на влюблённом легавом погоны горят

в квартире кузьмы плавно кипела работа и возня с аппаратурой: туда-сюда сновал олег и предлагал ворчащему над гитарой егору перекусить, но, получая один и тот же ответ, по-хозяйски уходил на кухню и ждал очередного момента — как можно было запросто понять, у летова и кузи намечался совсем крошечный, но квартирник. пришедшие яна и юля шерстобитова хлопотали с олегом на кухне да забрасывали его вопросами, как же он мог добровольно в кгб пойти? он всё отшучивался и бегал к парням с одним и тем же предложением, пока не раздался звонок в дверь. — сейчас, девчонки! оставьте вопросы на закуску... — олег робко подмигнул сложившей руки на груди юле и понёсся открывать дверь, дабы не задерживать гостя по ту сторону слишком долго. — здравствуй, димочка, проходи, дорогой! все на месте, тебя вот ждём... дима узнал о назревающем событии, как обычно, совершенно случайным и слегка романтичным, если так можно выразиться, образом — прошла неделя после чудесного обмена кубика и бригантины, с которой кузя с тех пор, как взял её в руки, не расставался вовсе: бывало, даже спал с ней. одним утром он сидел за обеденным столом и оглаживал пальцем корму этой чудо-шлюпки, пока к нему не подсел егор и не упустил возможности его подъебать: — что ж ты всё возишься с ней, возишься... ану, дай сюда! — он взял у кузи кораблик и подул на алые паруса, пока кузя с сердитым взглядом не отобрал его обратно. — да что такое, а? — это моя шлюпка! — со стороны на кухне спорили не двое взрослых мужчин, а шестилетние дети, что дрались за игрушку, как за жизненно важную вещь. олег, наблюдая за этим шапито, саркастично хмыкнул: — ну ты чего, егор? пусть ребёнок наиграется, да, валентиныч?.. — в прихожей раздалась резкая телефонная трель, разрезая своими звуками рутинную тишину. олег цокнул языком: — кузьма, всё равно с кораблём своим цацкаешься, пойди, ответь, пожалуйста... кузя свирепо уставился на него, но просьбу выполнил: он нехотя отложил корабль в сторону и направился к небольшой столешнице с проводным телефоном. звуки прекратились, когда кузя поднял трубку и неуверенно начал: — алё?.. — о-о, костик, ты, что ли? — сердце забилось в разы чаще от услышанного, пусть и приглушённого голоса димы. — а я олегу вообще звонил, хотел попросить его гвоздей одолжить, полка чуть не слетела с кораблями... а тут такое... но можем поговорить! дима сидел по ту сторону трубки и наверняка любовался на вырезанную своими руками основу бригантинки, что пока что скорее смахивала на очень жирную лодку. изо рта кузи посыпались практически несвязные буквы, слова и мычания, пока он ловил мысль: — да толковать нечего... ну, единственное чё — квартирник у нас, да! — не говори мне, чтобы я вас в участок отвёз, я думаю, вам там ой как не понравится, — хихикнул дима, — ну, раз уж такая свадьба, то я обязательно приду! — какая такая свадьба?.. — кузя, как обычно, слышал только то, что хотел слышать, но связь прервалась и на той стороне послышались короткие гудки – видимо, диму кто-то отвлёк. рябинов вернулся на кухню с непонятным егору румянцем на щеках и, по-дурацки улыбаясь, взялся за ожидание субботы. суббота настала, а вместе с ней и дима, что стоял прямиком в кузиной квартире и сквозь фуражку оглядывался на мир, подобно ребёнку. — ну, проходи вовнутрь, сейчас всё начнётся! — олег любезно принял у него картуз и китель, бережно сложив их на рядом стоящую советскую вешалку. — там егор уже гитару настроил... — правда? —дима с нескрываемым энтузиазмом в глазах тут же шмыгнул в комнату к егору и кузе, что сидели за столом и вершили что-то с микрофоном. — здравствуйте, ребята! можно у вас будет гитару взять, поиграть? кузю будто