***
Изуми прекратила истерить и все-таки явилась на церемонию. Мама постаралась на славу, и поэтому заплаканная девица выглядела на удивление прекрасно. Даже я оценил, насколько идет ей синее кимоно, украшенное мягким цветочным орнаментом. Искусно нанесенный макияж скрывает отечность, волосы до плеч, невзрачные, как у ее безродной матери, собраны в затейливую прическу, и можно сказать, что девочка вполне стоит тех подарков, которыми так щедро сыпал ее будущий муж. Все внимание приковано к ней, гости завуалированно восхищаются ее красотой, сравнивая Изуми с распустившимися в токонома камелиями, а я тем временем не свожу глаз с брата. Мой Изуна здесь, хотя отец не горел желанием его видеть, и сегодня он еще красивей, чем обычно. Темные клановые одежды подчёркивают его бледную, будто светящуюся изнутри кожу, длинные чёрные волосы даже при скудном освещении сияют роскошными переливами, тонкие аристократичные пальчики крепко сжимают шероховатую, помутневшую от времени чашу. Он медленно подносит ее к губам, делает острожный глоток, и, скромно потупив глазки, вслушивается в тихие разговоры сидящих рядом вельмож. — Время скоротечно, — изрекает генерал, — казалось бы, мы только что преступили порог этого тясицу, и вот уже наблюдаем цветение камелий во всей красе… Я только киваю в ответ. Раз речь зашла о проведенном времени, значит, конец церемонии близится. И это не может меня не радовать, потому что я вообще не люблю подобные вещи. Да и к тому же, мои мысли очень далеко отсюда. Сарутоби-доно продолжает свою речь, несомненно наполненную глубоким смыслом, но я его не слушаю. Пряча глаза за длинной челкой, я наблюдаю за тем, как младший отправляет в рот кусочек засахаренного фрукта, облизывает пухлые губки, вызывая этим невинным жестом ворох приятных воспоминаний. Стоит только задуматься, что он делал этим ртом прошлой ночью… Брат ловит мой взгляд, смущается, тихо фыркает и закатывает глаза. Не будь здесь отца, он бы уже давно выказал мне своё недовольство, но пока хозяин церемонии тут, мой мальчик боится шевельнуться. Ещё бы, с отцом шутки плохи. Если он решит, что младший сын непочтительно обходится с его наследником, мало не покажется. В нашем клане издревле строго чтили иерархию, а Изу был не просто моим младшим братиком, но и нелюбимым, слабым отпрыском Таджимы. И как бы я ни пытался защитить его от отцовских нападок, малышу все равно время от времени доставалось. Изуна не хочет злить отца. Он напряжен, строго следит за каждым своим жестом, старается молчать, боясь сказать лишнего. Я знаю, насколько братишке тут неуютно, и что он ждет окончания не меньше, чем я, но, к нашему сожалению, проходит еще с полчаса, прежде чем отец кланяется гостям и тихо покидает чайный домик. Церемония наконец окончена. Для приличия я выжидаю какое-то время, и, поднимаясь на ноги, выхожу на улицу. Вечерний воздух наполнен ароматом цветов, молодых трав и крепким запахом масла, исходящим от зажженных в саду ламп. Я вдыхаю полной грудью и чувствую, как от свежести начинает кружиться голова. Глаза быстро привыкают к мягкому освещению, и я, желая как можно скорее оказаться в мягкой постели, быстрым шагом направляюсь к выходу из сада. Братик нагоняет меня у ворот, хватает под руку и тащит к высоким зарослям шиповника. Тащит молча, без каких- либо объяснений, и отпускает только тогда, когда мы оказываемся в темном, скрытом от посторонних глаз месте. — К чему такая спешка? — я расплываюсь в улыбке, делая вид, что совершенно не понимаю причин этого порыва. Изу громко фыркает и крепко кусает меня за плечо. — Ай! Изуна! За что?! — А то ты не знаешь! Зараза такая! — шипит братец, смешно сморщив носик. — Пялился на меня весь вечер! Я чуть сквозь землю не провалился! — Ну а кто виноват, что ты такой красивый? — заявляю я с той же улыбкой, не обращая внимания на саднящий укус. — Глаз не оторвать! Что я могу поделать, если главным украшением церемонии является мой милый братишка? Только любоваться и остаётся… — Ха! Любоваться! — ворчит Изуна и кусает меня за руку повыше локтя. На мне несколько слоев одежды, но даже через них я очень хорошо ощущаю его мелкие зубки. Хмурюсь и шиплю от легкой боли, а братик продолжает возмущаться: — Ты меня