***
В дверь квартиры раздался звонок, и эту трель Дамиано просто проигнорировал. Ему звонили четвёртый раз за утро, и в первые два за дверью оказались журналисты вперемешку с чудом проникшими сюда фанатами, а в третий он просто устало отмахнулся и не стал открывать. Ещё через минуту зазвонил телефон — это была Вик. — Дами, я понимаю, ты хочешь уединения и чтобы все от тебя отстали, но мне нужно, чтобы ты подписал бумаги, — её холодный голос в трубке прорезал тишину. — Просто поставь чёртову подпись, и я уйду. Закатив глаза, Дамиано сбросил звонок и открыл дверь, впуская подругу внутрь. Всё, что было между ними когда-то, — тёплые дружеские отношения, бесконечная поддержка, общие шутки — пропало без следа. Дело было в кардинальных изменениях самого Дамиано: он менялся, был не в силах уследить за этим и, соответственно, проконтролировать, и от этого страдали окружающие. Виктория протянула папку, он сел за стол, доставая ручку. В руках был постоянный тремор, из-за чего подпись получилась слегка смазанной. Это были бумаги, связанные с роспуском группы и прекращением сотрудничества с менеджментом. Чтобы разойтись, потребовалось пройти через девять кругов ада, коими были всевозможные документы и переговоры, но ребята понимали, что с таким вялым темпом работы, как нынешний, они никогда не окупят затраты, и потому лучшим решением будет прекратить деятельность группы. Дамиано просто не мог писать. Словно по щелчку утратил возможность, будто лампочку выкрутили, и в комнате стало темно и пыльно: он играл старые песни, но голос был менее мелодичным, хрипловатым, и дыхание порой заканчивалось в самый неподходящий момент, хоть это и объяснялось количеством сигарет, что он раньше выкуривал за день. Старые песни полосовали его сердце, а тексты сыпали соль на эти раны, поэтому он старался обходить их стороной. А новое не получалось. Испарилась способность писать стихи. Проза, пропитанная его отчаянием настолько, что аж уголки листков загибались, как от влаги, — это пожалуйста, в любое время. Никаких связных историй, правда, тоже не получалось, только странные зарисовки, посвящённые его проблемам и боли. Посвящённые Марлене. Он много писал о ней, и каждый из этих текстов хранился в запертом на ключ ящике его стола. Дамиано знал, что его и без того считают умалишённым, не стоило давать лишних поводов для беспокойства. Но он скучал по ней до острых болей за грудиной, до ослепляющих искр и призрачных видений: он видел её образ во всех прохожих, рассматривал ближе каждую девушку с кудрявыми каштановыми волосами, замирал, как самый настоящий сумасшедший, и его лицо каждый раз алело, когда он понимал, что ошибся. И всё же, это пожирающее чувство тоски и странные видения никак не могли заменить то вдохновение и увлечение жизнью, которые она ему приносила, когда была рядом, и потому Дамиано медленно угасал: таял, как свеча, стекал вниз, как воск, становился всё бледнее и прозрачнее. И главное — отказывался от какой бы то ни было помощи. Подписав нужные бумаги, он протянул Вик папку. Она видела его нездоровый тон кожи, дрожащие руки, искусанные бледные губы, и потому только нахмурилась в ответ. — Ты заходишь в социальные сети? — спросила она неожиданно для самой себя. — Что там делать? — он угрюмо ответил. — Про нас много пишут, — подумав пару секунд, Вик потянулась в карман за телефоном. — Строят всякие теории, обвиняют, поддерживают. Вообще в твиттере обсуждают все события ещё с того момента, когда это были только слухи. Сейчас же новости про нас — везде. Она открыла инстаграм и показала первый попавшийся в ленте пост. Видео-эдит в чёрно-белых тонах, пост, в котором фанат «с разрывающимся сердцем» воспринял новость о распаде любимой группы. Дамиано поморщился и отвернулся. — Адекватные фанаты и воспримут это адекватно. А те, кто осуждают нас за то, что мы решили сделать, никогда и не были нашими фанатами, — он пожал плечами. — О моей попытке суицида знает, по-моему, каждый, у кого есть уши, и даже за это меня умудрились осудить, упрекнув в том, что не смог даже завершить начатое, настолько я никчёмный человек, — его