Они возвращаются в дом Уайлена вдвоем с Джаспером, триумфально сдав Матти на руки госпоже Янсенс.
Джаспер до сих пор смеется и патетически воздевает руки к небу, возглашая о том, что ему и в страшном сне бы не приснилось сбежать из дома в столь юном возрасте. Инеж его веселья не разделяет, предвкушая грядущие объяснения с Ниной. Пусть фактически она ни в чем не виновата, однако все равно чувствует часть и своей вины. Из-за её авантюр Нина сегодня не вернулась домой.
Госпожа Янсенс, однако, уверена в какой-то иной версии. Когда она успокоилась и убедилась, что Матти цел и невредим, она вопреки ожиданиям Инеж отнеслась к отсутствию Нины без всякой суровости и даже улыбнулась непривычно мягко:
— Дело молодое, как не понять? Сама такой была. Помирились, и хорошо!
Инеж предпочла промолчать и неопределенно улыбнуться, чтобы ненароком не разрушить конспиративное прикрытие Нины, каким бы оно ни было.
После всех переживаний и тревог Инеж приходится кардинально поменять планы. В Клёпку она сегодня не пойдет. У неё нет сил объясняться ещё и с Казом или молчать, ожидая, пока он прочитает всё сам по её лицу.
Ей так хочется отдохнуть, хоть один вечер не думать о грядущем. Не думать о Карефе, жаждущем крови, о призрачном корабле — погибели всех судов, на которые он откроет охоту, не думать о Казе и его сомнительных приказах.
Почему каждый раз, когда им удается сблизиться, следующий же день ставит все с ног на голову? Инеж не хочет вдаваться глубоко в этот вопрос, лучше она свернется в клубок под одеялом, привычно уткнется носом в подушку, на которой Каз спал рядом с ней когда-то, и представит, что всех проблем не существует.
И возможно, только возможно, она на мгновение представит Каза рядом с собой, его размеренное дыхание за спиной и теплое неподвижное плечо, к которому она тогда на секунду прижалась щекой. Каз не проснулся.
Рядом с ней он всегда спит крепко и улыбается перед тем, как проснуться. Может быть, её молитва перед сном все же работает. Инеж давно уже читает её для них обоих и, молясь в равкианских церквях, ставит свечи за одного грешника-керчийца, который сделал для неё больше, чем все святые вместе взятые, как бы грешно это ни звучало.
Может быть, ей пора наведаться в церковь Новой Равки, успокоить душу молитвой, стряхнуть тяжелые мысли, покаяться об отнятых жизнях и попросить сил на спасение живых. И, возможно, совсем немного помолиться о собственном сердце, мечущемся в сомнениях и трепещущем под жестокими морскими ветрами.
Быть может, когда все это закончится, ей удастся съездить в Равку, обнять мать и преклонить голову к её плечу, пытаясь найти у неё ту же защиту и утешение, которую находила в детстве. Инеж так давно хочется, чтобы её утешил хоть кто-нибудь, позволил выплакаться и заверил, что все будет хорошо.
Однако единственный, кто может дать ей такую возможность, это как ни парадоксально, все тот же Каз. К чему кривить душой? Она давно знает: только он и способен дать ей утешение, своеобразное, жестокое и честное, только он может понять её измученную израненную душу хотя бы потому, что у него самого она такая же.
Впрочем, едва ли Каз сможет успокоить её сердце. Инеж отлично понимает, почему порой они с Ниной едва выносят друг друга: в плане эмоций Каз непредсказуем. Никогда не скажешь наперед, ответит он пониманием или же жестокой шуткой, колкостью или остротой. Однажды она научится не замечать этого или же устанет настолько, что найдет в себе силы уйти навсегда и испытает при этом лишь облегчение.
Каз безжалостен к ним обоим. Любое трепетное тайное чувство он бросит в огонь своих амбиций и общего дела. Фальшивая свадьба — лучшее тому подтверждение. Ни правда, ни ложь, порождение чьего-то воспаленного разума.
Инеж сжимает пальцы, чувствуя между ними прохладу металла. Она так и не сняла кольцо, лишь переодела на другой палец, чтобы не привлекать внимания. У неё даже приготовлен небрежный, чуть презрительный ответ для Каза, если вдруг он решит насмешливо поинтересоваться, не поверила ли она и впрямь в своё замужество.
Не поверила.
