И н т у и ц и я ≿ ————- ❈ ————- ≾
Несколько веков назад у города Мондштадт было серое бурное небо, а теперь оно ясное, с голубыми и белыми слоями. Если вы спросите ученого об отличии нынешней земли от древности, он сначала упомянет правление тирана, бога бурь, а теперь и Анемо-архонта. Кто-то скажет, что у Мондштадта теперь такое красивое небо, но не заржавела ли цепь господствующей власти?Я боюсь, что мое сердце вырвется из кончиков пальцев.
(I fear that my heart will escape through my fingertips)
Они скажут «да», и так оно и было - во время захвата Венти, земля, излюбленная ветрами, познала красоту музыки и свободы. Ветры Севера, Востока, Юга и Запада, все кружились в ритме Архонта причиной освобождения свой народ от правил. Он долго спал, проснулся только для того, чтобы снова освободить его, а затем продолжил свой рассказ о тривиальных вещах — легкомысленных вещах, которые ему очень подходили. Но тот, кто наименее сдержан, получил свою долю никогда не скрываемой смуты, она оставалась как рана, перевязанная повязкой, оставаясь болезненной в сознании. Друг, которого он потерял в ходе войны против восстания - революция против грозного бога старого Мондштадта, Ветров, которых он считал своими друзьями, но что отвергли его из-за его незначительной помощи, и Двалина, которого он когда-то потерял из-за заражения чернотой мира. Можно было бы сказать, что он извлек из этого урок, и он мог, он должен был. Но то, что он получил после спасения обладательницы глаза бога из другой страны — это защита, от этого простого смертного [Т/И].Это чрезвычайно грустно, это чудное чувство
(It's overwhelmingly sad, this odd feeling)
Была ли она причиной его постоянного легкомыслия? Неужели ее клятва защиты все еще заставляла его сохранять беспечность? Так и было. Ее смерть была его ошибкой, его виной. Она сказала ему, чтобы он снова заснул, боясь, что опасность будет преследовать его хвостом — и она всегда была права в своих догадках — но что он сделал, кроме как отвергнул ее предложение? Отпуская её самым небрежным образом, возможно, но к концу всего этого по-прежнему, она возвращалась. И прежде чем он смог попытаться увести ее от того, что должно было его погубить, она взяла на себя это, что должно было быть справедливым ударом для слишком безудержного Архонта. С тех пор он давно уже принял горечь её смерти и никак не мог вспомнить, как она выглядела. Ни изображений, ни листов бумаги, ни песен.Прямо сейчас, мы не можем встретиться, ты и я
(Right now, we can't meet, you and I)
Поэтому, когда приходит шторм, Барбатос позволяет себе промокнуть под дождем, наблюдая, как удары молнии пронзают землю где-то в Тейвате. Его незыблемый источник силы проистекает из его власти над своим городом, как это должно было быть, пока не стало слишком поздно, чтобы он осознал конец своего дорогого защитника. Он не хотел, чтобы она умерла - в тот день никто не хотел смерти - поэтому строгие правила, которые он ввел в действие ... были на благо всех. Больше никаких шуток и песен, никакого веселья, проще говоря, Архонт запретил существование объединенных мелодий, и люди согласились. Почему бы и нет? Тогда Барбатос проявит к ним свое презрение, если они не повинуются? Так его считают тираном? Спросите исследователя, и он поделится своим мнением; Архонт не беспокоится о возвращении в Мондштадт, если кто-то не ставит под угрозу безопасность его людей, но он также ограничивает их правилами, которые не позволяют им расправить крылья, чтобы взлететь.Шестерни судьбы этой вселенной отказываются от этого.
