Zitti e Buoni

Солнце в этот день слепило отчаянно сильно, пробиваясь лучами сквозь пыльные окна. Джеймс зацепился взглядом за одну из сотни зависших в воздухе пылинок — она медленно оседала на пол, как ослепленная горем мать. Джеймс мотнул головой, отгоняя отвратительные сравнения. Прищурился и выглянул на плац, готовый принять десятки обреченных душ. Как делал это вчера и как сделает завтра. — Готовы, командор? — рядом неожиданно появился лейтенант с неуместной, по мнению Норрингтона, улыбкой, исказившей все его лицо. — Не терпится увидеть, как этого Воробья…того, — он большим пальцем провел по своему горлу и показательно высунул язык, прикрыв глаза. Мурашки табунами наперегонки побежали по телу Джеймса, заползая в самые укромные места. — Держите себя в руках, лейтенант, — настроения не было никакого, и если бы он только мог — не вышел бы сегодня из дома. — Так точно, сэр. Они выходят на улицу, стук каблуков их туфель синхронизируется в один страшный ритм, напоминающий почему-то отсчет часов до неизбежного. Джеймс хватается за шпагу, спрятанную в ножнах, как за спасительный круг, чтоб не отпускать сознание в глупые самокопания. Конечно, он думает, что мог бы помочь, освободить — подговорить палача, в конце-концов, но вместе с этими мыслями, переплетающимися в змеиный клубок, который в итоге станет его погибелью, приходит трезвое осознание: не мог. Он, Джеймс — шестеренка в огромном механизме, как и Джек, как и любой пират или офицер. И если Джеймс Норрингтон не увидит казнь капитана Джека Воробья, то ее все равно увидит другой командор. Утренний воздух еще холодный, не успевший прогреться, сразу же отвешивает им несколько пощечин сильного морского ветра. Джеймс принимает их с покорностью, даже не пытаясь спрятать щеки. Он заслужил. На горизонте, прямо за воротами с кованными узорами, виднеются толпы радостных людей, одетых в грязную, пропахшую рыбой и солью одежду. «Джек пахнет так же», — шепчет сознание. Перед глазами калейдоскопом проносятся картинки, где Джеймс обнимает его, Джека, стягивает с него несвежую рубаху, тянет за волосы и целует губы, испещренные трещинами и пропитанные ромом. Норрингтон поправляет сдавливающий горло воротник, пока людской шум приближается. Кажется, они скандируют «смерть пиратам!», и он кривится в омерзении — чем эта челядь лучше? Было бы у них чуть больше смелости, все они затесались бы в пираты первыми. Джеймс отменил бы закон о каре за пиратство, только чтоб спасти одного конкретного. И он знает, что Джек такой, какими рисуют пиратов в городских легендах. Трусливый, безжалостный, жадный. Конечно. Единственное, в чем его отличие от других — в сбитом сердцебиении командора британского флота, когда он рядом. Джеймс слышит скрип повозки с клеткой, привязанной к ней сзади, в которой везут пиратов из тюрьмы. Дышать становится сложнее в разы. Он вспоминает Элизабет и то, как она упала в воду, задохнувшись в своем корсете. Это стало переломным моментом, потому что после этого Норрингтон узнал, каково это — чувствовать любовь, прорывающуюся через тернии отвращения. Джек разрушил его, как очередной королевский корабль в схватке. И Джеймс не променял бы это ни на что другое, потому что дороже тех обломков у него ничего не было. Двери клетки с толстыми прутьями распахиваются и пиратов вытаскивают на обозрение толпе под громкие поощрительные крики. Иногда Норрингтон забывает, насколько люди охочи до чужих страданий, и каждый раз осознание давит на виски с новой силой. Он видит Джека — тот выходит третьим, такой же полупьяной походкой, как и всегда. Оглядывается по сторонам, щурясь от солнца, и кивает каждому в толпе, будто она рукоплещет ему, а не его скорой смерти. Наконец, его взгляд натыкается на напряженного Джеймса, и он, не расставаясь со своей бравадой, улыбается ему. Командор видит в этой улыбке попытку успокоить, и глаза непривычно начинает щипать. Он переводит их к небу, удивительно яркому для предштормовой погоды. Лейтенант, уже поднявшийся на помост, зачитывает приговор сразу всех приговоренных к смерти. На виселице болтается три пустые петли, и Джеймс сжимает руки в кулаки, когда осознание, что Джек будет в числе первых, пулей простреливает его сознание. Пиратов подгоняют к деревянным ступеням, пока первый в ряду не упирается в них носками ботинок. Палач в маске отстегивает первую тройку. Джек следит за его движениями, а после говорит что-то похожее на «благодарю, сэр» и поднимается. Двое пиратов рядом с ним обливаются слезами, которые превращают пыль на их щеках в настоящую вязкую грязь. Джек смиренно ждет, пока ему на шею накинут жесткую петлю. Выражение его лица остается скучающим. Петля напоминает Норрингтону собственные руки, которые всего несколько месяцев назад обхватывали эту же сильную загорелую шею. Ладони чешутся. Капитан трет их друг об друга, пытаясь усмирить холодный мандраж, прошибающий все тело насквозь. Не получается. Не получается, потому что он, будто в макросъемке, которую изобретут через много десятков лет после его смерти, видит, как жесткие ворсинки веревки впиваются в кожу Джека. Джеймс ждет, что время застынет, будет тянутся мазутом, но створы, на которых стоит пират, безжалостно — одним движением руки палача — с шумом раскрываются. Норрингтон не слышит хруста шеи Джека — он его ощущает.