* * *
— Всего лишь банда! Её легко будет зачистить. — Боюсь, стадию банды они уже миновали, — размеренный голос Кридса доносится сквозь щели в стене так хорошо, будто он стоит рядом. — Это хорошо организованное террористическое движение, которое заглатывает в себя недовольных и растет как тесто на дрожжах. У них достаточно оружия и ресурсов, чтобы начать открытое противостояние. Это данные уже нашей разведки. Что вы скажете на это? Каз осторожно прислоняется спиной к стене и медленно выдыхает, стараясь не издать ни звука. — Сулийцы совершенно вышли из-под контроля! — фыркает Сфорца. — Эти грязнолицые бродяги устраивают беспорядки даже в центре Каттердама, а то, что произошло на днях на юге и вовсе беспрецедентно! Они перебили весь гарнизон и скрылись в дикой местности. Их предводители — настоящие религиозные фанатики! Поверить не могу, они начали действовать в собственный святой праздник! — Полагаете, придется задействовать армию? — это голос Карла Нааса. Кридс издает смешок. — Полагаете, мы можем? Вам не хуже меня известно, что будет, если мы выдвинем войска. Как быстро миротворческие части Шухана займут Леттердам в целях урегулирования конфликта? — Они не имеют права… — Их призовет Новый Зем и попросит вмешаться для того, чтобы предотвратить керчийский геноцид по отношению к сулийцам, — новый голос, его Каз раньше не слышал. Зычный, спокойный, безэмоциональный. — Господин Сфорца, по моим данным, в само празднество имела место стычка между леттердамским гарнизоном и мирным населением? Погибли женщины и дети. Если сулийская делегация заявит об этом на ассамблее, то Новый Зем использует это против Керчии. Сфорца тоже не знает этого человека, он втягивает воздух, точно поперхнувшаяся жаба, и визгливо рявкает: — А вы ещё кто? — Подполковник Эйндс, командирован из Южных колоний, присутствую по личному приглашению господина Кридса, — говорящий остается непробиваемо спокойным. — Позвольте кое-что прояснить, господа. Вопросу сулийских фанатиков не один год. В Южных колониях они доставляют проблемы уже давно. Силу начали набирать сразу с вошествием на трон царицы Назяленской, их негласно поддерживает земенское правительство и держит как своих цепных псов. Каз слышит, как вздыхает Кридс и подходит к стене, практически к тому же месту, где стоит сам Каз. Деревянная половица прогибается два раза подряд, Каз прижимает её ногой. Кридс удовлетворенно хмыкает и по всей видимости делает поощряющий жест. — Прошу продолжайте, подполковник. — Это религиозное движение, хорошо военизированное и вооруженное по последнему слову земенских арсеналов. Их методы — терроризм и скрытое внедрение на любую территорию посредством сулийских караванов. Они легко распространяют своё влияние, пользуются любыми национальными распрями, чтобы завербовать боеспособных мужчин, а дальше используют их в своих целях. Несогласных убивают, чаще всего весьма зверскими способами, либо продают в рабство. — Полагаю, целесообразно предположить, что они уже внедрились в Керчию, — сухо заключает Карл Наас. — А точнее в… Как называлась та церквушка? — Церковь равкианской святой Марии, — мрачно отзывается Сфорца. — И городок назвали по ее имени — Маридам. — Пока пресса именует произошедшее маридамским конфликтом, сулийцы зовут его маридамской резней, — мягким голосом резюмирует Кридс. — Недавние городские столкновения заставляют меня думать, что конфликт между сулийским населением и леттердамскими частями зреет уже очень давно. Он делает едва заметную паузу, и Каз даже не видя собравшихся, может почувствовать, как дрожит обоюдоострой струной эта опасная тишина недосказанности. — К сожалению, мы очень хорошо знаем, с кем имеем дело, — Сфорца вступает вновь и на этот раз даже не трудится убрать непримиримость из голоса. — Сулийцы опасны. Их караваны не признают ни границ, ни законов! Они переносят неприятности и болезни с той же беспечной легкостью, с какой переступают борт корабля. Думаю, Каттердам до сих пор помнит последнюю вспышку Чумы Придворной дамы. Она случилась каких-то десять-пятнадцать лет назад. Не секрет, что её принес из Равки сошедший с корабля сулийский караван, просочившийся сквозь все карантинные зоны… — Не переживайте, господин Сфорца, у северных городов длинная память, — произносит Кридс, и вновь в спокойном голосе его Казу чудится эта звенящая зловещая недосказанность. — Многие потеряли близких людей в то непростое время. — Леттердам теряет их до сих пор каждый раз, когда сулийцы приносят зеленую лихорадку из глубин Шухана, — веско произносит Сфорца. — Нет такой вражды, у которой не было бы корней! Каз опирается на подлокотник стоящего рядом кресла и сжимает пальцы так, что фигурное дерево врезается в ладонь, а ногти белеют. Он ничего не думает сейчас, он не позволяет себе думать. Все знают, почему сулийские караваны порой сравнивают с крысиными стаями. Помимо музыки, шелков и пословиц они переносят множество других вещей — у каждого явления в этом мире как минимум две стороны, и это так же верно, как и то, что вороны, будучи столь умными и красивыми птицами, питаются мертвечиной и разлагающейся падалью. И всё же дышать становится тяжело