Одна недописанная страница.

      Бутылка её любимого вина, попавшаяся на глаза в продуктовом, подбор явств, краткое сообщение про цепочку. Больше чем уверен, что ждала его. Дальше какой-то матч на фоне, потом и вовсе музыка, готовка мяса. Не самое его любимое занятие, но делает это мастерски, превращая сырой кусок говядины в вкуснейший стейк с прожилками так называемого «мрамора» и средней прожаркой. По квартире летает аромат пряностей, вынуждая открыть окна. Весь день стоял тёплый, июль всё-таки, но с прохладным ветерком с Босфора. Вот близится вечер. Отправляет ещё одно оповещение, фотография бутылки. Предлагает поужинать, что ж, получает ответ. Положительный. С ужасом для себя замечает, что испачкался в соках говядины и жирах масла. Бежит в спальню, смотрит на себя в зеркало, невольно вспоминая, как очерчивал её изгибы, натирая бархатную кожу маслом. Помнит добрую улыбку, которой не одаривала его так давно. Пшыкается любимыми духами, вероятно, ей до сих пор они противны. Хорош собой, однозначно. Звонок. Она в дверях, весьма спокойная и немного уставшая. Здоровается без лишних нежностей, лишь улыбаясь в проёме. Проходит, наблюдая, как его руки всё ещё бегло изучают кухню, кудесничая над тарелками. Со спины видит её и искренне радуется приходу. Не потому что знает, что он всегда заканчивается чем-то интересным. Просто благодарен, что она так спокойно согласилась на его предложение об ужине. Не знает, чего сейчас хочет, но несёт тарелки, как-то неуклюже расставляя по местам. Но тут же берёт себя в руки, подходя чуть ближе.       — Рад, что ты пришла, — вольно целует щёку, сразу же отодвигаясь, отходя.       — Приятного нам аппетита, раз пришла.       — Подожди, есть ещё кое-что, — пробка из бутылки легко поддаётся штопору… Стол, тусклый свет полос на потолке, далеко не лёгкий ужин. А ещё она. Та, которая обворожила его и заставила так скучать, что раньше даже подумать было невозможно, что для кого-то будет готовить, стараться, но сам отрицать столь сильные привязанности. Ужасная ситуация, её понятная холодность, прекрасный аромат трав и специй. Вечер Стамбула, который опять не предвещает ничего хорошего для них. Эта пара никогда не сможет притронутся к мясу просто так, обязательно сожрут друг друга в любой такой «ужин». Для них это просто необычное начало. Придётся как-то выкручиваться и прятаться от неизбежного? Нет. Надо опять сделать вид, что они не хотят ни друг друга, ни взаимных ласк. Придётся опять ломать комедию, только бы не показать, как на душе тоскливо в разлуке.       — Хочешь меня напоить и потом затащить в постель?       — Мне для этого не обязательно тебя спаивать, Нургюль. Бокалы наполняются алой жидкостью, со звоном стучат друг о друга.       — Не думал, что ты согласишься. Из «нас» же ничего не получится, — делает небольшой глоток, смотря на её внешний вид. Не успел разглядеть, так был занят готовкой.       — Ну, Исмаил, жизнь — штука сложная. Поживём — увидим, — повторяет его слова, выброшенные ей в лицо на прошлой неделе. Терпкий вкус красного сухого, закуска в виде сыра с плесенью. Хорошо сочетаются, ещё раз заставляя удивиться выбору нетривиальных продуктов. Разговор всё равно не клеится, часто посматривают друг на друга, наблюдая через обеденный стол. Мужчина производит впечатление полного спокойствия и некой легкости. Крутит в руке бокал, не притрагиваясь к своему стейку. Только приготовленный, горячий, с румяной корочкой.       — О чём-то задумался? — сладкий, немного хриплый голосок дуновением её аромата доходит до паренька.       — Да. Слушай, а почему бы нам не познакомиться друг с другом всё-таки? А то всё пошлости, да дерзости. Мы же можем просто узнать что-то новое, поговорить. Бокалы оказываются на деревянной столешнице. Как и их локти. Синхронно ставят их, сцепляя руки с замок и опирая на них головы. Покачивают в разные стороны, она проворно улыбается, он весьма серьёзен.       — А ты думал я сюда приехала только за пошлостью и дерзостью? — приторная улыбка не слезает с алых губ. Она одета легко, как всегда выдержано и подобно её стилю. Достаточно короткое и легкое платье — подходит по погоде, по цвету, который подчёркивает глаза, но никак не по возрасту и статусу. Лёгкие бусы из лазурита, серьги-кольца, красная помада, маленькая стрелочка, чуть подкрашенные бровки, пучок каштановых волос. Единственное, что может выдать — небольшие морщинки и крошечный налёт седины. Он же привычно прост: рубашка поверх то ли майки, то ли футболки, джинсы. Нет, не свидание, не семейный ужин или дружеские посиделки. Они дома, попивают вино, посматривают, как по куску мяса раскатывается чесночное масло с итальянскими травами, наблюдают за неосторожными взглядами друг на друга.       — Я не знаю, дорогая, — она уже смирилась, поэтому просто проглатывает это прозвище. — Я так и не расписался в твоей воображаемой книге, что делать будем с этим? Смеётся, тихо, но язвительно. Взгляд без стеснения направлен прямо на него.       — Чего ты хочешь, Нургюль? Чего добиваешься? — нервирует, сильно. Такая вся гордая и неприступная, несмотря даже на лёгкость образа. Дьяволица, вновь играющая его чувствами. Будто не падка на его объятия и поцелуи.       — Ну что ты, Исмаил, чего же мне добиваться? Мы же просто пишем небольшой рассказ, почему бы не добавить ещё по одной странице? — чуть ли не распирает от нелепого смешка, заполняющего лёгкие. Как много сарказма в её словах.       — А ты сегодня хороша, не кричишь, не брыкаешься, говоришь о своих желаниях. Может ещё что-то есть мне сказать, прежде, чем ты опять гордо вскинешь голову или убежишь из моих объятий под утро?       — Чего же ты, обижаешься? — да. — Мы вроде бы не женаты, да и вообще, свободны, — смотрит, как по его виску бегает туда-сюда вена. — Ах, прости, совсем забыла. Ты одинок. Не хочет есть, да и не хотела. Зачем сюда пришла? Знает, чего хочет, что нужно. Он. Тело буквально изнывает по его плоти, пока мозг усиленно корит за такое странное проявление любви. Внутри хочет его разгорячить, натравить на свою «хрупкую» особу, а потом уже, может когда появится желание утонуть в его руках, тогда и сказать, чтобы он просто был рядом… Быть может.       — Тебе не нужна я или моё тело. Ублажать тебя может любая другая, как и убегать от тебя под утро. Тебе не нужны мои проблемы, переживания, интересы, — лукавит, прекрасно знает, что хватит сказать несколько слов и он будет полностью отдан ей душой, а она ему. Вероятнее всего. Уверенна в том, что Исмаил не хочет больше никого видеть подле себя. Он не воспринимает попытки бывшей пассии даже поговорить, не уж-то дать какой-то девице затащить свое тело в постель.       — Тебе нужен азарт, вот эта игра. Нужна власть именно надо мной, нужен повод приревновать меня, хотя не имеешь на это права, нужно отметиться на моём теле, удерживать подле.       — Интересная у вас картина мира, госпожа Нургюль.       — Не перебивай! — шипит, понимая, что он нарушает её планы. — Мне нужна свобода. Увы, твои мечты не про меня, — встаёт из-за стола, проходя мимо: хлопок по плечу, шепот над ушком, исчезающая тень.       — Чертовка! — тихо, практически про себя. Пламенные речи, льющиеся из её уст — её стихия. Умеет их произносить, придумывать, играть. Актриса, причём, очень хорошая. В ванной слышен шум воды, недовольный шепот:       — Соберись! Всё хорошо… — его ужасная ухмылка только усиливается. Хочет уйти? Сделать так, чтобы он сам отстал от неё?! Определённо, эти мысли заполняют его голову. Не понимает, что с ней не так и почему она так волнующе груба. Опять пришла совершенно другая, ничего, ему нравится это. За эту неделю понял, что хочет надломить её самолюбие до конца, так, чтобы сама сказала, что на самом деле чувствует. Она же прибегает по первому зову, а не он за ней бегает. Влюбилась, правда, сама не хочет признавать. Унизительно, что полюбила человека, который так ужасен и эгоистичен в её понимании.       — Душа моя, что-то стряслось, неужели ты расстроилась из-за чего-то? — огрызается, ожидая ответа, когда она как ни в чем не бывало возвращается к столу.       — Ну что же, дорогой. Как я могу расстроиться? — закуривает сигарету, убирая пачку в сумку, выпуская дым куда-то в сторону. Так напряжённо открыто смотрит на него. — Тебе же, как и говорила, лишь нужен азарт, играться со мной, но как только я окажусь в твоей клетке — стану не интересна. Ты найдёшь новое увлечение: помоложавее, полегче, попроще. Вызовет интерес — погоняешься и за ней, а я стану тебе также не нужна, как и твоя бывшая. Ты игрок, тебе нужно это. А вот мне…       — Нет, Нургюль, не мне это нужно, а тебе! — уверенно тыкает в её персону, перебивая. Всё ещё спокойные тона, но никак они не отдаются легкостью или простотой в голосе. Напряжение. Чертовское напряжение, которое каждый раз пропадает только после того, как оба насладятся друг другом в спальне.       — Тебе нужно, чтобы я с тобой играл. Тебе необходимо оставить вещичку, забрать ключи, прийти сюда под нелепым предлогом. Ты хочешь меня. Хочешь, чтобы я выбивал из тебя стоны в той комнате, чтобы срывал с тебя одежду, — указывает на дверь спальни, смотря чётко в спутанные зрачки. — Это тебе нужно моё тело, тебе не нужен я или мои заботы. Ты просто наслаждаешься, находясь в моей власти. Но это настолько расходится с твоими принципами, что ты никогда не признаешь этого. Она тушит сигарету прямо о тарелку с мясом, закидывая туда бычок. Слушает и не понимает, как могла так низко пасть и превратить всё в такой цирк. Похоже, они оба теперь не знают, что делать дальше. Хочется закричать ему в лицо правду, но он так больно режет словами, бьёт ими сильнее, чем любой его другой поступок. Думается, что его слова правдивы, уж так надменно говорит. Шайтан, когда он найдёт верные выражения, чтобы она просто уже не смогла выбраться из его объятий?!       — Ты не смеешь так считать.       — А теперь ты не перебивай, — поднимает руку, затыкая. — Ты зависима от этого «азарта». Сама жмёшься к моему телу, сама приезжаешь сюда. Ты больше не свободна, Нургюль, как бы не пыталась отрицать. Это ты играешься мной. Тебе самой нравится винить меня в этом, — зубы женщины стискиваются, пока глаза наполняются влагой. — Я плохой, я сделал тебя любовницей, я тебя соблазнил, я тебя напоил. Ты не признаешь, что сама, по доброй воле, приходишь сюда. Потому что так проще. Даже не внимая, что уже давно ты не любовница, да и некогда ей не была, да и то, что соблазнять мне тебя не требуется. Он встаёт и пересаживается на кресло, всё ещё глядя на неё. Отнюдь не радует её состояние, но чувствовать виноватым он себя не собирается. Напротив, горд, раз смог задеть её стержень и вывернуть наружу. Ей надо потерять спесь неприступности, надо опуститься, чтобы понять, что она сама зависима, а не он её такой сделал. Она влюбилась в своего коллегу и в этом нет ничего постыдного. Ручка убирает непрошеную слезу и сгибается в кулак. Надоедливая правда, которая пульсирует в висках уже с сотню дней.        — Добился? Чего ты хочешь? Чтобы я упала перед тобой? Чтобы мы с тобой вместе, рядом и за ручку? Я не хочу, не смогу я так с тобой! — срывается на истеричный вскрик, кажется, даже пугает его. Поднимается, подходит ближе, успокаивая порывы голоса. — На, держи, я твоя и только: хочу тебя, думаю о тебе, жду тебя. Этого хотел? Этого и добился. Хоть сейчас готова остаться с тобой навечно. Рад? Хочешь? Давай! — останавливается перед креслом, поджимая губы и протягивая запястья. По щекам парочка слез, тушь вместе ними мешается на лице. Он сидит так, будто этого и добивался: ноги широко расставлены в стороны, спина откинута, а пальчики постукивают какой-то ритм на подлокотнике. Победа. Сама прокричала о том, что хочет только его. Почему не радует? Потому что сказала это с такой болью в голосе, будто сейчас рухнет на паркет и разревётся. Она поднимает голову и глаза, всё ещё сжимая руки в кулаки. Всхлип. Актёр не может смотреть на это. Не в его правилах так обижать её. Думает, что немного перегнул палку с острыми словами на конце. Она не железная, ей намного сложнее, чем ему, вероятно. В отличие от Нургюль, он осознаёт свои чувства. Так странно и нечаянно влюбился в неё, стал слишком зависим от её аромата, рук и реплик. Всё смотрит и смотрит, что так беспощадно нервирует свою странную любовь.       — Хватит! — опускает взгляд вновь в его темные очи, там странная теплота, вместо надменности и победности. — Думаю, я пойду, Исмаил. Ещё раз спасибо, — смущённо меняет тон, понимая, что прокричала лишнего, в первую очередь для себя. Не уходит, ждёт, пока опять набросится на неё или отпустит окончательно. Предательски сушит горло и она подходит к вину, допивая то, что было в бокале. Уже стоит к нему спиной и чувствует обречённую тишину. Ей кажется, что он привычно в ступоре от её речей.       — Иди сюда, — нотка приказа, от которого хочется взъерошиться и протестовать, — и вино захвати, — теперь равнодушие, от которого хочется или на стену лезть, или накинуться на него, только бы выбить из него хоть какие-то признания. Как ни странно, покорно поворачивается на своих шпильках, которые не удосужилась снять, и идёт в его «распахнутые объятья». Садится на диван, чуть поодаль, хлебая жидкость из горла, морщится, понимая, что глоток слишком большой.       — Ты чего, решила осушить всю бутылку залпом? Не учили, что вино надо пить медленно, раскрывая нотки послевкусия, м?       — Тебе есть ещё, что сказать мне? Или будешь только и корчить из себя великого сомелье? Между креслом и диванчиком, которые разделяли их сейчас — тумба, полностью набитая играми. Она улыбается, крутя бутылочку с вином, локоть подпирает голову, удобно перенося вес тела на спинку дивана. Как «небанально» — он достаёт карты. Предложит сыграть в «Дурака», а в качестве выигрыша её тело? Какие условия поставит? Женщина выдаёт истерический вздох, запрокидывая шею.       — Какой ты непредсказуемый, может ещё в бутылочку, она скоро освободится, хах, — за насмешкой скрывает себя.       — Ммм, высокого ты обо мне мнения, госпожа Ешилчай.       — Можно подумать, ты обо мне лучшего.       — Определенно, дорогая, — чуть привстает поправляя локон, выбившийся из пучка и пальцем задевает щечку, стирая от туда тушь. — Тебе не стоило унижаться или как ты это воспринимаешь. Можно было спокойно всё сказать, любовь моя. Как ни в чём не бывало, возвращается в кресло, всё в ту же позу. Мешает карты, что-то обдумывая. Вдруг выдаёт:       — Мы сыграем в «Дурака», простая игра из детского лагеря. Каждый раз, когда набираешь карты и не можешь дать ответ — говоришь какой-то факт о себе. Только не что-то из разряда: «Мне сорок один, я в разводе, у меня есть сын и я люблю рисовать». Это известно каждому первому, — уже отсчитывает по 6 карт. Так обычно подростки знакомятся.       — И? К чему же приведёт наша игра? Какого высокого ты о себе мнения… Почему я должна что-то рассказывать, играть тут с тобой? — всё-таки находит привычный способ протеста.       — Я явно позволяю себе лишнего, местами, конечно же, но… Тебе это определенно нравится, не отрицай. Я хочу узнать тебя. Всё, что мне известно, я перечислил. Да и кто знает, может ты хорошо играешь? Тем более, кто там про азарт говорил, а? — поразительно спокоен, этим будто приструняет и её.       — И что меня ждёт в конце? Или ты предлагаешь играть просто так? — закусывает губу, уже откладывая бутылку и беря карты в руки. Всё-таки она любительница азарта, только определённых его видов.       — Желание. Козыри — крести. Ещё бы.       — Как банально. Мне падать некуда, мы вполне можем оставить нелепую игру, если заранее знаем, что загадаем.       — Как же так, о чём же вы думаете, моя порядочная госпожа? Неужели ваш очарованный раб объявит какие-то свои пошлые думы в вашу сторону? Только если скромный дружеский жест.       — Ладно, попробуем, поиграем, — немного выжидает паузу, всё же доводя шаловливую мысль в своей голове до конца. — Предлагаешь мне стать тебе душевным другом с привилегиями? Интересно, какие ещё предложения?       — О каких привилегиях вы говорите, моя Султанша? Интересная у нас в вами дружба в таком случае получится.       — Бито! Давай, ходи, раб мой, — улыбается в ответ на по-детски добрую гримасу Демирджи.       — Так что за привилегии? — наблюдает за пьянеющими глазками, изучающими карты для ответа. Почему-то вино действует на неё намного сильнее обычного. Не удивительно, кроме кусочка сыра женщина не положила ни крошки в рот за этот суматошный день. Правда, голода не ощущала, даже странно.       — Я люблю книги, бумажные, — берёт карты, не находя ответа на две красные шестёрки. — Одну могу перечитывать несколько раз за год. На тумбочке вечно гора разных. Назаказываю, а потом добраться не могу, — на его лице появляется глупая приятная улыбка. — На телефоне читать неудобно, правда, не смейся.       — Хорошо, хорошо, я всё же предпочту электронный вариант, — подкидывает ещё одну красную, теперь уже семёрку. — Бери. Покорно берёт, параллельно делая глоток, опять слишком много. Водит рукой у носа, жмуря глаза.       — Не люблю… — язык работает немного медленнее мозга, вынуждает остановиться, — ммм… Не люблю спорт. Силой меня в зал не затащишь. Йога, пилатес — ещё может… — истошно выдыхает, понимая, что на руках уже 9 карт, а колода медленно, но верно идёт к концу. На этот раз ей удаётся отбиться, да и, кажется, всё идёт не так уж плохо. Ходы, ходы, стопка отбитых карт всё больше. Украдкой наблюдает за ним, понимая, что внутри томится только одно чувство, перекрывающее остальные. Его руки слишком трепетно относятся даже к картам…       — Так какие привилегии? — дотошно докапывается до фразы, которую она обронила ещё с десяток минут назад.       — Бери и рассказывай что-нибудь. Или думал, что будешь один слушать мои нудные истории?       — Ну почему же, твои истории совсем не нудные. У меня нуднее, я вот не люблю рыбу, вообще, но люблю получать ответы на вопросы. Опять молчит, да и не собирается отвечать, пока что. Сейчас ему не нужно знать, а ей нужно проверить его, да и себя. Всё на поверхности.       — Рыба… ну что же, с кем не бывает. Проходит очередной ход, один за другим. В колоде остаётся две карты. Обе забирает она. Жаль? Ничуть! Приближает к теперешнему желаемому. В руках только король крестей, да ещё тройка мелких козырей. В его — определенно туз. Он будет в выигрыше, если не решит поддаться. Хотя, кто знает, что за две карты спрятаны в его уверенных пальцах. Его четвёрка черви успешно отбита двойкой крести. Пришло время её хода.       — Десятка? Серьёзно? — вопрошает так, будто есть чем ответить.       — Почему нет?       — Я однолюб, — берёт карту, обрекая себя на провал, — если я осознаю, что нашёл что-то своё, то быстро отказываюсь от всего остального. Не меняю напитки, аромат, дом, женщин просто так. Этому должна быть веская причина. Она вдруг раздаётся смехом, понимая на что он тонко намекает. И правда, не замечала за ним непостоянства. Одет всегда привычно ему, пахнет всегда одинаково, даже называет её «дорогая», за редким исключением изменяя традиции.       — Ах, однолюб ты мой, подай мне сумку, будь джентльменом. Небольшая бежевая сумочка, с вышитым собственноручно ремешком, оказывается в весьма замедленных, но всё ещё цепких руках дамы. Актёр же плюхается в кресло, дожидаясь, пока она достанет всё необходимое. Смотрит на неё, понимая, что хочет загадать ей только одно желание — быть рядом хотя бы одну ночь. Пусть она притворится, пусть будет такая же едкая и противная, какая посетила его этим вечером. Хочет с ней действительно заснуть, в объятьях, взаимных и добрых. Может дружеских, может любовных. Потом карие глаза уставляются в три карты. Козырь, подаренный ей, король пик, ничем не помогающий, туз, явно подаренный судьбой, чтобы одержать победу. Как жаль, что судьба не думает о чужой смекалке. Она неторопливо вдыхает дым сигарет, перед этим щёлкнув кнопку. Она также постоянна в их выборе, как и правдива в своих словах — то есть никак. Сумка летит на край дивана, чуть ли не падая, Нургюль потирает свободной рукой глаза, осматривая Исмаила с заметной искрой.       — Валет. Отобьёшь?       — Ещё один забавный факт. Я люблю тебя, — проговаривает в её лицо, забирая карту. Так вовремя потянулась стряхнуть пепел с сигареты во всё ту же хрустальную пепельницу. Для него эти слова так просты, а для неё так мимолётны, что едва замечает их. Наверное.       — Ты же победила? У тебя там только король?       — Ммм… а ты догадливый, однолюб, — с блаженством на устах выговаривает последнее слово. Любит он её, какая красивая сказка.       — Мне говорить ещё один факт? Верно?       — Попробуй, — уже буквально шепчет в его губы.       — Я очень не люблю проигрывать. Так что изволите сыграть со мной ещё партейку? Может быть удастся вас обыграть.       — Ну уж нет, тем более, с тебя желание, — преодолевает маленькое расстояние, усаживаясь на его колени. Поправляет рубашку и непослушные волоски вдоль лица. Уголки губ задраны вверх, а щеки так покраснели, что неясно для чего она вообще играла в это.       — Вот наши привелегии, Исмаил. Я слишком люблю твоё тело и тепло. Это моё желание. Ты сегодня со мной и для меня. Чувствует явное давление в паху, когда её мягкие губы целуют его уста не давая оторваться. Странная женщина, никак не возьмёт в толк, что здесь хотят не только её тело и не согласятся только на него. Сначала женские кисти держат щеки, а затем уходят куда-то ниже, откидывая окурок в пепельницу. Он в эти минуты так сладок для неё, но недостаточно груб. В первый раз не ощущает никакого его напора, как бы не пыталась к нему привести. Он просто расслабленно поддаётся её рукам, которые усиленно стягивают рубашку с мускулистых плеч. Пучок тёмных локонов еле держится, но окончательно спадает, когда она отрывается, вновь изучая его лицо кончиками пальцев.       — Моя дорогая, ты немного перепила, раз решила перебраться на кресло, — гладит волосы, глядя на неё вверх, — мне совершенно не нужно это, просто останься со мной сегодня. Не понимает, то ли чувствует себя униженной от его отказа, то ли ощущает, как с ним хорошо просто рядом. Не впервые ловит себя на этой мысли, чем, как ни странно, делает только больнее, в глазах начинает виднеться страх. Как будто не хочет понимать, что это не простое влечение. Взгляд опускается на него, меняясь в эмоции. Он говорит это с таким огнём в глазах, что становится понятно, что врёт, не хочет, чтобы актриса потом опять пожалела. Только плотнее располагается на его коленях, смотря прямо в сверкающие карие. Приходит к тому, что хотела бы утонуть в них или испить до дна, чтобы появилась гуща как от кофе, погадать на ней. Мечтает сгореть в их удивительной доброте и подбрасывать горючее к его искоркам, чтобы никогда не смог посмотреть на другую также, как смотрит в темноте этого июльского вечера. Пальчики опять пробираются по плечам, залезая под рубашку, огибая шею и дотрагиваясь до его затылка. Кладёт голову на бок, чувствуя, как острый конец носа упирается в её открытую ключицу. Слышно его дыхание и ничего больше. Умиротворенно обнимает, удивляясь себе и тем порывам, которые крутятся в её теле бешеными танцами. Похоже, сейчас она действительно скажет лишнего для себя, давая ему любой карт-бланш. Так проходит несколько минут, пока она не начинает говорить, не меняя своего положения, только проводя фалангами по волосам на макушке:       — Я… Я просто поняла, насколько я хочу тебя рядом, я не знаю, как это объяснить. Ты стал мне нужен, Исмаил. Но мне до сих пор кажется, что ничего путного из этого не выйдет. Он целует место, куда утыкался носом. Его губы измазаны яркой помадой, так что оставляют единственный след.       — Да ты влюбилась в меня, Нургюль, — констатирует понятный факт.       — Может быть. Не знаю, — шепчет в ушко. Руки медленно очерчивают её изгибы, заставляя вздрогнуть, покрываясь мурашками от ветра в настежь открытых окнах. Чувствует её неизменный аромат от густых волос, от тела, от тепла, которое какое-то мягкое и лоскутное. Нахватало именно его, чтобы как одеяло укрывало, а не кололось, как шерстяной свитер. Она опять ползёт к его губам, забавно ёрзая на коленях, опять целует, уже не так страстно. Просто вновь чувствует вкус его губ, сползая ниже, оставляя следы на бороде и шее. Руками проходится по торсу, очерчивая расслабленность и чувствуя выступающие мышцы после. Искорки глаз встречаются, обдавая всё вокруг мелкой дрожью возбуждения, и её тело самовольно обхватывает его, зацеловывая остатками помады шею, спускаясь по кадыку к выделяющимся ключицам, кусается, как мошка, не больно, но и ощущаемо. Вновь сталкиваются хрусталиками, у него словно иксы горят в чёрных карих, он понимает, к чему она клонит и только задорнее улыбается, водя руками по открытой коже женщины. Ах, Нургюль, дитя Шайтана. Как искусно может говорить о чём-то неосязаемом и мгновенно перейти к чему-то более интригующему и яркому. В этом вся она. Эта женщина вечно будет прятаться за масками, скрывая своё лицо, словно оно уродливо. Может быть, внутри неё действительно нет той благородной красоты, которая выражается в её скулах и раскинутых бровях. Она отнюдь не проста в характере, не легка в быту и подобном. Но почему-то верится, что внутри она прекрасна. Только бы дать этому букету распуститься, да он и зацветёт. Кажется, что её легко вывести из себя, также как легко рассмешить. Её невозможно познать только через постель, её надо узнавать раз за разом, открывая новые черты её жгучего, как перец, характера.       — Пойдём в спальню, дорогая.       — Не изменяешь традициям, однолюб. Повисает на его шее, пытаясь стянуть на пол, видимо у неё свои планы. Но он явно оказывается сильнее, прижимая тело к себе и поднимаясь вместе с ней на руках. Целует весьма опухшие губы, не разрывая объятий кладёт на кровать, стягивая с плеч платье. Ключицы в миг обрамляются привычными поцелуями, которые сейчас не оставят следов. Рука нежно водит по бедру, периодически поднимаясь к её талии, вторая изучает изгибы груди, ни капли не желая торопиться или причинять боль. Словно забыл о себе и своём рвении. Ему будет достаточно удовольствия. Он уверен, что ещё успеет насладиться ей сполна. Пытается перечить и вновь перенять на себя инициативу, но платье под его руками мнётся намного увереннее, чем её нелепые прикосновения. Эта женщина всегда так игрива и требовательна, но сейчас становится мягче с каждой секундой, отдаваясь в хлипкую власть его рук, которую сама и избрала. Сейчас ей нужны его безумные ласки, слишком чувствуется напряжение её тела, желающего чего угодно, только не лишних слов, медленных и аккуратных движений. Впервые его тело не горит нестерпимым желанием искусить её, медлит из благих побуждений. Хочет, чтобы узнала какой он бывает разный. В конце любимая сдаётся окончательно и даже не пытается победить. Он так умело избавляет их от совершенно ненужной сейчас одежды, совершая какой-то неведомый обряд над её телом, что не нужны больше объяснения, хочется только с ним и в этот момент, как бы трепетен не был. Как быстро катятся облака на темном небе, как ловки его пальцы в ублажении этой женщины. Этого не расскажет ни одна игра в карты. Практически невесомо трогает её кожу, рисуя созвездия из россыпи родинок на груди, одаривает поцелуями те самые родинки, соединяя их губами, опускаясь так низко по этой карте, как только возможно. Эти двое строят странный карточный домик, который очень легко рухнет, также, как она рухнула под напором его чувств. Их одежда откинута наконец куда-то в бок, а руки поглаживают лица друг друга, пытаясь рассмотреть каждую черту. Сталкивается с ним носами, проводя по его своим и оставляя там небольшой след поплывшей косметики. Ладони ерошат волосы на голове. Наслаждается своей новой свободой, о которой так твердила. Не думала, что настигнет её вот так.       — Интересные у нас привелегии, — лепечет в губы, не заставляет себя ждать — целует её. Медленно двигается, отдавая предпочтение нежности, банальной радости от воссоединения. Для него сейчас всё так хорошо, легко и просто. Она опять стонет, лёжа на простынях его кровати, он шепчет приятности прямо на ушко, понимая, что от этого она только больше дрожит и подходит к своему пику. Её тело то спокойно и расслабленно, то выгибается навстречу, не желая расставаться и на мгновение. Ласкает его слух своими мимолётными признаниями, даёт глубже проникать в себя, отдаваясь вместе с ним плавному ритму. Она пришла сюда отнюдь не за этой нежностью, не за его расторопностью, но сейчас сладко даются все эти мгновения. Становится так податлива его рукам и объятиям, сама не в силах объясниться, только мычит что-то в ответ на бархатный голос, желая, чтобы конец этого наступил через сотню лет. Приятная прохлада ранней ночи обдаёт их своим ветерком, остужая их пыл и не позволяя вновь перейти любимую ими грань жестокости. Сегодня всё иначе, не как разы назад. Хлопки стучат свои звуки о любви, ожидая, что она будет длится ещё долго. Когда чувствует свою разрядку, то с силой сплетает их пальчики, тихо вскрикивая и ощущая, как он тоже подступает к своему концу. Он ускоряется, всё-таки зная, чего ей не хватает, целует её губы отнюдь не так, как секунды назад. Наоборот, опять грубо и напористо, сдавливая её ладошку в ответ, сминая вместе с этим простынь. Чувствует, как по телу бьет ток, а внутри течёт река удовольствия, окончательно соединяя их грёз. Мужчина с громким выдохом падает рядом на кровать, всё ещё держа её за руку. Они синхронно прикрывают глаза и заливаются добрым смехом. Никогда это не будет длиться вечно. Так темно, на потолке свет от машин под окном. Стамбул спокоен и как никогда тих. Дыхание разносится по хорошо изученной комнате, легкая улыбка дарит небольшой поток тепла, будто прохладный северный ветер поменял своё направление.       — Спасибо тебе! — привстаёт и опирается на руку. Лукавая, ни капли не бойкая или недовольная. Легко целует его губы, после собирая капельку пота с его носа. Вдыхает сандал, вдыхает его, запасая лёгкие. Локоны щекочут мужскую шею, а пальчики перебирают немногочисленные волоски на груди. Он всецело окутан женским сладким ароматом, сейчас понимая, что даже если его Нургюль сменит духи и будет мешать дорогие марки парфюма на своём теле, то всё равно будет пахнуть так, будто заставляет её укусить, лишь бы оставить себе этот лакомый кусочек. Она опять опускается, целуя торс и утыкаясь в него носом, ластясь и нежась, как игривая кошечка. Сейчас не гадко на душе от слова совсем. Только смотрит в окно, думая о чём-то своём и не понимая, что будет дальше. Исмаил накручивает душистые локоны на палец, смотря как новые завитки падают на оголённую спину. Так хорошо в объятьях друг друга ещё не было, но вдруг приходит осознание, что как-то всё до сих пор неизвестно, непонятно. Актёр берет руку, которая что-то неосознанно рисует на его груди, целует её, совсем невесомо проходясь по фалангам.       — О чём думаешь? — возвращает на место, проходясь по коже подушечками.       — О привилегиях, о том, что будет дальше, о тебе, — тихо произносит, поднимая на него взгляд, так доволен и спокоен. — А ты? Похоже, понимает, что бы она сейчас не сказала, что бы не сделала, всё равно это не последняя встреча. Никак не хочется уже просить о признаниях в любви, с ней не хочется летать в облаках. С ней он знает, что в любой момент может упасть на холодную землю и не словить её.       — О тебе, о том, что с нами будет, о том, что никогда не захочу быть тебе просто другом с привилегиями.       — Ах, а кем же мы будем, а, однолюб? — чувствует, как жмутся его плечи. Неуместная искорка в голосе сразу же потухает. Оба не понимают, куда заведёт дальше их эта история. Обоим хочется писать дальше, до эпилога. Только, кажется они никак не сойдутся во взглядах на эту главу, да и что будет в следующей — большой вопрос. Что на этот раз оставит эта причудливая женщина? Что этот самовлюблённый мужчина придумает, чтобы не отдать просто так вещицу? Он теребит крупную мужскую цепочку на своей шее, вспоминая про её украшение. Даже не спросила про него, точно хотела заставить ревновать его в прошлый раз. Оставила, делая следующий ход. Улыбается, понимая это. Он оглядывает комнату, по которой неряшливо разбросаны остатки вещей. Неделю назад ровно также. Забавно, как с каждым разом у них остаётся всё меньше выдержки. Три месяца, месяц, всего неделя. Чем чаще она заглядывает в его всё ещё холостяцкое логово, тем больше им стоит провести времени вместе. Перед сонными глазами пролетают отрывки сегодняшнего дня: Бутылка её любимого вина, попавшаяся на глаза в продуктовом, подбор явств, краткое сообщение про цепочку. Дальше какой-то матч на фоне, потом и вовсе музыка, готовка мяса. Не самое его любимое занятие, но делает это мастерски, превращая сырой кусок говядины в вкуснейший стейк с прожилками так называемого «мрамора» и средней прожаркой. Ещё одно оповещение, фотография бутылки. Она в дверях, весьма спокойная и немного уставшая. Здоровается без лишних нежностей, лишь улыбаясь в проходе. Проходит, наблюдая, как его руки всё ещё бегло изучают кухню, кудесничая над тарелками. Потом в перемешку отрывки: колкие слова, её шепот из ванной, болезненные подколы, игра в «Дурака», её чудесное и спонтанное желание, и вот они лежат в обнимку, подглядывают друг за другом в огнях Стамбула. Веки его совсем прикрываются, пока чувствует её лёгкие прикосновения. Не даёт ответа на вопрос, только зевает. Крепче прижимает к себе, не желая, чтобы она испарилась из его объятий сегодняшним утром. Она как пушинка одуванчика — в какой-то момент незаметно улетает и больше ты её не увидишь до следующей весны. Зато, если удастся долететь до почвы, то и разрастается своими корнями с невозможной силой, пуская их прямо в сердце, ничего для этого не делая. Она ещё долго лежит, слушая его дыхание и сердцебиение под своим ухом. Ей определенно есть о чём поразмыслить, но сейчас просто благодарна за то что он не задал ни одного лишено вопроса. Вспоминает, какие чувства испытывала раньше, что было до него. До его уверенности в своих действиях, но такой мягкости в речах. Не помнит, чтобы испытывала подобное. С мыслями, которые гложут её уже пятый месяц, выворачивается из объятий, шепча полуспящему Исмаилу, что сейчас вернётся. Тихонечко накидывает платье, понимая, что срочно нужно сходить в душ или хотя бы перекурить. Выпустить оставшийся пар. Выходя в гостиную, понимает, что они явно натворили дел, да и то, насколько странный был здесь диалог. Собирает карты, раскиданные в порыве страсти по всему дивану. Убирает бутылку из-под вина, принимая, что даже на выпитое нельзя списать всё происходящее. Сигареты валяются где-то на краю. Она резво относит стейки на кухню, думая о том, как неуважительно было кинуть туда окурок. Он даже глазом не