* * *
Они прорывают оборону Пятой гавани слишком легко: несколько выстрелов, несколько показательных избиений, кровавые лужи на мостовой. Люди отступают, отходят в переплетения боковых улиц, ждут вмешательства морского Магистрата, но чиновники хранят молчание. А леттердамцы продолжают бесчинство. Это всё рассказывает перепуганный юнга. Женщин и детей вытаскивают из домов, переворачивают вверх-дном портовые лавки, избивают и разгоняют равкианских туристов, с родиной которых у шуханцев давняя и непримиримая вражда. Сфорцианцы впитали её с молоком матерей. — Шуханские демоны, — сплевывает Ортега. — Кто пустил их сюда? — Что о себе думает Магистрат? — вторит ему вернувшийся на корабль Шаган. — Мнение моряков для него ничего не значит? Инеж слушает доклад молча и параллельно прислушивается к напряженному перешептыванию команды. В этот раз она не намерена ничего скрывать. На палубе собрались все кроме тех, кто в дозоре. Им ничего не остается, кроме как ожидать развития событий и готовиться. Ко всему. Пим, сам того не желая, всколыхнул нечто невообразимое. На подступах к Четвертой гавани уже строят баррикады, перегораживая улицы. А здесь они могут даже с палубы наблюдать за тем, как солдаты прикладами разгоняют людей и вламываются в дома, ломая двери, если им не открывают. И весь вопрос лишь в том, когда они дойдут до кораблей. — Как леттердамцы относятся к сулийцам, Ортега? — спрашивает Инеж задумчиво. — Как в Равке? Он неловко прочищает горло. — Не очень хорошо, капитан. В Равке к ним относятся лучше, в Леттердаме считают вторым сортом. Обнадеживающий ответ, учитывая, что её команда как минимум наполовину состоит из сулийцев. В Равке сулийцев недолюбливают преимущественно за кочевой образ жизни и невозмутимое спокойствие караванов при беспардонном пересечении чужих земель, потому что они следуют по своим старинным святым дорогам, как завещали предки. Сулийским караванам в Равке чаще всего не рады, но отдельному сулийцу найти работу относительно легко. Они такие же люди, как и все. Ещё шепчутся, что сулийские гадалки крадут голубоглазых детей и несут беды и неурожай. Это неправда, в которую приятно и легко верить. — А к женщинам?.. Ортега пожимает плечами. — Как к женщинам, — отвечает он недоуменно. — А как ещё? — Как фьерданцы? — Не, — вступает в разговор Шаган. — У шу же королева, и в династии только королевы правят. Говорят, бабы у них в почёте! Кхм, простите, капитан… Инеж пропускает эту ремарку мимо ушей, лишь задумчиво накручивает на палец кончик черной косы. У неё осталось чертовски мало времени, чтобы что-то придумать. Женщина капитан — не редкость в Керчии, но плоха одним. Её слишком легко унизить, оскорбить и спровоцировать всю команду. Если с дерзкими фьерданцами Инеж всегда говорила на языке Каза, когда они вдруг обнаруживали, что чужой клинок уже вычертил знак Джеля напротив их печени, то сфорцианцы ждут этого языка, ждут сопротивления. Они застрелили Виссера. Ублюдки. Инеж сжимает челюсти, не давая себе поддаться эмоциям. Испуганные подонки стреляли во всех, кто подходил слишком близко. Где чертов магистрат и портовая стража, когда они так нужны? Где хваленый керчийский закон? Если хоть один сфорцианец попробует коснуться её хоть пальцем, ему прострелят руку, и после этого на команде можно будет ставить крест. Они тоже банда, не стоит обольщаться. Более идейные, более совестливые, а ещё закаленные в жестоких боях и вооруженные до зубов. Один Ортега стоит пятерых сфорцианцев, но он не успеет вступить в схватку, как его попросту пристрелят издалека. Не сегодня! Сегодня никто не умрет! Женщину делает недоступной либо оружие, либо людское уважение, как говорила Нина. — У кого есть что-то зелёное? Шарф, плащ, лента? — спрашивает Инеж внезапно. — В мою каюту! Быстро! Идея дерзкая, но может сработать. Их не должны тронуть, их должны испугаться. Придется заплести две косы и найти в каюте единственную шпильку. Если леттердамцы увидят девчонку-капитана, они не будут церемониться, пока ей не придется достать ножи. Если они увидят властную женщину, по совместительству капитана корабля, к которой не подступиться, они сбавят гонор. В это очень хочется верить.* * *