обдало кипятком, когда он услышал после привычного скрипа двери не олега с его бутербродами, а своего... или пока что не своего любимого. он от волнения теребил пальцы и не находил себе места даже в наполовину пустой комнате. он указал на акустическую гитару на подставке: — я могу?.. егор кротко взглянул на него и кивнул головой, не отрываясь от микрофона, что означало полное согласие. дима радостно заулыбался и сел за ближайший стульчик уже с инструментом в руках, пробуя пальцами струны; поджал губы в знак того, что настройка у них прекрасная и звонкая. — ну, с богом... — он тихо, но практически уверенно заиграл перебором ля- и ми-минорные аккорды по очереди, — любовь читаю я по буквам, но лаской юродивых богов, отвергнувших вино в угоду... самокруткам... в дверной проём высунулась кудрявая и челкастая голова: на звук уже сошлись юля и яна, стараясь бесшумно занять места где-то на полу, а за ними подтянулся и олег вместе со своими бутербродами на большом блюдце. — мне не вернуться вновь... в твою постель, мадонна... — димин баритон звучал так, будто сам дионис спустился с олимпа, послал к чёрту вино и начал петь неизвестные никому, но красивые песни. кузя, не отрывая взгляда от элегантных рук лукича, подумал, что почему-то хотел бы оказаться на месте этой самой мадонны... чья же это песня? не димы ли, случаем? — мадонна... из дурдома... — дима потихоньку начал затихать и под конец экспериментировать с перебоем, делая его похожим на вальс. наконец мелодия утихла, и даже от егора полились приглушённые аплодисменты. — твои песни, что ли? — олег подбадривающе похлопал его по плечу, при этом задорно улыбаясь. — а я же говорил, что играет, что прямо загляденье!.. — да так, это по мелочи... — было видно, что дима невероятно стеснялся говорить о собственных заслугах, но огонёк постепенно загорелся после того, как он тихо молвил всего одно слово под ми-минорный аккорд: — мединститут. кузя начал чуть ли не подпрыгивать от каждого спетого слова димы и даже посмеялся про себя со строчки про "мимино", упираясь взглядом куда-то диме в ноги, пока дима не пропел: — я заработал себе на "рено"... в мединституте... сплошное говно-ох! — смущению, что рябинов испытал на последнем спетом слове, не было предела, ибо оно росло просто с геометрической прогрессией. ему показалось, или дима действительно чётко и достаточно сочно простонал в конце строчки?.. — всё хорошо, но одно лишь дурно... — я покурю... — кузя, пытаясь мысленно угомонить багровеющий румянец на щеках, поднёс ко рту руку, показывая всем этим жестом, куда он идёт. — да, покурю... балконная дверь была для него буквальным спасением, отделяющим его от манящей реальности и запретного плода в ней, что сидел и играл сейчас свои больно хорошие песни. кузя выдохнул, снимая нарастающее возбуждение, и чиркнул спичкой над последней сигаретой в белой пачке. дымок завился над его левым плечом и ушёл куда-то вперёд, исчезая в гуще темноты. он затянулся раз, затянулся другой, выпуская клубы дыма и иногда даже пытаясь сделать колечки, но даже сквозь это дима из его головы со своими постанываниями выходить ну никак не желал. кузя позволил себе хохотнуть: — боже, ну и пизд... — ку-ку! дима подскочил сзади и, заливая добрым смехом ближайший балкон, обнял кузьму со спины, чем вызвал у него громкое "блять!": — чего ты, костя? я страшный настолько, что ли? — он виновато усмехнулся, — или не ожидал? — да, ты такое больше не выделывай, сердце у меня ёбнутое совсем, — кузя почему-то засмеялся, продолжая держать в руке уже докуренную сигарету. дима последовал его примеру, сверкнув дорогой пачкой "полёта": — а чего без меня пошёл? может, я тоже покурить хотел, с тобой