Veritas

      июль.       Их первую встречу можно счесть клише.       Ведь не поспорить с тем, что Рой мастер очаровывать людей, однако даже он выбивается из сил, проведя часы в светских беседах, постоянно улыбаясь и стараясь не оступиться на минном поле разговоров верхушки общества.       Поэтому, прикрывшись походом в уборную, он незаметно ускользает на балкон в надежде перевести дух.       Днем было сущее пекло, и, хотя к вечеру на улице стало прохладнее, многие гости все же предпочли кондиционер. Поэтому Роя удивляет то, что он не единственный решил выйти на воздух.       Он уже приспустил галстук, поэтому едва сдерживает вздох, когда понимает, что даже сейчас ему придется поддерживать образ.       Но, думает Рой, всегда есть шанс, что незнакомец тоже пришел избежать людского общества, и тогда Рою все же удастся расслабиться.       Ему не сразу удается определить пол человека, потому как видна только спина. Незнакомец в костюме, у него широкие плечи, но при этом длинные волосы и невысокий рост. Все-таки мужчина, решает Рой, обратив взгляд на узкие бедра и положение ног; к тому же довольно молодой.       Рой нарочно ступает громче, чтобы его можно было услышать сквозь музыку и болтовню из зала, но не подходит слишком близко, чтобы не напрячь и не напугать незнакомца своим появлением.       Дойдя до балюстрады, Рой упирается ладонями в теплый и гладкий камень, украдкой оглядывается на незнакомца и убеждается в своей правоте.       У парня — ему, должно быть, едва-едва за двадцать — красивое молодое лицо с крепкой челюстью, длинные светлые волосы завязаны в высокий хвост, и закатаны рукава, выставляя на обозрение сильные предплечья. Незнакомец одет в жилетку, а пиджак, видимо, бросил где-то в зале, и небрежно расстегнул верхние пуговицы рубашки.       Рой узнает в нем одного из сыновей сенатора Хоэнхайма, семейное сходство налицо, хотя сам Ван Хоэнхайм ростом почти в два метра, а вот это по наследству, видимо, не передалось.       Рой и сам не слишком высок, но на него не давила разница в росте, когда немногим раньше он сам разговаривал с сенатором. Вопреки внушительному телосложению Хоэнхайм как правило вел себя спокойно и сдержанно, пусть бывало, и мог воспылать энтузиазмом и начать размахивать руками, если говорил на особо чувствительную для него тему или успел выпить лишних бокалов.       В целом Хоэнхайм был надежным человеком с хорошей репутацией и, будучи сенатором Иллинойса, к тому же крайне влиятельным, а Рой знает правила этой игры. Поэтому он склоняет голову и вежливо улыбается сыну Хоэнхайма.       И неожиданно для себя самого получает в ответ раздраженный взгляд.       Рой озадачено замирает.        — Рой Мустанг, — представляется он как можно более дружелюбно, потому что дружелюбие — его лучшее оружие в непредвиденных ситуациях.        — Ага, — немногословно отвечает младший Хоэнхайм. — Знаю.       Разумеется, знает. На сегодняшний день все демократы знают Роя, если уж не в лицо, то хотя бы по имени. Все-таки он самый спорный из всех кандидатов.       Рой прочищает горло и целенаправленно поворачивается к юноше. В чем Рою не откажешь, так это в умении манипулировать разговором при помощи телодвижений.        — Боюсь, я не расслышал ваше имя — говорит он, слегка взмахнув рукой. На таком расстоянии им не пожать руки, а любой другой жест будет неуместным.       Юноша лишь закатывает глаза.        — Эдвард, — выдает он, не скрывая раздражения. — Элрик.       Рой каменеет.        — Прошу прощения, — говорит он. — Похоже, я ошибся. Мне казалось, что вы…        — Да-да, — отмахивается Эдвард. — Я его сын. Просто не взял его фамилию.        — А, — Рой мгновенно схватывает, что этой темы лучше не касаться, — Как бы то ни было, приятно познакомиться.        — Слушай, — с вызовом говорит Эдвард. — Я знаю, что ты пришел сюда полизать ботинки, но со мной такое не работает. Я не собираюсь говорить отцу, какой ты многообещающий и очаровательный тип, чтобы он дал тебе денег. Поэтому… просто заткни пасть и отстань от меня.       Рой хочет что-то на это ответить, но не может подобрать слов. Он пораженно смотрит на Эдварда, потом прячет лицо, прислоняется к балюстраде и начинает трястись от смеха.        — Что? — огрызается Эдвард.        — Ничего, просто… — Рой наклоняется и прокашливается в кулак, чтобы успокоиться. — Со мной давно никто не был так искренен. Вернее, — поясняет он. — никто вне моего близкого круга.        — Чего вам, политикам, не хватает, — говорит Эдвард, — так это время от времени заглядывать правде в глаза.        — Не могу не согласиться, — уступает Рой. — Зачастую мы действительно держим головы в задницах.        — Тогда уж лучше их вытащить и насладиться видом, — говорит ему Эдвард и кивает на раскинувшийся перед ними пейзаж. Пусть сады красивее смотрелись в дневном свете, они искусно подсвечены вдоль извилистых тропинок и между пышными кустами роз. — Или ты хочешь и дальше вылизывать ботинки?        — Не особо, — отвечает Рой. — Мой язык совсем истерся.       Рой слышит смешок и, оглянувшись, видит, как Эдвард прижимает ладонь ко рту.        — Ты всегда упоминаешь состояние своего языка в приличном обществе? — с ухмылкой спрашивает Эдвард. Рой напускает на себя безучастный вид.        — Прошу прощения, я в приличном обществе? — спрашивает он. — А так сразу и не скажешь.        — Черт, — посмеивается Эдвард. — Вот это ты отжег. Вызывай пожарных.        — Боюсь, что оставил телефон в зале, — отвечает Рой. — Может, я смогу потушить пожар водой из фонтана?        — Пфф, будто канцелярская крыса вроде тебя сможет таскать ведра, — насмехается Эд, косо на него поглядывая. — Сколько тебе вообще? Где-то за пятьдесят?        — Тридцать пять, — уязвленно отвечает Рой, хотя Эдвард уж точно знает, сколько ему лет. Ведь, если Роя-таки изберут, он будет самым молодым президентом в истории Соединенных Штатов.        — Вот черт, — говорит Эдвард, — Разве тебе уже не пора баиньки?        — Вышла бы смешная шутка, будь ты совершеннолетним, — отвечает Рой.        — Эй, мне вообще-то двадцать два! — огрызается Эдвард, явно задетый за больное. Рой удивляется.        — Ты старший или младший брат? — спрашивает он.        — Старший, — говорит Эдвард. — Но не на много. Ал младше меня всего на одиннадцать месяцев.        — Ирландские близнецы, — присвистывает Рой. — Я и не знал.        — Да, папаша та еще шлюха, — равнодушно роняет Эдвард, и Рой спрашивает, едва не поперхнувшись от шока:        — Он знает, что ты так о нем говоришь?        — Я называл его и похуже, — пожимает плечами Эдвард и брезгливо морщится. Рой задумывается, верным ли было его представление о Хоэнхайме.        Они замолкают. За время разговора они невольно придвинулись друг к другу и теперь стоят совсем близко.        — Ты учился в Гарварде, — замечает Эдвард, казалось бы, ни с того, ни с сего, но его взгляд прикован к ладони Роя, и тот вспоминает, что надел свое выпускное кольцо.        — Да, — говорит Рой и прикрывает металл ладонью, почувствовав странное смущение. Он не любит выставлять кольцо напоказ, но в здешних кругах статус выпускника Гарварда поможет ему добиться признания.        — Я тоже, — пожимает плечами Эдвард. — Выпущусь следующей весной.        — Вот как? — Рой удивленно приподнимает бровь. Сам он поступил поздно, уже после воинской службы; но вообще выпуститься в возрасте Эдварда — вполне себе достижение. — Какой факультет?        — Юридический, — гримасничает Эдвард.       Рой посмеивается:        — Не слышу энтузиазма.       Эдвард снова пожимает плечами.        — Я хотел пойти в Массачусетский Технинститут. Изучать физику или типа того. Потом пойти в НАСА.       Ох. Рой понимающе кивает.        — Отец не позволил?        — Не, — Эдвард вертит головой. — Ему похер, на самом деле… Я бы не прочь отправиться в космос, только есть одно но. Хочу хоть как-то людям помогать.        — Понимаю, — кивает Рой, горько улыбаясь. — Верь не верь, но я один из тех наивных идеалистов, которые хотят изменить мир.        — Жуть, — говорит Эдвард. — Еще немного, и ты заговоришь о нравственности и социализме.        — Хм-хм, — мычит Рой, корча лицо, достойное постановки Шекспира. — Лучшая инфраструктура и здравоохранение. Финансируемые государством школы и вузы.        — Радуйся, что я не шпион республиканцев, иначе бы тут же выдал тебя с поличным, — посмеивается Эдвард.        — Мне казалось, шпионы не выдают никого с поличным, — говорит Рой. — Хотя, если задуматься, республиканцы не славятся своей скрытностью.        — Действительно, — соглашается Эдвард.       Они снова замолкают и так и не возвращаются к разговору, но в этот раз тишина их ничуть не тяготит.       Рой с трудом заставляет себя отойти от балюстрады.        — Мне пора возвращаться, — говорит он.        — Пора? — спрашивает Эд.        — Скорее всего, — вздыхает Рой. — Боюсь, меня ищет моя дрессировщица.        — Дрессировщица? — Эдвард поднимает бровь. — Ты что, собака?        — Судя по тому, как она раздает мне приказы, разница небольшая, — плечи Роя обреченно падают. — Она руководитель моей выборной кампании, что на самом деле эвфемизм для рабовладелицы.        — О-о-о, поосторожнее со словами про рабство, — предупреждает Эдвард. — Болтливые кандидаты — находка для шпиона.        — Доложишь на меня? — спрашивает Рой. На губах Эдварда появляется хищная усмешка.        — Зависит от того, сколько предложат, — говорит он. Рой смеется. — Видимо, придется заручиться твоей тишиной.        — Видимо, да, — соглашается Эд и отворачивается. — Возвращайся, Мустанг, — говорит он. — Чужие ботинки сами себя не вылижут.       Весь следующий час Рой переходит от разговора к разговору, хвалит платья, жмет руки, советует к прочтению научные труды. Ноги устают то от непрерывной ходьбы, то от неподвижности, а щеки болят от нескончаемых улыбок. Если он еще хоть раз услышит, как кто-то безуспешно пытается подражать его бостонскому акценту, он будет биться головой о стену.       Поэтому Рой благодарит фортуну за то, что вновь сталкивается с сенатором Хоэнхаймом в сопровождении обоих его сыновей.        — Рой, — благодушно подзывает его Хоэнхайм. — Кажется, вы еще не знакомы с моими сыновьями.        — Насколько я помню, нет, — отвечает Рой, протягивая руку, как ему теперь известно, младшему брату.        — Альфонс Элрик, — представляется юноша. Он чуть ниже Хоэнхайма, но, быть может, еще подрастет. У Альфонса короткая стрижка и глаза цвета мха; черты лица мягче, чем у отца и брата, что, как подозревает Рой, передалось от матери. — Прошу звать меня Ал.        — Рой, — говорит он и затем во второй раз сталкивается лицом к лицу с Эдвардом. Эдвард держится безучастно, едва ли не скучающе. Он ничем не показывает, что уже встречался с Роем, и Рой мастерски ему подыгрывает.        — Рой Мустанг, — представляется он, сжимая руку Эдварда. На балконе они так и не обменялись рукопожатиями, вспоминает Рой. У Эдварда оказывается теплая и мозолистая ладонь.        — Эдвард, — говорит Эд, тут же убирая руку. — Сказал бы, что приятно познакомиться, но не будем загадывать наперед.        — Они оба учатся в Гарварде, — гордо заявляет Хоэнхайм. — Альфонс в медицинском, а Эдвард на юридическом.        — Неужели? — Рой изображает удивление. — Как вам там?        — Мм, — Эдвард лениво пожимает плечом. — Открылась кафешка с классными сырными рогаликами.        — Вот как? — ухмыляется Рой. — Профессор Моррис еще преподает?        — Старый пень, — Эдвард морщит лицо. — Терпеть его не могу.        — Вы в этом не первый, — говорит Рой. — Новая традиция, так сказать.        — Новая? — спрашивает Эдвард. — Да он преподает не меньше полувека.        — Вполне возможно, — знающе отвечает Рой. — Когда я поступил, он уже был старым.        — В смысле лет сорок назад?        — Эдвард, — выговаривает Хоэнхайм. — Веди себя прилично.        — Не переживайте, все в порядке, — смеется Рой. — Полагаю, вчерашним школьникам все взрослые кажутся динозаврами.       