Просто ей понравилось носить украшения на руках. Вон, Джаспер носит перстни почти на всех пальцах. Чем она хуже? Хотя для Каза у неё, конечно, припасен ответ получше.
Да и разве это свадьба? Лишь ещё одна её постыдная тайна. Разница лишь в том, что воспоминанием о ней она действительно наслаждается, что бы ни думали об этом остальные.
Её родной караван никогда не примет бледного иноверца с холодными глазами. И Каз не из тех людей, что когда-либо решится преодолеть это культурное различие. Он никогда не поклонится её родителям, прося благословения, не позволит матери поцеловать его в лоб, не согласится жениться по сулийским обычаям, не снимет с её головы свадебное покрывало, не преподнесет ларец с украшениями.
Хотя нет, вот последнее Каз очень даже может. Правда, украшения будут крадеными, зато если Казу захочется, там будет коллекция драгоценностей из всех сокровищниц от Шухана до Равки. Инеж, к слову, вполне сможет поучаствовать в этой миссии.
Это должно раздражать и ужасать её, но на самом деле искренне смешит. Она действительно безнадежна!
Уважающая себя сулийка никогда не выйдет замуж с распущенными волосами. Это неподобающе, на грани неприличия. Цвет свадебного наряда традиционно лиловый или темно-красный. Хелен неплохо выучила их ритуалы, когда благоустраивала своё экзотическое заведение, обряжая сулиек в лиловые тряпки, призванные имитировать сулийский шелк, и заставляя их танцевать нечто вульгарно завлекательное, ни разу не похожее на настоящие танцы их народа.
Что знал караван о жестоких нравах торговых людей? Что знал он о страдании и о стыде? А даже если бы и знал, ответом для Инеж стал бы безжалостный вердикт: если святые позволили совершить это с ней, то, значит, она была достойна лишь этой судьбы. Значит, было в ней нечто порочное, падшее, предопределившее её жизненный путь. Кочевой народ сули добр, радушен, набожен и одновременно с тем невыразимо жесток.
Именно поэтому Инеж никогда не посмеет вернуться в общину. Она отторгнет её, как здоровое тело отторгает хворь. В её случае хворь постыдную.
В цирке нравы мягче, конечно же, там привечают и иноверцев, и странных людей, но даже цирк подчиняется правилам каравана. Инеж не хотела бы, чтобы у семьи были неприятности из-за неё. Непокорная дочь — не подарок небес, но таково уж влияние времени, военного времени в том числе. Женщинам война приносит горе, но она же дарует им свободу воли и выбора. В вечно воюющей Равке любая имеет право на выбор, возьмет она в руки оружие или предпочтет укрыться за мужскими спинами, храня хоть какое-то подобие семейного очага.
Беспутная дочь, ведущая себя неподобающе, — постыдная страница в истории семьи, клеймо греха и несмываемого позора.
Родители примут любой её выбор, но только если будут уверены, что дочь свяжет свою жизнь с достойным человеком. Про Каза такое сказать сложно, керчийский бандит, беспринципный демжин, аферист и убийца — лишь малая часть его имен. И каждое из них правдиво, ей ли не знать.
Только расстояние и языковой барьер хранят её родных от горькой правды, кому на самом деле отдала своё сердце их вольная дочь. Но пока все остается так, как есть, мать будет спрашивать про здоровье Каза, а отец задумчиво качать головой и передавать ему пожелание удачи в делах.
Если правда когда-нибудь вскроется, Инеж не уверена, что у неё останется дом, даже такой призрачный и далекий, какой есть сейчас.
Но это неважно. Это все мелочи, суета, о которой можно мимолетно подумать на досуге с легкой грустью и отмахнуться легко и привычно. Насущных проблем у неё сейчас гораздо больше.
И к которым она сегодня категорически не желала возвращаться мыслями… черт!
Джаспер нетерпеливо машет ей рукой и открывает дверь, призывая наконец зайти в дом. Они слышат нежную музыку прямо с порога и переглядываются. Во взгляде Инеж лишь удивление, но во взгляде Джаспера улыбка и восторг. Он точно знает, кто может так играть.
В гостиной они застают редкую, слишком редкую по нынешним временам, картину семейной атмосферы. Уайлен сидит за роялем, и пальцы его невесомо летают по клавишам, извлекая бойкую веселую мелодию, он встряхивает головой на каждом аккорде и то и дело оглядывается за спину, где госпожа Хендрикс терпеливо учит Малену шагам танца.