на мгновение. — Мы не можем закрыть страну для сулийцев, — резонно замечает Кридс. — Но мы можем предпринять меры предосторожности, собственно мы уже их предпринимаем, — в голосе Сфорцы проскальзывают покровительственные нотки. — Если в Каттердаме прячутся сулийские бандиты или те, кто им содействует, то их выявят. Проверке подвергнутся все сулийские общины, и в особенности корабельные команды… — Будем премного благодарны, если вы повлияете на своих людей, чтобы они проявляли большую дипломатичность, — сухо отзывается Карл Наас. — Последний их рейд в Пятой гавани вызвал беспрецедентный поток жалоб! — И не принес никаких результатов! — вмешивается некто, очень похожий сварливым голосом на Ван Бюррена. — От таких мер больше вреда, чем пользы! Может, на юге и привыкли решать вопросы подобным образом, но здесь в столице принято другое отношение к эффективности… Изящный пинок. Каз против воли ухмыляется. Жалобы в Морском Магистрате сочиняли упоенно — чуть ли не до глубокой ночи. Помимо основной коллективной перепуганные чиновники зарегистрировали больше сотни одиночных. — Подполковник Эйндс, вы не откажетесь проконсультировать командиров леттердамского гарнизона насчет повадок этих фанатиков? — мягко произносит Кридс. — Я уверен, что это внесет свою лепту, а Каттердам сможет прожить спокойно хотя бы неделю. В последних словах столько неявной завуалированной угрозы, что в ответ слышится протестующее кряхтение, но звучат лишь неохотные слова согласия. — Это разумно. — Я подчиняюсь вашим распоряжениям, господин Кридс. — Есть определенная целесообразность… — Да… Господин Кридс определенно интригует Каза умением виртуозно играть едва заметными паузами и практически неуловимыми акцентами в голосе, заставляющими ловить каждое его слово и ощущать, как незримо сгущается пространство вокруг, не давая возразить. Есть люди, умеющие угрожать. Они знают, куда давить, они жмут со всей силы, пока не потечет, а человек не сломается. Каз и сам из таких. А ещё есть люди, которые упрямо не начинают угрожать, как бы ни располагала к этому ситуация, но есть какая-то деталь в их поведении, которая отчетливо убеждает тебя в том, что ты не хочешь, чтобы они начали. Ты не знаешь, что произойдет тогда — велик шанс, что ничего. Но весь фокус именно в том, что ты не хочешь знать, твое собственное воображение делает всю грязную работу. Это ощущение — обман, трюк, но Каз никак не может его разгадать. Это злит и вместе с тем разжигает интерес. Малое заседание Торгового Совета заканчивается, все начинают расходиться. Вот грохочет об истертые доски паркета тяжелый посох Сфорцы, когда тот медленно следует по коридору, шумно отдыхиваясь и кашляя. Вот слышатся дробно семенящие шаги Нааса, степенная поступь Ван Бюррена. Половица прогибается под ногой. — Это продолжится, — подполковник не меняется в голосе. — Вы же знаете. Они будут раскачивать лодку. — Не сомневаюсь, — отзывается Кридс. — Им нужна смена власти, тогда они завладеют Керчией. Они не могут начать войну сами, но они могут вмешаться в гражданскую. Что там в Южных колониях? — Новый Зем проявляет заинтересованность в земельных ресурсах. Они хотят получить плато, где мы обнаружили н… — Кто бы сомневался, — Кридс перебивает его резко, демонстративно. Очевидно, эту информацию Казу знать не полагается. — Мы должны сохранять мир. — Вы знаете, что для этого нужно. — Знаю, постарайтесь набрать толковых людей. Вопросы финансирования урегулируем. — Слушаюсь, господин Кридс. Разрешите идти? — Идите, — отвечает Кридс, и твердая поступь его собеседника слышится вместе с сухим четким щелчком закрывшейся двери. — Надеюсь, вы уяснили ситуацию, мистер Бреккер? Не соскучились? Часть стены открывается на смазанных петлях. Каз невольно делает шаг назад. Господин Кридс заходит в пыльный заброшенный кабинет, куда часом ранее пугливый молоденький клерк сопроводил Каза и оставил, предусмотрительно щелкнув замком. — Вы заперли меня, — говорит Каз сухо. Кридс кидает на него ироничный взгляд: — Тот факт, что вы до сих пор здесь и не вскрыли замок, лишний раз доказывает, что наш разговор вас в должной мере заинтересовал. — Обыск на кораблях… — Совершенно верно, — Кридс кивает. — Обвинение в пособничестве сулийским фанатикам — серьёзная вещь. Некоторых моих коллег вполне бы устроило, если бы уважаемая капитан Гафа, столь нетерпимая к рабству и некоторым причудам богатых людей, вдруг обнаружила в себе пагубное снисхождение к причудам сородичей. — Это угроза? — Предупреждение, — Кридс осторожно прикрывает за собой дверь-стену. — С другой стороны, капитан Гафа — слишком одиозная фигура даже среди сулийцев, чтобы фанатики приняли её как свою. Скорее, они захотят её голову. — Второй раз вы меня на это не поймаете, — отрезает Каз. — Вы ещё не поняли, мистер Бреккер? — Кридс хмыкает. — Вас ловят совсем другие люди, и вам не стоит попадаться. Он не лжет. И это, пожалуй, самое настораживающее. — Зачем вы хотели, чтобы я всё это услышал? — Вы моя ставка, мистер Бреккер, — Кридс садится на затянутое чехлами кресло и любезным жестом предлагает Казу сесть напротив. — Самая рискованная, самая непредсказуемая, вы — тот