Коррекционный класс

И присмотрелся я И увидел всякое угнетение, Что творится под солнцем, И слезы угнетенных. Я увидел, что Вся сила в руках угнетателей Их и нет утешения У угнетенных. (Екклесиат 4:1)

Знают ли люди, что из себя представляет счастье? Есть ли для этого точное определение или мы всю жизнь должны скитаться в поисках понимания, казалось бы, такого простого феномена? Что делать, когда твое счастье не влезает в узкие рамки общественного мнения? Что делать, если оно кануло в забытье, оставляя после себя жирные пятна прошлого на твоей коже? Как бы яростно люди не ломали над этим голову, итог один: все мы слишком глупы, чтобы в полной мере осознавать процесс выброса эндорфинов, дофамина и серотонина в мозг. После смерти все это станет настолько безполезным и нелогичным, что сейчас нет смысла задумываться над чем-то столь идиотским, главное – на подсознательном уровне понимать, что именно заставляет чувствовать тебя комфортно, дает забыть о насущных проблемах и наконец расслабится. Что заставляет почувствовать себя счастливым. Михаил прекрасно это понимает. Только вот, теперь это не имеет никакого смысла, теперь перед ним – его отражение в идеально выглаженном костюме, только вот на рубашке едва виднеется небольшая складка и он уже не кажется таким идеальным, каким был буквально пару секунд назад, прежде чем мужчина обратил внимание на столь неприметную мелочь. Теперь уже все кажется не таким идеальным, тусклым, мятым и мрачным, будто его самого долгое время разжевывали, а когда поняли, насколько у него отвратительный вкус –выплюнули, скомкав в белую салфеточку, которую так заботливо поставила на стол хозяйка дома. В голове – грозовая туча тревожных мыслей, в кармане – пачка сигарет, которую Раевский собирается разом выкурить прямо перед выходом. Куда ж его судьба нелёгкая занесла в такую рань? Как ни странно, в школу. В самую обычную школу, окруженную ржавым забором с острыми прутьями-копьями, в которую с такой ненавистью плетуться школьники с портфелем наперевес. Обреченные на гибель, их лица выглядят в разы хуже тех, кто оказался за решёткой. В их случае это хотя бы заслуженно, пусть и не всегда. Желел ли их Михаил? Навряд-ли. Сам когда-то был заложником деревянной парты с единственной тетрадью в линейку и синяками на пальцах от указки учителя, что била по рукам всякий раз, когда со стороны класса доносился непозволительный шум. Но и правильным он это не считал. В прочем, для него все было каким-то неправильным. Первое сентября – это букеты цветов, пышные банты, вплётенные в косы девочек и до блеска вычищенные туфли мальчиков, вставших в один ряд. Первое сентября – это болезненные воспоминания, ненавистные лица и страх перед миром, окружающим тебя. Это серые здания школ, еще сильнее омраченные огромными надписями с поздравлениями школьников. Это крики учителей на своих же учеников; все кажутся до невозможности взвинчиными. И в эту самую картину никак не вписывался высокий мужчина в чёрном костюме с сигаретой в зубах – уж слишком он спокоен для всей этой суматохи, уж слишком он нереален, будто вот-вот растворится, оставляя после себя лишь призрачный образ. Раевский вертит головой по сторонам, потирая выбритый затылок. Тяжело вздыхает, предвещая свои мучения при попытке оказаться внутри здания, а после и безрезультатные поиски завуча, которая обещала его встретить. – Михаил Сергеевич! – слышится где-то в стороне, он быстро находит источник звука, сталкиваясь взглядом с невысокой женщиной с короткой светлой стрижкой, в пёстром обтягивающем платье. В ее руках парочка букетов, которые она благополучно спихивает девушке помоложе, видимо, студенке, что находится здесь на практике. Та с нескрываемым любопытством рассматривает нового преподавателя, в то время как сам Михаил не испытывал никакого интереса к новой персоне, предпочитая сделать шаг в сторону завуча, обмениваясь сухими приветсвиями. Его ведут в злочастную обитель, отчитывая за курение на территории