Мой ласковый и нежный зверь

Мы преодолели все трудности на пути друг к другу, И я больше не хочу скрывать, что мы вместе. Поверь, важны только мы и наши чувства. Я буду с тобой, кто бы что ни думал. Tay Tawan, New Thitipoom — No Fairytales (Dark Blue Kiss OST)

Когда Пхичит встречает его после тренировки с коробкой, перевязанной дурацким пышным бантом, хорошо хоть не розовым или красным, Сынгиль лишь вздыхает. Ловит ироничный взгляд, брошенный в их сторону Юрием, на миг отвлекшимся от увлекательной беседы о многообразии спортивных мотоциклов с Отабеком, укладывающим коньки в спортивную сумку. После чего хмурится и, вложив в ответный взгляд как можно больше равнодушия на грани похуизма, выхватывает чёртову коробку из рук Чуланонта. — Эй, ты чего? — удивление в глазах цвета мокрого асфальта прямо пропорционально вселенской усталости Сынгиля, который последние десять минут тренировки стоял на ногах, то есть на коньках, чисто из природного упрямства. — Ничего, — коротко отвечает Ли, не желая тратить ни единого слова на бесполезные, не имеющие никакого значения, разговоры. — По какому поводу подарок? — А разве для подарков нужен повод? — пожимает плечами Пхичит, не поспевая за широкими торопливыми шагами Сынгиля. — Просто захотелось — чем не причина для подарка? — улыбается он, замирая на пешеходном переходе и ухватившись, наконец, за руку корейца, уставившегося на красный свет, словно на врага народа. Ли отсчитывает секунды, сменяющие друг друга неоновыми перекрестьями, переступает с ноги на ногу, безжалостно сминая цветочные лепестки банта узкой ладонью. — С тобой опасно спорить, — роняет Сынгиль, шагнув вперед за долю секунды до зеленого. Подобная безэмоциональность могла бы обидеть любого, но не Пхичита, давным-давно научившегося различать больше чем полсотни тонов голоса корейца. Ему, знающему не понаслышке о том, сколько эмоций и чувств таится внутри Сынгиля, порой смешно наблюдать за перешептываниями иных фигуристов, судачащих то тут, то там о суровом Ли Сынгиле, по слухам, являющимся одной из реинкарнаций знаменитой Медузы Горгоны, обращавшей путников в камни одним взглядом. — Подержи, — Сынгиль запирает за собой дверь, трогает пальцами гроздь колокольчиков, подвешенных над головой. Подарок Пхичита на хрен его знает сколько дней по счету, между прочим. Медленно и неторопливо разувается. Всё это время Чуланонт стоит посреди коридора, расправляя смятый парнем бант и улыбаясь своим незамысловатым мыслям. Тщательно протерев любимые, пусть и давно вышедшие из моды кроссовки, Сынгиль ставит их на вторую сверху полку, задумчиво косится на приоткрытую дверь ванной и лишь после этого тянется за коробкой: — Ну-ка, посмотрим, что на этот раз. — Тебе должно понравиться, — Пхичит лучится улыбкой, словно отполированная до блеска статуэтка языческого божка, и разве что на месте не подпрыгивает от нетерпения. Словно знать не знает о содержимом своего же подарка. — Я долго выбирал… Сынгиль подцепляет пальцами бант, теребит завязки, распутывая сложный узел, и нарочито медленно поднимает крышку коробки. Для того, чтобы уронить её сразу же после того, как увидит содержимое. — Шапка? Серьёзно? — искреннее недоумение на его лице — настолько редкая, краснокнижная эмоция, что Пхичит не сразу распознает её. А, распознав, терпеливо поясняет, будто Сынгиль не понимает очевидных всем и каждому вещей: — Это зверошапка. Хаски, — так и не добившись от Ли ожидаемой реакции, добавляет он, смешно щуря серое марево глаз: — Мне кажется, тебе пойдет. Пхичит касается тонкими пальцами серебристого меха, легко поглаживая пушистые длинные уши с завязками на концах, затем, воспользовавшись тем, что Сынгиль несколько выпал из реальности, выхватывает головной убор из рук парня и водружает чудо фэшн-индустрии на голову корейцу, приминая жёсткие тёмные пряди. — С ума сошёл? — Сынгиль поводит плечами, хмурит свои невероятно густые брови, и ломано улыбается одними