— Вперед, затем переступаешь левой ногой, маленький шажок, поворот… правильно! Нет, другая нога! Да, молодец!
Малена смеется, кружится и путает шаги. Инеж улыбается и прислоняется плечом к косяку. Джаспер копирует её позу, успевая жизнерадостно помахать госпоже Хендрикс.
— Уайлен! — зовет Мария, и тот тотчас оборачивается. — Давай-ка поменяемся. Окажи любезность юной леди и дай ей следующий урок!
— Ладно-ладно, — Уайлен поднимает руки. — Но предупреждаю, из меня плохой танцор!
Он встает и наконец оборачивается полностью. И застывает под пристальным взглядом Джаспера. Подскочившая Малена нетерпеливо дергает его за рукав, и Мария аккуратно отстраняет его со своего пути.
— Не отлынивай, Уай, — она легонько подталкивает его в плечо. — Тем более у вас уже есть зрители! Не хотите присоединиться к уроку танцев?
Джаспер дергает уголком рта и наклоняет голову набок. Уайлен отводит взгляд и осторожно берет тонкую руку Малены в свою.
— Можете поспорить, кто из нас первый наступит на ногу другому, — нарочито весело восклицает он, не глядя на них.
Инеж чувствует, как тяжелеет её собственный взгляд и брови сдвигаются сами собой. Ей не нравится это зрелище. Она даже себе не в силах объяснить почему, но на душе отчего-то становится суетно и горько.
Первые переливчатые аккорды звонко разносятся по комнате. Уайлен осторожно притягивает Малену за талию и делает первый шаг. Она неуверенно отступает, задевает ногу Уайлена краем своих неизменных брезентовых широких брючин и крепче вцепляется в его плечо на повороте.
— Почему бы и нет? — вдруг произносит Джаспер и встряхивает головой. — Не окажете ли мне честь, прекрасная госпожа?
Инеж не успевает отреагировать, как он принимает решение за неё: мгновенно притягивает за локоть, уверенно кладет ладонь на талию и тут же отталкивает, прокручивая под своей рукой.
— Ты бы хоть револьверы снял…
— Это добавляет мне изюминки, — ухмыляется он. — К тому же, у меня хотя бы нет третьей ноги!
Намек на Каза столь очевиден и нахален, что Инеж лишь фыркает не в силах сдержать смех и перепрыгивает через выставленную ногу Джаспера, привычно задевая бедром кобуру.
Это гюнцвелльская полька — танец простой, незамысловатый, одинаково любимый и знатью, и простым народом. Веселая и озорная, она захватывает людские сердца, на мгновение заставляя забыть о всех бедах и ссорах. Инеж научилась ей в первый год пребывания в банде.
Джаспер кружит её по комнате, дурачась и смеясь, совсем как тогда в праздничный зимний день, когда они оказались в танцующей толпе на одной из тех маленьких площадей, которыми так славится Каттердам. Только теперь Инеж спокойно сжимает его пальцы в своих, а сильные ладони на талии рождают лишь тепло в груди. И ни капли страха.
Гюнцвелльская полька имеет множество вариаций, и если Уайлен с Маленой танцуют самое простенькое исполнение, то Джаспер не отказывает себе в удовольствии показать их умелую лихость: его длинные ноги то и дело возникают перед Инеж, вынуждая прыгать все выше и выше. Таков уж этот танец, по-своему куртуазный и игривый, позволяющий партнерам сблизиться на мгновение почти неподобающим образом и оставить это лишь веселой шуткой. Однако и энергии на него нужно, как на три ночных вахты подряд!
Каз, к примеру, никогда не сможет танцевать так, как Джаспер, который, не теряя темпа, то падает на одно колено, выбрасывая ногу вперед, то взвивается вверх резко и стремительно, точно чертик из табакерки. Кажется, у него железные колени. Инеж смеется и оглядывается на улыбающегося Уайлена.
Каз никогда не сможет танцевать.
А даже если и сможет, то никогда не захочет. Для Инеж это не должно стать поводом исключать танцы из своей жизни.
Джаспер лихо раскручивает её и в нужный момент отпускает, успевая склониться в галантном поклоне, а в следующий момент уже протягивает ладонь Уайлену.
— Гюнцелахт! — восклицает он. — Госпожа Хендрикс, продержитесь?
— Озорник! — фыркает Мария и пробегает пальцами по клавишам. — Какой гюнцелахт без скрипки? Ну давайте!