фукс, который приходит первым, когда на это нет ни единого шанса. Вы путаете любые планы и способны обогатить того, кто в вас поверит. Кридс безбожно льстит, но, видит Гезен, это действительно одно из лучших описаний, которыми Каза награждали в его жизни. — Вы бывали на ипподроме, мистер Бреккер? Каз качает головой. Лошадиные бега на севере Керчии не в чести, он задумывался об этом бизнесе, но отказался. Бои в Хеллгейте собирают и то больше зрителей. — Должен сказать, вы многое потеряли, — Кридс тонко улыбается. — А знаете, что случается с лошадьми, которые подкидывают организаторам сюрпризы? — Полагаю, их убивают, — ровно отзывается Каз. — Не совсем так. Я бы сказал, убивают их возможности, убивают их как идею. Лошадь остается жива, но становится совершенно бесполезна. Можешь пристрелить, можешь пустить пастись на лугу, очевидно одно — бежать как прежде она уже никогда не сможет. Каз хмыкает. — Лошади — капризные и своенравные создания, — Кридс улыбается с внезапной теплотой, по лицу его будто бы проскальзывает тень каких-то воспоминаний. — Чуткие, верные, невероятно сильные. Завоевать их доверие непросто, приходится приучать к себе месяцами, но после разорвать эту связь невозможно. — Пытаетесь по аналогии завоевать мое доверие? — интересуется Каз. Кридс пожимает плечами. — Возможно. А может, мне просто приятно о них вспоминать. Мой младший сын любил лошадей, его забрала Чума Придворной дамы в последнюю эпидемию. Каз вздрагивает и неосознанно сжимает кулак. — Это правда? Про сулийский караван?.. — Думаю, да, — Кридс не отводит внимательного взгляда. — С другой стороны, не всё ли равно? Это мог быть караван, а могла быть крыса, точно так же сбежавшая по трапу. Уж точно не повод истреблять этот народ. — Кажется, они с этим не согласны, — Каз кивает в сторону коридора. — Мой старший сын погиб от рук леттердамских бандитов, — голос Кридса холодеет. — Уже после войны. Его взяли в плен и предлагали обмен — его на десяток наших лучших командиров. Я отказался. Его расстреляли в тот же день. И я благодарен Гезену за то, что для него это было быстро. Каз рассматривает его, сурового, строгого, вмиг преобразившегося из пожилого безобидного и почти забавного джентльмена в того, кем он является на самом деле — человека с обоюдоострой сталью в глазах. — В прошлом скрыто много разногласий, мистер Бреккер, — Кридс ловит его взгляд. — Что вы знаете о послевоенном времени? Почти ничего. Каз никогда не интересовался тем, что было до него. Он знает, что был голод, были болезни и разрушенная страна. Были банды где-то на юге, с которыми тоже пришлось воевать не один год, и из-за этого дед вернулся домой на несколько лет позже, чем возвращались другие. Отец Каза успел вырасти без него. — Знаете, что случается, когда люди чувствуют вседозволенность? — продолжает Кридс, не дождавшись ответа. — Когда нет законов, нет бога, нет ничего. Дремучие деревенские парни идут за лидером, который говорит им: “Мы лучший народ!”, “Мы имеем право на что угодно!”, а затем позволяет людям становиться зверями. Вы многое повидали на улицах этого города, но вы не захотите слышать о том, что находили в разгромленных сулийских караванах и в разоренных деревнях. Я очень хорошо знаю, с кем веду диалог, мистер Бреккер. Леттердам — несчастный город, древний, великий, с горькой несправедливой судьбой, которая уготована всем приграничным городам. Его захватывали столько раз, что его жители и сами не знают, кто они на самом деле. — И тем не менее, вы пустили их на улицы Каттердама, — произносит Каз глухо. — Разве могу я поступить иначе во имя мира и процветания своей страны? — отзывается Кридс с едкой горечью. — Родившийся в Леттердаме не заклеймён предателем навеки. Быть может, придет время, и однажды нам придется сплотиться против общего врага, я не могу отвергнуть их помощь. — А они точно помогают? — Каз не может удержать иронии. — Пока здесь леттердамский гарнизон и сам господин Сфорца, никто на юге не посмеет заикнуться об отделении от Керчии, — спокойно парирует Кридс. — Это политика, мистер Бреккер, и если ради мира в стране вам приходится терпеть неудобства, вам придется потерпеть их ещё. Хотя не скрою, южан вы несказанно раздражаете. — С удовольствием продолжу, — мрачно отзывается Каз. — Начинаю входить во вкус. — Замечательно, — Кридс не замечает сарказма и благостно складывает ладони домиком перед собой. — Теперь поговорим о деле.* * *