(The gears of this universe's fate refuse it)
Это день, когда он много лет спустя гуляет среди кустов Шепчущего леса в поисках идеального места, чтобы посмотреть, как облака выпускают ливень, и когда ветер заговорил шепотом - он останавился - нет, запел. Мысль о песне сразу же зажимает его грудь, и его губы подергивались. "Венти, ты можешь спеть мне песню?" И снова чей это был голос? "Эээ~? Но я только что выступил...! Хм, возможно если ты предложить яблочко, то я соглашусь?" Барбатос тихо усмехается себе под нос, маня анемо, с бирюзовыми перьями появляющимися и падающие, готовясь перенести его к истокам представления, которое он продолжал слышать на ветру. Жители Мондштадта умеют подчиняться, может быть, это новенький? Должен ли он быть снисходительным?Подожди еще немного, ты которого я больше не могу вспомнить
(Wait a bit longer, you whom no longer can I remember)
Этот вопрос продолжает кружиться в его голове, когда он появляется у фонтана на площади города, его уши уже улавливают звук панического бормотания и удивленные вздохи, когда Анемо Архонт показывает себя на всеобщее обозрение. Его двухцветные волосы резко колышутся на ветру, знак, который никто не хочет видеть, и многие уже поджали свои хвосты, спеша домой. Кто нарушил самое главное правило? «А… все ушли», - он слышит мрачный шепот и поворачивается, переводя свой и без того твердый взгляд на гражданского. «Думаю, это вся мора что у меня есть.» девушка подросток, и, судя по всему, у нее нет глаза бога. Должен ли он вообще быть требовательным к смертному, которого не благословили никакие Архонты? Барбатос замечает лиру, которую она прижала к груди, и хмурится, подходя ближе, чтобы показать, что он здесь, и ему не нравится видеть даже простой инструмент.Когда придет время, и я прибуду в будущее, где ты присутствуешь
(When a time comes and I have arrived in the future where you are present)
«Разве ты не осведомлена о правилах Мондштадта? Если хочешь остаться, подчиняйтесь и," его взгляд угрюмый, когда он указывает на лиру в её руках" избавься от этого инструмента». Вызов в [с] глазах девушки почти застал его врасплох. «Я не буду! Почему ты лишаешь песню красоты? Ты хоть одну слышал?» Хмурый вид Барбатоса усиливается при виде настойчивости упрямого смертного, как будто ветер уже не является признаком его растущего раздражения. "У мелодий здесь нет свободы," тихо говорит он, "уходи. Или я порву струны твоей лиры."Чтобы помочь мне узнать тебя, произнеси мое имя
(To help me recognize you, say my name)
И с порывом ветра, который слегка махал кончиками его зелёного плаща, он двинулся вниз, чтобы спуститься к ступеням и выйти через ворота, его лицо все еще напряжено с невообразимым презрением. Его кулаки крепко сжаты, дрожа от наглости человека, чтобы ответить Архонту, когда становится ясно, что ей нет очевидного места в его городе. Он просто снисходителен, давая ей шанс искупить свою вину. Она в его буквальном владении, меньшее, что она могла сделать, это повиноваться. «В этой бесплодной земле свет преграждает тебе путь. Но я не сбиваюсь с пути и продолжу держать тебя за руку по дороге». Поэтому, когда он слышит бренчание лиры и мелодию песни, он напрягается и останавливается. «Неважно, больно ли это, пока я здесь, я клянусь». Глупая—глупая смертная. Он не в настроении быть просветленным. Барбатос разворачивается на пятках и быстро приближается, чтобы вырвать лиру из рук не-обладательницы глаза бога, чтобы убрать мимолетное выражение безмятежности с ее лица, которому он так завидует. Как можно обрести покой, если он все потерял? Как может такой человек, как он, чувствовать себя спокойно, когда он еще даже не искупил себя за... За смерть—ктоэтобудетснова?—она? «Я клянусь защищать тебя». Его рука останавливается на полпути, и его глаза широко распахиваются от шока. Что-то в этом… этом стихе… странно. «А-ах? Ты действительно расстроен !?» Барбатос переводит взгляд с лиры на лицо гражданки, которая выглядела более обеспокоенной его внезапной остановкой, чем её ситуацией. И он обрабатывает до странности знакомый оттенок ее [c] глаз, форму ее лица и то же выражение беспокойства на ее лице всякий раз, когда— "Венти, будь осторожен!" Когда бы она— «А ... тебе где-нибудь больно? Извини, я искала яблок!» Когда бы она ни была с ним. Ах, его грудь так напряглась. "Мне очень жаль, я сразу уйду!" - сказала гражданская, отойдя в сторону и поспешно уходя, но её удерживает на месте внезапная хватка за плечо и слабый голос, который говорил ... или умолял ее подождать. С таким подавленным тоном, как она может уйти? Он звучал так серьезно. "Всё в по... а !?" - пищит она, оборачиваясь к тому же самому подростку, который недавно велел ей убираться. Его голова упала на ее плечо, но его руки оставались прижатыми к бокам, как будто он боялся держать ее собственными руками. "С-сэр?" она продолжала пищать, взволнованная резким физическим контактом. Она чувствует что-то мокрое на плече и подпрыгивает. "С вами все хорошо?" Барбатос чувствовал, как он разваливается на части, впервые за столетия снова, его глаза затуманились, сияя слоем воды. Он закусил дрожащую губу, волна эмоций пришла ему в голову. Он попытался проглотить боль в горле, но в любом случае она просто отступила назад. Менее чем через секунду он вспомнил, как он был забрызган её кровью, как она безвольно лежала в его руках. Его руки дрожали. Он боится. Если бы он держал вас сейчас, вы бы тоже были неподвижны? "[Т/И], [Т/И], пожалуйста, скажи что-нибудь ...!" Вы бы все еще молчали? "Сделай что-нибудь .. что угодно .." Барбатос закрывает глаза. Больно. Было больно и терзающе. «Эй, с вами все будет хорошо», - он чувствует, как её руки обнимают его, и он втягивает воздух, пытаясь вырваться, медленно осознавая тот факт, что его заключили в объятия. С расширенными зрачками и сердцем, сжимающимся от боли и облегчения, он уткнулся лицом в изгиб вашей шеи и беззвучно плакал. "Как тебя зовут?" Его собственные руки нерешительно обнимают тебя, прижимая к себе. Вы его не помните. Но это нормально. У вас нет глаза бога. И это нормально. «… Вентиi», - отвечает он через некоторое время, сжимая сильнее. На этот раз я буду защищать тебя.