школы. Раевский лишь кивает, что никоим образом не походило на раскаяние за свои действия или обещание, что такого больше не повторится. Кто знает, как в дальнейшем сложатся события. – Их занятия уже начались, вы опоздали, – и снова попытка пристыдить его, заставить виновато потупить взгляд в пол, будто бы от этого что-то изменится. Какое наказание последует за этим? Замечание? Его уволят? Сомнительно, что кто-то еще согласится бы на роль руководителя класса "отбросов", которые, по слухам, выводят человека из себя уже через несколько минут знакомства. Уж простите, Михаил хоть и не утопал в собственном эго и мании величия, но считал, что именно ему здесь должны чуть-ли не руки целовать, не говоря уже о простом человеческом уважении. – Мне ничего не сообщали, – его голос режет сталь, а одно лишь присутствие накаляет воздух, – Потрудитесь уж рассказать мне о моих обязанностях и об этих детях, – они останавливаются возле учительской, женщина бросает на Раевского неодобрительный взгляд, всем своим видом показывая, насколько ее не устраивает подобный тон, да и в целом, он сам. Вот только Михаилу до этого нет дела, – Разве нам не нужно поторопиться? – губы расплываются в язвительной усмешке, заставляя завуча чуть-ли не задыхаться от возмущения, широко раскрыв глаза и сжимая край толстой папки, лежащей на круглом учительском столе, что всё никак не может оказаться в ее руках. – Вот сами всё и узнаете, – ему силой впихивают папку с методичками и другой непонятной дребеденью, от которой навряд-ли будет много толку. Вот и его наказание. Допрыгался называется. Мужчина свободной рукой трет виски, поднимая глаза в немом вопросе, мол, а куда ему вообще идти? – Второй этаж, правый коридор, там для их класса отведено отдельное место, вы увидите, – она громко хлопает железной дверью, заставляя Михаила недовольно фыркнуть и направится в сторону лестницы, переступая сразу через одну ступеньку, все же не желая сильно опаздывать в свой же первый рабочий день. За окном все также шумно и мужчина невольно задаётся вопросом: "А почему на линейке нет ребят из его класса? Ну, возможно, на то они и класс коррекции", – сам себе отвечает Раевский, пожимая плечами и отвлекаясь от рассматривая детских лиц сквозь мутное стекло. Ускоряет шаг, натыкаясь на железную решётку, разделяющую пространство на две части. Так об этом говорила...эм...Нина Георгеевна? Да, кажется так ее звали, если Михаила не подводила память. Он поддевает дверь носком туфли, из принципа не используя руки. Хлипкая конструкция трясётся даже от малейшего прикосновения, мужчина проскальзывает на другую сторону коридора, встав напротив одной единственной двери. Такая же, как и все остальные, с номером кабинета и чуть ниже, самого класса – "10 Д". Трижды постучавшись, Михаил Сергеевич все же удосужился открыть дверь рукой, собирая на себе взгляды всех здесь присутствующих, в том числе очередной учительницы, которой, по-видимому, сказали следить за детьми, пока его величество Раевский не соизволит спуститься вниз к смертным. Мужчина едва в состоянии сдержаться, чтобы не усмехнуться от собственных мыслей. – О, явился не запылился! Здрасьте, а мы вас ждали! – один из учеников тянет руку вверх, чуть приподнимаясь, не скрывая собственного насмешливого тона. Растрепанные, словно воронье гнездо, темные волосы и явный блеск в глазах; сидит в огромной чёрной кофте, изляпанной в какой-то краске, пыли и грязи, довольный собственной выходкой откидывается на спинку стула, моментально переводя все свое внимание на парня позади него – все они сидели по одному, оттого возможностей обменяться парочкой фраз со своими одноклассниками было в разы меньше, но это не значит, что их не было совсем. Раевский насчитывает ровно семерых, на подсознательном уровне понимая, что что-то не так. Но проверить свои догадки ему не дает очередной хлопок дверью, в кабинете оказывается завуч, что не так давно бросила Михаила на произвол судьбы. – А ну ка встали все, трое учителей в