Инеж присаживается за столик замызганной портовой забегаловки и не без внутренней брезгливости отодвигается от жирного темного пятна с кучкой чего-то неопознанного на истертой и изрезанной лезвиями столешнице. Человек перед ней поднимает голову и окидывает недоверчивым взглядом пронзительно синих глаз. Седая борода курчавится на мощном подбородке, а морщины на загорелом лбу идут бороздами и приходят в совершенно неестественное для них положение. Этот человек не привык удивляться. — Грязные Руки так в себе уверен, что прислал ко мне какую-то сопливую девчонку? — рокочет он густым низким голосом. — Тебе здесь не место, девочка. Инеж, не мигая, встречает его взгляд. — Грязные Руки пока не в настроении говорить с тобой, — она оскаливается в усмешке на мгновение, — а вот Призрак не откажется. Кстати, как там поживают запасы юрды, ушедшие в Равку по завышенной цене? Собеседник прищуривается. — Кто ты? — А ты подумай, — Инеж барабанит костяшками пальцев по столешнице. — Подсказка: только я имею право не докладывать Бреккеру о твоих промашках, и не доложу, если будешь в должной степени любезен. — Призрак. — В точку. Инеж скучающе подцепляет из стоящей на столе миски сухарик, вертит его в пальцах и сжимает кулак. В миску с негромким шелестом сыпется поток мелких крошек. — Что ты хочешь? — Что ты знаешь о невидимом корабле-призраке? — без обиняков говорит Инеж. — Честно и без утайки. Кто видел хоть что-то странное, хоть рассветный мираж? Я хочу знать всё, Андрис. Тот прожигает её испытующим взглядом, но Инеж остается безучастной. Немногие знают настоящее имя пирата и авантюриста Андриса Ван Гара иначе известного, как Кровавый Молот. И лучше на ночь глядя не спрашивать, как он получил это прозвище. Инеж знает даже больше, чем хотела бы. Шпект знавал Ван Гара ещё в молодости, даже ходил под его парусами. Под настроение он охотно травил байки о былых временах, а Инеж всегда умела внимательно слушать. Андрис смотрит на свои руки, сжимает кулак и качает головой. — Никак думаешь поймать эту бестию? Не советую, сгинешь. Инеж впечатлена. Она не ожидала получить ответ с первой попытки. — Ты встречал его? Собеседник морщится. — Встречал, сильно сказано. Никто его не видел воочию, лишь миражи да морские байки. — Но это не байки, так?.. Андрис качает головой. — Рыбацкие лодки пропадают одна за другой, а крысятники терпят крушение, будто врезаются во что-то невидимое — в открытом море, где нет ни единого рифа. И вот последнее я видел собственными глазами! Крысятниками называют юркие и быстрые шхуны контрабандистов, которые снуют между разбросанными островами Керчии и мастерски избегают встреч с патрульными судами. — Он появляется, когда солнце клонится к горизонту и его заслоняют облака — буквально на мгновение. Огромный корабль… Больше, чем ты когда-либо видела. И он странный, очень странный. — В каком смысле? — Те, кто видел его, говорят, что у него нет ни мачт, ни парусов, и он весь обшит броней. И вместе с тем он движется так быстро, что за ним невозможно угнаться. Инеж взволнованно склоняется над столом: — Где его встречали чаще всего? Можешь показать на карте? Андрис цокает языком и неохотно берет в руки заботливо подложенный карандаш. Инеж следит, как заточенный грифель медленно скользит по бумаге, одну за другой отмечая на карте точки, где терпели крушение пропавшие корабли. Знает Андрис немного, но если сопоставить с тем, что рассказывали ей предыдущие контрабандисты и рыбаки, которых она успела опросить, то что-то словно начинает получаться. Все вместе эти точки будто бы образуют странно знакомую линию… — Благодарю тебя, Андрис! — Инеж быстро убирает карту за пазуху и поднимается на ноги. — У Бреккера не возникнет к тебе вопросов, обещаю. — Постой. Инеж оборачивается через плечо. Андрис ловит её взгляд: — Море волнуется, Призрак, — произносит он совсем тихо. — Всё изменилось. Слишком много железа стало в наших водах. Дерево ему не противник. Будь готова к неожиданностям. — Что ты имеешь в виду?.. Но он уже отворачивается и подзывает портовую девку-разносчицу, будто ничего и не говорил. Инеж понятливо кивает и проскальзывает к дверям. Большего она здесь не узнает. Чертов корабль, словно чудище из сказки, появляется в совершенно разных местах известных транспортных маршрутов. По словам очевидцев, он возникает на несколько мгновений в солнечной дымке и исчезает вновь, как смутное видение. Посольский корабль стал самой громкой историей, но не самой первой. Рыбацкие лодки и легкие шхуны контрабандистов пропадают без вести уже несколько месяцев. Редкие выжившие рассказывают, что не успевали ничего понять. Пред ними было открытое море, но нос лодки внезапно ломался с оглушительным треском, а затем их стремительно затягивала морская пучина. И последнее, что видели над собой уходившие на дно люди, — огромную черную тень, закрывающую солнце. Инеж собирает сведения: говорит с людьми, пробирается в чужие окна, слушает громкую ругань и отчаянный шепот, выпытывает тайны и болтает со старыми приятелями в гавани. Всё, что угодно, лишь бы не отвлекаться на реальный мир. Она с головой погрузилась в поиски таинственного корабля с того самого дня, когда они с Казом побывали на сулийском празднестве, что увенчалось одним из самых грандиозных побоищ в истории Каттердама. Инеж была на корабле, когда туда прибежал взволнованный Шаган и, захлебываясь словами, поведал, что творится в квартале Новой Равки. Он говорил, а Инеж слушала его и чувствовала, как от лица отливают все краски и холодеют руки. В висках набатом билось лишь одно имя — “Каз”. Что с ним? Где он? Успел ли выбраться? Ей виделось, как кто-то из сородичей всаживает в него нож, выплевывая презрительное “сафеди”, как Каз падает на мостовую, роняя из руки кроваво-красную шаль. Мир плыл перед глазами, а Инеж никак не могла сбросить наваждение. Каз умирал, затоптанный толпой, застреленный