— Итак, я вас очень внимательно слушаю. Обоих! — Каз раздраженно отбрасывает трость и опирается руками на стол. — С каких пор жизнь бесполезного старика стоит всего, над чем мы работали годами? Где он? Родер мужественно пытается не прятаться у Аники за спиной, а она лишь скучающе скрещивает руки на груди. — В комнате Пима. Его сильно избили, он едва жив. — Да плевать я хотел на его состояние! — шипит Каз. — Сам бы убил, да поздно! Что с Пятой гаванью? Что ещё успел натворить этот придурок? Отвечай! — Он ничего не творил, — бурчит Родер. — Это всё лодочник, когда узнал в чем дело, стал поднимать народ. Пим просто хотел спрятаться, но сфорцианцы его выследили и пришли за ним в гавань, но люди их не пустили. Когда мы уходили, они прорывались к кораблям. Перед “мы” Родер делает одну крохотную заминку, всего лишь одну, но она наводит Каза на ещё более неприятную догадку. — Где была Инеж? Родер зажмуривается и покаянно выдыхает: — Она осталась на корабле. Бах! Старая модель парусника разлетается вдребезги, пресс-папье гулко падает на пол. Горячий узел в груди слегка ослабевает. Пробирает даже Анику, она наконец проникается нервозностью Родера. — Итак, — Каз садится в кресло и складывает перед собой ладони. — Подведем итоги. У нас больше нет Пятой гавани, минус двое ценных членов банды, один — потенциальный труп, вторая в любой момент станет заложником. Зато у нас есть живой Пер Хаскель! Как вам расклад? По лицам Родера и Аники отчетливо видно, что расклад неудачный, примерно как у Джаспера при любой попытке отыграться. Кстати где он? — Инеж прислала несколько своих матросов и того парня, — мрачно докладывает Родер. — Сказала, ты поймешь, босс. Имя Инеж аккуратно добавляется к все растущему списку тех, кого ему хочется сегодня убить. С другой стороны, Каз по краткому размышлению качает головой. Нет, ход умный. Пусть похищенный матрос будет здесь, убить его всегда успеется. Каз сам это сделает, если все такие белоручки. Зато на Инеж не будет никаких подозрений. — Что говорит морской Магистрат? Родер удрученно пожимает плечами. — Когда я был там, они уже заперли двери и отсиживались там, изображая глухонемых. Не удивлюсь, если разрешение на обыск кораблей, они выпишут, не моргнув и глазом. Не то чтобы Каз возлагал на этот орган власти хоть какие-то надежды, но планы у него на них большие. И не самые гуманные. — Заведения остались без присмотра, — она устремляет немигающий взгляд на Анику. — Исправь это. Я не хочу оставаться сегодня без прибыли. И позаботься, чтобы охранные документы на них были в полной готовности! Она кивает. Это ей понятно. — За этими искалеченными кто-нибудь приглядывает? — Ханса с корабля Инеж и Мара из Цветника. — По возможности пошлите за Зеник. Она будет браниться как портовый грузчик, но лекарей со стороны нам здесь тем более не нужно. — Да, босс! Нотки радости в голосе Аники неимоверно раздражают. Каз встает и мрачно оглядывается на неё: — Если старик сдохнет после всей каши, которую из-за него заварили, я лично оскверню его могилу, клянусь Гезеном! — Постараемся, чтобы тебе не пришлось напрягаться, босс, — голос Аники серьезен, но в глазах пляшут смешливые искорки. — Что делаем с Пятой гаванью? Каз подхватывает трость и придирчиво вертит её в руках. — Пока ничего. Разыщите Джеспера, пусть он организует охрану Бочки. Родер, переоденься, поедешь со мной! — Куда? — тот вытаращивает глаза. Каз криво усмехается: — Попробуем поиграть в приличных людей и призвать Магистрат к порядку! Пошли!* * *
Последнее время ей приходится преображаться слишком часто. Инеж наскоро подкалывает волосы, уложенные тяжелым узлом и выкладывает перед собой собранные командой украшения. Их немного, но попадается даже несколько драгоценностей. Богато украшенные, длинные золотые серьги — подарок Тамира для жены, перстень с рубином, которое Ортега хранит, как единственную память о матери. Шелковый зеленый шарф из каюты Хансы. Инеж надеется, что все эти женщины простят ей эту дерзость. Видят Святые, она никогда доселе не нуждалась ни в нарядах, ни в украшениях. Ей не для кого наряжаться и незачем. У неё нет ничего, кроме талисмана на шее да серебряного кольца на пальце. Инеж смотрит на себя в потрескавшееся зеркало и оттягивает пальцами ухо, выдыхает, готовясь к неизбежной острой боли, и мучительно стонет сквозь зубы. Сережка прорывает тонкую кожицу и встает на место. Инеж поспешно прижимает к уху чистый платок. У неё были проколоты уши, ещё в Равке. Тогда она носила совсем легкие золотые крошечные серьги-колечки. Хелен заставляла вставлять в уши целые каскады фальшивых, но по-прежнему тяжелых камней, от которых болела голова. С тех пор, как Каз освободил её, Инеж никогда больше не носила серёг. До этого дня. Второе ухо поддается легче, и крови из него куда меньше. Инеж выпрямляется и нанизывает на пальцы имеющиеся перстни, прячет сулийский талисман под одежду и напоказ вешает на шею серебряный знак Гезена. Угольная палочка делает взгляд тяжелым и властным, как она и хотела. Инеж накидывает на плечи тяжелый тёмно-изумрудный плащ (подарок Шагана тёще, купленный им в Новом Земе), окутывает голову зеленым шарфом и выпрямляет плечи. Женщина, отразившаяся в зеркале, будто бы старше её на несколько лет и кажется лишь отдаленно знакомой. Волосы, собранные в традиционную керчийскую прическу, поблескивают искорками шпилек в полутьме каюты, а зелень шарфа лишь подчеркивает