передёрнуло. — Я не хочу иметь такую фанбазу, честно. Лучше никогда и никакой популярности, чем неблагодарные идиоты, которые готовы любить тебя, только пока ты красивый, молодой и беспроблемный. — Я не спорю с тобой здесь, ты прав. Меня тоже сильно разочаровали люди, только после этой ситуации мне открыли глаза на мир, — Вик повела плечом и нахмурилась сильнее. — Но я пытаюсь сказать, что ещё остались те, кто готов поддержать тебя. И если тебе не нужна поддержка от нас, ты всегда можешь получить её от незнакомцев. — Спасибо, обойдусь. Лучше, чем я сам, мне никто не поможет, — его взгляд был затуманен, цвет глаз буквально стал серым. Парень взлохматил волосы, отошёл в сторону и сел в кресло, хватая в руки открытую книгу. — Дамиано, — Вик уже развернулась к выходу, а потом вдруг снова повернулась обратно к парню, поймав за хвост почти ускользнувшее желание высказать своё предложение. — Я понимаю, наши отношения стали гораздо хуже, чем были раньше, но я всегда готова помочь, всегда, честно, — она выглядела такой убедительной, что была даже готова в этом поклясться. — Итан и Томас тоже будут рады помочь, только… Не молчи, Дами, — она взмолилась, заглядывая в его помутневшие глаза. — Говори сразу, если тебе будет нужна помощь. Сразу, иначе потом может быть уже поздно. Он замер, не ожидая от неё такой, пробирающей до самых костей искренности. Замер ещё и потому, что сам не знал, что ощущает. Нужна ли ему помощь? Гордая половина настойчиво отрицала, другая — неуверенно кивала, пытаясь дать понять, что самому здесь не справиться. Дамиано решил прислушаться к первой: просто нужно время, пока неизвестно, сколько, но больше, и со временем всё точно вернётся к относительно прежнему ритму. — Спасибо, но я в порядке, — он холодно ответил. — Сам в состоянии справиться. Виктория не двигалась ещё несколько секунд, а потом все-таки кивнула и вышла из квартиры, оставляя после себя, словно шлейф от духов, холодок недоговорённости.***
Солнце вылило очередное ведро своего лучистого света прямо на лицо Дамиано. Щурясь, как довольный котёнок, он сидел на траве, прислонившись спиной к толстому стволу клёна. В его руках была блестящая гитара из чёрного лакированного дерева, и он перебирал струны, чувствуя, что подушечки пальцев уже побаливают. Остановившись, чтобы дать им отдохнуть, он прислонил гитару к дереву рядом и провёл пальцами по волосам девушки, лежащей на его коленях. Она тут же улыбнулась, открывая глаза. — Гитара светится, — одним взглядом указала на инструмент, который и вправду пестрил золотой пылью. Дами усмехнулся, кивнул, но брать её в руки не стал, хотя именно на это намекала девушка. Лужайка, на которой они находились, была покрыта скошенной ярко-зелёной травой, среди которой можно было отыскать дикие цветы и редкие ягоды лесной земляники. Залитая солнцем, эта полянка выглядела как совершенно райское место, и Дамиано нигде больше не чувствовал себя так комфортно и тепло. Он словно был дома — и в глубине души понимал, что это ощущение вызвано отнюдь не его местоположением: оно присутствовало лишь благодаря девушке, лежащей на его коленях. Марлена. — Как ты? — она подняла на него улыбающийся взгляд, в котором, как и всегда, была толика беспокойства. Он тут же улыбнулся, поправляя её мягкие волосы. Несколько лет прошло с тех пор, как она стала возвращаться к нему в видениях, но он по-прежнему не мог поверить своему счастью, насладиться сполна. — Мне спокойно. Хорошо. В последнее время это единственное место, где я чувствую хоть какую-то толику безопасности, — он поднял взгляд в чистое небо, облокотился на ствол дерева спиной и тихо выдохнул. Сердцебиение было размеренным, дышалось так хорошо, словно в нос через трубочки подавали кислород. Единственное, чего боялся Дамиано, — закрывать глаза. Когда он делал это, всё вокруг исчезало. Была тишина, редкие, странные крики вдалеке, разговоры полушёпотом, иногда — писк датчиков. Но никакого тепла, пения птиц, голоса Марлены — всё это будто испарялось. Поэтому Дами всё время бодрствовал. — Дами, — она тихо позвала его, и он тут же откликнулся, с готовностью