земенскими наемниками, растерзанный разъяренными сулийцами. Это она виновата. Она привела его туда… Его возненавидели из-за неё… Она очнулась, лишь когда Ортега задал ей какой-то вопрос. Его привычный сухой и спокойный тон заставил её вырваться из внезапного приступа паники и вернуться в реальность. Великий Гезен, она воображала всё это о Казе Бреккере — человеке, который умел управлять толпой, который чувствовал себя среди любых беспорядков как рыба в воде, чаще всего потому, что сам их и устраивал. У неё определенно сдавали нервы. Усилием воли заставив себя успокоиться, она отдала ряд распоряжений, чтобы быть в полной готовности к повторным проверкам, и запретила команде покидать корабль без её разрешения. Ей самой тоже пришлось остаться на борту, выходить в город сулийцам не рекомендовалось категорически. Остаток дня Инеж провела как на иголках, ругая себя почем зря и не находя себе места от тревоги. И стоило ночной темноте укутать Каттердам плотным туманным одеялом, она тенью проскользнула мимо всех выставленных блокпостов и поспешила в Клепку, отчаянно боясь того, что она может там найти. При виде Каза, спокойно сидевшего за рабочим столом, у неё от облегчения подкосились ноги, и Инеж впервые в своей жизни чуть не выпала из окна. Слава Святым, Каз этого не заметил. Она даже не помнит, каким волевым усилием она сохранила непроницаемое лицо и спокойный ровный тон. У неё внутри что-то плакало навзрыд. — Родер сказал, что ты вернулась на корабль, — только и сказал Каз. — Я надеялся, что у твоей команды хватит ума не высовываться в город сегодня. Его нарочито безразличный тон немного успокоил её. Каз говорил, не поднимая глаз от бумаг, как делал всегда, когда находился в тревожных чувствах. И чем сильнее он волновался, тем язвительнее и несправедливей были его насмешки и колкости. Инеж чувствовала, как привычно поджимаются эмоции в душе в ожидании этого неожиданного хлесткого удара. Она соскользнула с подоконника и уверенными шагами подошла ближе, остановившись у Каза за плечом. Он сделал вид, что не обратил на это внимания, но она видела, как напряглась его спина в ожидании, что Инеж будет делать. Её ладонь легла на столешницу рядом с его рукой так, чтобы едва заметно коснуться кончиками пальцев рукава и ощутить тепло. Каз кинул короткий взгляд на её руку и отложил карандаш в сторону, а затем осторожно подался к ней всем корпусом, прижимаясь плечом к её животу. Инеж с не меньшей осторожностью коснулась его волос. Тепло его тела прогоняло эту плачущую пустоту внутри неё, оно проникало в неё, распространялось жаркими волнами от солнечного сплетения до кончиков пальцев на ногах. — Ты был там, — она даже не спрашивала, но Каз все равно кивнул. — Я привел Пима обратно в Клёпку, — отозвался он. — Задумал под шумок жениться на какой-то сулийке, поганец. Инеж приподняла брови. — Это что-то новенькое! Ты вытащил его за шкирку из церкви? — Нет, так далеко он не зашёл, — Каз всё же усмехнулся. Инеж лишь покачала головой. О Пиме у неё сложилось своё мнение. Он стал первым, кто решил проверить её на прочность — девчонку из борделя, которая должна была согреть постели всей банде или начать драться точно ополоумевшая загнанная в угол крыса. По правде говоря, Пим просто не понимал сути отказа и искренне был удивлен, что несколько сальных комплиментов и горстка крюгге не сработали. В конце концов, заявившийся в её комнатушку посередь ночи, он спросил прямо, принадлежит ли она Бреккеру, и добавил, что если да, то он не станет её трогать. У Инеж была возможность солгать, отвоевав себе ещё несколько ночей покоя. Она предпочла броситься в драку сразу, используя всё, чему успел научить её Каз до этого. Пиму, которому она чуть не откусила половину уха и крепко врезала в пах, в конце концов удалось отшвырнуть её от себя. Бить её в ответ он не стал, но не менее искренне обиделся, наградив целым рядом красочных эпитетов, из которых самым мягким было “бешеная сука”. В ответ Инеж спустила его с лестницы. Пролетевший пару пролетов Пим скатился к ногам хохочущей Аники, которая, резюмировав веским “Так тебе и надо!”, отправила его на кухню залечивать боевые ранения, а сама поднялась к Инеж, осмотрела со всех сторон, хмыкнула, и вручила первый в её жизни кастет с кратким напутствием: — В следующий раз приложи его этим! Может, поумнеет наконец! Тогда трясущаяся от перевозбуждения и адреналина Инеж не обратила внимания, как скрипнули ступеньки, ведущие на чердак, но отметила краем сознания, что кто-то там всё же был. Уже многим позже она пришла к выводу, что если бы она попыталась прикрыться именем Каза, то участь её была бы решена в тот же вечер. С максимально незавидным итогом. Ну а с Пимом с тех пор сложились натянуто-доброжелательные отношения, где обе стороны усиленно друг друга терпели, стараясь не допустить повода для новой склоки. Со временем впечатление первой драки сгладилось, банда спаяла их, притерла друг к другу, со временем появилась общая сплоченность и доверие к “своему”, но взаимной симпатии не прибавилось ни на каплю. — Он в порядке? — тем не менее спросила Инеж. — Это же он спас Хаскеля, верно? — Самое бесполезное