***
Аленка что-то беззвучно произносит, шевеля губами. Она бросается в объятия родителей и плачет, плачет, плачет… Вокруг гомон толпы, крики, поздравления, радостные возгласы. Аленка что-то тараторит прямо на ухо поочередно то отцу, то матери. И вот взгляды королей обращаются в его сторону. Аленка выразительным жестом подзывает его, и Влад медленно, неуверенным шагом подходит ближе. - Владик. – представляет его Аленка. Король беззвучно шевелит губами и улыбается. Все они смотрят на него и, видимо, ждут ответа. Но ответа на что? Влад непонимающе поглядывает на Аленку. Затем взгляд его скользит по королю, который повторяет свой вопрос. Повторяет беззвучно. Снова. Владу это не нравится. Внезапно на оживленной площади становится как-то неестественно тихо. По-прежнему много народу, все беззвучно открывают и закрывают рты. В другой ситуации это бы показалось Владу даже забавным. Но не сейчас, когда в душу медленно пробрался холодок, глаза панически перебегают с Аленкиного лица на недоуменные лица короля с королевой. Аленка что-то говорит. А он не слышит. Не слышит, не слышит, не слышит! - Владик! Владик! Она дергает его за рукав. Влад смотрит на нее пустым взглядом. - Владик! И это ему просто слышится. Это просто память. Мелодия – в памяти. Гомон толпы – в памяти. Это ее «Владик» тоже глубоко отпечаталось в его памяти, и теперь мозг, как граммофон, проигрывает пластинку. Пластинку, которую он слушал день ото дня. - Я не слышу! – непроизвольно вырывается крик. Аленка перестает говорить. Она застывает с раскрытым ртом и смотрит на него во все глаза. Король с королевой в замешательстве переглядываются. - Не слышишь…? Влад уверен, что она сказала именно это. Об этом говорили ее растерянное выражение лица, ее испуганные глаза, и ее привычка повторять чужие фразы, которые ее сильно поразили. Мир внезапно потерял краски. Ветер больше не шуршал листвой в кронах деревьев. Бокалы, падающие с подносов и рассыпающиеся на мелкие осколки при встрече с землей, не издают звона. Люди больше не говорят ни с друг другом, ни с ним. А она больше не называет его «Владик», и уже никогда не назовет… Тишина. Такая ужасная, пугающая тишина, как в том подземелье, в котором он сидел триста лет. Голова начинает кружиться, в глазах темнеет. Еще недавно такой сладкий привкус победы становится противным и горьким. Влад бессильно опускается на землю. Он хочет сопротивляться, он не сдастся просто так, без боя. Но что он может сделать против тишины? Против этой давящей тишины, окружающей его со всех сторон? На его плечо ложится что-то теплое. От неожиданности он вздрагивает. По телу пробегает дрожь, и темнота отступает. Он видит перед собой лицо Аленки и ее сочувственный взгляд. Вскипает злость. Он не нуждается ни в чьей жалости, даже в ее. Но тут же злость отступает. Сочувствие – это не жалость. Она говорит что-то. Не понимает что ли, что он не слышит? Не слышит совсем ничего! - Нет, Аленка, ничего не получится… - шепчет Влад, и она перестает свой беззвучный монолог. Кажется, он угадал, о чем она говорила. – Это уже не исправить. Ее нижняя губа напрягается и мелко-мелко дрожит, брови становятся волнистыми, а глаза часто-часто моргают. Кажется, она собирается реветь. И правда, ревет. И чего ревет, глупая? Какое ей дело до него, ведь у нее-то со слухом все в порядке. Она должна радоваться возвращению родителей. Ведь все кончилось хорошо…! Нет, не хорошо. В сердце прокралось еще одно новое неприятное чувство. Ему стало как-то совестно. Лучше было улизнуть с праздника с самого начала. Но нет, ему хотелось поглазеть на ожившие статуи. И вот теперь он испортил ей настроение, и из-за него она плачет. Казалось бы, чего плачет? Где-то глубоко внутри голос подсказывал верный ответ. Она слишком добрая. Она переживает на себе все невзгоды своих друзей. Под маской взрывной непоседы кроется ранимое существо. Губы Морока дрогнули, и он отвернулся. Ну вот еще, дожили, как бы самому не зареветь. Больно смотреть на ее заплаканное лицо.***