поболтать... кузя не нашёл, что ответить, и поэтому рассеянно пожал плечами, продолжая слушать заговорившего после паузы диму: — вот, про людей, например. из чего наши люди сделаны? правильно, из добра! — он рукой очертил в воздухе полукруг, показывая всё, что находилось рядом с ним. — замечательные у нас люди! все, как братья и сёстры... — а вот нихуя, дим! — впервые за вечер и вообще за всё время кузя осмелился перейти диме дорогу, важно размахивая несчастным окурком. — вот ты, нач-т, привык только хорошую сторону наших людей видеть, а если прислушаться, принюхаться, ты ни с кем больше разговаривать не захочешь... неправильные человеки у нас, понимаешь? непонятные какие-то, серые, сурьёзные, ебёт их чё-то вечно... вот егор, например, — он кивнул на балконную дверь на место, где восседал егор, — он, конечно, мандавошка ещё та, но кака-ая... всю б планету такими заселить и радоваться! вот такие люди нужны, а не всякие вот эти вот ваши древа семейные... дима, молча выслушивая кузину тираду, что разошёлся и правда не на шутку, почему-то лучезарно улыбался и наблюдал за рябиновской активной жестикуляцией, на которую вывести его было достаточно сложно. наконец кузя потух, и дима, выдержав длительную паузу, сказал вполголоса: — знаешь, костя... — он поглядел на затухающий окурок в банке из-под заморских консервированных ананасов и вдруг положил руку на дрожащее от осенней прохлады кузино предплечье, — есть такие люди, которым я ни единого слова поперёк не скажу, потому что они в сердце у меня живут... вот поэтому я с тобой, дорогой, спорить точно не буду, — он окинул его каким-то мудрым, духовно зрелым взглядом и медленно вышел с балкона, оставив дверь слегка приоткрытой. внутри кузи бурлило и трепещало осознание того, что, по большому счёту, дима сейчас назвал его важным человеком, и, возможно, даже возлюбленным, ибо к чему все эти метафоры про сердце? или это такая невинная "шутка" над ним и его недостаточностью? рябинов отбросил эту мысль, как дворовую кошку и, вспоминая, что он бы так точно со всей своей добротой душевной не поступил, притронулся холодной ладонью к щеке и чуть не обжёгся пылающим на ней огнём. видать, сильно его дима своими словами впечатлил... он, целиком огретый чувствами по голове, бросил бычок поверх диминого и совершенно непринуждённо вышел ко всем, будто пару секунд назад там, на балконе, с ним не произошло ничего особенного. первым его увидел егор, закончивший наигрывать "четыре пугала". он опустил гриф гитары так, чтобы увидеть слишком театральное серьёзное лицо кузи: — чё ты важный такой? сигареты тебе текст новый нашептали, а? — егор издевательски кивнул на него головой и заливисто заржал, вовлекая в этот бесконечный марафон смеха шерстобитову и яну. кузе резко захотелось ответить, что нашептали не сигареты и не текст, но сдержался, вместо этого выдавив ехидную улыбочку: — ну, у меня в папиросках хотя бы табак, а не дурь всякая... если бы взгляды можно было распределять по кислотам, то глаза егора в этот момент излучали волны кислоты, похлеще серной, но больше он не приставал: потупился куда-то в коридор, настроил гитару и принялся исполнять что-то из посевского. из коридора рябинов не мог расслышать, что именно, кажется, "на наших глазах"; но ему стало абсолютно наплевать, каким же перфомансом занимается игорь, когда из коридора вынырнуло высокое и худое тело лукича и бодро подняло руку на уровне глаз в знак прощания: — ну, не поминайте лихом, был рад поиграть! сильно не шумите, иначе забрать к себе под опеку придётся, — дима задорно подмигнул всем присутствующим и понизил тон, — я-то не против, но кому приятно сидеть полдня за решёткой?.. в общем, до скорых встреч! кузьма