глядя в глаза девушки. — Можешь спеть? Ту, мою любимую? — Милая, — он с грустью выдохнул и потянулся за гитарой, а его глаза будто за секунду потухли. — Я с радостью, только давай устроим честный обмен? Расскажи, как мне попадать сюда, в это солнечное место, добровольно. В любой момент, когда я только этого захочу. Я всё пытаюсь выпытать эту информацию, а ты упрямо молчишь... — Это невозможно, — она тяжело сглотнула, и Дамиано прошиб холодный пот. — Ты не выбираешь. Нет ничего добровольного, Дамиано. — Но я… Чёрт, я так устал, мне это нужно, — он вдруг услышал свой голос будто со стороны и заметил, что тот дрожит. — Мне осточертело одно и то же каждый грёбаный день, всё одинаковое, эти таблетки, серые люди, белый цвет, во всём… — его руки затряслись тоже. Марлена тут же села ближе, протягивая руки и аккуратно сжимая его ладони в своих. — Чш-ш, тихо, милый, — её бархатный голос звучал неестественно, но так успокаивающе, что Дамиано тут же замер — подрагивали только кончики пальцев, теперь согреваемые её теплом. — Я знаю. Поэтому я здесь. Но ты тоже знаешь, что я не могу быть рядом всегда. — он молча кивнул в ответ. — Я хочу, чтобы тебе было комфортно и безопасно, но, к сожалению, не могу предоставить круглосуточную опеку, — она смущённо пожала плечами. Дамиано почувствовал исходящее от неё ощущение неловкости. — Потому что я сам на самом деле контролирую это, да? — он невесело усмехнулся. — Мы это уже обсуждали, — Марлена предупреждающе нахмурилась, намекая, что не стоит заводить эту тему, и парень замолчал. — Это не всегда зависит от тебя. Ещё когда она вернулась в самый первый раз, ей удалось переубедить Дамиано. Внушить ему те вещи, в которые он бы никогда не поверил, будучи в здравом рассудке. Она заставила его забыть ту Марлену, с которой он сидел в белоснежном автобусе, хоть та и была гораздо более реалистичной и настоящей, потому что проявила свои правдивые качества. Но рассудок Дамиано покрывался сладким туманом, когда девушка с золотистыми волосами была рядом, и потому он поверил ей безоговорочно. Решил, что та ядовитая Марлена была лишь плодом его воображения, странной реакцией его воспалённого мозга, который барахтался на грани жизни и смерти. Внушил себе, что её никогда и не было. — Я не могу остаться здесь? Просто не возвращаться туда? — спросил он наконец с толикой надежды в голосе. Марлена сочувственно покачала головой, и он опустил потерянный взгляд в землю, разглядывая растущую рядом землянику. — Забудь об этом хотя бы на время, насладись временной передышкой, — она попыталась улыбнуться. — Не думай, просто не думай. Лучше играй, — она кивнула в сторону гитары, и Дамиано согласно кивнул. Только музыка обычно и помогала отвлечься. Он начал наигрывать мелодию, которую теперь мог бы сыграть и с закрытыми глазами — пальцы наизусть выучили рисунок. Марлена села удобнее, положила голову на его плечо и улыбнулась, оставляя поцелуй на виске. Незначительные жесты внимания и заботы всегда помогали ему почувствовать себя лучше — вот и сейчас он спокойно улыбнулся, расслабляя напряжённые плечи. Текст «Torna a casa» разрезал умиротворяющую тишину леса. Дамиано пел, вкладывая в каждое слово благодарность к Марлене, которая переполняла его до краёв. Он был счастлив, что ему не нужно просить её вернуться, что она и без того была рядом с ним и никуда не собиралась уходить — разве что не по своей воле. — Знаешь, — тихо начал он в перерыве между куплетами, — когда я пою эту песню, у меня внутри появляется такое неприятное, щемящее чувство… Будто я упускаю что-то очень важное, тону под водой и тянусь к спасительной соломинке, но всё никак не могу достать до неё пальцами, — его пустой взгляд был направлен на горизонт, утопающий где-то вдали. — Словно я стою на старте, и выстрел стартового пистолета уже прозвучал, а я не услышал, и теперь — не понимаю, что нужно делать. Словно вдруг осознал, что все лучшие моменты моей жизни уже были, а я пропустил каждый из них, позволил им пройти мимо… Это так больно. Почти физически, — он покачал головой и перестал играть, потирая грудную клетку. — Я не вправе