Альфонс отворачивается, чтобы скрыть смешок, но Эдвард все замечает и толкает его локтем. Вот уж точно братья.       Они говорят о Гарварде и Бостоне, затем о Чикаго и сегодняшнем благотворительном вечере. Обмениваются кучей бессмысленных любезностей, вспоминают общих знакомых. Рой ненавязчиво упоминает, что до сих пор в поиске спонсоров, Хоэнхайм еще более ненавязчиво намекает на то, что не прочь поддержать кампанию Роя.       К их разговору присоединяются и другие люди — мэр Чикаго с ее мужем, местная знаменитость, известный журналист, и когда Рою наконец удается освободиться от их общества, Хоэнхайм с сыновьями уже разошлись. Ван Хоэнхайма, благодаря его росту, легко различить в толпе, Альфонс склонился над буфетом и пробует закуски. Эдвард же стоит у двери на балкон. И пристально смотрит на Роя.       Рой улыбается сам себе и цепляет у проходящего мимо официанта два бокала с шампанским. Он подходит к дверям, но Эдвард уже снаружи. Он, свесив ноги, сидит на балюстраде, и Рой задумывается, не пытается ли он так казаться выше.        — Неплохо сыграл, — приветствует Эдвард, опуская на Роя взгляд, — Даже Ал ничего не понял, а он великолепно читает людей.        — Такой бы из меня вышел политик, если б я не умел обводить людей вокруг пальца, — замечает Рой. Он облокачивается на балюстраду рядом с Эдвардом и протягивает ему бокал. — Надеюсь, этот маленький знак внимания купит твою тишину.        — Я не пью, — твердо отвечает Эдвард.       Рой сводит брови и отставляет второй бокал.        — Ты же сказал, что тебе уже можно пить.        — Можно. Но не обязательно, — говорит Эд. — Сам факт того, что я могу, для меня не причина что-то делать.       Рой сужает глаза.        — Вот как? — говорит он. — Например?        — Ну, например, я могу получить права, но я дерьмовый водитель, — признается Эдвард. — Поэтому никаких поездок.       Это смешит Роя.        — Я бы поиздевался, но сам не лучше.        — Так стереотипы про азиатов врут?        — Врут, — соглашается Рой.        — В чем еще они ошибаются? — спрашивает Эдвард. — Ты отличник? Сечешь в математике? У тебя, — он значительно опускает взгляд. — маленький член?       Если до этого Рой лишь подозревал, что с ним флиртуют, теперь он практически уверен. В попытке спрятать улыбку он подносит к губам бокал и делает небольшой глоток.        — Что ж, ответы на первые два вопроса можно загуглить, — отвечает он.        — Вот как? — Эдвард поднимает бровь. — А на третий?       — Боюсь, этого нет в общественном доступе.        — А ты бы хотел, чтобы было?        — Собираешься разослать в сеть фотографии, которые я по неразумности могу сделать?        — Собираешься мне их отправить?       Рой ухмыляется.        — Боюсь, что оставил телефон в зале.        — Тогда придется показать мне вживую.       Рой всеми силами старается не поперхнуться шампанским.        — Эдвард, — говорит он. — Ты молод, поэтому, должно быть, не знаешь, что есть границы, которые нельзя переступать.        — Да брось, — Эдвард игриво пинает его. Рой не утруждается уклониться, — Тебе так же скучно, как и мне.       На часах уже почти полночь. Основная масса гостей разошлась. Рой покончил с работой на сегодня. И, он напоминает себе, это может быть его последняя возможность поразвлечься перед началом выборной кампании.       Он осушает бокал одним большим глотком, и тут же придвигает к себе второй.        — Пойдем прогуляемся, — говорит Рой и галантно предлагает Эдварду руку.       Вблизи сады кажутся еще красивее. Розы разных цветов выгодно подсвечены белым светом, и их насыщенный запах повисает в ночном воздухе. Рой стягивает с себя галстук и прячет его в карман. Дышать сразу становится легче.       Рой боялся, что разговор станет неловким, стоило им подтвердить взаимный интерес, но, к счастью, подобного не происходит.       Они говорят о войнах во всем мире и о том, как в них вмешиваются Штаты. Они говорят об иммигрантах и добыче полезных ископаемых, об образовании и студенческих займах. Они говорят о доступном здравоохранении, и тогда Эдвард с силой сжимает кулаки и стискивает зубы. Рой меняет тему, не спрашивая объяснений.       Они говорят о том, как сделать мир лучше, прежде чем мир высосет все лучшее из них самих.       Они говорят, пока у них не немеют губы, и встав под фонтаном, разогревают их поцелуями.       Эдвард целуется мягко и с любопытством. Ладони Роя удерживают его подбородок; сам Эд вцепляется пальцами в чужой воротник. Эдвард пахнет лимонадом, слюной и летним потом, а Рой пьян, возможно, не от одного алкоголя.        — Родные заметят, что тебя нет? — спрашивает он, не отрываясь от губ Эдварда. Эдвард вертит головой, не желая открывать глаз.        — Хоэнхайм обычно ко мне не лезет, а Ал знает, что я люблю уходить куда-то в самоволку, — говорит он. — А что?        — Холодает, — поясняет Рой, хотя это явная ложь. — Думаю, нам лучше подняться ко мне в комнату.        — Хорошо, — кивает Эдвард, затаив дыхание. — Да, хорошо.       Они возвращаются, следя за тем, чтобы их никто не увидел. Если их раскроют, скандал обеспечит Рою проигрыш в грядущих выборах. Может, люди и готовы смириться с тем, что открыто бисексуальный мужчина подается в президенты, но им уж точно не хочется читать о том, как тот соблазнил сына местного сенатора.       Только сегодня, оправдывается Рой, открывает дверь в номер и впускает туда Эдварда. Только сегодня.       Внутри темно, поэтому он включает лампу на прикроватной тумбочке, и она озаряет все желтым светом, в котором волосы Эдварда кажутся золотыми.        — Боюсь, я не готов к такому повороту дел, — говорит Рой, оглядывая торчащий из сумки пакет с банными принадлежностями.       Эдвард усмехается:        — Все-таки маленький член?       Рой тяжело вздыхает:        — У меня нет смазки. И презервативов.        — Я… это… — Эдвард резко смущается. — Боже, ну ты и придурок.       Рой замирает от дурного предчувствия.        — Эдвард, — медленно спрашивает он. — Ты же не девственник?        — Ублюдок, не выставляй меня дураком!        — О боже, — Рой безудержно смеется в ладони. — Гей-молокосос. Меня совратил гей-молокосос.        — Уж кто-кто, но совращал точно не я, — ворчит Эдвард и делает шаг, чтобы грубо ткнуть Роя в грудь. — И у меня есть кое-какой опыт, ясно? Просто было мало возможностей.        — Ты в универе, — напоминает Рой. — Это лучшая возможность в жизни.        — О да, пьяные парни на вечеринках. Парни из братства. Парни, которые думают, что чего-то стоят, раз у их папочек есть акции на рынке, — раздраженно перечисляет Эдвард. — И еще я занят. Юрфак Гарварда, как никак.        — А раньше? — спрашивает Рой. — В школе?        — Я вырос в захолустном городке в Айове, округе Джонсон, населением в две тысячи восемьсот человек, — рассказывает Эдвард. — Там было не так уж и много парней, с которыми можно было порезвиться за углом. И еще приходилось держаться начеку, ведь мой старик сенатор как-никак.       — Понял, — вздыхает Рой. — Все равно. Эдвард, я не могу… лишить тебя невинности в ничем не примечательном отеле.       Эдвард нетерпеливо взмахивает руками:        — Почему это вдруг стало так важно? — спрашивает он. — Ты и так не собирался меня трахать. Тогда уж хотя бы отсоси мне.        — С чего вообще ты так настаиваешь? — хмурится Рой. — Хочешь похвастаться?       По лицу Эдварда расплывается улыбка.        — Получить отсос от будущего президента — не думаю, что многие могут этим похвастаться.        — Ну хорошо, — уступает Рой и скидывает с себя пиджак. — Я отсосу тебе. Но только потому, что ты думаешь, что я могу стать президентом.       — А тебя легко уломать, — насмехается Эдвард и влечет его к себе.       Они целуются снова, но теперь властнее, тверже. Рой подхватывает Эдварда за задницу и поднимает от пола. Эдвард настороженно восклицает, но Рой тут же кидает его на кровать, сотрясая матрас.        — Сказал же, что не слабак, — говорит он в ответ на яростное выражение Эдварда.        — Блять, — говорит Эдвард, когда Рой расстегивает свою рубашку. — Беру назад слова о том, что ты бумажная крыса.        — Вот уж не знаю, — улыбается Рой. — Я расправляюсь со столькими бумагами, что можно и мышцы накачать.        — Блять, — повторяет Эдвард, утягивая Роя на кровать. — Дотронься до меня этими блядскими руками.        — С удовольствием, — говорит Рой и быстро избавляется от сюртука и рубашки Эдварда.       Как он уже подозревал, Эдвард и сам неплохо сложен. У него тело атлета, которое как правило поддерживают упорными тренировками, а не пустяковыми походами в зал.        — Смешанные единоборства? — спрашивает он, и Эдвард коротко кивает.        — Капоэйра и крав-мага, — говорит он, стягивая с плеч Роя рубашку.        — Что ж, — решает Рой. — По крайней мере, нельзя сказать, что я принудил тебя силой.        — О да, разговоры об изнасиловании пиздец как меня заводят, — Эдвард изображает рвотный позыв. — Заткнись уже. Или уж лучше заткни свой рот моим членом.       — А я уж подумал, что наши поцелуи под кустами роз навели романтику, — Рой притворяется расстроенным.        — Розы воняют, — морщится Эд. — Шоколад гораздо лучше.        — А ты еще лучше шоколада, — шепчет Рой и прижимает нос к впадинке на шее Эдварда. Без лишних разговоров он слизывает с кожи соленый запах. Часть кожи под пальцами неровная и странно гладкая, и Рой вдруг понимает, что все правое плечо Эдварда покрыто вереницей шрамов.       Эд сжимается, но не отстраняется от прикосновений. Рой принимает это за разрешение продолжить, но не спрашивает, откуда все эти ранения.       Только сегодня, напоминает он себе, без прошлого и без будущего. Чтобы немного развлечься, немного отвлечься от переживаний. И больше ничего — ни чувств, ни обязательств.       Эдвард вздыхает, и Рой перехватывает его вздох в поцелуе.       Рой не спит, он дремлет и постоянно оглядывается на часы, приобняв Эдварда рукой. В четыре утра он высвобождается из объятий, идет в душ, бреется и чистит зубы. С влажными волосами он переодевается в новый костюм, а парадный прячет на вешалку. Потом застегивает сумку, надевает ботинки и проверяет, заряжен ли телефон.       Смартфон Эдварда лежит на тумбочке, и после секундного промедления Рой берет его в руки. Пароля нет, экран разблокирован, стоит провести пальцем, на что Рой лишь качает головой, ведь сыну сенатора стоило бы больше озаботиться безопасностью.       Не проходит и полминуты, как он забивает свой номер в контакты Эда, подписываясь просто «Рой». Он задумывается, стоит ли сделать звонок, чтобы и у него остался номер Эдварда, но решает, что не стоит. Эдвард должен решить сам.       Телефон Роя вибрирует и высвечивает сообщение от Ризы, которая напоминает, что снаружи уже ждет машина. Пришло время уходить.        — Эдвард, — шепчет он, нежно тряся его за плечо, и Эдвард нехотя открывает глаза.        — Эдвард, — повторяет Рой полушепотом, чтобы не нарушить странную трогательность момента. — Прости, но мне скоро нужно быть в О’Харе. Не хотел уходить, не попрощавшись.        — О, — бормочет Эдвард, будто не совсем понимает, что происходит, а потом прижимает свои губы к губам Роя, и они снова целуются.       Телефон вибрирует от нового входящего.        — Спи, — говорит он Эдварду и отстраняется. — Спасибо за замечательную ночь.       Эдвард тихо вздыхает и переворачивается на другой бок, будто и не просыпался. Рой тут же уходит.        — Выглядишь так, будто совсем не спал, — здоровается Риза и открывает дверь машины с некоторым пафосом.        — Три часа и за сон считать нельзя, — отвечает Рой. Его глаза опухли от недосыпа.        — Подумать только, что журнал «People» считает тебя самым завидным холостяком года, — замечает она с пренебрежением. Рой пытается не обращать внимания на тонущее чувство в желудке.              август.       