем? — неожиданно для самого себя предлагает он. — Хочу навестить отца!       — С удовольствием, — Уайлен ложится рядом. — Всегда хотел побывать там с тобой. Уж ты защитишь меня от тамошних работорговцев, не сомневаюсь.       — Какой ты корыстный, купчик, — Джаспер чарующе улыбается. — А может я и сам не откажусь от такого неповторимого керчийского парабакхай…       Это вырывается само собой, и Джаспер тут же хочет откусить себе язык. Это слишком, даже через четыре года слишком. Слишком и для него, и для Уайлена. Не все земенские обычаи стоит даже вспоминать. Хотя они занятные, конечно. Самобытные, кровавые, искренние настолько, насколько может быть искренней первозданная дикость.       — Что это значит?       — Страшный земенский ритуал, — Джаспер показушно расширяет глаза, надеясь, что Уайлен никогда не станет интересоваться истинным смыслом этого слова. — Я возьму тебя в рабство, купчик! Навсегда! И буду тебя использовать по-страшному! Ну, когда придумаю как…       Уайлен смотрит на него с непередаваемым скепсисом.       — Ну, это мы ещё посмотрим, — говорит он после непродолжительной паузы и, протянув руку, щелкает Джаспера по носу. — Мечтай!       Повисает тишина, слегка разбавленная далекими криками пьяных гуляк и стуком колес припозднившихся экипажей. Каттердам никогда не спит, хотя в Финансовом районе знатных купцов это наименее заметно.       — Мать завтра опять собралась в приют святой Хильды, — произносит Уайлен в пространство, и голос его на сей раз пропитан смутным раздражением.       — Что-то она туда зачастила, — хмыкает Джаспер. — Мы ещё от прошлого раза не отошли.       — Говорит, что у неё там остались важные дела, твердит, что должна ехать, — Уайлен сокрушенно качает головой. — Такая упорная, не узнаю её в последнее время.       Его голос звучит почти… враждебно? Джаспер приподнимается на локте.       — Уай…       — Съездишь завтра с ней? Можешь? — Уайлен поворачивает к нему голову. — Мне нужно уезжать. Я должен следить за всем, должен быть там, понимаешь?       — Попробую, — Джаспер задумчиво запускает пальцы в волосы.       По-хорошему, честный ответ: нет. Он не сможет, он должен быть совсем в другом месте, едва ли не на том же самом поле. Однако если договориться с Роем и Майло, отдать соответствующие распоряжения, он сможет выкроить несколько часов, чтобы благополучно вернуть Марию домой.       Что ж, в этот раз ему точно придется уйти до рассвета.       — Я свожу её, — обещает он.       Уайлен с благодарностью сжимает его ладонь. Джаспер грустно улыбается: Уай ненавидит приют святой Хильды, и, наверное, это взаимно. Каждая поездка матери туда для него как удар под дых. Он способен держаться очень долго, хранить все в себе, но когда эта бессильная больная ярость вырывается наружу, то сил Джаспера едва хватает сдержать её, смирить, как Уай смиряет порой его непреодолимую тягу к риску и азарту.       Система сдерживающих противовесов — вот кто они с Уайленом, и видит Гезен, это до сих пор работает.