глазами раздевал! — он краснеет. — Нагло… при всех! Непутёвый! Эх, слышал бы Таджима, как младшенький говорит с его любимым сыном, побелел бы от злости. Но я не отец, меня это только веселит, если не сказать, что заводит. — А я, быть может, не только глазами тебя раздеть хочу, — братишка краснеет ещё сильнее, а я, довольный как кот, продолжаю елейным голосом, — я бы и не глазами. Да вот устал смертельно, а потому — твоя очередь. — Устал он…- ворчит Изу, — и от чего устал, мой уважаемый грозный братик? Девок гонять? — А если и девок? — спрашиваю я насмешливо, приобнимая малыша за талию. — То ещё занятие, знаешь ли. — Мог бы и не трогать. Не беспокоить маму лишний раз… — хмурится брат, но из объятий не выворачивается, — ей и так тяжко. — Не мог не трогать. Заладила — не хочу замуж, не хочу к гостям! — я закатываю глаза. — Можно подумать, я жениться хотел! А кто спрашивает? — Никто, — тихо отвечает Изу и прижимается ко мне ближе, — но все-таки… сказали бы, что заболела… например. — Заболела? Смеёшься? — почти так же, как братец, фыркаю я. — Заболела перед самой свадьбой? И кому она нужна больная? Братишка тяжело вздыхает и, покачав головой, выскальзывает из рук. Обиделся. Я дурак, как всегда, сначала говорю, потом думаю. — Изу, прости, — осознав, что сейчас сказал, хватаю его за плечи, — не подумал. — Да ладно, — хмыкает он, — мы-то больные, никому не нужные, чего с нами считаться, — он резко оборачивается, заглядывает мне в глаза своими, чёрными, бездонными, и я чувствую, как земля уходит из-под ног от этого магнетического, прожигающего насквозь взгляда. — Уж наследнику клана и всех его земель точно не с руки! Чего только таскаешься за мной, не пойму? За больным, за ущербным! — Так это ты за мной таскаешься, — выдаю я ещё одну непрошеную истину, за что тут же получаю по руке. — Но я же только рад! Ну Изу… — Изу, Изу! Сначала скажет гадость, потом Изу! — братишка дергается, хлещет меня собранными в хвост волосами, и я едва успеваю схватить его за руку, не позволяя скрыться из виду. — Изуна… — Ну что? — Мне не нравится твой тон, — говорю я строже. При всей моей любви к младшему, меня откровенно подбешивают его капризы. — Тон? Ну да… я забылся. Простите меня, уважаемый старший брат, — язвит паршивец, гордо задрав подбородок. — Изуна! Я не желаю сейчас выяснять… — А чего желаете? — продолжает младший тем же раздражающим голосом. — Прикажите мне. Вы же тут главный. — Вот как, значит… Тогда слушай, — я злобно прищуриваюсь, крепче сжимая его руку, — сейчас мы зайдём в дом, ты снимешь с меня одежду, затем стащишь свою и как следует меня отмоешь. Понял меня? Так отмоешь, как шлюхи из купален Омаганэ не умеют! — Как пожелаете, господин. Что-то ещё? — спокойно соглашается Изу. — Там видно будет, — отвечаю я, и, отпуская брата, двигаюсь в сторону поместья. Настроение испарилось ко всем чертям. А ведь вечер так хорошо начинался.***
Мой братик сидит на широкой лавке из сосновых досок, спиной ко мне, опустив ноги в ушат с водой. Усиленно оттирает синие отметины, будто следы прошлой ночи вообще можно смыть. Что-то ворчит себе под нос, перекидывает волосы через плечо, и, потянувшись за ковшом, опрокидывает его на себя. Я нежусь в деревянной бочке, наслаждаясь теплом подогреваемой воды и ароматом опилок, не переставая любоваться братишкой. Почти не свожу глаз с белоснежной гладкой спинки, по которой лоснятся мокрые смолянисто-чёрные пряди, по-девичьи тонкой шейки, раскрашенной моими собственническими метками, округлых мягких плечиков, покрытых мелкими царапинами. И лишь иногда мой восторженный взгляд опускается ниже, к узким бёдрам, обмотанным белым тонким полотенцем, крепким ягодицам, слегка прикрытым намокшей тканью, отчего выглядящим ещё более соблазнительно. — Ты во мне дыру проделать решил? — шипит Изу, обернувшись через плечо. — Я из-за тебя расслабиться не могу! Может, я и не гонял девиц, и какой-то ерундой вроде помощи отцу занимался, но все-таки устал! — Ну, знаешь… — я усмехаюсь, — ты не можешь запретить мне смотреть. Хотя… ты вообще ничего запретить мне не можешь. — А ты и рад! — братец подскакивает, щурит глаза от злости. Вид у него такой, будто он в глотку мне вцепиться хочет. — Сначала ласково поешь о