деяние в его жизни, — Каз поморщился. — Но да, он цел. Когда-нибудь жизнь выдернет серебряную ложку у него изо рта и вставит в за… м-ф-ф-пф! Инеж успела закрыть ему рот ладонью. Она тут же спохватилась и испуганно отдернула руку. Впрочем, Каз стойко перенес это испытание, однако наградил её таким взглядом, что Инеж поняла, что высказал он ещё далеко не всё. — Ты не был бы рад, убей они его, — коротко произнесла она. Каз желчно и непримиримо фыркнул. Инеж улыбнулась. При виде его раздосадованного вида тепло разлилось по всему телу, и дикий страх, терзавший её весь день, начал таять. — Они напомнили мне, что это стоило бы сделать мне самому, — заявил Каз уже из чистого упрямства. — А ты… Инеж не хотела знать, что он может сказать дальше, поэтому она наклонилась и поцеловала его, вкладывая в этот незамысловатый жест все чувства, разрывающие её изнутри. Каз поперхнулся собственной фразой, но ничуть не протестовал, откликнувшись так пылко, что Инеж мгновенно утеряла весь контроль над ситуацией. С каждым разом Каз ориентировался все лучше: он тут же отодвинулся подальше от стола и затянул её к себе на колени. Инеж не могла не признать, что так гораздо удобнее. Она прижималась к его груди, точно пыталась убедить себя в нереальности собственных страхов, чувствовала его дыхание и бешеный стук сердца и переплавляла былой страх в жар, жидким металлом растекавшийся по их телам. Всё было просто замечательно, пока Каз, увлекшись, не сдвинул руки с её талии значительно ниже… Инеж и сама не поняла, что с ней случилось, но она дернулась и протестующе забилась в его руках, пытаясь вырваться. Каз выпустил её практически сразу же, Инеж вихрем слетела с его коленей, отскочила и замерла, дыша как загнанное животное. Каз тоже поднялся на ноги и осторожно сделал к ней шаг. — Инеж… — тихо позвал он. — Я ничего не сделаю. Слышишь? Что не так? Скажи. Если бы она сама знала! Ушедшие было рыдания подкатили к самому горлу, Инеж шумно втянула в грудь воздух. — Всё х-хорошо, — отозвалась она дрожащим голосом, но хорошо уже ничего не было. На кой черт она вообще вспомнила Пима и тот ночной случай? Её трясло и хотелось просто позорно расплакаться неизвестно от чего. До кучи можно ещё было упасть в обморок и потребовать у Каза нюхательную соль, дабы он убедился, что она окончательно вышла из строя. Язвительные мысли вернули Инеж некоторую толику самообладания. Ей не хотелось, чтобы он чувствовал её уязвимое состояние, она должна была сохранить лицо, защититься... Решение отвлечь его уже привычным способом пришло даже раньше, чем Инеж успела его осознать и оценить перспективы. Она улыбнулась и шагнула навстречу. — Иногда я тоже нервно реагирую на прикосновения, — произнесла она кокетливо и потянулась вновь поцеловать его, отвлекая. — Все в порядке! На этот раз Каз успел перехватить её руки у своего ремня и мягко, но непреклонно отвел их в сторону. — Не надо, Инеж, — сказал он серьезно. — Ничего не в порядке. — О чем ты? — она с неестественным легкомыслием пожала плечами. — Разве ты против? И в этот момент она и сама услышала, как проскользнули в голосе эти предательски фальшивые нотки шлюхи из Зверинца, дерзкие и испуганно-угодливые в одно и то же время. Каз тоже их услышал. Его взгляд помрачнел, а челюсти сжались. Инеж охватил леденящий страх. То, чего она всегда боялась в себе, явило себя. И Каз сейчас видел её такой. Нет, он видел даже не её — он видел Рысь! И опять проскользнула эта совершенно нелогичная и обдающая могильным холодом мысль, что сейчас её вернут Хелен, сдадут как негодный товар. Она не справилась, не была приятной, не была… — Я против того, чтобы ты делала что-либо против воли, — Каз смотрел на неё так пристально, а Инеж всё никак не могла понять, есть ли в этом взгляде презрение. — Если ты не хочешь, чтобы я трогал тебя, тебе достаточно сказать. — Я не… — она запнулась, осознав, что поймала сама себя в ловушку. — Я хотела… — Я не клиент, которого нужно удовлетворить, — голос Каза стал жестким. — Я приму любое твоё желание или отказ, но не надо пытаться отвлечь меня таким способом. Лучше сделай то, что действительно хочешь! Он словно дернул за спусковой крючок, и слёзы сами брызнули из глаз. Инеж отвернулась, чувствуя как течет по лицу теплая влага. — Вот! — ожесточенно выдохнула она. — Делаю! Доволен? Она видела, как жесткость на его лице сменяется полнейшей растерянностью. Он сделал к ней ещё один шаг. Инеж всхлипнула. — Инеж, — теперь его голос звучал совсем тихо. — Я устала, — слова вырывались вперемешку с глухими рыданиями. — Почему я не убила его, Каз? Ничего бы не продолжилось! Был бы мир! — Пока все ещё мир, — он остановился прямо перед ней и осторожно протянул руку, касаясь её плеча. — Если бы ты убила Карефу, то стала бы разыскиваемой преступницей на порядок известнее меня. Это несправедливо, не находишь? — Я привела эту напасть в Каттердам, в Керчию! — Нет, — Каз приобнял её за плечи и аккуратно подтолкнул вперед. — Они бы пришли и без тебя, просто были бы обходительнее и незаметней. Инеж не сопротивлялась, когда он завел её в спальню и усадил на расстеленную кровать, помог снять ботинки и несильным толчком