губами: — Лето на дворе! Ещё бы мне валенки подарил и тулуп! — Ну, валенки и тулуп — это больше прерогатива Юрия, — едва слышно смеётся Чуланонт, отступая назад и внимательно разглядывая Сынгиля, взирающего на него из-под шапки отнюдь не с христианским смирением. Наоборот, насыщенно ореховые глаза осуждающе блестят, в их глубине то и дело мерцают багряные зарницы недовольства. — Но если тебе так не нравится, можешь не принимать мой подарок, — Пхичит намеренно грустно вздыхает, дует губы, успешно косплея джунгарского хомячка, и продолжает, чтоб уж точно добить корейца, явно мечущегося на распутье выборов «Это неплохой подарок» и «Крутые фигуристы такое не носят»: — Просто я, когда увидел её, сразу подумал о Джиндо. Ты ведь давно её не видел… Ещё один вздох, тягучий, словно горячий, не успевший застыть тонг йорд; невозможно длинные для парня ресницы Пхичита едва заметно подрагивают. Сынгилю напоминание о любимице, находящейся сейчас за сотни километров, как ножом по сердцу. А ведь и правда, эта дурацкая шапка точь-в-точь как её лохматая макушка, серебристая с дорожкой платиновых, взъерошенных непоседливым ветром шерстинок. Разве что уши совсем не такие. Ли осторожно касается меха, наверняка искусственного, неловко проводит кончиками пальцев вдоль «шерсти», приглаживая меховую шероховатость. Чувствуя, как ладонь прошивает чувство единения с пушистым другом, то самое, потаённое, по которому Сынгиль уже успел соскучиться. Полностью погрузившись в свои мысли о Джиндо, кореец не сразу понимает, что Пхичит, расценив молчание за недовольство, тянет с головы шапку. А когда понимает, ловит ускользающие меховые уши рукой, притягивая одновременно и шапку, и Пхичита. — Верни на место, — тихо шепчет он Чуланонту, утыкаясь носом в темную макушку тайца, — подарки обратно не забирают, — вцепившись в эгрет завязки, он практически беззвучно сопит до тех пор, пока таец не возвращает шапку на место, и лишь после этого добавляет едва слышное: — Спасибо, — на трёх языках попеременно, словно одного будет мало. — Я рад, что тебе понравилось, — так же тихо отвечает ему Чуланонт, ощущая, как бледные пальцы Ли касаются щеки, согревая матово-смуглую кожу своим теплом, ползут ниже, к подбородку, легко приподнимая его. Широко распахнутые серые глаза без остатка растворяются в щемящей, недоступной ни для кого другого нежности чуть раскосого взгляда корейца. Сынгиль быстро облизывает разом пересохшие губы, тогда как Чуланонт неторопливо, словно в замедленной съемке, приоткрывает свои, провоцируя и дразня. Мгновением позже оба уже целуются в полутемной прихожей, Пхичит неразборчиво стонет что-то на тайском, прижимаясь острыми лопатками к стене и млея от четко выверенных прикосновений Сынгиля, чьи настойчивые пальцы с легкостью пробираются под тонкую ткань футболки и сейчас успешно исполняют самую идеальную дорожку шагов во всей вселенной. По крайней мере, так кажется тайцу, чьи припухшие губы сладко саднят от разливающегося в груди тепла. А двумя днями позже Сынгиль удивляет всех и каждого на катке тем, что является на тренировку в той самой зверошапке. И даже совершает некий крут почета по катку, не снимая её. После чего, переглянувшись с сияющим Пхичитом, лишь пожимает плечами в ответ на очередную несмешную ремарку Жан-Жака о непрофессионализме тех, кто в подобном убожестве выезжает на лёд. — Я заберу, — Чуланонт перегибается через бортик, забирая меховое нечто, и, улыбаясь до невозможности ярко, уходит в раздевалку, не слыша, как перешептываются между собой Алтын и Плисецкий. Поэтому только Сынгиль слышит настойчивую просьбу Юрия купить ему такую же, только чтобы была похожа на Пётю. Ли усмехается, поймав взгляд Отабека, на лице которого индифферентное смирение безуспешно борется с риторическим «За что мне это всё?», мысленно прикидывая, чем же его удивит в следующий раз самый невероятный во всех смыслах этого слова парень по имени Пхичит Чуланонт.