том, какой я расчудесный, в любви клянёшься, и чуть ли… не в зад целуешь! — Изу едва заметно краснеет, но продолжает с тем же напором. — И тут же… стоит хоть немного задеть твою гордость, указываешь мне на мое место! — И где оно, твоё место? — спрашиваю я насмешливо. Хоть убейте, не могу я всерьёз воспринимать крики обнаженного, мокрого любовника. Он злится, а я ем его взглядом, чем раздражаю ещё сильнее. — У ваших ног, видать! Где ещё место больному и убогому?! — очень громко вещает он. Как бы слуги не сбежались. Сбегутся — малышу несдобровать. — Когда это я называл тебя больным и убогим? Я лишь сказал, что заявить о болезни невесты накануне свадьбы — это глупо. Ты и сам понимаешь, больную женщину никто в дом не возьмёт, так ведь? — я внимательно слежу за реакцией братишки, никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту. — И потом, раз ты говоришь, что твоё место у моих ног, то… почему ты ещё… Договорить я не успеваю, в меня летит деревянный ковш. Конечно, не совсем в меня, скорее в стену, потому что, если бы Изуна хотел попасть, он бы попал. — Вот ненормальный! — кричу я, поднимаясь, но младший тут же пришивает меня взглядом к месту. Разозлил я его не на шутку. — Я не всерьез! Очевидно же! Не всерьёз! А ты в меня тяжёлыми предметами кидаешься! — А я виноват?! Ты дурак, и шутки у тебя дурацкие! — кричит в ответ Изу, и, сдернув с себя влажную тряпку, швыряет ее в сторону. — Двигайся давай! Я замёрз! Я на какое-то время впадаю в ступор. Желание отхлестать паршивца по его шикарной заднице занимает все мои мысли, но я каким-то невероятным образом давлю в себе этот порыв. — Залезай, — говорю я тише, и мой обозлённый на весь свет братишка плюхается в воду. Устраивается напротив, продолжая сверлить меня недовольным взглядом. — Ну что? Мне уйти? — спрашиваю я строго, а этот мелкий негодник отчего-то очень хитро улыбается. — Ну иди, — Изу насмешливо фыркает, — далеко с таким… стояком уйдёшь? — он наигранно вздыхает. — Бедный братик. Чего я на тебя злюсь? Кровь от головы совсем отлила, вон она где. Вот и не соображаешь, что говоришь. Я хищно скалюсь, и подаюсь вперёд. Ну конечно, Изуна-химе решил поиграть на моих нервах, надеясь, что я буду ему поддаваться. — Нарываешься… — Ничуть, — хмыкает он и закидывает ножку на бортик, открывая взору все свои прелести. У меня перед глазами темнеет от такой откровенности. — Я ж тебя так оттрахаю, малыш… — я двигаюсь ближе, переставая соображать от возбуждения. Если до этого он прикрыто меня дразнил, то сейчас нагло провоцировал на действия. — Я позволения не давал! — фыркает братец, упираясь ногой мне в грудь. Но меня это ничуть не останавливает. Да, он открыто заявил мне, что добровольно мне не перепадёт ни черта, и, если мне так угодно, я могу его насиловать. Но я-то знаю, мой мальчик желает меня не меньше, только очень любит время от времени испытывать мое терпение. — Ну не давал, так не давал, — я хватаю его за щиколотку, вынуждая поднять ножку выше, — а я и спрашивать не буду. Как ты там выразился? Укажу тебе на твоё место? Изуна явно хочет что-то съязвить в ответ, но ошарашено замирает, когда мой язык проходится по его стопе от пятки до пальчиков. Ножки у младшего нежные, он не знает ни тяжёлого труда, ни долгих военных переходов, и поэтому на гладкой коже нет никаких изъянов, шрамов, мозолей. — Что ты…- удивлённо шепчет он, но тут же жмурясь, замирает, позволяя мне и дальше вылизывать его маленькую ножку. Прикусывает губу, сладко постанывает, когда я, наигравшись поверхностными ласками, обхватываю губами большой палец. — Аники! — вскрикивает Изу, и, ухватываясь обеими руками за бортики, закидывает мне на плечо вторую ногу. Настойчиво тычет пальцами в щеку, отнимает уже обласканную ножку, опускает ее вниз по животу, под воду, и ещё ниже пока не касается ею моей набухшей головки. Теперь тихий стон вырывается уже у меня. Я жарко вылизываю каждый пальчик, пока мой вредный, ещё недавно строящий из себя недотрогу мальчишка, дразняще водит ножкой по моему члену. — Мх… сладкий, тебе не кажется, что это уж совсем явное согласие? А? — я наклоняюсь и подхватываю брата под бёдра. Поднимаю на руки, и с трудом вылезая из бочки, опускаю начавшего упираться Изуну