смуглость кожи. Сулийка по крови, керчийка по жизни и шуханка по духу — вот какую роль ей предстоит сыграть сегодня. Инеж вскидывает голову и толкает дверь каюты. Зелёный — традиционный цвет власти у шуханцев, изумруды — королевский камень в Равке. Ни одна из этих стран предпочитает не помнить, что первыми травянистую зелень заморских одеяний примерили на себя любимые жены и наложницы Наримжина, в честь зелёной травы, что питала лошадей и символизировала новую жизнь. Красный — цвет любви, а зеленый — цвет жизни и власти. Так было задолго до возникновения такой страны, как Шухан, и до сих пор эти два цвета — основа сулийских талисманов. Когда она появляется в кают-компании, Ортега первым вскидывает на неё взгляд и ненадолго замирает, будто пытается свыкнуться с увиденным. Инеж вопросительно приподнимает брови, и он чуть улыбается. — Великолепно выглядите, капитан! — Похожа на капитана корабля? — это интересует Инеж больше всего. Ортега одаривает её ещё одним внимательным взглядом и кивает, а затем, приблизившись, вполголоса добавляет: — И ещё вы похожи на супругу того, кто мог бы купить десяток таких кораблей как этот. Инеж внутренне вздрагивает, но тут же возвращает на лицо привычную улыбку. — Будем надеяться, что леттердамцы подумают так же! — легко говорит она. — Такой страховки у нас, увы, нет, хотя было бы неплохо. А проклятое воображение против воли рисует рядом с ней Каза. Сегодня она смотрелась бы ему под стать. Единственное, в чем он, фокусник, аскет и аферист, находит отраду — в по-настоящему качественных вещах. Неважно, что это: часы, шляпы, обувь — если Каз обзаводится ими для себя, то выбирает такие, которые смогут служить ему годами. В груди вдруг становится нестерпимо жарко от мысли, что сейчас она хотела бы держаться за его локоть и идти рядом, и уже не по ночной Бочке, но по центральным улицам Каттердама, любуясь Гельдканалом. Увы, это так же несбыточно, как и многие другие её мечты. — Пойдем, — произносит она. — Если гости к нам все же явятся, встретим их как положено! Вряд ли придется ждать долго. Леттердамцы уже по-хозяйски взошли на соседнее судно, и с мачты легко разглядеть, как они переругиваются со старпомом. К Кара Теше тоже следует отряд. Небольшой, человек шесть, но какая разница, если любой конфликт с ними чреват непредсказуемыми последствиями. Сегодня они бесчинствуют в Пятой гавани и пользуются полной безнаказанностью, словно их направляет кто-то свыше; кто-то, кто заставил морской магистрат умыть руки и забаррикадировать окна и двери. Инеж остается в тени, оставляя за Ортегой первые переговоры и, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, переодевает серебряное кольцо со среднего пальца на безымянный. А солдаты тем временем уже поднимаются на борт. — Здравствуйте! Специальный гарнизон стражи, мы разыскиваем опасного преступника, — произносит один из леттердамцев с нашивками лейтенанта. — У нас предписание обыскать все корабли. Команда обязана предъявить документы и корабельные листы, открыть каюты и не препятствовать обыску! — Полагаю, соответствующий приказ Магистрата у вас также на руках? — вежливо спрашивает Ортега. — Без него обыски кораблей незаконны. Лейтенант недобро щурится. — У нас предписание Торгового совета. Препятствие обыску равносильно признанию в соучастии. Разве вам есть что скрывать? — Я не имею права пропускать посторонних на корабль, не увидев их документов, — Ортега непреклонно скрещивает руки на груди. — По какому праву вы проводите обыск? Лейтенант неприятно улыбается. — По праву чрезвычайного положения! В городе разгул преступности, и у нас есть все права. Если вы слишком долго пробыли в море, то, уверяю, в камере вы успеете привыкнуть к этому городу заново и выучить его законы. — Да ты… — Достаточно, — Инеж медленно выходит из тени, останавливается в нескольких шагах и обводит непроницаемым взглядом переминающуюся с ноги на ногу команду и настороженно подобравшихся леттердамцев. — Сделай, как они говорят, Ортега. Пусть все предъявят документы! Господин офицер совершенно прав, нам нечего скрывать. Тот одаривает её недоверчивым взглядом. Инеж почти физически чувствует, как тот перемещается от серег, на грудь со знаком, на руки, унизанные драгоценностями, скользит по шёлковой вуали, оценивает дорогую одежду и в результате этой быстрой оценки на одну сотую долю процента, но смягчается. — Тогда для начала я хотел бы узнать ваше имя, госпожа. — Инеж Гафа, — Инеж церемонно улыбается. — Капитан этого корабля. Пожалуй, подам пример всем остальным. Вот мои документы, офицер! Могу предъявить также капитанское свидетельство. Офицер берет документы, аккуратно сложенные уголок к уголку, прямо как учил Каз, и придирчиво просматривает их. — Вы равкианка? — спрашивает он наконец. — По рождению. У меня