смотрел на то, как дима обнимался со всеми поочерёдно и ещё раз прокрутил его слова в своей бедной, ничерта не понимающей голове: "есть такие люди, которым я ни единого слова поперёк не скажу, потому что они в сердце у меня живут... вот поэтому я с тобой, дорогой, спорить точно не буду..." рябинов поглядел на его усыпанную рубцами от неудачно попавшей стамески руку и на миг задумался, а какого же держаться за такую изящную кисть, чувствовать её тепло и самозабвенно целовать, накладывая на её владельца весьма приятное клеймо мадонны? его глаза расширились, ибо он подумал о том, что, возможно, если он пойдёт на один очень рискованный шаг лично для себя, то, может, ему всё же удастся понаблюдать ангельское лицо, обрамленное фуражкой вплотную и с любовной улыбкой на лице. когда лукич одной ногой был за порогом, кузя нерешительно подал голос: — дима, э-э... там темно очень, давай я тебя, того... провожу? дима робко поправил китель, накинутый на плечи и стеснительно заговорил: — да что я, сам не дойду?.. я же тут, недалеко... лукич откровенно мялся, но было очень видно, что он совсем-совсем не против рябиновской компании. не обращая внимания даже на то, что в его спину устремились сразу несколько заинтересованных взглядов, он в спешке обулся, взяв с собой тёплую шерстяную накидку — мало ли чего. — ладно.. идём, поболтаем ещё! — дима сделал вид, что не услышал посвистывания и "на балконе не наговорились" егора, а только взором карих глаз попрощался со всеми присутствующими и вылетел на пару с кузей на лестничную клетку. — чего это они такие? сватают, что ли?... его слова гулко отбивали стены парадного, и это была первая ситуация, когда кузе хотелось, чтобы его родной димочка на секунду замолчал, потому что рябинов в самый неожиданный момент в жизни даже поверил, что стены могут слышать. они вышли на улицу и сделали в который раз за сегодня щедрый глоток ночного воздуха: уходить по домам совсем не хотелось. кузя неловко замялся и спрятал руки за спину в немом ожидании, робко поглядывая на лукича и усердно думая, сказать ли ему то, что собирался. наконец, кузя собрался с духом, глубоко вдохнул, чтобы не запнуться на самом важном, и выдал: — слушай... — он откашлялся: всё-таки, ком никуда не ушёл, — не хочешь щас на речку сходить? дима, придерживая согнутыми в локтях руками ворот кителя, чтобы тот не упал с худых плеч, как-то странно посмотрел на него: — костик, на речке холодно сейчас, разве люди в такую пору купаются? — мы – не "люди"! — медленно начиная понимать, что он только что сказал, кузя аж осел. он замахал руками, — ну, не мы – не "люди", а... не такие, в общем! купаться можно всегда! — он по-детски дёрнул диму за указательный палец, как обычно дергает ребёнок, когда скромно просит куда-то пойти. — думаю, ты прав... — крайне милые щёчки димы чуть не засветились лунным светом, когда он, светло улыбаясь, сам подал кузе руку и чуть этим его не убил, — идём! форму, если что, постираю. "блять, да я тебе хоть трусы постираю!" — будь эта мысль живым человеком, давно бы уже получила от кузьмы увесистый подзатылок: к счастью, ему было не до этого, когда они, как по команде сорвались с мёртвой точки и побежали в сторону небольшого леса от хрущёвок, через который можно было запросто добраться до песчаного бережка в обычае техничной речки. большие кусты дикой малины и прочей гадости больно били по лицу, шее и груди, но ноги юннатов были быстрее и проворнее, что в итоге вынесли их на будто накрытый куполом деревьев бережок со слегка журчащей омью. над их головами коричневой тучкой пронеслась какая-то птица, а из камышей напомнили о себе сразу несколько жаб. — сучара... — кузя хлопнул себя по руке, от