Влад берет в руку только что упавший с дерева желтый лист и задумчиво изучает его взглядом. Аленка крепче сжимает его руку. Лицо ее светится, и она не перестает болтать, снова забыв, что он все равно не услышит. Но она единственная, кому это не важно. Все остальные, задавая ему вопросы, и получая ответ от Аленки, который выглядел всегда примерно одинаково: «Он не слышит. Глухой», смотрели на него… нет, не сочувственно. Они смотрели на него с жалостью. И эта жалость в их взгляде всегда бесила и раздражала его, но, чтобы не портить Аленке репутацию, он подавлял гнев в себе. С ним наедине не чувствовала себя неловко, опять-таки, одна Аленка. Все остальные конфузились, как-то съеживались. Они пытались задать ему какие-то вопросы вроде «Чудесная сегодня погода, не правда ли?», но прерывались на полуслове и выглядели еще более жалкими и виноватыми, чем прежде. Люди относились к нему не только как к глухому. Они относились к нему так, словно он не только глух, но и нем, и слеп. Если он за обедом просил передать ему перечницу или солонку, на него все таращили глаза, словно у него вдруг отросли рога на голове. Но может он отчасти и сам был виноват, что все его так воспринимали. Он не мог их слышать, и теперь ему не требовалось постоянно отвечать на их вопросы. И поэтому он почти всегда молчал. В обществе единственными фразами его являлись «Здравствуйте» и «До свидания». И, изредка, когда Аленке случалось отлучаться, он называл свое имя. Аленка стала для него самым близким человеком. Кто бы что ни говорил и ни думал, она всегда представляла его как лучшего друга. И люди со стороны звали его не иначе, как «Глухой друг принцессы», и почему-то замолкали, когда Влад проходил мимо, хотя он и не мог услышать их разговор. Влад постоянно ощущал свою бесполезность. Он бы хотел что-то делать, чем-то помочь, но какой прок от работничка, который никогда не выполнит твое указание. А выводить задания ручкой на бумаге каждый раз слишком долго и утомительно. А Аленку не смущала ни его молчаливость, ни рассеянный взгляд. Она вела себя с ним как со всеми, будто он был точно таким же, как все и как раньше. И только с ней он позволял себе говорить. Она всегда слушала его, понятливо кивала и улыбалась, или сочувственно поджимала губы, если он говорил что-то печальное или не очень приятное. И были еще книги. С книгами он теперь почти не расставался и носил их постоянно с собой в небольшой сумке через плечо. Когда не можешь слышать, что говорят тебе люди, лучше всего слушать голоса книг. В них было что-то живое, был какой-то звук, были голоса персонажей и авторов. И теперь эти голоса в тишине он мог различать ясно. И всегда, какую бы книгу он не брал, в них особенно ясно слышались четыре голоса. Тихий и мягкий – Снежки. Недовольный, задиристый – Варьки. Рассудительный и спокойный – Машин. И веселый, жизнерадостный и самый-самый дорогой его сердцу – голос Аленки. Влад очнулся из прострации, потому что его больно дернули за волосы. - Что ты творишь… - начал было ворчать он, но ему под нос сунули листок бумаги, на котором кривым, детским почерком было выведено «Я люблю тебя» Он изумленно поднял глаза. Аленка смеялась. На щеках у нее выступил легкий румянец. Влад слабо улыбнулся. И впервые за много-много лет после того, как был побежден Сирин, после того, как он потерял слух, и его окружила тишина, впервые за его долгую жизнь из его глаз хлынули слезы. Аленка растерялась. Она ожидала, что он смутится, разозлится, промолчит или уйдет. Но она никак не ожидала такой реакции. Неужели она настолько противна ему? - Аленка… - прошептал он и всхлипнул. Затем он дернулся, подался вперед и крепко-крепко ее обнял. Она ласково погладила его по спине. А слезы все текли и текли из его глаз. За все прошедшие годы, за все мучительные, невыносимо долгие триста лет в темнице, за все несправедливые обвинения, за все счастливые моменты в его жизни. Которая продолжается, и будет продолжаться. - Уж я об этом позабочусь. – прошептала она.