керчийское гражданство, — Инеж подходит ближе. Ещё один подарок от Каза. Первые пару лет Инеж с трудом ухитрялась лавировать между двумя странами, толком не зная даже, подданной какой страны является. Каз нашел лазейку в морском законе: служащий флота Керчии при определенных условиях получал керчийское гражданство независимо от страны своего происхождения. И Инеж с честью прошла эту головоломку, навсегда обретая право проживать в Керчии в любое время и в любом месте. — Сулийка… — Это вызывает у вас какие-то проблемы? — Инеж вежливо приподнимает брови. — Странно, мне казалось, что Керчия — страна, свободная от предрассудков! — Разумеется. Документы ей отдают с явной неохотой и разочарованием, но придраться не к чему. Офицер подает знак, и документы начинают проверять у всей команды. — Не расскажете мне об этом преступнике? — Инеж невинно хлопает ресницами. — Что же он сотворил? Сегодня в порту очень оживленно! — Вооруженный разбой на городских улицах среди бела дня, пострадали люди, — коротко отрубает офицер. — У нас приказ взять его живым или мертвым. — Какой ужас! — Инеж потрясенно прижимает руку к груди, серебряное кольцо проблескивает яркой искрой. — Я надеюсь, ваши поиски увенчаются успехом. И очень надеюсь, что не на моем корабле! — Посмотрим, — лейтенант щурится. — Нам необходимо обыскать корабль! — Разумеется! — тут же откликается Инеж. — Господин офицер, я могу рассчитывать, что ваши люди обойдутся с нашими вещами… деликатно? Что там Нина говорила о трепетании ресницами? У Инеж в арсенале женских чар есть лишь её редкие уроки да бездарные ужимки времен Зверинца, но этого, как ни странно, хватает. Офицер морщится, но кивает. — Они будут осторожны. Проверка документов проходит без эксцессов. Инеж внутренне выдыхает и мысленно попеременно благодарит то Каза, то Шпекта, твердивших о чрезвычайной важности личных документов. Некоторые Шпект нарисовал лично, и они с честью выдержали сегодняшнее испытание. Приступают к обыску. Стоит отдать сфорцианцам должное, они действительно стараются действовать аккуратно, даже когда выворачивают содержимое личных сундуков, простукивают стены кают и приподнимают матрацы на койках. Что бы они ни искали, это определенно не признаки наличия Пима. Инеж терпеливо сопровождает офицера, строго одергивает возмущенных матросов и улыбается с напускной любезностью, попутно пытаясь вспомнить хоть что-то из тех приемов, которыми пользуется Нина. Её каюта становится последней. Инеж с смутной брезгливостью наблюдает, как чужие мужские руки касаются её личных вещей, одежды, роются в её тумбочке и кровати. Святые, сможет ли она спать здесь после такого? Радует лишь, что ножи остались при ней. Их никто не коснется. Один из сфорцианцев выпрямляется, озадаченно сжимая в руке пустой пузырек из-под одеколона, и Инеж внутренне дергается, осознавая, что с трудом сдерживается, чтобы не вырвать его из чужих жирных рук. Это её! Это её память, её надежда! Никто не смеет касаться хрупкого стекла, хранящего отголосок того аромата, что для неё символизирует дом. — Пользуетесь мужским парфюмом, госпожа Гафа? — вкрадчиво спрашивает офицер. — Храню в качестве личного воспоминания, — с достоинством откликается Инеж. — Преступник пользуется подобным? — Возможно… — офицер криво усмехается, но делает знак вернуть флакон на место. — Мы закончили. Благодарю за содействие, госпожа Гафа! — Я рада, если смогла помочь, — Инеж любезно улыбается и следует за сфорцианцами на палубу. — Сегодня такой непростой день! — И для кого-то он определенно станет ещё более непростым. Не узнать этот скрежещущий скрипучий голос невозможно. Инеж вскидывает голову и не верит собственным глазам. Каз Бреккер стоит на палубе её корабля в сопровождении полдюжины клерков и главы морского Магистрата. Чуть дальше хмурит брови глава каттердамской стражи, Гарт, если Инеж правильно помнит его имя. А за их спинами неуютно жмется Родер, затянутый в костюм-тройку и неубедительно изображающий секретаря. Губы Каза растягиваются в опасной, предвкушающей недоброе улыбке: — Рад видеть вас в добром здравии, капитан Гафа!* * *