на лавку. — Сказано тебе! Нет! — шипит братишка, когда я вжимаю его мокрым телом в доски. Его сопротивление ещё более наигранно, чем в первый раз, и меня таким жалким представлением не обманешь. Поведение младшего красноречивей всяких слов описывает его текущее состояние. В глазах Изуны бушует пламя, дыхание сбито, и он судорожно облизывает свои мягкие губы, специально напрашиваясь на поцелуй. Громко стонет, когда мой язык касается затвердевшего соска, упирается сочащейся от желания головкой мне в живот. Округляет глаза от удивления и приглушенно вскрикивает, ощутив, как сразу два пальца настойчиво проникают внутрь. — Мадара! Ай! — жалобно скулит мой мальчик, слабо упираясь руками мне в грудь, но очень быстро расслабляется, запрокидывает голову, открывая шею для поцелуев. — Ну что такое? — шепчу я, горячо расцеловывая ключицу. — Мы полночи этим занимались. Ты даже толком напрячься не успел, — мои пальцы входят глубже, нащупывают чувствительный бугорок, выбивая у младшего жалобный всхлип. — Приятно? Нет? Хочешь чего-нибудь побольше? — Перест…таааань… — простанывает он, а я окончательно теряю связь с реальностью. Хватаю его за руки, завожу их ему за голову, и, навалившись сверху, начинаю медленно вводить член в его узкий зад. Чувствую, как горячие шелковистые стенки сжимают мою плоть, как жарко и тесно внутри, и уже не могу больше сдерживаться. Братишка вскрикивает, дёргается подо мной, но через пару движений сам обхватывает меня ногами за поясницу, вынуждая входить глубже. — Ненормальный… не… нормальный… — сбивчиво шепчет он, путаясь в волосах, — под нами… гостевые… комнаты… Аах… — Подо мной ты… а кто там ниже… мне плевать… — возражаю я, продолжая быстро двигать бедрами. Мой Изуна невероятно горячий. Живой огонь, неуемный, яркий, испепеляющий. Он не уступает мне ни в темпераменте, ни в выносливости, обжигает своей страстью, самозабвенно отдаётся, не задумываясь о том, как это выглядит со стороны. Не сдерживая громких криков, впивается ногтями мне в спину, двигается навстречу, насаживаясь крепче, позволяя проникать в себя глубоко, сильно, до тихого скулежа, до тёмных кругов перед глазами. Я впиваюсь ему в губы, задыхаюсь, с каждым движением внутри ловлю горячие волны удовольствия. Мне хочется, чтобы он принадлежал мне еще больше, даже больше, чем сейчас, и я, не зная, как еще выразить это чувство, крепче вжимаюсь в него телом. — Изу… Изу… — шепчу я в бреду, оставляя на бледной шейке ещё одну метку. Это распаляет моего сумасшедшего братишку ещё сильнее. Он выгибается, насаживаясь особенно сильно, закатывает глаза, и я ощущаю, как крепко сжимается его горячее нутро. Липкое семя растекается по его животу, и я схожу с ума от одного вида распластанного передо мной братишки, от терпкого мускусного запаха, наполнившего собой комнату. Меня хватает на пару рваных движений, и я чувствую, как падаю в бездну. Все мое тело напрягается, я вхожу резко, стукаюсь об него бедрами и наконец сам дохожу до оргазма. Мой растрёпанный братик мелко подрагивает, прикусывает нижнюю губу, когда я покидаю его тело. Убирает прядки с лица и по-особенному нежно улыбается, всем своим видом показывая своё полное удовлетворение. Я устало улыбаюсь в ответ, пытаясь прикинуть, где тут можно отлежаться. На лавке двоим не поместиться, поэтому я сажусь на пол, укладываясь щекой на ещё не остывшие доски. Изу поворачивается ко мне лицом, невинно, почти по-детски целует меня в нос, при этом улыбаясь до ушей. — Ну так… кто у чьих ног? — щурится он, пользуясь тем, что у меня нет сил на наказание. — Изуна, я тебе отхлестаю, — заявляю я серьезно, — вот отдохну, положу поперёк, и как… — братик затыкает меня поцелуем, и, судя по всему, мое личное божество задобрено. Он не шипит, не обкусывает мне губы, не силится прихватить острыми зубками мой язык, а только мягко, любовно целует. Я отвечаю ему с той же нежностью и как-то совсем забываю о его недавней дерзости. — Ох, и грязь ты развел, — шепчу я, отрываясь от его губ, пальцами проводя по измазанному семенем животу, — не стыдно? — Очень стыдно, — отвечает он тихо, — нужно смыть это с себя, чтобы не марать постель святейшего наследника, да? — он снова тянется за поцелуем. — Наследник ведь… поможет?