которой тут же отлетел куда-то в бок оглушённый ладонью овод и противно зажужжал. — будешь знать, как кусаться, блять... — некультурно, костик! — шутливо погрозил ему дима уже в который раз и, перебирая по ткани тонкими пальцами, расстегнул рубашку на привычные две пуговицы, тут же сняв её с майкой, почти, как на том самом ночном вызове. у кузи неожиданно пересохло во рту. ему, конечно, доводилось видеть диму в день знакомства в майке на щуплом теле, но он бы и не подумал, что когда-нибудь увидит его... таким. ему почему-то вспомнилась запрещённая книга, которую он когда-то под шумок забрал у егора — в ней была собрана всякая всячина по греческой мифологии, которую точно не напишут в обычном школьном учебнике. ему при одном только взгляде на ровную спину и глубокие ямки ключиц вспомнилось имя гименей — юноша невероятной красоты, ангел, сошедший с неба и... возлюбленный бога аполлона. когда кузьма куда-либо собирался, егор частенько грешил тем, что называл его так в шутку, но после нежданно ударивших имен в голову, просто шуткой это больше не казалось. к нему хотелось касаться вечность, наблюдать за тем, как на его плечах вились неугомонные локоны, в кои-то веки символизирующие робкую димину независимость даже от милицейских законов: такой себе мягкий, обаятельный бунтарь. кузя убедился в своей мысли про то, что этот юннат собрал в себе все идеальные качества, когда почувствовал знакомое нытьё в паху. ему надо было срочно что-то делать с его чрезвычайно неловким положением, но и идти в прохладную осеннюю воду тоже мало желалось. бля. — ты чего такой напряжённый? — лукич, что был выше кузи где-то на половину головы, божественно улыбнулся и слегка наклонился лицом к кузе, не решаясь сделать ничего первым. он положил руку на кузину челюсть и пригладил его щёку большим пальцем, наклоняясь всё больше и больше. это было последней каплей на сегодня. кузя, не в состоянии остановить поток хлынувшего всего, наконец прижался к нему лицом, пробуя желанные и вечно любимые им губы на вкус. бородка димы приятно щекотала его лицо, но рябинов, кажется, был занят димой настолько, что замечал только его заалевшие уста и кончик кругленького, симпатичного носа. — костя... — он не успел договорить, ибо кузя в переизбытке чувств подхватил его на всю свою мощь и уложил на холодный песок, устраиваясь сверху и улавливая своей спиной нарастающий лунный свет. — ты не против?.. — кузя уже наклонился к низу плоского ментовского живота, ахуевая от жизни и от понимания, что с ним сейчас происходит. дима в огромном ожидании кивнул без слов, завещая этим всё своё тело сему кудрявому молодцу. кузьма был глубоко поражён непорочностью и внутренней лирикой молодого человека, лежащего между его локтей в практически обнажённом состоянии: до него диму отделяло только наличие испачкавшихся в песке брюк, но пока было рано — только прелюдии, только истинная нежность. рябинов медленно, но верно прильнул губами к бёдрам димы там, где они были вне милиционерских штанов. он принялся мягко елозить по ним приоткрытыми губами, иногда подключая зубы и осторожно перебираясь на талию. — ах! — дима всё же не сдержался и подарил кузьме огромную порцию дрожи в локтях от этих блаженных звуков. ему только начали целовать бёдра, но, видимо, этого было уже достаточно для того, чтобы кузьмин хорошенько распалился. он вытянул руки над головой и замер, словно стесняясь собственных звуков. — ох, боже мой... кузя, естественно, был не дурак и точно являлся наслышаным о том, что в любой пикантной ситуации люди обычно используют тюбик чего-то, чем можно было помочь себе и возлюбленному, но вокруг были деревья да вода, что тут сделаешь? пока он закрыл этим