В глазах всё расплывается, кружится, сливается в бесконечную череду смутных миражей. Одно лицо сменяется другим, корабль, лодка, голубое небо над головой и резкая темнота — и снова свет. Боль из груди растекается по всему телу, выламывает кости, делает голову тяжелой и ватной, пока он вновь не проваливается во тьму, уже ничего не чувствуя. А в темноте его уже ждет огонь, он пляшет горячими искрами, съедает корабли и людей на них. Капитан Гафа печально смотрит на него из глубины пламени, и темные волосы её извиваются вокруг сгустками черной тьмы. Ей не вырваться, до неё не дойти. Вода вокруг превращается в такую же черную тягучую смолу, бьет в ноздри острой керосиновой вонью и окатывает огненной жгучей волной. Сгорающий и захлебывающийся он успевает увидеть, как черная когтистая рука небрежно смахивает слезу с женской щеки. А сверху все льется и льется огненный дождь… — Ну-ка, давай просыпайся, парень! Кто-то окликает его весело, требовательно, слегка похлопывает по щекам, помогая вырваться из тягостного лихорадочного марева. Оскальд распахивает глаза и судорожно втягивает в грудь совершенно обычный, чуть затхлый воздух, в котором витает неуловимый отголосок таинственного чарующего аромата. Склонившаяся над ним молодая женщина довольно улыбается. — Привет, Оскальд! Сказала бы “С добрым утром!”, но дело к вечеру. Как ты себя чувствуешь? Он ошеломленно моргает, пытаясь осознать её слова. В груди до сих пор бешено стучит сердце от пережитого кошмара, но боль ушла. — Х-хорошо… — Отлично, значит, сможешь поесть, — женщина отворачивается и гремит чем-то на тумбочке. — А ты везучий, Черная госпожа всерьез собиралась тебя забрать с собой. Он осторожно садится на постели, опираясь на подрагивающие руки, и медленно обводит взглядом незнакомую комнату. Ничего здесь не говорит ему, где он все-таки находится. Обычная керчийская комнатушка: кровать, теплый ковер на полу, комодик, почему-то повернутый ящиками к стене, да гребень, лежащий на подоконнике. Единственная странная деталь: палочка сулийских благовоний поставлена куриться в специальной вазочке. Она уже погасла, но просыпавшийся пепел выглядит свежим. — Где я? И кто вы, госпожа? — Меня зовут Нина Зеник, — женщина оборачивается и протягивает ему миску. — А где ты находишься, тебе пока лучше не знать. Целее будешь! Ешь! Оскальд замечает, что волосы у неё аккуратно собраны в прическу, какие носят замужние женщины во Фьерде, но одежда кажется обычной керчийской. Госпожа Зеник красива, у неё открытое доброе лицо, но один лукавый прищур светлых глаз заставляет без лишних слов взять горячую миску, в которой плещется густой мясной бульон. — Удержишь? Не уронишь? — она подает ему ложку и кусок хлеба. — Дрожи в руках не должно быть, но все-таки будь осторожен. Не хотелось бы снова перестилать тебе постель. Оскальд мотает головой и осторожно запускает ложку в мясное варево. Первый глоток он делает через силу, но затем голод накатывает с такой силой, что он с трудом удерживается, чтобы не выпить все разом. Госпожа Зеник тем временем взбивает ему подушку, мимоходом прикладывает ладонь к его лбу, удовлетворенно хмыкает и отходит расставить по тумбочке звенящие склянки, что-то еле слышно проговаривая себе под нос на незнакомом Оскальду языке. — Я был на корабле! — неожиданно вспоминает он. — Ну а теперь ты здесь, — философски отзывается госпожа Зеник. — Ешь, тебе нужны силы! — Там было опасно, — Оскальд хмурится, пытаясь извлечь из не податливой памяти хоть что-то путное. — Капитан Гафа! С ней всё в порядке?.. Вы знаете её? Подрагивающая рука внезапно подводит, и резко потяжелевшая миска начинает опасно крениться. Госпожа Зеник молниеносно подхватывает её, вздыхает и садится на край постели, перехватывая миску поудобнее и оставляя её у себя. — Ешь так! И не спорь! А насчет капитана Гафы, да, я её знаю. Я надеюсь, что она в порядке сейчас. А даже если и нет, то скоро будет. Каз разберется. Удар грома, и женская фигура скрывается в огненной вспышке. Последнее, что он видит: когтистые лапы, сомкнувшиеся на тонкой талии. Оскальд моргает, отгоняя внезапный образ из недавнего кошмара, и зачерпывает ещё ложку. Все то время, пока он ест, госпожа Зеник наблюдает за ним с какой-то странной смесью тревоги и сочувствия на лице. — С тобой всё будет хорошо, — говорит она, в конце концов. — Ты идешь на поправку! Скоро сможешь вставать. И Оскальд… Он поднимает голову. — Будь осторожен с хозяином этого места, — без улыбки произносит госпожа Зеник. — Не делай его своим врагом. И если хочешь счастливой жизни, не гонись за бесплодными мечтами, они ведут в пропасть! Она поднимается на ноги, оставляя его, обескураженного и растерянного, и только на пороге комнаты оборачивается: — Не пренебрегай моим предупреждением, оно существенно продлит тебе жизнь. А сейчас… засыпай! Она делает странный жест свободной рукой, и веки наливаются свинцовой тяжестью. Последнее, на что падает его взгляд: незамеченная никем серая шелковая шаль, мягкой дымкой обволакивающая спинку стула. А затем теплая тьма вновь забирает его в свои объятия.* * *