Инеж хватает Малену за локоть и быстро оттягивает на другой конец комнаты, они переглядываются и вновь заливаются веселым смехом.
Джаспер и Уайлен становятся плечом к плечу, крепко обхватывают друг друга за плечи, дружно ударяют правыми ногами в пол и пускаются в пляс по комнате, нещадно путая шаги и взмахивая руками не в такт, но оттого ничуть не теряя энтузиазма. Подошвы грохочут об деревянные полы, и воздух сотрясается от размашистых гулких хлопков. Гюнцелахт — танец мужчин, отдельная часть гюнцвелльской польки, время показать свою лихость и боевой дух. Женская роль здесь — отбивать ладонями ритм и улыбаться партнеру, Инеж и Малена с ней вполне справляются.
Уайлен с Джаспером определенно входят во вкус и обмениваются парой тумаков, а затем и вовсе наскакивают друг на друга, как два задиристых петуха, пока очередной музыкальный перелив не заставляет их схватиться за руки и пуститься по кругу в бешеный галоп, от прыжков которого дрожат стены и сотрясаются вазы на шкафу. Сквозь музыку и грохот доносится лишь жалобный вопль Уайлена:
— Я же не умею-у-у… А-а-а-а, Джаспер! Сто-о-о-ой! Спасите!
Спасает их диван, коварно выставивший пузатый бок, о который Уайлен благополучно спотыкается и валит их с Джаспером на полосатые бархатные подушки.
— Знакомый вид, — задумчиво комментирует Малена.
Инеж со смирением взирает на кучу-малу из локтей, коленей и дрыгающихся ног. Мария перестает играть, оборачивается и только тяжело вздыхает от этого зрелища:
— Как малые дети, прости Гезен! Вас же ни на один светский прием не выпустить!
Ответом ей становится звонкий веселый хохот на два голоса. Растрепанный Уайлен спихивает Джаспера на пол и смеется, запрокинув голову, как никогда похожий на взъерошенного пушистого лисенка.
— Разве там будет так весело, как у нас? — восклицает Джаспер. — Там сплошь чопорность и скука! Они просто не знают, где проходят лучшие вечеринки Каттердама!
— Говори за себя! — бессильно стонет Уайлен. — Я больше не буду с тобой танцевать!
— Да ладно, ты просто никогда не видел, какие коленца выкидывает Пим, — отмахивается Джаспер. — А ну-ка вставай! Давай-давай!
Он нежным толчком отправляет Уайлена к роялю, и одним прыжком обогнав его, галантно склоняется перед Марией:
— Позволите пригласить вас?
Она с веселым прищуром смотрит на него, а затем решительно вкладывает хрупкие пальцы в его ладонь. Джаспер целует её руку и мягко притягивает к себе.
Инеж опускает взгляд, ей тяжело смотреть. Столько искренней нежности и привязанности в этом жесте, столько трогательной осторожности во всех движениях Джаспера, обыкновенно размашистых и небрежных… Джаспер относится к госпоже Хендрикс, как мог бы отнестись к собственной матери, и она с трепетной любовью принимает их с Уайленом, словно обретя двух сыновей за раз.
Инеж никогда не была близка с ней, но она хотела бы. Правда, хотела бы. В этом огромном мире она как будто оказалась совсем одна, ни одному человеку не понять хаоса, что творится у нее в душе.
Даже Нина, что знает Каза лучше многих, не сможет найти слов утешения, даже если искренне пожелает этого. Именно потому, что она слишком хорошо знает Каза и на что он способен. Если он захочет, он разотрет чужое сердце в пыль и всадит под ребра обоюдоострый нож напоследок.
Инеж уже чувствует его царапающее кожу острие, но все так же безрассудно шагает навстречу, не замечая боли и тонких ручейков крови, щекотно струящихся по телу.
Она качает головой и делает знак Малене, веля ей идти следом. Они покидают комнату и останавливаются у приоткрытых дверей. Инеж делает медленный вдох, заставляя себя сосредоточиться.
— Талахаси? — Малена озабоченно склоняет голову набок. — Что-то не так?
— Я хочу, чтобы ты осталась в Каттердаме, — проговаривает Инеж на одном дыхании, не смотря на нее. — Ты должна выучиться. На корпориала, на полноценного целителя.