Как и у любого другого перспективного кандидата в президенты, у Роя нет времени предаваться воспоминаниям. Он слишком много путешествует, останавливается в слишком многих отелях, говорит со слишком многими людьми в слишком многих городах.       Он знает, что это готовит его к будущим обязанностям. Если он и правда станет президентом, выборная кампания покажется сущей ерундой. Но легче от этого не становится.       В свободное время Рой пытается почитать что-то из классики, что-то, что не сумел осилить в школе. В одном аэропорту он купил «Убить пересмешника», но не осилил больше двадцати страниц. Поэтому вместо книги он читает статьи из «SparkNotes» и Википедии, чтобы журналисты, увидев его с книгой, не решили устроить по ней опрос.       Вибрирует телефон. Скорее всего, это сообщение от Ризы или оповещение с электронной почты.       Но это сообщение с неопознанного номера, и Рой тут же напрягается. Это его личный номер, что, однако, не значит, что его не могли отследить.       Мне скучно, читает он и не успевает даже обдумать это сообщение, как появляется новое.       Что делаешь?       Что хорошего?       Твоя кампания проходит кампанейно?       Отсасывал недавно кому-то из сенаторских сынков?       Роя будто окатывают холодной водой, но потом он понимает, кому может принадлежать номер, и тело охватывает жаром.       Кто это? Пишет он на всякий случай, чтобы убедиться.       Ауч, чувак, в самое сердце, приходит тут же. Кому это ты так отсасывал, что забыл меня?       Никогда никому не отсасывал, быстро пишет Рой, уж точно не сенаторскому сыну по имени Эдвард, который ужасно мило стонет, когда кончает.       Он ждет ответа, надеясь, что это и правда Эдвард, а не какой-то журналист рыщет скандал на первую полосу. Но вдруг на телефоне высвечивается звонок с незнакомого номера, и Рой быстро жмет «принять».        — Так значит, ты любишь грязные разговорчики? — буднично спрашивает Эдвард. — Жаль, что я узнаю об этом только сейчас.        — Звучишь довольно уверенно для того, кто весь покраснел, когда я сказал, как красиво смотришься с моим пальцем в заднице, — парирует Рой. В груди вспыхивает жар и медленно расходится по всему телу. — Ты еще в Чикаго? — спрашивает он.        — Не, в родном городке, навещаю бабулю, — рассказывает Эдвард. — На следующей неделе еду в Бостон. Скоро учеба, а тут как-то скучно.        — Едешь? — Рой поднимает бровь. — Разве ты не сказал…        — Ну, сначала мы вернемся в Чикаго, а потом сядем в самолет, — перебивает его Эдвард. — И поведет Ал, так что себя я не угроблю, не переживай.        — Я уж больше переживаю за того, кто попадет с тобой в аварию, — замечает Рой. — Насколько я понял, Альфонс водит гораздо лучше?        — Да, есть такое. Он как старая дама, правда. Ведет так осторожно, что мы едем на два часа дольше положенного, — вздыхает Эдвард. — А ты как? Все еще вылизываешь ботинки?        — В целом, да, — вздыхает Рой. — Сейчас вот любезничаю в Алабаме.        — Ты им понравился?        — Что ж, я не белый и не черный, поэтому думаю, что не слишком, — говорит Рой. — Может, поговорим о чем-то еще?        — Например?        — Не знаю. Что ты сейчас делаешь?        — Говорю с тобой.        — Эдвард.       Вздох.        — Я же сказал, что мне скучно. Я думал посмотреть что-то на нетфликсе, но одному так себе.        — А где твой брат?        — Гуляет с…с подругой. Мы не так часто видимся, а они спелись за этот год, поэтому я решил оставить их наедине. Сказал, что у меня болит голова.       — Как великодушно с твоей стороны, — улыбается Рой. — И теперь ты один дома?        — Один одинешенек, — соглашается Эдвард. — В большом пустом доме. Бабуля пошла выпить. Кондиционер снова вырубился. Печет как в аду, а я сижу на кровати в одном нижнем белье.        — Пытаешься развести меня на секс по телефону? — спрашивает Рой. — Потому что у тебя получается.        — Вот видишь, — усмехается Эдвард. — Говорил же, что тебя легко уломать.       — Я и не спорил, — смеется Рой. — В одном белье, говоришь?       — Да, — говорит Эдвард. — В красных боксерах.       Рой задумывается.        — Гарвардских?       — С маленькими эмблемами? — спрашивает Эдвард. — Да, в них. А ты?        — Боюсь, еще в костюме, — говорит Рой. — Даже ботинки еще не снял.        — Блять, ты так горячо выглядишь в костюме, — вздыхает Эдвард. — И без него тоже. Боже, как я хочу, чтобы ты меня трахнул.       Рой тяжело сглатывает.        — Хочешь? — хрипло спрашивает он, пытаясь понять, правда это или часть игры.        — Да, — говорит Эдвард, и, если судить по голосу, его рука уже в красных гарвардских боксерах.       Рой медленно выдыхает, чтобы успокоиться. Он ведь собирался ограничиться их ночью в Чикаго и больше не встречаться с Эдвардом.       Но предательский голосок шепчет, что он ведь сам добавил свой номер в контакты Эдварда.       Рой облизывает губы, скидывает ботинки, закидывает ноги на кровать и устраивается поудобнее.       На другом конце трубки дыхание Эдварда становится все более рваным.        — Скажи мне, что сейчас делаешь, — приказывает Рой, и Эд смеется, будто этого от него и ожидал.              Весь месяц они списываются и созваниваются. Эдвард как глоток свежего воздуха, и в особо тяжелые дни Рой жаждет возможности с ним поговорить. Ему нравится, что с Эдвардом не приходится следить за каждым словом, что он может грязно шутить, зевать и жаловаться на других кандидатов.       У Эдварда грубоватое чувство юмора и острый ум, а еще он искренен, а этого Рою в жизни так не хватает.       Эдвард говорит Рою, когда тот звучит как самодовольный придурок, когда Рой херово выглядит, когда затягивает речи.       Поразительно, как после мимолетного знакомства некто с такой легкостью и чувством глядит ему в душу. Если в первую встречу они переступили границы, теперь тех границ не осталось совсем.       Они говорят об учебе Эдварда; о том, что ели на обед; о группе в жанре «скримо», которой восхищается Эдвард; об известной актрисе, которую встретил Рой; о его выборной кампании.       