судить, но мне кажется, ты совершил одну ошибку, которая потянула за собой множество нитей, спутав их в итоге в один адский клубок, — вдруг тихо ответила Марлена, поднимая на него ясный взгляд, и он замолчал, прислушиваясь. Она всегда была права и знала, как лучше, поэтому её советы были для Дамиано панацеей. — Ты чересчур сильно полагался на своё вдохновение. В этом заключается ошибка многих начинающих артистов — они творят, только когда чувствуют прилив вдохновения, ведь лишь в эти моменты им удаётся лучше всего. И если вначале сломать эту привычку не очень сложно, то потом она превращается в высокую бетонную стену, которую не разбить ничем. Я — твоя стена, Дами, — в её голосе слышалась неловкость, сожаление, но парень не мог ни в чем её винить. — Ты слишком привязался ко мне, и у тебя возникла неразрывная связь творчества с музой. Так получилось, это бывает… Сейчас уже ничего не сделаешь, но если бы ты только знал раньше… Дамиано кивал, полагая, что она абсолютно права. Он плохо понимал, о чём именно она говорит, потому что пробелы в памяти становились всё шире, не слышал в её словах упрёка, эгоизма, нездоровых оправданий. Он винил себя, и потому предпочёл сразу забыть эти её слова, хотя они, конечно, остались выгравированными где-то на подкорке. Однако в реальной жизни Дамиано просто застрял на стадии отрицания. — Мне кажется, я забыл о чём-то важном, — уже через несколько минут он вернулся к своим прежним размышлениям, пытаясь заглушить шум в ушах. — Может, о жизни, которая была когда-то давно, но я в такое не верю. Какая ещё другая жизнь? Я помню только одно: то, что происходит сейчас и повторяется изо дня в день, словно заевшая пластинка. Больше ничего. — Ты прав, ничего и не было, — Марлена ответила так тихо, что он еле расслышал. — Эти ощущения — побочные эффекты. Это нормально, попробуй не концентрироваться на них… — Да, легко говорить, — горький смешок сорвался с его губ. — Не здесь, Дами. Я не хочу таких негативных мыслей, — она нахмурилась и покачала головой. Он недовольно сжал челюсти, но в итоге кивнул. — Помолчим ещё немного, — он прошептал через несколько минут, Марлена согласно кивнула и снова положила голову ему на колени. Его тонкие пальцы снова оказались на струнах. Ещё пара секунд, и он вдруг почувствовал, что мир вокруг будто бледнеет — цвет травы уже не такой сочный, небо будто затягивают облака, а щебет птиц плавно затихает. Его обдало волной страха. Отложив гитару, он прерывисто вздохнул и взглянул на Марлену. Она заснула. Дамиано мягко прошёлся кончиками пальцев по контуру её лица, дотронулся до шёлковых волос, зарылся в них носом и втянул запах — цветочно-медовый. На глаза начали наворачиваться слёзы, но он смахнул их и молча замер, наблюдая, как мир теряет краски, становясь пепельным. Мучения окончились, как и всегда, резко и в один миг — его вырвали из этого мира, словно какая-то цепкая чудовищная клешня схватила его за воротник и потянула на себя со всей силы. Его закружило в чёрно-белом водовороте, он закрыл глаза, поддаваясь, сдерживая тошноту, и уже через несколько секунд в грудь ворвался резкий залп прохладного воздуха. Запах спирта и сырости. Он не хотел открывать глаза, потому что и без того наизусть знал, что увидит: мутный, будто размытый, размазанный по грязному стеклу, мир, стены, которые выглядели так, словно вот-вот схлопнутся над его головой, в странных бликах лица, и всё это — мертвенно-серое, белизной сияют только халаты. Но главное — это то безысходное, ноющее чувство острой беспомощности, которое резало его изнутри на мельчайшие кусочки. Он чувствовал его лезвия — вплоть до очередной порции таблеток, после которых обычно становилось легче. Точнее — просто всё равно. Прерывисто вздохнув, Дамиано упрямо зажмурил глаза и провалился в лихорадочный сон. Снова одно и то же, — успело мелькнуть в его голове, но с каким-то несвойственным равнодушием. По кругу, как в адской петле, вслепую, пока он опять случайно не нащупает ручку двери, ведущей к Марлене, и на время сможет погрузиться в сладкий белый свет вдохновения, тепла, спокойствия и безопасности.