вопрос за тем, что очень быстро добрался до штанов и, поглядев на обтянутый тканью бугорок, вновь очень сильно засмущался. — всё хорошо? — дима всеми силами попытался помочь неопытному кузьме, даже когда сам не понимал, что ему делать, но смущённо опустил глаза, — ты не мог бы снять с себя хоть что-то? я хотел бы видеть тебя... краснеющий до ягодиц кузя, напрочь забыв о смазке, спешно сбросил с себя всё, вплоть до штанов, до этого чуть не запутавшись в этих самых штанинах. — ты такой потешный... — дима не выдержал и изящно засмеялся, продолжая созерцать неуклюжего, но от этого не менее манящего кузьму. — почему это так... он снова не договорил, и опять из-за ненасытных кузиных губ, что ждали этого слияния тел мучительно долго. он резко переключился на его шею, вытягивая из димы сладострастные стоны: тут на общую кучу одежды полетели брюки кузьмина... кузе понадобилось какое-то время, чтобы совладать с собой и не упасть в обморок от лика истинной красоты перед собой, потому что виды перед ним не сравнивались даже с тем самым гименеем, хоть обкладывай этого невозможного парня оливковыми ветками и целуй ему пятки. — какой ты красивенный... — в своей манере прошептал кузя, опускаясь к диминым ногам. он ладонью раскрыл его согнутые колени, как веер и с прилипающими ко лбу волосами коснулся устами к внутренней стороне его бедра почти что возле обтекающего смазкой члена. запах горячего пота медленно свозил кузьму с катушек, пока он всеми наковальнями и перепонками вслушивался во вздохи и марципановые стоны. — костик... у меня в кармане брюк... крем... у меня руки сохнут, с собой ношу... — кузьма был готов расцеловать диму просто за сухость его ладоней, ибо рябиновский стояк точно не пережил бы отсутствие речных мирских утех. — будь осторожен, хорошо? кузе хотелось воскликнуть: "да! я буду для тебя самым щепетильным и нежным, насколько смогу", но слова терялись где-то в горле и превращались в томные хрипы, когда кузя, осторожно принимаясь разрабатывать смазанный анус, начал к тому же работать ещё и рукой, ведя от уздечки вплоть до основания и глядя при этом диме прямо в глаза. звуки доносились похлеще тех, что он слышал на квартирнике, и это ударяло в голову буквально хлеще самого высокоградусного алкоголя. дима праведно притаился, когда кузьма пододвинулся ко входу и, подрагивая всем телом, постарался изо всех сил направить себя так, чтобы эта клятая речка и он уже не вылетели из легавой головы. блаженство. рябинов осторожно задержал димины запястья над его головой и, плавно проведя носом по взмокшей щеке, задвигался так, что у лукича почти снесло крышу ещё на самом начале всего. перед глазами пронеслась большая абрикоса, кот на дереве и авоська с пивом; непринуждённая ночёвка, несъеденная яичница, кораблик и неоправданная ревность... может быть, всё и произошло быстро — кузьма вовсе и не отрицал, но томный, зажжённый димин взгляд уверенно твердил, что это всё точно надолго, иначе быть просто не могло. каков парадокс! милиционер, а закон нарушал всевозможными способами: и дело вовсе не в какой-то там сто двадцать первой, а его можно было запросто обвинить хотя бы в краже кузиного сердца, что, возможно, излечилось бы от лелеяния этого молодого господина. — я... о господи... — дима с шумом выдохнул, что означало только то, что пик был достигнут, как вершина эвереста в своё звёздное время. — что же ты такое творишь, а? в чём твой секрет, константин рябинов?.. кузя устало взвалился на песок и прижался нагретой щекой к тонкой талии димки: — в тебе весь секрет, димк... в тебе... если бы не ты, смысыла бы ничего не имело... из-за ещё спящих деревьев, словно зевая, потихоньку выныривало рассветное солнце...