— Но…
— Я найду тебе наставников, а Нина устроит тебя в госпиталь, — продолжает Инеж. — Можешь продолжать жить здесь, тут безопасно, Джапер и Уайлен не дадут тебя в обиду. Я внесу залог за твое проживание, за это можешь не переживать.
— Вы говорили, что я приношу пользу в море, — голос Малены слышится совсем потерянным и тихим. — Вы передумали?
— Этого недостаточно, — вырывается у Инеж прежде, чем она успевает осознать, что сказала.
Малена вздрагивает как от удара, а Инеж кажется, что на нее вылили ведро ледяной морской воды. Это не её слова…
“Этого недостаточно” — сказал Каз, когда она продемонстрировала ему свои навыки после всех тренировок, не щадя отвыкшего от нагрузок тела и искренне стараясь сделать все как можно лучше. А затем он посмотрел на неё, продрогшую, вымокшую, в грязной одежде, и в непроницаемом прежде взгляде неожиданно промелькнула искра молчаливого одобрения.
“Этого недостаточно, пока ты не в состоянии защитить то, что уже имеешь”. Это было все, что он сказал ей в тот день, а уже на следующий принялся учить её самым грязным приемам, какие могли только породить улицы этого грешного города.
— Ты когда-нибудь теряла людей, которых лечила?
Малена качает головой.
— Нет ничего хуже, чем знать, что-то погиб просто потому, что ты умела недостаточно, — Инеж ловит её взгляд. — Я не хочу, чтобы ты узнала это чувство. Его уже пережила я.
— Я слушаюсь приказов капитана, — губы Малены слегка подрагивают, но она лишь выше вздергивает подбородок. — Талахаси, вы все ещё мой капитан?
— Да, — Инеж говорит твердо. — Ты — часть команды и ты вернешься на Кара Теше, когда завершишь обучение. Я обещаю тебе это. Если, конечно, не передумаешь!
Она лукаво подмигивает Малене, и та возмущенно фыркает.
— Не передумаю!
В дверях слышится смех, Джаспер и Уайлен выходят к ним. Инеж пользуется моментом и успевает поймать Уая за локоть.
— Уай, ты не будешь против, если Малена задержится в твоем доме? Я бы хотела, чтобы она пошла учиться, но мне будет спокойнее, если она будет жить здесь. Её жалованье покрывает расходы на жилье, и я не оставлю её без покровительства, поэтому…
— Какие глупости, Инеж! — отмахивается Уайлен. — При чем тут расходы на жильё? Пусть живет, сколько нужно, мы только рады компании!
Не понимает. Инеж бросает быстрый взгляд на настороженную Малену, оборачивается обратно к Уаю и качает головой.
— При том, — она веско надавливает голосом. — Это важный вопрос, Уай. Я могу позволить себе пользоваться твоим гостеприимством. Я, но не она.
В глазах его наконец проскакивает понимание.
— Что скажут люди, если узнают, что купец Ван Эк берет деньги со своих гостей? — он усмехается, но лицо его отражает напряженные размышления. — У меня есть другое предложение. Моей матери нужна компаньонка, а к Малене она искренне привязалась. Учиться это не помешает, но придраться будет не к чему. Что скажете?
Тоже неплохой вариант. Если Инеж уйдет в плавание, она предпочла бы знать, что Малена устроена самым надежным образом. Она мало кому может доверять в этом городе, но одно знает точно: в этом доме Малене не причинят вреда. Однако нельзя допустить, чтобы решение это навредило делам самого Уайлена.
— Как тебе такая идея? — она оглядывается на Малену. — Вы неплохо ладите с госпожой Хендрикс.
Малена нерешительно кивает и искоса смотрит на улыбающегося Уайлена.
— Как скажет капитан, — тоненьким голосом отзывается она. — Я могу принести пользу и здесь!
— Очень хорошо, тогда решено! — заключает Уайлен.
— Потом обговорим детали, — Инеж кивает и наконец-то может перевести дух.
Непростой разговор и для неё, и для Малены. Для всех непростой.
— Тебе ведь здесь не страшно оставаться без Инеж? — Уайлен чуть наклоняется к Малене и дружелюбно улыбается. — Думаю, мама будет очень рада тебе! А мы с Джасом, может и не самые респектабельные джентльмены, но льщу себе надеждой, что вытерпеть нас все-таки можно! Да Джас?
— Разумеется, Уай, — отвечает тот коротко.