Леттердамский офицеришка при виде такой делегации заметно теряется, но лишь непримиримо прищуривается в ответ на многообещающий взгляд Каза. — Что тут происходит? — спрашивает он с изрядным гонором. Каз невозмутимо перекладывает трость из одной руки в другую и вежливо обводит свободной рукой группу людей вокруг себя. — Нам было очень интересно узнать, по какому праву проводятся обыски на кораблях, подчиняющихся непосредственно органам морского Магистрата, так что мы намерены в полной мере прояснить этот вопрос. Ах да, не будете любезны подсказать, как к вам обращаться? — А вы собственно кто? Каз улыбается непроницаемо любезно. — Почётный член совета попечителей морского Магистрата, Каз Бреккер, к вашим услугам. А вот кто вы, офицер? Звучит красиво. И плевать, что столь благозвучное наименование он приобрел каких-то два часа назад, с легкой руки председателя магистрата, благополучно отсиживающегося в своем уютном особнячке и совершенно не желающего лишаться как теплого места, так и независимого источника финансирования. Офицер тут же теряет задор. — Лейтенант Веренц, специальный гарнизон, командирован из Леттердама. При всем уважении, господин Бреккер, в этом районе города объявлено чрезвычайное положение. Ввиду серьезности ситуации не думаю, что вы компетентны рассуждать в этой области. Оставьте решение военным! — С удовольствием, — Каз оглядывается на Гарта. — Майор, прошу вас, проясните нам этот вопрос, с точки зрения военной субординации… Гарт подходит к делу просто, но эффективно: для начала он орет. Точнее, очень громко и выразительно передает неудовольствие как Торгового совета, так и морского Магистрата, а заодно всей каттердамской стражи. К чести его он удерживается от выражений, способных покоробить дамский слух. Когда возбужденный Джаспер притащил Каза в главный штаб стражи, Гарт выражался куда крепче. От прилюдной выволочки лейтенант багровеет и зло сверлит глазами пространство, даже не пытаясь спорить. Перебить Гарта все равно невозможно. Когда он наконец выдыхается, в диалог вступает председатель Магистрата, мелко потряхивающий седой головой: — Госпожа… капитан Гафа, Магистрат приносит вам искренние извинения за такую… такую ситуацию! Это возмутительно! Это… это произвол! Я буду жаловаться Торговому Совету! — Думаю, мы составим коллективную жалобу, — мягко направляет его мысль Каз. — Прямо сейчас, в здании Магистрата. Полагаю, ключи уже нашли. В присутствии должного количества свидетелей, разумеется. Майор, ваши люди собирались опросить пострадавших, я правильно понимаю? — Не сомневаюсь, их у нас будет в достатке, — цедит Гарт сквозь зубы. — Я потребую дознания и подробного разбирательства! Поведение ваших людей позорит мундир! — Я лишь выполнял приказ! — Вот мы и разберемся! — перебивает его Гарт. — Мы непременно разберемся, чей приказ вы там выполняли! — Капитан Гафа, я могу просить вас участвовать? Ваши свидетельские показания нам будут очень кстати! — робко блеет председатель. — Я очень сожалею, что вам пришлось пройти через это. Столь хрупкой женщине такие потрясения… это ужасно! Каз кидает на него ироничный взгляд: он мог бы назвать под сотню вещей в Кеттердаме, через которые не стоит проходить хрупким женщинам, но едва ли это кого-либо волнует. К тому же, женщина, достигшая статуса капитана корабля, хрупкой не может быть по определению. — Конечно, я присоединюсь к вам, господин председатель. Благодарю за то, что пришли на помощь! Тихий нежный голос заставляет его почти неосознанно повернуть голову и встретиться взглядом с его обладательницей. Глаза Инеж горят восторженным недоверчивым восхищением, когда она смотрит на него. Каз и сам не понимает, что чувствует: за спиной как будто расправляются невидимые крылья. Он вдруг ловит себя на мысли, что пойдет ещё и не на такое, лишь бы она подарила ему ещё один такой взгляд. И пожалуй, он заберет обратно все слова насчет хрупких женщин. Инеж кажется невероятно хрупкой в этом тяжелом плаще, и воздушном шарфе, что легкой дымкой окутывает её волосы, делая её ещё более беззащитной и трогательной. Каз никогда не уважал чужой слабости, но сейчас он отчего-то наслаждается этим зрелищем, ощущая странную острую потребность утвердить свои права на защиту этой женщины. Что там ему советовала Нина? Тренироваться на бытовых ситуациях? Почему бы и нет. Пока никто не опередил его… — Позвольте предложить вам руку, госпожа Гафа, — он протягивает к ней ладонь в перчатке. — Трап очень скользкий. Она задумчиво смотрит на него долгое-долгое мгновение, а затем без колебаний вкладывает свои пальцы в его. — Вы очень любезны! Он кивает серьезно и чуть сжимает ладонь. В груди теплеет, когда он чувствует такое же осторожное пожатие в ответ. Проклятая трость невероятно мешается, но он ухитряется не сбиться с шага и помочь Инеж спуститься вниз. В какой-то момент в животе неприятно тянет, но тошноты так и не появляется. Когда они оказываются на мокрых досках причала, он оглядывается по сторонам, с облегчением убеждаясь, что ситуация под контролем и без его участия, и чуть отставляет правый локоть, копируя манеры Уайлена, когда тот сопровождает мать. Ненавязчивое предложение от мужчины, но выбор остается за