уложил на подушку, без особых церемоний накрыв одеялом. — Спи, — Каз уселся на так и не убранную с пола перину. — Тебе нужны силы. С этим трудно было спорить, Инеж свернулась калачиком под жидким одеялом и утомленно прикрыла глаза. Ей было так плохо, и одновременно с тем она чувствовала, как утраченный покой постепенно возвращается в её душу. Здесь, на этом чердаке, с ней не могло случиться ничего плохого, никто не тронул бы ни её вещей, ни её саму. Отсюда её не могли похитить, не могли избить, не могли ни к чему принудить… Хотя бы ради этого ощущения стоило преодолеть все те преграды, что разделяли их все эти годы. Казу определенно грозила перспектива на неопределенный срок перебраться на перину. Наутро Инеж проснулась в одиночестве. Каза рядом не было. Но он оставил остывшей воды в своем кувшине для умывания и, уходя, выложил ключ от двери. Инеж оценила этот жест заботы. Утраченное умиротворение начало было восстанавливаться. Но вскоре газеты разразились страшными статьями о бесчинстве сулийских фанатиков и маридамской резне, и мир перевернулся вновь. Инеж снова и снова перечитывала строки о расправе с стражниками местного гарнизона и чувствовала, как ледяная змея страха сворачивается клубком где-то в груди. Она увидела подозрительный взгляд паренька, продавшего ей газету, затем другой от проходившего мимо клерка. Какая-то женщина дернула за руку ребенка, не давая ему приблизиться, а затем перевела его на другую сторону улицы. Воспоминания каттердамцев о недавнем побоище в Новой Равке были ещё свежи. Кто бы ни придумал это, он с блеском повторил трюк Каза с земенскими работорговцами, только на этот раз кровь пролилась на самом деле, сгорел не кусок корабельной обшивки, а целый гарнизон с людьми внутри. Инеж до сих пор невыносимо думать об этом. Они тоже молятся Святым? Так пишут газеты. Как такие люди могут молиться? Неужели Святые слышат их молитвы? Если слышат, то ничего святого в них нет! Инеж всегда знала, кто она, какому народу принадлежит. Она чувствует себя сулийкой, она гордится этим, она знает свою историю, свои корни, традиции и обряды. Ей нравится шорох маракасов и танцы у костра, она знает, как затачивать обрядовый кальт, как заплетать волосы и хранить домашний очаг, как петь колыбельные и возносить молитвы… Это невыносимо — читать в газетах описания сулийских фанатиков, что призывают к истреблению неверных и отступников во имя веры. Слова молитвы застревают в горле. Она никогда не была по-настоящему праведной и никогда уже не станет. Но лучше быть грешницей, чем такой святой. Теперь она куда лучше понимает Каза и его вечные насмешки над церковью и верой в целом. Что-то подсказывает, что и он поймет её тоже. С другой стороны, после той ночи Каза она избегает так же, как и остальных. Ей слишком больно от себя самой. Пусть он не проявил к ней презрения, она с успехом справляется с этим и сама. Каз поймал её на том, на что она старательно закрывала глаза всё это время. “Зверинец” оставил на ней слишком много отпечатков, и это столь горько и стыдно, что хочется спрятаться от всего мира и больше никогда не приближаться ни к одному мужчине. Неужели в ней всегда будет жить это? Этот страх — стремление угодить, ублажить и сбежать, усыпив его бдительность, пока он не потребовал чего-то большего. Она прекрасно знает, что надо сделать с тем же Казом, чтобы он потерял голову. Это несложно, мужчины действительно похожи между собой… в определенных моментах. Но у неё действительно нет ни одной догадки, что ей делать с самой собой. Она не знает себя. Что она любит? Что она хочет? Всё и ничего конкретного. Почти на каждую свою ночную фантазию она может припомнить аналогичный случай из реальности. И воспоминание это не из приятных. Это ловушка, из которой нет выхода. Как только у Инеж кончается внутренний задор, она замирает в смятении, как перед той самой доской, что вела на крышу Зверинца. Каз уже перешел на ту сторону, а она никак не может сделать решающий шаг. Пока она не пересекла доску, у неё остается иллюзия, что на той стороне её ждет счастье. Вот только печальный опыт прошлого показывает, что вместо счастья с противоположного конца доски ей ласково улыбнется Хелен. А затем столкнет в пропасть.* * *
— Я внимательно вас слушаю, — Каз смотрит мимо Кридса на часы с фигурными щелкающими стрелками. Они неумолимо отсчитывают секунды, приближая время возвращения в Бочку. Там его ждут десяток нерешенных проблем, в очередной раз разбитый вдребезги мир и тщательно скрываемый даже от самого от себя страх, что на этот раз он откусил значительно больше, чем может проглотить. На удивление разговор с Кридсом дарит что-то, смутно похожее на облегчение и надежду. — Наступает новое время, мистер Бреккер, — тот задумчиво качает головой. — Ваше изобретение — лучшее тому доказательство. Мы входим в него широкими шагами и совершенно не знаем, что делать дальше. — Что вы имеете в виду? — Керчия издавна славится миролюбием и умением ориентироваться на Бирже быстрее других, но всё меняется… Как думаете, мистер Бреккер, где чаще всего возникают войны? Эта манера общения Казу уже начинает надоедать. Кридс задает вопросы