Инеж вдруг замечает, что как раз Джаспер становится мрачнее тучи, на его лице нет неприязни, скорее просто тоска, а вот на Уайлена он поглядывает с непонятным чувством в глазах.
Малена улыбается тоже, робко и недоверчиво. Взгляд её, неотрывно устремленный на Уайлена, вдруг вспыхивает светлой искрящейся радостью, почти восторгом…
Инеж опускает глаза. Чувство допущенной ошибки вкрадчиво запускает в душу свои острые, загнутые пыточными крюками коготки.
Жизнь идет своим чередом, катит волны бытия через века и тысячелетия, и все они — лишь щепки в её огромном равнодушном водовороте.
* * *
“Вы справились”.
Всего два слова, вырезанных из газеты и приклеенных к тонкому бумажному листку. Каз смотрит на кривую надпись и чувствует, как слегка разжимается тугая петля на горле. Хозяйская бдительность усыплена: он подчинился, он послушен. Кридс удовлетворен, а значит, у Каза на одного врага меньше.
Он может сколько угодно делать уверенный вид перед Джаспером, направлять Уайлена, подсказывая правильные слова, и награждать Нину ледяным взглядом — он умеет это. И он счастлив, что рядом с ним нет никого старше, кто с высоты прожитого возраста сказал бы ему честно и прямо: “Ты облажался, парень”. Ведь это и правда так.
Пер Хаскель мог бы. Старик никогда не отличался деликатностью и был по-своему честен.
Если бы он не предал Каза тогда, то быть может, банда до сих пор принадлежала бы ему. В конце концов, он принял того бездомного мальчишку и никогда не мешал Казу делать все, что тот хотел осуществить. Не верил, смеялся, но давал шанс, говорил другим не мешать.
Когда Каз договорился через подставных лиц о покупке пятой гавани, старик бранился не переставая всю дорогу до того паба, где они должны были заключить сделку, а затем взгляд его, обыкновенно рассеянный и затуманенный алкоголем, вдруг мгновенно стал цепким и острым. Он сыграл ту роль безупречно и даже сумел стряхнуть с изначальной оговоренной цены ещё процентов десять.
Отбросы… чуть ли не самая нищая банда, с которой, как ни парадоксально, продолжали считаться и оставляли за ними право на кусок общего пирога. Самый грязный и пыльный кусок, но тем не менее он был. Пера Хаскеля уважали, пусть он мог не так много, но положение банды держал до той поры, пока не подрос сильный молодняк, не боящийся ни крови, ни денег. Каз был среди них, он был лучшим. Старик видел это, знал, завидовал отчасти его хватке и удачливости, частенько бранился, не хотел слушать, швырялся пивными кружками, но, в конце концов, поддерживал большинство авантюр.
И он не давал в обиду тех, кого считал своими.
Кто-то из шестерок той банды презрительно попытался оттолкнуть Каза с дороги, как сопливого мальчишку, Пер весьма метко метнул нож, пригвоздив чужой рукав к столу.
— Не советую трогать моих людей, — сказал он веско.
— Зачем тебе этот хромоножка?
Каз не помнил, кто задал этот вопрос, но до сих пор видел сквозь пелену воспоминаний, как Пер Хаскель улыбнулся зловеще и неторопливо провернул в пальцах ещё одно лезвие:
— Чтобы однажды он принес мне твою голову, сынок…
И Каз принес. Правда, не голову, а всего лишь ухо. Пер Хаскель выкинул его в канал, Каз не возражал.
До сих пор смутной горечью отдает мимолетная мысль о том, что Хаскелю просто не хватило веры. Он предпочел пожертвовать Казом, но сохранить остальную банду. Проигрышная оказалась ставка.
Старик никогда не стремился подняться выше и терпеть не мог купцов высшей лиги, он будто бы опасался приближаться к власти, боялся рисковать.
“Главное, не лезь во власть, парень, — сказал он однажды. — Они перемелят тебя в пыль, отберут все, что дорого, и оставят без души!” На этих словах он поморщился и потер грудь. Каз знал, что у него прострелено легкое, след лихой юности. Старик страдал одышкой и терпеть не мог двигаться быстрее, чем степенной походкой до бара и обратно.
Тогда слова эти показались Казу трусливыми и жалкими, и он пожал плечами:
— Тогда мне повезло, что у меня нет души. Так ведь говорят.
Пер Хаскель лишь криво усмехнулся и ничего не ответил.
А затем Каз привел в банду Инеж.