классе, сидят, бездари! – Михаил едва заметно морщится от режущего слух крика, наблюдая за тем, как все лениво поднимаются со своих мест. Все, кроме одной персоны и мужчина только сейчас замечает, что вместо обычного деревянного и неудобного стула она устроилась на инвалидной коляске. Хотя, "устроилась" навряд-ли будет подходящим словом, сомнительно, что девушка выбирала, где ей предстоит сидеть ближайшую всю жизнь, – Беркутов, сколько раз я тебе говорила, снимать головные уборы в помещениях! Для кого правила писаны, если такие идиоты как вы не понимают столь элементарных вещей! – Раевский старается не придавать особого внимания подобной воспитательной беседе, вместо этого раскладывая все бумажки на рабочем столе, за которым ему придётся сидеть ещё долгое время. – Сколько раз мне ещё придётся повторить, чтобы до тебя дошло? Быстро снял шапку! Тот самый Беркутов, он же дружок того парня, с которым они перешептывались пару минут назад, неуверенно мнётся на месте, что-то мямля себе под нос, не решаясь поднять взгляд на преподавателя. Мёртвой хваткой вцепился в край парты, заметно вздрагивая, когда женщина продолжала гнуть своё. Первым, в конце концов, не выдерживает его друг – закрывает собой мальчонку, вытягивая руку в сторону и сильно хмурясь. Вслед за ним напряглась и все остальные, будто стадо диких зверей, защищавших одного из своих, который по каким-то причинам оказался более слабым. Всего миг и сожрут, не оставляя костей, сладостно разжевывая мягкую плоть и разрывая острыми клыками волокна свежего мяса. Михаил и подумать не мог, что всё окажется так сложно, но вариантов больше не было, стоило сейчас закончить весь этот цирк, иначе их урок даже не сможет начаться. – Ну всё-всё, не стоит так нагнетать, – приторно сладко тянет мужчина, будто пытаясь подлизаться, – у детей сегодня первый учебный день, тем более с другим учителем, оставьте их в покое, – Раевский как бы невзначай толкает двух женщин в сторону выхода, не останавливая свой монолог. – О боже, смотрите сколько времени уже прошло, мы же не хотим терять его попусту, я ведь прав? – как только преподаватели оказываются в коридоре, Раевский разом закрывает дверь, отделяя их от этого несправедливого и жестокого мира. Он в действительности чувствует себя героем, особенно когда начинает слышать возгласы самого шумного из них, что не стал скрывать собственно восхищения. – Вот вы конечно змей, эээ, а как вас звать то? – парень чешет затылок, падая обратно на свой стул, попутно успокаивающим жестом хлопая Беркутова по плечу. Тот лишь кивает, с какой-то неясной благодарностью поглядывая то на мужчину, то на своего друга, и Раевский не стал лишний раз задаваться вопросом, почему же он так и не решился снять шапку. – Михаил Сергеевич я. Ваш учитель и классный руководитель. Не надеюсь на доверительные отношения, но надеюсь хотя бы не будем доставлять друг другу проблем, – он берет со стола мел, еще раз записывая собственное имя на доске, добавляя к нему и свой номер телефона, – только попробуйте звонить насчет всякой ерунды, иначе никому отвечать не буду, – по классу проходится волна тихого хихиканья, на что мужчина пару раз стучит мелом по вертикальной поверхности. – Ну вы и попали конечно, Михаил Сергеевич, – и снова хихиканье, мужчина ничего не отвечает, откладывая мел в сторону, поднимая глаза на всех своих новых учеников. Будто бы он и сам не знал, на что пошёл, подписывая документы пару дней назад. Хотя возможно всё в действительности так и есть. В его руках оказывается список класса, Раевский несколько раз просматривает незнакомые для себя фамилии. – Арская Доминика? – он попутно усаживается за учительский стол, но вот ответа не слышит, не через минуту, не через две. Только потом кто-то оборачивается, дёргая за рукав девушку на самой последней парте, заставляя её всё же поднять голову с негромким "я". – С добрым утром. – С добрым, – лениво тянет та, разминая затёкшие шею и плечи. – Беркутова Никиту уже видел, – учитель