дамой. Так, кажется, положено по этикету, который раз уж начал, придется изображать до конца. Дурацкая была затея. А затем он чувствует, как Инеж осторожно берется за его локоть, и её теплые пальцы ложатся поверх его рукава. Каз кивает ей и вдруг совершенно теряется от нелогичной и необъяснимой вспышки пронзительного счастья. Не верится, что такое может происходить! С ним! К этому ли мигу он шел всю жизнь? Определенно нет. Но отныне он знает, куда идти. У него вновь появилась цель, и она будет получше, чем одержимость местью. И точно так же он вдруг отчаянно трусит сделать первый шаг. Он помнит ту первую прогулку по Бочке, свою неуклюжесть и мягкий, но до боли обидный смех Инеж. Что если на сей раз смеяться будут все?.. Он замирает на середине начатого движения, не зная, как незаметно отстраниться, или сжать зубы и идти до конца. — Все в порядке? Её тихий шепот отрезвляет, и он, опомнившись, делает первый шаг, увлекая Инеж за собой. Как ни странно, хромота не доставляет сильных неудобств. Они идут медленно, но иного от них и не ждут. — Ваше прибытие стало для меня большой неожиданностью, господин Бреккер, — мелодично произносит Инеж и настойчиво сжимает его локоть, намекая на то, что их внимательно слушают. А то он не знает. — Однако я счастлива, что все так благополучно разрешилось! — Вы не испугались? — Немного, — Инеж вскидывает на него улыбающийся взгляд. — Я боялась спровоцировать конфликт, однако все обошлось! А как ваши дела? — О, последнее время жизнь подбрасывает мне сюрпризы один за другим, — очень сдержанно отзывается Каз и красноречиво косится на спутницу. — Однако пока я справляюсь. У Инеж хватает совести принять хотя бы отдаленно смущенный вид, но кивает она с благодарностью. Они друг друга поняли. На корабле не нашли никаких улик, а гости, пожаловавшие в Бочку, останутся в ней, пока Каз не решит, что с ними делать. Он чувствует теплую руку на сгибе локтя и внутри всё замирает. Широкая одежда держит их на расстоянии друг от друга, но каждое движение её тела рядом ощущается как никогда остро: тревожно и вместе с тем… желанно? Каз замечает внимательный взгляд лейтенанта — как его там? — Веренца, и почти неосознанно притягивает Инеж ближе к себе. Он хочет увезти её отсюда так быстро, как только получится. И плевать он хотел, что она об этом думает. Однако ожидающий их экипаж для начала везёт их к зданию магистрата. Выглядит то, к слову, куда приличнее, чем можно было ожидать. Ущерб ограничился парой выбитых окон и парой нехороших слов, размашисто выведенных поперек главных дверей. В целом, написана чистая правда, так что придраться не к чему. Единственное, что Каз предпочел бы, чтобы слова эти выбили в дереве пулями, а управители этого славного заведения в этот момент стояли непосредственно перед стеной. Надпись, правда, выйдет неаккуратная, но это уже мелочи. Составление коллективной жалобы — процесс до крайности увлекательный, так что грозит затянуться до поздней ночи. Каз успевает подсуетиться, чтобы показания Инеж были заслушаны в первую очередь и оставляет её в кабинете председателя, а сам выходит в холл, где уже собираются люди. Многие узнают его: кто-то пугается и осеняет себя знаком Гезена, а кто-то, напротив, бросается благодарить и благословлять всё тем же знаком. Надо признать, первые вызывают у Каза несказанно больше симпатии: они не пытаются хватать его за руки или касаться плеча. Он спешит выйти наружу. Люди Гарта довольно быстро перехватывают контроль за Пятой гаванью. Это не сильно улучшает ситуацию, но по крайней мере Гарт знает законы этого города и знает, кто такой Каз Бреккер. На склады без прямого приказа, отданного непосредственно сверху, он не полезет. Леттердамцы же сдают позиции слишком легко, словно им успели передать соответствующий приказ. Что-то пошло не по плану, и Каз бы очень хотел знать, что именно. Неужели кто-то думал, что он поднимет людей и пойдет сражаться? Что ж, у него были хорошие наставники всё это время. Ван Эк, Кридс, партнеры Уайлена… В торговом городе Каттердаме всегда царит мир, несмотря на все дикие подковёрные войны, раздирающие его изнутри. Тот, кто нарушает этот мир, нарушает и равновесие, становится угрозой. И участь его… незавидна. Однако в самобытности своей столичный город Каттердам иногда забывает, что помимо него существуют и другие города, которые помнят и старые обиды, и старые поражения. И стремятся взять реванш. Видно и старый Сфорца поспешил пополнить список врагов, как Каттердама, так и самого Каза. Кто бы мог подумать, что давняя война вновь всплывет из песков истории? Так странно. Каз прислоняется спиной к стене, давая ногам краткую передышку, машинально хлопает себя по карману, но тут же сам себя одергивает. Добропорядочные бизнесмены и попечители не жуют юрду, даже если валятся