Не может же все быть так хорошо. Должны же быть темы, на которые с Эдвардом нельзя поговорить; что-то, к чему Рой не сможет ничего добавить — но нет, ничего подобного.       Иногда они спорят — если Эдвард упрямо придерживается своего мнения, не зная всей информации, но в другой раз Рою приходится признать, что есть что-то, о чем он не задумывался.       В какой-то момент Рой понимает, что Эдвард считает себя парнем из рабочего класса. Эд корчится, узнав, сколько денег тратится на кампанию, и рассказывает Рою о том, что собирался пойти в общественный колледж.       Это странно, учитывая, что отец Эдварда уже давно работает сенатором, с чего бы Эдварду думать о подобном. И Рой хочет узнать, но понимает, что этого не найти в сети и не стоит спрашивать по телефону.       Поэтому решение встретиться с Эдвардом в Бостоне складывается само по себе.              сентябрь.       Проходит три недели с начала осеннего семестра, и Рой наконец возвращается в Массачусетс, а потом еще три дня он собирается с духом, чтобы позвать Эдварда на свидание.       — Свидание, — повторяет за ним Эдвард. — Ты меня обхаживать собрался?       — Ну, ты сказал, что не пьешь, зато я купил тебе дорогущего шоколада.        — Шоколада? — спрашивает Эдвард. — Серьезно?        — Сначала я подумал о цветах, но, если правильно помню, ты сказал, что розы жутко воняют, — поясняет Рой. — Ну что?        — Хорошо, — говорит Эд. — Надеюсь, ты не забыл прикупить дорогущие презервативы.       И вот Рой Мустанг, главный кандидат от демократической партии в выборах 2028 года, выезжает за Эдвардом Элриком, студентом Гарвардского юрфака, сыном доктора Ван Хоенхайма, сенатора Иллиноиса, и везет его к себе домой, чтобы порядочно выебать.       Эдвард, стоит отдать ему должное, не ерзает как подросток. Не ведет себя как избалованный пацан. Но и не ведет себя как следует человеку его положения.       Он мимолетно оглядывает квартиру Роя, потом внимательно осматривает его обширную библиотеку. У окна стоят кресло и винтажный глобус.        — И ты все это прочитал? — спрашивает Эдвард, проходясь пальцами по корешкам книг.        — Не все, — признается Рой. — Я покупаю больше, чем успеваю читать.        — Неужели? — Эдвард поднимает бровь. — Как-то претенциозно, не думаешь? Люди ведь думают, что ты в самом деле неплохо начитан.       — Возможно, — говорит Рой и подходит ближе. Ему даже не нужно дотрагиваться до поясницы Эда, чтобы добиться желанного эффекта. — Но мне безумно нравится обладать.       Эдвард вздрагивает.        — Вот как? — спрашивает он и глядит на Роя сквозь выбившиеся пряди. Рой молчит, чтобы накалить напряжение.       Не услышав ответа, Эд возвращается к осмотру библиотеки, ходит между стеллажами и достает сборник стихов из стопки учебников по иностранным.        — Говоришь на китайском? — спрашивает Эдвард, указывая на иероглифы. — Мандаринском, кантонском или какие там еще есть?        — Не слишком, — отвечает Рой. — Учил немного в школе. Но так и не освоил.        — Тебя же воспитывала тетя?        — Да, — кивает Рой. — Но даже если бы моя мать была жива, она была иммигранткой в третьем поколении. Насколько знаю, она и сама не владела языком.       Это вызвало смятение у многих выборщиков. Потому что да, он был американцем азиатского происхождения, но для американцев он был недостаточно американцем, а для азиатов недостаточно азиатом. Рой, конечно, благодарен за то, что тетя Крис взяла его к себе после смерти матери, но в итоге он лишился части своего наследия.        — Хм, — говорит Эдвард. — Мой отец тоже иммигрант в третьем поколении. Из Пруссии, верь не верь. Не знаю почему, но он этим жутко гордится.        — Да, я заметил, что почти все белые американцы могут отследить свое корни как минимум на сотню лет, — с иронией усмехается Рой. — Остальные же всего лишь азиаты или афроамериканцы. Ты знал, что моя прабабушка была японкой? Но всех волнует лишь то, что семья моего отца из Уэльса. Что такого особенного в Уэльсе?        Как ни странно, на его отповедь Эдвард ехидно улыбается.        — В реальной жизни ты смешнее, чем на телике, — говорит Эд. — И сексуальнее.       — Не зря же «Космополитен» назвал меня самым милым кандидатом с 2008 года, — ненавязчиво замечает Рой. Эдвард закатывает глаза.        — Надеюсь, блять, что у людей хватит ума не выбирать президента по милой мордашке, — фыркает он, чем смешит Роя.        — Думаю, моя политическая программа тоже неплохо поддержит кампанию, — говорит Рой. — Но любая льстивая пресса не помешает.        — Так, значит? — лыбится Эдвард и подходит ближе. — Потому что, если ты повторишь то, что сделал в прошлый раз, я обязательно оставлю пятизвездный отзыв в гугле.        — Повторить значит, — бормочет Рой. Он лениво играется с волосами Эдварда. — А я надеялся немного повысить ставку.        Ухмылка Эдварда становится только шире.        — Спальня там? — спрашивает он и идет туда с большей уверенностью, что должна быть перед одним из самых влиятельных людей в Штатах.       Рой следует за ним и закрывает за ними дверь. Эдвард сидит на краю матраса и рассматривает фотографию на прикроватном столике.       — Уж надеюсь, что это не тайный любовник, — мрачно шутит Эдвард. На фотографии Рой и Маэс стоят рука об руку и смеются. Её сняли на бат-мицва племянницы Маэса — Маэс постоянно приглашал Роя на семейные сборища.       — Нет, — говорит Рой, бросая на фотографию тоскливый взгляд. — Это мой лучший друг. Он умер.       — Оу, — Эдвард сутулит плечи. — Мне жаль. Что… что он умер и что я повел себя как козел.       — Ты не знал, — спокойно говорит Рой и присаживается рядом. — С тех пор прошло несколько лет. Ты бы ему понравился, — зачем-то добавляет он.        — Да? — спрашивает Эд. — Почему?        — Он был умным во всех смыслах этого слова. Упрямый и до неприличия остроумный. Грязно шутил, чтобы я смеялся в неподходящих местах. Вошел в мою жизнь очень своеобразно, — Рой улыбается кончиком рта. — Если подумать, совсем как ты.       