один за другим, без единого логического перехода, будто бы между прочим проверяет кругозор собеседника. И что ещё досаднее, Каз отнюдь не всегда знает ответ. Где возникают войны? Там, где сталкиваются интересы разных стран — иногда в совершенно дурацких местах, где нет ничего кроме людского гонора. Одно село или клочок бесплодной земли могут переходить из рук в руки на протяжении веков бессмысленно и беспощадно. Банды хотя бы воюют между собой за ресурсы и территории влияния. Или в крайнем случае за задетые амбиции, ставя на место наглого выскочку. — Там, где есть что делить. — Хороший ответ, — Кридс усмехается. — Почти верный. Видите ли, мистер Бреккер, есть вещи, которые не меняются тысячелетиями. Людям нужна вода, чистая вода. Это никогда не поменяется, а стало быть и войны из-за воды никогда не прекратятся. Однако чем больше проходит времени, чем больше мы делаем открытий, тем в большем количестве ресурсов становимся заинтересованы. Пока вы не заберете под своё крыло фабрику по изготовлению тканей, вам будут неинтересны шуханские корабли с шелком, не так ли? Так это работает. — Допустим. Намек Каз считывает, но не подает вида. Кридс не устает ненавязчиво демонстрировать, что он в курсе его дел. — Если знаешь, какой ресурс понадобится человечеству уже сейчас, то легко предсказать и грядущие войны. Этим и отличаются опытные политики, — Кридс смотрит на Каза с неуловимым весельем. — Подумайте на досуге об этом. Возвращаясь же к вашему изобретению, наша армия не готова к таким резким изменениям, которые предлагаете вы. Торговый Совет вам навстречу не пойдет в любом случае. — Вот как… — В отличие от Центрального Банка, — договаривает Кридс. — Скажем, некоторые его авторитетные вкладчики согласны предоставить вам крупный займ с условием выполнения ряда предписаний и принесения клятвы верности своей стране. — Что это значит? — Я хочу увидеть вашу машину в действии, мистер Бреккер, — теперь Кридс смотрит жестко. — И условия не потерпят уступок: вы не будете поставлять данные модели никому кроме керчийской армии, не станете продавать или передавать каким-либо способом технологии её изготовления за границу. Если вы сделаете что-либо из перечисленного, то это будет расценено как измена государству Керчия с последующим судом и справедливой карой. — И что помешает вам обвинить меня в этом, когда Керчия перестанет так отчаянно нуждаться в военной мощи? — Каз интересуется напрямик и с удовольствием наблюдает, как Кридс морщится от этакой бесцеремонности. — Вы умеете заставлять работать даже то, что многие годы находилось в упадке. Я тот человек, который это понимает и умеет ценить, за остальных ручаться не могу, — Кридс склоняет голову набок. — В моей власти перевести вашу деятельность в ту часть военных структур, которые подчиняются непосредственно главнокомандующему всех военных сил Керчии. — И это вы, не так ли? На мгновение повисает тишина. — Вы быстро учитесь, — Кридс едва заметно кивает. — До тех пор, пока у власти нахожусь я… — Страну не раздерут на части, — заканчивает за него Каз. — Вам нужна поддержка, более сильная, чем была раньше. Хотите завести личную армию? — Скажем, я вижу в вашем изобретении мощный военный потенциал и заинтересован в его реализации в интересах вверенной мне страны, — мягко поправляет Кридс. — Поставим вопрос иначе, вы хотите встать во главе чего-то великого, положить начало новому времени? Мистер Бреккер? Каз молчит. — Новое время наступит так или иначе. Вопрос лишь в том, возьмет ли оно с собой нас с вами? Что до меня, я бы предпочел оказаться на гребне этой волны, а не погребенным ей. — Оттуда больно падать. — Нет, если успеете поймать новую и подняться ещё выше, — Кридс оглядывается на часы. — У вас есть время поразмыслить об этом до посольского приема, который состоится в конце недели. Пригласительные вам должны были отправить ещё раньше. — Это на нем меня попытаются убить? — иронично хмыкает Каз. Кридс пожимает плечами и улыбается: — Кто знает. Постарайтесь не попасться до этого момента никому больше. Я заинтересован в том, чтобы иметь дело именно с вами. Среди нынешней молодежи редко встретишь приятного собеседника. Кридс хлопает себя по коленям и одним слитным движением поднимается на ноги. Очевидно, время их встречи подошло к концу. — Полагаю, я должен быть польщен, — Каз следует его примеру. — Полагаю, что так, — Кридс кидает на него лукавый взгляд и тянет на себя замаскированную дверь. — Уверен, здешний замок от Брэшфильда не вызовет у вас проблем… Но на всякий случай рекомендую попробовать вариант с зубчиками. Потайная дверь закрывается за ним с негромким щелчком. Каз несколько секунд задумчиво смотрит ему вслед, а затем, опомнившись, вытряхивает из потайного кармана связку отмычек. Из всего многообразия форм взгляд сразу выхватывает ту единственную, отличающуюся большими зубцами и особой искривленной формой. Тот редкий экземпляр, идеально подходящий для брэшфильдских замков, что издавна славятся своим капризным нравом и способностью застревать даже при использовании нормального ключа... Господин Кридс определенно заинтриговывает Каза все больше с каждой новой встречей.