повёл, словно абсолютно всё равно на потраченное время. На столе ещё лежит закуска, закидывает виноградинки в рот и как можно тише уходит в уборную. Свет от зеркала бьёт в глаза, заставляя окинуть себя оценивающим взглядом. Глаза горят, тушь с них потекла, от помады не осталось и следа, даже сейчас выглядит хорошо, хоть и измотано. Подмигивает себе в отражении, стягивая платье. Весьма ловко расправляется со спутанными локонами, остатками макияжа, бижутерией. Теперь на теле нет абсолютно ничего. Вместе с отсутствием одежды, на коже не виднеется ни одного следа «привилегии». В этот раз он не властвовал и не подчинял её себе; не обвивал шею, руки; не оставлял багряных следов, которые так приятны и мерзки одновременно. На нежной коже нет ни одного нового клейма, только его аромат, которым она пропиталась насквозь. На ней сейчас нет клейма. Оно просто не нужно. Когда разгоряченные капельки спускаются по ней, с ужасом постигает, как не хочется сейчас никуда убегать, ничего с себя смывать. Обессилено склоняет голову, опирая руки на стенку душа. Стоит так минуты, просто смотрит в пол, чувствуя, как брызги бьют по шее, разлетаясь по стенкам, они застилают глаза, от того тяжело открыть. Здесь странно хорошо. Каждый раз приходя сюда, меняла своё отношение. Сначала просто сбежала, ничего не объясняя ни себе, ни ему. Потом ушла, назвав это всё развлечением, а затем и вовсе не стала давать этому имени, засыпая в его объятиях. Исмаил абсолютно прав. Ей самой нужна была эта игра, такая глупость, но такая необходимость в этом всём. Только бы не говорить, чего хочет на самом деле. В голове твёрдый устой, что из их пары не выйдет ничего путного. Да и правда, что может получится из них? Слишком неправильное начало, слишком неправильное продолжение. Любая игра, даже такая странная, когда-то приходит к концу и кто-то всё равно остаётся в проигравших. Больше нет сил на все эти глупости, внутри пусто и устало, как бы нежно и хорошо не было. Хочется видеть рядом опору, поддержку, доброту, которую по своему мнению, заслуживает. Хочется прожить какую-то юность, когда бегаешь от журналистов с ним под ручку, совершаешь глупые поступки. Ещё хочется просто уюта и тепла. Увы, кажется, в его глазах она, как кусок того мяса. Не жаль времени на него, но по итогу оказывается совершенно не нужен. Не для неё эта история, не ей писать этот рассказ. В полудрёме мужчина открывает глаза, слыша шум воды. Спокойно выдыхает — она всего лишь ушла в душ. Поднимает вещи с пола, закидывая на кресло. Достаёт из гардероба футболку, в которой она спала в последний раз, неторопливо открывает ящик с аксессуарами. Помимо прочего: очков, часов, той несчастной фотографии, есть две коробочки с бархатной тканью. Одна — её оставленная цепочка. Вторая — купленная им на днях. Похожа на его, но женская, с маленькой подвеской в виде очков, тот же шарм, что и у него. Очки определенно стали первым шагом к странному сближению. Есть одна особенность. Кулоны магнитные. Всегда будут скрепляться с его, пока будут на шее обладателей. Тихими шагами заходит в душ, поглаживая её спину, заставляя выпрямиться. Слышно, как на стеклянной полке сзади разливается что-то металлическое. А затем какие-то баночки перемещаются туда-сюда. Как смешно, пока она думает, как всё закончить, он как всегда уверен в продолжении. Что-то усиленно двигает, ища, наконец находит. Новая мочалка, гель, женский шампунь, оставшийся с незапамятных времён. Что есть. Протягивает руку сквозь неё, смачивая мочалку, затем наливая на неё средство. Ладони проходятся по её спине, стирая слой пота и чужих ароматов. Женщина стоит неподвижно, только немного запрокинув голову, закатив глаза. Затем идут плечи, локти, кисти. Вода смывает пену в ту же минуту, омывая части ниже. В душевой кабине душно, стеклянные перегородки запотевают, закрывая их от всего мира. Мочалка скользит дальше, на ощупь мыля ключицы, грудь, живот, спускаясь ниже. Она останавливает его, перехватывая запястье. Мочалка тут же улетучивается из фаланг, а тела соприкасаются. Он прижимает её начисто вымытое тело к себе, ощущая тяжелый выдох. Голубоватые глаза изучают свет на потолке, пока он утыкается в её гриву. Всё превращается в какую-то ужасную пытку, в которой она собственный истязатель. Нургюль поворачивается к нему, заглядывая в чистые карие. Берёт с крючка более потрепанную жизнью вихотку, также щедро выливает душистое мыло, проходится по его торсу, буквально разливая пену. Руки и плечи, тянется намылить и спину. Струя душа уже оголила его торс, поэтому просто прижимается к нему, освобождая кисти и прижимая их к его лопаткам. Он медленно водит по спине избранницы, пока она находит силы только поцеловать его в кадык. Они стоят под горячими ручейками, встречая новую ночь молча, не желая объясняться. Проходит время, кожа на пальцах начинает походить на какой-то сухофрукт, а они не проронили не слова, их волосы взмокли до нельзя, а конечности затекли, сквозь выдохи становится понятно, что она не знает о чём сказать, а он уж точно не знает, что ответить. Наконец, отрываются, заглядывая в глаза друг друга. Отворачиваются спинами. Он — на секунду, чтобы взять украшение, она — на минуты, чтобы не объясняться. Цепочка, всё также, без лишнего шума оказывается на шее обладательницы, а её даритель выходит, заворачиваясь в полотенце из пенала, и впуская волну холодного воздуха в комнатку. Без него становится пусто, когда ловит себя на этой мысли — горько всхлипывает, опускаясь на пол. Сворачивается, так и сидит, а затем беспорядочно стучит по стенам, выбивая на костяшках краску. Закусывает губу до крови, как ни в чём не бывало выходит, завернувшись в полотенце. Достаёт из ящика масло, щедро обмазывая им кожу, жаждет, чтобы это проделали его руки. Но он спокоен, курит, смотря в окно. Всё те же сигареты, не изменяет себе, даже пепельницу притащил из гостиной. На зеркале футболка, её и напяливает поверх белья, понимая, что на её цепочке было другое украшение.       — Чёрт! — едва слышно шипит, закатывая глаза. Теребит безделушку, посверкивая ей в отражении.       — Не думаю, что тебе было нужна та вещица, да как и шарфик, как и кепка. Так что носи эту, ту я потерял где-то, — выдаёт, выпуская кольцо дыма в темноту Стамбула. Хах. Удивительно, уже успокоилась. Все её восстания заканчиваются одним и тем же — недовольство тушится его репликами и действиями. Она подходит к нему сзади, забирая пачку сигарет, закуривает одну. Наблюдая за огоньками редких машин.       — И что теперь будет? — больше месяца задают один и тот же вопрос друг другу, себе.       — Похоже, что мы снова вместе, — тушит сигарету, привычно недокуривая.       — Прости, но ты хочешь сказать, что мы когда-то были «вместе»?       — Не знаю, дорогой. Не знаю… — отходит к кровати, расправляя, закутываясь в одеяло. Он не торопясь стряхивает пепел, туша бычок, выходит на какое-то время из комнаты, возвращается с таблетками и водой. Это всё оказывается на тумбе возле неё, как и он.       — На всякий случай, ты явно сегодня решила бить рекорды, — поводит глазами, меняя гримасу. Так говорит: «Ты даже подумать не можешь, какие у меня рекорды!»       — Мне уйти? — качает головой, только давая согласие.       — Не могу уснуть при свете и шуме, нужна тишина и покой.       — Я наоборот — могу заснуть в любой позиции, в любом месте и при любых звуках, — приобнимает, устраиваясь рядом. Её локоны ещё влажные, разливаются по подушке, обрамляя холодными капельками его грудь. — Нургюль?       — М?       — А что будет в новой главе?       — Видимо, правда. Я не знаю, о чём там написать. Может то, что я влюбилась в тебя, может то, что боюсь тебя отпустить, а может, что зря затеяла эту игру. Плохой из меня писатель, не закончу я этот рассказ.       — Роман.       — Хорошо, роман. Она засыпает в той тишине, о которой говорила. Он радуется её словам, как дитя, закрывает глаза под утро.       — Я тоже влюбился, дорогая. Утро подкрадывается так незаметно, что даже подумать нельзя, что в мужских объятиях уже никого нет. Она поправляет одежду, стоя у зеркала. Волосы вновь собраны в пучок, ресницы и немного пудры, легкая помада, которая всегда валяется в сумке.       — Ты уже уходишь? — сонно проговаривает, видя её силуэт.       — Машина уже подъехала, мне пора. Садится на кровать, склоняясь к нему. Целует губы, даёт запечатлеть поцелуй на лбу. Мягкие руки касаются бороды, затем опираются на грудину.       — Могу ли я пригласить вас на свидание?       — Подожди, дай дописать эту главу, однолюб.       — Вот как? Ты же не собиралась ничего дописывать.       — Так одна страница и останется недописанной, будет ждать твоей подписи, — говорит так, будто хочет в этот раз оставить ему надежду, что когда-то в руках окажется книга, вероятно, бумажная. Ускользает из виду, спускаясь по лестнице, словно юная девушка пробегает пролёт за пролетом. Возле чёрной машины ждёт верный служащий, а сверху за ними наблюдает преданный возлюбленный. Актриса смотрит в его окна, замечая там силуэт с папиросой в руках. Машина уже подъезжает к дому, когда водитель останавливается на одном из светофоров.       — Сегодня вы выглядите влюблённой.       — Значит, не ошиблась, — пожимает плечами, теребя маленький кулончик. Спускает с головы очки с сиреневыми стеклышками и выходит из машины как ни в чём не бывало.

***

Маленькое уютное кафе, в котором он заседает уже несколько лет каждое воскресенье. Однажды он привёл сюда даму, которая сверкала глазами всякий раз, когда видела его искорку, которая постоянно меняла сигареты и говорила громкими словами, повыше занося голову. Только этот мужчина видел в ней и другие привычки. Женщина смешно закусывала палец, когда думала над ответом, смеялась громким смехом, заливая своей хрипотцой любое помещение, любила бумажные книги. В его руках крепкий кофе, а за окном непонятная слякоть зимы, которая никак не закончится. Тепло раздаётся по телу, а в помещении играет легкая музыка. Маленький чернобровый мальчик крутится вокруг его столика, всё не решаясь спросить у взрослого мужчины какой-то вопрос.       — Ребетёнок, что-то случилось? — захлопывает том.       — Нет, а что ты читаешь? — уж больно его интересует книга в пёстрой обложке, к которой саморучно прикреплена фотография девушки на яхте.       — Один очень интересный роман, — кратко отвечает актёр, — неизвестного для всех автора.       — А ты знаешь, чем он кончится? — Мужчина мотает головой, поглядывая на мальчишку лет пяти с ямочкой на подбородке.       — Пока ничем не закончился, автор решил оставить это на мой суд и не написал финал, — мальчишка внимательно слушает, пытаясь сообразить о чём говорит этот мужчина в очках с коричневыми стёклами.       — Так зачем же ты его читаешь? Это неинтересно. Звонкий материнский голос зовёт и мальчик убегает, оставляя после себя знакомый сладковатый аромат то ли от булочек, за которыми сюда пришёл, то ли какого-то женского парфюма. Женщина подаёт мальчику руку и они уходят из кафе под её пререкания о том, как нехорошо разговаривать с незнакомцами. Исмаил видит невысокий силуэт со спины и ухмыляется. Забавный ребёнок, лет пять ему на вид, а всё ему хочется узнать.       — Мне вот интересно, о чём ты задумался? — женщина ставит чашечку с капучино на стол и тут же достаёт сигарету из сумки с расшитым ремешком.       — Ребёнок не оценил творение. Жаль.       — Так ты там так и не расписался, забудь уже об этой писанине, живи сегодняшним днём. Пять лет прошло.       — Одна страница там так и не дописана.       — Мне дописать? — стряхивает пепел, играюще бегая глазаками.       — Нет, пусть так будет.