с ног от усталости. К тому же Каз к этой травке питает стойкую неприязнь ещё со времен проникновения во Фьерду. Так странно. Война с Шуханом никогда не трогала его, не имела к нему никакого отношения. Просто веха истории, просто перевернутая страница, которая должна была давно уже потерять свое значение. Какое дело бандитам из Бочки могло быть до событий давно минувших времен? Они просто знали, что с шу лучше дел не иметь. Нет, иметь-то можно, но делать их лучше, презрительно морщась и не давая шуханцам спуску. Как оказалось, дело было. И ещё какое. Что Пим натворил? Какие демоны вели его вслед за Хаскелем? Не было бы большой беды, если бы старика убили! Не было бы… Не было бы тех, кто убил его. Если уж Каз не убил его в своё время, то старик имел право жить. Имел право петь свои идиотские песни и вспоминать времена, когда он был молодым и, верно, не имел ещё такого брюха. Чужаки стронули что-то сегодня. Какую-то тугую пружину. И в том городе, в который так уверенно вошли, и в людях, и в самом Казе. Ничто не должно оставаться безнаказанным, предательство в том числе. И оно не останется. Каз возвращается в здание, проходит по холлу, поднимается наверх по широкой мраморной лестнице, крепко сжимая в руке навершие трости. Инеж выходит на верхнюю ступеньку, как раз тогда, когда он достигает лишь середины. Она пока не замечает его, раскланиваясь с председателем и его свитой. Каз останавливается и смотрит вверх. Старичок отчаянно лебезит, кося глазами то в сторону Каза, то в сторону капитана Гафы, пытаясь определить, насколько высокий статус у последней и насколько этот статус зависит от Каза. Но он его не интересует, Каз вопреки всем разумным доводам собственного изворотливого рассудка хочет сейчас смотреть лишь на одну Инеж. Как похожа она и непохожа на себя ночную! Властная и женственная, недоступная и грациозная в один и тот же миг. Сейчас ему не верится, что когда-то он тренировал пятнадцатилетнюю девчонку, уча её уличной драке и без всякой жалости бросая в самое пекло. Навстречу ему спускается женщина, уверенная в себе, чарующая и получившая над ним власть. И на мгновение Казу хочется представить, что они — совсем другие, настоящие, никогда не лгавшие миру вокруг, где Инеж может без опаски опереться на его руку, а он — сопроводить её в любое место, в которое она пожелает. Этого никогда бы не случилось, сложись жизнь по другому. Едва ли керчийский фермер смог бы подарить корабль равкианской акробатке, едва ли он смог бы стоять здесь, среди мрамора и полированного дерева, окруженный людьми, которые едва ли знали, что такое плуг. Но он хочет этого. Хочет быть уважаемым в обществе человеком, хочет держать её под руку, не как дальнюю знакомую, а как тот, кем является для неё в темноте Клёпки и в вечернем свете церкви, быть её опорой на этой земле и единственным мужчиной, на которого она когда-либо посмотрит. Жаль, это всего лишь несбыточная мечта в мимолетное мгновение слабости. Каз дожидается, когда они поравняются с ним и негромко окликает: — Госпожа Гафа, насколько я знаю, вы дружны с господином Ван Эком и гостите у него? Позвольте предложить вам вновь воспользоваться моим экипажем! На улицах сейчас неспокойно! Председатель магистрата бросает на него быстрый взгляд, и Каз мысленно сам себе аплодирует. Наживка проглочена вместе с крючком. Пусть теперь гадает, с кем из них капитан Гафа водит особенно тесную дружбу. Да хоть с обоими одновременно! На самом деле это вовсе не важно, главное, что трогать её теперь не рекомендуется никому из ныне живущих. Не менее загадочный вопрос, за кем она замужем и какая сила стоит за этой хрупкой женщиной в бархате и драгоценностях, которые она будто бы вовсе не замечает. Серебряное кольцо на безымянном пальце неожиданно больно обжигает взгляд. Каз отводит глаза и лишь молчаливо предлагает ей руку в ответ на тихое: — Вы так любезны, господин Бреккер. Я буду очень благодарна. Ложь правдой не сделать, как бы ни хотелось. Не стоит и пытаться. Он хочет вернуться в Бочку, туда, где они оба сбросят эти маски и больше не будут разыгрывать спектакль на потеху приличному обществу, которое он всегда презирал. И вместе с тем его так завораживает и интригует эта игра, что он чувствует смутное сожаление от того, что она заканчивается. Он настойчиво и быстро ведёт Инеж к экипажу, не давая опомниться. Он вывезет её отсюда, потом найдет Пима, разберется, что случилось в Клепке, вернет Сфорце подарочек, разыщет и уничтожит корабль Карефы, найдет способ выяснить, что происходит в Хеллгейте, проконтролирует бухгалтерию и… И да, пожалуй, именно в такие моменты кажется, что застрелиться все же было бы проще. — Прошу, — коротко произносит он и в последний раз подает ей руку, прежде чем дверца экипажа захлопнется, возвращая все по своим местам.