Маэс Хьюз любил всем сердцем и душою. Он умер, оставив за собой жену, дочь и кучу друзей, которые так и не сумели оправится от утраты.        — Это он предложил мне баллотироваться, — продолжает Рой. — Можешь не верить, но он был федералом. Занимался разведкой. Имел доступ к важным файлам. А потом умер.       Эдвард напрягается, но ничего не говорит. И Рой никогда не рассказывал это кому-то, кто бы не знал Маэса, но он не может себя остановить. Пусть Эдвард узнает, что Рой за человек.        — Сказали, будто неудачное ограбление. Посадили какого-то бездомного под суд, сунули в тюрьму. Через несколько месяцев тот умер от аппендицита. По крайней мере, так написали в отчете.       Эдвард шумно сглатывает.        — Ты думаешь, что это все подстава, — сдавленно выговаривает он.        — Я думаю, — осторожно говорит Рой, — что много чего творится за белеными стенами старого доброго Белого дома.        — Значит, ты жаждешь мести, — без страха заключает Эд.        — Не то чтобы мести, — поправляет Рой. — Скорее, возмездия.        — А это мне нравится больше, чем звезды в глазах и порывы сделать мир лучше, — говорит Эдвард, поворачиваясь к нему.        — Я верю в то, что мир можно сделать лучше, — успокаивает его Рой. — Но еще я думаю, что иногда нужно отвечать ударом на удар.        — Это возбуждает, — Эдвард улыбается и целует Роя.       Если Рой Мустанг выиграет выборы в следующем году, он во многом будет первым.       Он будет первым президентом моложе сорока. Первым неверующим президентом. Первым американским президентом азиатского происхождения. Первым открыто бисексуальным президентом.       Но еще он будет первым у Эдварда Элрика.              октябрь.       Не договариваясь, Эдвард и Рой выстраивают взаимовыгодные отношения, и, за неимением более подходящего слова, можно даже сказать, что они встречаются.       Когда график Роя это позволяет, они ходят на свиданки. Выбор, конечно, небольшой, ведь всегда есть опасность, что их раскроют. Они ходят в кино, но обычно билеты идет покупать Эдвард, они садятся на задних рядах в кромешной тьме и целуются. Они прогуливаются в зоопарках и дендрариях, обвязавшись шарфами и прикрывшись кепками.       К этому моменту почти все знают Роя в лицо, поэтому он старается одеваться менее формально и носить черные маски, когда они встречаются, а Эдвард радуется моментам, когда они остаются наедине и можно спустить с Роя маску, чтобы поцеловать.       Когда они приходят к Рою домой, они готовят — не слишком хорошо, но с большим энтузиазмом. Когда Альфонс проводит время с многочисленными друзьями, Рой приходит к Эдварду, они заказывают пиццу и смотрят херовые фильмы.       Они на начальной стадии отношений — тогда, когда прятки от толпы кажутся волнительными и захватывающими, а не тягомотными и гнетущими. Рой научен опытом и знает, что все это скоро надоест, но, пока он еще счастлив, можно жить и наслаждаться.       И именно тогда их отношения раскрывают.       Это случается в один из тех вечеров, когда Альфонс должен был задержаться в лаборатории, а Рою удалось пораньше ускользнуть с встречи, поэтому он покупает попкорн и идет к Эду.       Эд на кухне, зашел за напитками — себе берет колу, а Рою пиво «Pabst», потому что, сколько бы Рой ни говорил, Эд покупает то, что видел на вечеринках братства — когда вдруг открывается входная дверь и внутрь заходит Альфонс Элрик.       Рой не видел его с первой встречи на благотворительном вечере в июле, но все же он больше готов к этой встрече, чем Альфонс.       Альфонс замирает, пристально смотрит на Роя и закрывает за собой дверь. Потом он тихо восклицает и быстро шагает на кухню.       — Альфонс! — вскрикивает Эдвард и роняет что-то, по звуку напоминающее банку пива, на пол.        — Братец, это президентский кандидат Рой Мустанг сидит у нас на диване и ест попкорн? — спрашивает Альфонс.       — Да? — выдавливает из себя Эдвард.        — Почему?        — Эм, это, понимаешь, мы с ним, типа, эм, ебемся?       Рой борется с желанием спрятать лицо в попкорн и задохнуться.       — Что? — тихо взвизгивает Альфонс. — Да он же отцу ровесник!       Ладно, это было неприятно, но Рой готов списать это на обстоятельства.       — Боже, Ал, нет, это отвратительно, как тебе такое в голову вообще пришло?        — Потому что все политики стары, как наш отец.        — Ал, ему тридцать пять.       — Между вами разница в четырнадцать лет!       — Тринадцать с половиной, — нетерпеливо поправляет Эдвард.        — Сколько это уже творится? Вы же только в июле встретились.        — С тех самых пор.       Альфонс давится словами.       — С тех самых… Поэтому тебя утром не было в комнате?        — Ну да.        — Брат! — вконец возмущенным голосом восклицает Альфонс. — Что скажет отец? Нет… что бы сказала мама?       В воздухе повисает тишина, а за ней…        — Не вмешивай ее в это, Ал. Не надо меня шантажировать.       — Брат, я не это…       — Ага, пофиг, — говорит Эдвард и вбегает в гостиную.       — Идем к тебе, — говорит он, надевает ботинки и хватает с кресла толстовку.        — Хорошо, — без пререканий уступает Рой, откладывает тарелку с попкорном и собирает вещи.       Альфонс, скрестив руки на груди, стоит на пороге кухни и с обреченным выражением наблюдает за тем, как они уходят.               — Мама умерла, когда мне было пять, — говорит Эдвард, пока Рой заводит машину. — От лейкемии. Она всегда болела, я и не видел ее здоровой. Гребанная ирония, учитывая, что она сама была медсестрой.       Рой, ничего не говоря, выруливает машину с обочины.       — Под конец ей стало совсем плохо, — продолжает Эд. — Бред и галлюцинации. Ал, кажется, почти не помнит, но мне было до чертиков. У нее не было медстраховки, поэтому мы держали ее дома.        Теперь он кусает ногти и смотрит в темное окно.       — Бабуля — на самом деле, она мне не бабушка, просто соседка — заботилась о ней. И с тех самых пор о нас тоже.       