Как причудливы повороты судьбы подчас, не правда ли? Сейчас Каз вспоминает слова того пятнадцатилетнего мальчишки с такой же кривой ухмылкой. Наивный юнец, у которого не было в руках ничего кроме связки отмычек и ножа, он сам любовно выстроил свою империю, сам впустил в душу людей, которых не хотел бы потерять, сам затянул эту петлю на собственном горле.
А теперь пришла пора придумать, как он будет все это защищать.
Отпуская своих воронов на все четыре стороны, он не учел только одного: каждый из них перестал быть его верной, беспрекословно слушавшейся пешкой и начал поступать по собственному разумению, не утеряв той широты размаха, что присуща и самому Казу. Грабить — так Ледовый Двор, освобождать — так целые рабовладельческие рынки, сбегать из Фьерды — так целой фьерданской диаспорой. Это не вычислить, не предугадать, можно лишь подстроиться под новые условия игры и придумать, как обернуть их себе на пользу.
Чем он сейчас и занимается.
Человек проскальзывает за столик нервной дерганой тенью и тут же опасливо оглядывается по сторонам.
— Этим ты привлекаешь лишь больше внимания, — хмыкает Каз.
Тот вздрагивает.
— Если меня увидят с тобой, Бреккер, мне не жить!
— Твои гонорары неплохо покрывают этот риск, — Каз откидывается на спинку диванчика. — Что любопытного расскажешь?
— Ганнер и Морис тоже мертвы. У обоих несчастный случай, не подкопаться. У тебя не осталось людей в Хеллгейте, Бреккер. Любой, кого заподозрят в связи с тобой, умрет, не сомневайся.
— Заключенных проверяют?
— В первую очередь. Все помнят ту историю с подменой заключенного. Второй раз не прокатит. Парня проверят на татуировки, будут приглядывать за ним денно и нощно. Если он попытается связаться с тобой или хоть кто-то заподозрит что-то подобное, его запытают до потери рассудка и скинут в море. Скажут, что загнулся от лихорадки.
— Что там происходит?
— Никто не знает. Говорят, их посещали какие-то важные шишки, но кто и зачем — неизвестно. К Хеллгейту вообще не подобраться, все подходы закрыты.
— Ты же как-то подобрался…
— Только потому, что я выпиваю раз в месяц с одним из тамошних тюремщиков, от него и узнал.
— Если… в Хеллгейте появится ещё один тюремщик, ты сможешь выпивать и с ним тоже?
В ответ он слышит лишь сухой смешок:
— Если только ты найдешь такого смертника, Бреккер, не успевшего засветиться даже в Бочке, который будет предан тебе, точно самому Гезену.
* * *
Новый день приносит новые хлопоты и воскрешает старые проблемы.
Когда Инеж открывает глаза и сонно ворочается в кровати, пытаясь побудить себя подняться, солнце уже вовсю светит в окно, пробиваясь сквозь щели в шторах.
Инеж беспомощно накрывает голову подушкой.
В голове восхитительно пусто и, кажется, что она не поднимет даже руки. Тело словно потеряло все силы, и хочется лишь вжиматься в перину все глубже, пока совсем не исчезнешь из этого мира.
Ничего не хочется: ни есть, ни говорить, ни слышать чужие голоса. Ей холодно, и плотное теплое одеяло от этого не спасает. Может, это потому что холод внутри неё?
Хоть бы её не трогали. Хотя бы ещё несколько минут, пока она соберется с силами.
А затем последствия ошибок, допущенных за последние годы, обрушатся и погребут её под собой, как снежная лавина.
И первой из всех намечающихся проблем стоит разговор с Казом. Ей нужно собраться, чтобы спокойно и холодно отстоять свое решение, не реагируя на его ответные действия и резкие слова, которые несомненно не заставят себя долго ждать.
В дверь стучат, Инеж не отвечает. Пусть думают, что она ещё спит. На ночь она опустила щеколду замка, никто не сумеет войти.
Слышится мягкий вкрадчивый щелчок, и дверь неслышно открывается, фигура в знакомом темном костюме проскальзывает в комнату. Инеж, незаметно наблюдающая из-под одеяла, удивленно приподнимает брови.
Действительно, к ней не сумеет войти никто, кроме человека, для которого в принципе не существует замков.
Она, повинуясь какому-то опасливому любопытству, не подает виду, что проснулась. Ей любопытно, зачем Каз пришел.