* * *

      Когда уходит Джаспер, становится тихо. Слишком тихо, словно все звуки ушли вместе с ним, стали неважными, совсем далекими и приглушенными.       На мгновение ему становится жаль, что Инеж не ушла тоже.       Когда она рядом, бесстрастным быть сложнее, а собой истинным и вовсе невозможно. Он хотел бы остаться один и подумать, и в то же время вспоминать о реальности не хочется совсем. Сегодня ничего не произойдет, Каз об этом позаботился. Торговый совет проиграл сегодня и отступил, прижав уши. Ненадолго.       Кридс сделал свой ход, и Каз даже знает когда. Когда не дал ему выбрать экземпляр контракта самостоятельно. Грубая ошибка на самом деле, люди обращают внимание на такие мелочи, запоминают их. И даже если они отпускают ситуацию в тот момент, это не значит, что они не вернутся к ней позднее.       Или же это была не ошибка? Подсказка, намек, попытка направить по ещё одному ложному следу…       Кридс слишком давно играет с ним. Его пристальное неотступное внимание преследует Каза на протяжении вот уже нескольких лет, с того самого аукциона. Внимание отдаленное, ненавязчивое, так что Каз до определенного момента его не замечал, но однажды ставшее явственным и открытым.       Кридс не похож на остальных членов Совета, до последнего кризиса он ничем не обнаруживал своей реальной власти, лишь мягко сдерживал чересчур резкие инициативы. Его силы не замечали, вплоть до того момента, пока Керчия всерьез не встала перед перспективой войны.       В последние несколько месяцев Кридс жестко перехватил руль у всего совета, решительно заблокировал ноту Нового Зема о незаконном вмешательстве керчийских судов в дела Равки, опроверг попытки обвинить капитанов в разжигании международных конфликтов и террористических действиях против того же Нового Зема и для пущей убедительности заставил Торговый совет отдать приказ о мобилизации всего военного флота Керчии.       Новый Зем тут же сбавил гонор, устроил неявную торговую блокаду и затаился, выжидая удобный момент для следующей пакости.       Битва у Черного Рога неожиданно откликнулась таким обострением политической ситуации, что даже Равка присмирела и замерла, опасаясь нарушить и без того хрупкое равновесие. Последнее, что им было нужно, это ввязываться в новую войну. Им хватило и того, что акция подавления обнаглевших пиратов вывернулась полноценным морским сражением, в котором только Равка потеряла несколько военных кораблей. Керчия, к слову, отделалась положенными по закону компенсационными государственными выплатами на ремонт кораблей и восстановление экипажей.       Собственно только поэтому Каз сумел провернуть такую дерзкую аферу и привлечь к ней саму Женю Сафину. У них по сути и был лишь этот месяц полной неопределенности, чтобы одним махом успеть покрыть все издержки и перебросить капиталы. Вопрос торговых пошлин, надо сказать, был обойден столь деликатно, что королева Назяленская, по слухам, метала молнии практически буквально.       Впрочем, Каз уверен, что Сафина успешно справилась с гневом её величества. Не впервой.       Инеж прокашливается, и Каз вздрагивает. Он все-таки ушел в свои мысли. Невеселые мысли, если учесть, что его вместе с Отбросами уже заготовили как разменную монету. Не то чтобы Каз этого не предполагал, ожидал даже, но от собственной правоты веселее не становится.       — По крайней мере, на сей раз листовки с нашими лицами не развешаны по всему городу, — философски произносит Инеж.       — Для этого Торговому совету нужно единство, а сейчас у них его нет, — Каз подходит к окну, опирается ладонями о подоконник и вдыхает ночной воздух. — Жадность — лучшее топливо для раздора.       — Ты этого и хотел? Рассорить их?       Он не видит её, даже шагов не слышит, но чувствует, как она останавливается за его плечом, совсем близко. Тело пробирает невольной дрожью.       — По меньшей мере несколько дней они будут слишком заняты взаимными интригами, им будет не до совместных решений. Пока псы грызутся между собой за лакомый кусок мяса, крысы — крадут его.       Инеж делает ещё один шаг, так что он чувствует тепло от её тела сквозь рубашку. Искушение чуть откинуться назад, чтобы ощутить это взаправду, заставляет пальцы судорожно сжаться на влажном дереве.       — Что же ты наделал, Каз? — её шепот практически неслышен.       — То же, что и всегда, — он оборачивается к ней. — Поставил на кон всё.       …ради тебя. Эти слова пляшут на языке, жгут его нестерпимым жаром, но он упрямо сглатывает их, оставляя их не произнесенными.       Инеж смотрит на него, глаза её темные, наполненные горечью и немым вопросом, приковывают его взгляд, не отпускают, вытаскивают откуда-то из души раскаленными клещами то, от чего он отказался уже очень давно.       Каз Ритвельд вновь упрямо поднимает голову, вопреки всему желая ожить. Этого нельзя допустить. Они погибнут все, если он позволит себе эту блажь.       — А цель… она стоит того?       Она стоит того, чтобы он взял на свою душу все грехи, существующие на этой земле.       — Да.       К чертям всё! Если он не смог отпустить её за все эти годы, то бессмысленно и пытаться. Она — единственная женщина, которой он в какой-то момент готов был отдать власть над собой, которой готов уступать.       Инеж нерешительно поднимает руки, и Каз едва заметно кивает, но все же вздрагивает, когда её ладони опускаются ему на плечи.       — Ты скучал по мне, Каз Бреккер?.. — шепот её быстрый, едва различимый. — Хоть раз дай честный ответ!       Это как шагнуть в пропасть за мгновение до того, как успел испугаться. Не дай себе передумать.       — Да, — выдыхает он. — Да…       Сердце останавливается, сжимается в какой-то жалкий трепещущий комок и камнем падает куда-то к её ногам.       Инеж подбирает сердце бережно и возвращает вмиг обратно. Легким, болезненно кратким прикосновением к его губам. И тут же стремительно отстраняется.       Волны окружают их со всех сторон. Каз усилием воли заставляет себя вспомнить то, иное, море из детства. Галечное побережье, светло-зеленые волны, испещренные паутинкой солнечных лучей, мягко рокочущее море, легко державшее их с Джорди в своих могучих объятиях. Джорди учил его плавать. И отец… он тоже учил. Тогда вода была другом, он любил её всем своим детским существом.       Может ли она стать его другом сейчас? Он представляет Инеж рядом в этих сине-зеленых волнах. Она бы улыбалась ему, и солнце обнимало её худые смуглые плечи. Мокрые пряди волос под его руками, влажные соленые губы под его губами…       Он приникает к ней в ответном поцелуе, из последних сил удерживая этот образ в своем воображении. Жестко заплетенная коса под пальцами вызывает неудержимое желание распустить её, чтобы ощутить шелковую гладь и тяжесть волос.       Губы её мягкие, податливые, ласковые. Инеж доверчиво открывается ему, позволяет целовать её неуверенно, неумело, но отчаянно упрямо. Какая-то неведомая прежде часть самолюбия отзывается болезненным уколом от того, что его неумение столь очевидно, движения неловки, а в голове нет ни одной полезной мысли. Те истории и советы, которыми обменивались при нем когда-то соратники по банде, Каз не хочет даже вспоминать.       Ему нравится ощущать её хрупкое сильное тело в своих руках, он хочет держать её в своих объятиях столько, сколько получится, хотя бы в эти краткие мгновения. Он не может сказать ей, насколько он скучал по ней все эти годы, как хочет, чтобы она осталась в Каттердаме навсегда.       Каз целует её в смутной исступленной надежде, что она поймет.       Волны поднимаются все выше. Все ещё зеленые, все ещё теплые, и запах — это высушенные солнцем вонючие водоросли. И белые проблески в воде — всего лишь бока и спины любопытных рыб. Он может убедить себя в этом. Он должен.       Это его выбор, это его женщина, это его решение.       Что-то холодное скользит по его затылку, и он застывает, скованный ужасом. Мертвецы, утопленники — они здесь повсюду, от них не спрячешься, они окружают со всех сторон, заходят со спины... Лишь спустя несколько мгновений до него доходит, что Инеж всего лишь коснулась его волос, но концентрация уже потеряна, и сердце заходится в знакомом ритме, предвещая скорый приступ.       То, что случилось полгода назад, не должно повториться. Нет, нет, ни за что!.. Каз заставляет себя двигаться плавно, и отстраняется деликатно, медленно, хотя нарастающая паника требует броситься без оглядки прочь. Только не снова. Они оба не переживут, если все повторится…       Как там говорила ему Инеж когда-то, “Фокус в том, чтобы вновь подняться”. Он так и не научился падать.       — Думаю, тебе нужен перерыв, — голос Инеж ласков, она быстро делает шаг назад, давая ему столь необходимое пространство. — Ты заметил, что все наши последние встречи сопровождаются алкоголем?       Точно… Вот почему он продержался дольше обычного. Алкоголь всегда делал его чуточку более заторможенным и медлительным в реакциях. Не значит ли это, что для того чтобы получить возможность хотя бы целовать Инеж, он должен оказаться вусмерть пьяным? Каз невольно представляет эту картину и внутренне кривится в отвращении. Он не настолько слаб.       Хочется верить.       — Что если все это останется вот таким? — спрашивает он с вызовом. — Навсегда!       Он ждет, что Инеж отведет глаза, отстранится от него, быть может, уйдет. Инеж лишь улыбается, тепло, почти снисходительно. И когда она заговаривает, голос её наполнен все тем же мягким снисхождением, как мать могла бы говорить с несмышленым ребенком.       — Ты действительно думаешь, что для меня это так важно, Каз? Неужели ты веришь, что эта область — самое важное, что может существовать между людьми?       Ему кажется, словно что-то вокруг них взрывается, и он в эпицентре этого взрыва, растерянный и оглушенный.       — Что?..       “…я хочу тебя”.       “Я буду с тобой, если ты скинешь броню, Каз Бреккер. Или не буду вовсе”.       Инеж кидает взгляд в окно.       — Ровное пламя может гореть вечность, в то время как бушующий пожар однажды превратится в пепел. Как ты думаешь, Каз, сколько людей в этом городе живут, лишь держась за руки временами?       — Парочка безумцев и полторы калеки? — со злой иронией предполагает он. — Сулийские пословицы закончились, осваиваешь керчийские?       — Расширяю горизонты, — Инеж усмехается уголком губ. — Все устроено сложнее, чем ты думаешь, Каз.       — Я вырос в Бочке, здесь всегда все было просто, — Каз возвращает ей усмешку, скрывая за ней свою растерянность. — Разве Хелен не научила тебя мудростям жизни? Что на самом деле нужно людям?       Инеж оказывается рядом с ним так стремительно, что он замечает её нож, лишь когда тот втыкается в дерево стены рядом с его щекой. Глаза Инеж горят яростным огнем.       — Ты даже не представляешь, чему она меня научила, — шипит она с непонятной ему горечью. — И чего лишила. Знаешь, от чего девочки могут за пару-тройку месяцев потерять товарный вид? Подумай на досуге, ты же умный!       Такую Инеж он практически не знает, и она… завораживает. Сильная, хищная, непримиримая и жестокая. Такая же, как и он.       — И кем же мы с тобой будем, безумцами или калеками? — спрашивает он холодно. — Скажи мне, Инеж.       — Мы будем нами, — Инеж выдергивает нож и отступает одним плавным неуловимым движением, голос у неё ровный, словно и не было этой вспышки только что. — Мы отличаемся от других людей, Каз. Так к чему стремиться жить так, как они?       Щека все ещё чувствует фантомный холод острого лезвия.       — Дай мне руку, — требует она. — Руку, Каз!       Он смеривает её испытующим взглядом и протягивает к ней оголенную руку. Пальцы бледные и едва заметно подрагивают. Каз надеется, что Инеж этого не заметит.       Инеж всегда замечает. Она заставляет его поднять кисть так, словно он упирается в стекло и прижимает свою ладонь к его так близко, как может. Так тепло и странно. Ладонь у Инеж узкая, хрупкая, сильная, по-морскому жесткая от мозолей.       Он смотрит на неё с недоумением, пока до него не доходит.       — Три года назад ты не мог и этого, — тихо произносит Инеж. — Видишь, Каз, все меняется. Просто не торопись. Не торопись сгореть!       Каз чуть смещает ладонь, позволяя их пальцам переплестись. Инеж улыбается ему, и он, помедлив, неуверенно улыбается в ответ.       Неужели Инеж не догадывается, что рядом с ней он горит все эти годы? Медленно и мучительно тлеет, обугливается и, точно равкианский мученик в фьерданском костре, мечтает лишь об одном — чтобы пламя взвилось вдруг беспощадным вихрем и принесло долгожданное облегчение, позволив ему наконец рассыпаться легким прозрачным пеплом.