крутит в руках карандаш, обращая внимание на парня в головном уборе, что теперь уже более уверенно смотрел на него, то и дело потирая запястья, – почему шапку не снял то? – чисто из интереса спрашивает мужчина, в ответ получая лишь угрожающий взгляд его друга, так и кричащий о том, что если он сейчас не заткнётся, то определённо наткнётся на ещё одну проблему в этой школе. – Ладно, проехали. Верейский Лев? – Т-тут..., – в глаза бросается светлая макушка, Михаил коротко кивает, рисуя галочку возле его имени. Как ни странно, пока не происходит ничего из ряда вон выходящего. Возможно, они время от времени и переговаривались, но подобное происходило абсолютно в каждом классе, в не зависимости от их особенностей. Да и Раевский уже давно понял, что их "особенности" заключаются не только в плохом поведении, но вот в чем именно он пока сказать точно не мог. – Иван Демьянов? – Я, товарищ Михаил Сергеевич, – хмыкает дружок Никиты, заставляя мужчину чуть-ли не закатить глаза, – вы это, если что, обращайтесь. Не обещаю правда, что смогу помочь, но это уже хоть что-то. – Обязательно. Я тебя самым первым запомню, буду тебя теперь эксплуатировать во всех вопросах, – под недовольные возгласы подростка, он продолжил, – Каминский Александр? – Нет его, – подаёт голос Ваня, добавляя, – снова дома отсиживается, сукин сын, – он недовольно фыркает, скрещивая руки на груди и моментально получая по шее от Никиты. – Ты чё, а... – Без выражений пожалуйста. Демьянов, щас за дверь пойдешь, – Раевский пару раз стучит карандашом по столу, наконец узнав, кого сегодня нет. – По каким причинам отсутствует? – Болеет он, – Доминика широко зевает, обращая на себя внимание, – эти придурки как вчера в речке наплавались, так он теперь встать не может. Хронический ревматизм, все дела, – девушка пожимает плечами. – Это недели на две, может больше. – Понял. Староста, подойдёшь потом ко мне. А староста у вас..., – в воздухе оказывается рука одного из учеников, – Оболенский Арсений? – следуя логике предполагает Михаил, на что ему дают утвердительный ответ. Как оказалось, сидели они не так уж далеко друг от друга. Высокий молодой человек, наверное, даже слишком, ибо сидя за первой партой он едва помещался в пространство между ней и стулом, который и так держался на божьей воле. Однако, внимание Раевского привлек больше не его рост, а свисающий правый рукав, без намёка на наличие второй руки, – Покровская Алиса? – Здесь, – дело доходит до девушки в инвалидном кресле. – Вы так не смотрите на меня, я могу и на костылях ходить! – уверенно заявляет та, заставляя Михаила невольно улыбнуться, а вместе с тем и постыдиться собственных мыслей. – И Францева Кира? – дождавшись ответа из самого конца кабинета, учитель кивает, что-то записав для себя в уголке листка. – Так, ну, до конца классного часа ещё пару минут, возможно ко мне есть какие-либо вопросы? – Михаил Сергеевич, вы женаты? – первым конечно же начинает Ваня, расплываясь в хитрой улыбке. – У вас кольцо на пальце. Обручальное, да? – Да, – легко соглашается Раевский, поднимаясь со своего места, – но я разведён, – он берет в руки тряпку для доски, ополаскивания её в воде. – Что, не сошлись, да? А кто из вас подал на развод, она или вы? – всё не унимается подросток, в конце концов, снова словив подзатыльник от Беркутова, что уже чуть-ли не шипел на него. – Да что опять не так то? – Вы у нас надолго? – Доминика прерывает разговор двух одноклассников, поддаваясь корпусом вперед. Не сказать, что ей было действительно это интересно, просто стоило как-то сменить тему. – А то учителя обычно уходят уже через пару месяцев, последний вон вообще через две недели свалил, в конце года. – До того, как вы все не перейдёте в обычный класс, – по кабинету проходится волна смеха, на которую мужчина никак не реагирует, – не переживайте, я никуда не тороплюсь. Вы еще успеете пожалеть, – едва слышный звон звонка прерывает его речь и Раевский наконец поворачивается к классу. – Свободны.