Что-то шелестит совсем рядом с её ухом, будто бумага трется о ткань. Он пришел оставить ей записку? Или сразу черную метку?
— Инеж… — его тихий голос заставляет её замереть, точно испуганный крольчонок. Сердце почему-то начинает бешено стучать едва ли не в горле. — Я знаю, что ты не спишь.
Нет, это не страх, это что-то иное. Что-то сродни предвкушению и… смущению? Она растрепанная после сна, не успевшая ни умыться, ни даже поправить сбившуюся с плеча рубашку. И в её планы определенно не входило вылезть из-под одеяла на его глазах.
— Инеж, — зовет он вновь. — Твое дыхание выдает тебя с головой. Надеюсь, ты не вынудишь сдернуть это одеяло.
— Рискуешь застать весьма смущающую картину, — нарочито спокойно отзывается Инеж. — Это моя комната, и слово “моя” в данном случае подразумевает, что, если она заперта, я рассчитываю заснуть и проснуться в ней одна.
Каз не отвечает, но край одеяла задумчиво колеблется будто бы сам по себе. Инеж закатывает глаза и садится на постели. Запутанные волосы рассыпаются по плечам, и Инеж с досадой пропускает пару прядей сквозь пальцы.
— Подай мне гребень, будь добр, — велит она, словно ничего и не произошло.
Каз смеривает её непроницаемым задумчивым взглядом и, ни говоря ни слова, протягивает ей гребень. На руках его вновь перчатки.
Ладно, по крайней мере на сей раз она одета. Относительно.
Инеж косится на оголившееся плечо, но так и не поправляет сбившегося ворота, лишь перекидывает волосы на другую сторону и начинает неторопливо разбирать прядь за прядью. Если Каз так хотел увидеть её в неприбранном виде, то пожалуйста, пусть любуется. Может, заодно пояснит, зачем пришел.
Чужой взгляд настойчиво жжет обнаженную кожу, и Инеж вдруг чувствует прилив злости. Это её комната, чёрт возьми! Что за бесцеремонность? Или он решил, что из-за одного поцелуя, пусть даже обоюдно желанного, можно ввести в обиход порядки Зверинца? Хелен тоже любила входить без стука в любое время дня и ночи…
— Выйди, Каз, — говорит она холодно. — Выйди и закрой за собой дверь. Хочешь поговорить, подождешь те пять минут, пока я оденусь.
Он хмыкает, бесстрастно, но удивление все же проскальзывает в его взгляде. Тем не менее, шаг к двери он делает.
— Вопрос срочный.
— Тогда в твоих интересах покинуть комнату как можно скорее, — невозмутимо отзывается Инеж и улыбается. А в глазах её проблескивает острая сталь.
Дверь закрывается с сухим, подчеркнуто негромким щелчком.
Инеж чуть слышно хмыкает и качает головой. Отличное начало дня и отличное начало разговора. Хотя, честно говоря, она не жалеет. Пока что.
Зачем он вообще приходил? Если бы дело было действительно срочным, он бы вытряхнул её из постели в одну секунду, без всяких церемоний. Тем более что это всегда работало в обе стороны. Нет, это была попытка… чего? Самоутвердиться, проявить приязнь? В случае Каза эти две вещи можно с успехом совместить в одну провальную попытку.
Стоит ей быстро одеться, и на душе становится легче, приступ внезапной злости отступает, точно море в период отлива. Инеж закалывает волосы в пучок, косу плести ей некогда, кидает взгляд в зеркало и недовольно отворачивается. Почему-то от собственного помятого вида неприятно, раньше она об этом почти не задумывалась, а теперь это цепляет и отчего-то тревожит. На мгновение она задумывается, не стащить ли с пальца кольцо, но после ночи то снимается плохо, обдирает кожу, и Инеж скрепя сердце оставляет его на прежнем месте.
Черт бы побрал Каза с его неизменными авантюрами, одну из которых он и пришел сейчас изложить. В этом даже сомневаться не приходится.
Кстати об авантюрах, Инеж вспоминает о бумажном шуршании и возвращается к кровати. Небольшая бумажка действительно лежит на краю подушки, и на ней угловатым почерком Каза написано всего несколько слов.
“Хеллгейт вышел из-под контроля. Надо поговорить! Клепка, девять вечера”.
Судя по всему, разговор состоится уже сейчас, и Инеж уже заранее готова к тому, насколько тяжелым он окажется.