Рой хмурится.        — А как же твой отец?       В ответ Эдвард хрипло смеется.        — Тогда его с нами не было. У них с мамой был страстный роман, когда она еще жила в Чикаго. Она дважды от него забеременела, а он захотел сосредоточиться на карьере. Мама не хотела воспитывать нас в городе и переехала в Айову. Когда она… блять, ей было двадцать шесть, когда она умерла.       Рой высчитывает в голове — значит, в двадцать один она встретила Ван Хоэнхайма — и у него появляется горький привкус на языке.        — Бабуля была хирургом, поэтому у нее были деньги. Она продала мамин дом, но накопилось немного, хватило только заплатить медицинские счета и за похороны. Мы жили с ней и Винри, так и справлялись.       Эдвард сглатывает и прислоняется головой к сиденью.        — Мы с Алом хорошо учились. В смысле, очень хорошо. Учитель посоветовал съездить за город, чтобы сдать там какой-то экзамен, получить стипендию или вроде того, поступить в лучшую школу. Пока мы туда ехали, наше такси сбил пьяный водитель. Протаранил нас в десять утра в пятницу.       Рой сжимает пальцы на руле, хотя знает, что сейчас Эдвард в порядке, но он видел шрамы и знает, что за этим последует.        — Оба водителя были в отключке. Ал недолго оставался в сознании, а потом тоже отключился. У него была ссадина на виске, она сильно кровоточила, но он все повторял: «братец, братец», будто я один был ранен.       Эд шмыгает и вытирает рукавом нос.       — Я сумел пробраться на переднее сиденье и вызвал помощь по радио. Пока приехала скорая, я чуть не скончался от потери крови.       Он вдавливает ногти в ладони, и на руке остаются белые следы.        — Хирурги хотели ампутировать руку и ноги, но бабуля устроила им, и они просто вставили кучу метала. Ала две недели держали в коме. Потом мы месяцами проходили физио- и психотерапию, и к тому моменту, как мы поправились, медицинские счета были такие баснословные, что лучше бы я и не звал на помощь.       — Поэтому ты не пьешь? — спрашивает Рой.        — Наверное, — пожимает плечами Эд. — Поэтому еще плохо вожу. Дергаюсь от малейшего движения. Не лучшая привычка на загруженной дороге.        — Могу себе представить, — Рой сжимает губы. — Это тогда Хоэнхайм объявился?        Резкий кивок.        — Бабуля с ним связалась. Сказала, что, как минимум, он должен покрыть счета, учитывая, он тогда как раз стал сенатором.        — И он решил, что пришло время познакомить общественность со своими замечательными сыновьями? — спрашивает Рой.        — Не, он не настолько придурок, — говорит Эдвард. — Он держался на расстоянии, потому что думал, будто этого хотела мама. Но мама умерла, и Ал загорелся от мысли, что у нас есть отец, который учился в лиге плюща ну и все такое. Поэтому мы решили, что будем жить с бабулей, а летом учиться в Чикаго. Даже не представляешь, как неловко за рождественским столом.        — И Альфонс думает, что я буду как твой отец? — спрашивает Рой, потому что Эд стал рассказывать из-за того спора на кухне.        — Что ты оставишь меня с двумя внебрачными детьми в Мухосранске? — спрашивает Эд. — Вряд ли.       Рой молча думает.        — Ты видишь меня как отцовскую фигуру, которая может дать тебе любовь, которой тебе не хватало в…        — Боже мой, Рой, заткнись нахуй, — стонет Эдвард. — Я стал заигрывать с тобой, потому что мне было скучно и хотелось секса, и хотелось узнать, как далеко ты зайдешь. Я знал, что ты би и с тобой было неожиданно интересно разговаривать, и ты в реале даже сексуальнее, а в тот вечер я почему-то чувствовал себя очень уверенным. Перестань меня анализировать.        — Хорошо, — уступает Рой. — Но если вдруг ты захочешь назвать меня папочкой…        — Клянусь, — угрожает Эдвард. — Может, я и пережил одну аварию, но сейчас я готов устроить другую.        — Понял-принял, — говорит Рой. Остаток пути они проводят в тишине.       Приехав к Рою домой, они тоже почти не говорят. Они чистят зубы, скидывают одежду, и Эдвард достает себе старую футболку из шкафа Роя. Они быстро забираются в кровать, но не целуются, а лишь обнимаются — Рой охватывает Эдварда рукой и прижимает к своей груди.       Пугающе легко забыть, что они знакомы всего три месяца.              ноябрь.       В ноябре кампания Роя проходит на восточном берегу, поэтому ему больше не нужно постоянно разъезжать. Эдвард по горло увяз в подготовке к экзаменам, потому что, несмотря на пренебрежительное отношение к гарвардскому юрфаку, он поразительно фанатично стремится получить прекрасные оценки по всем предметам.       Рой помогает, как может — устраивает Эдварду квизы по телефону и присылает ему конспекты, которые сам когда-то делал на занятиях профессора Морриса. Видимо, Альфонс неохотно, но принял то, что его брат встречается с взрослым мужчиной, однако не настолько, чтобы снова встречаться у Эда в квартире.       Ну ничего. У Роя больше кровать и лучше напор воды.       Они только-только выбрались из душа в мрачное воскресное утро, и тут телефон Эдварда начинает разрываться крайне раздражающим рингтоном, который слышно даже сквозь шум фена.       Рой толкает Эда локтем и протягивает телефон, потом внимательно наблюдает за тем, как Эдвард смотрит, кто ему звонит, закатывает глаза, выключает фен и берет трубку.        — Ты где, блять, Элрик? — раздается из динамиков раздраженный возглас с ирландскими нотками. Эд кривит лицо.        — Не твое дело, ирландец-уебанец, — отвечает он и ухмыляется, когда получает соответствующий ответ.        — Я, блять, сказал не называть меня так, педрила, — говорит человек по другую сторону трубки. — Не важно, это никак не отвечает на мой блядский вопрос. Ты где, блять, и почему ты, блять, не в ебаной библиотеке, как мы, блять, договорились?       — Сорян, у меня тут было свидание с президентским кандидатом, не мог отменить, — заявляет Эд и ухмыляется Рою, когда тот едва не давится.        — Фу, гадость, Элрик. Чего я уж точно не хотел представлять, так то, как тебя трахает Арчер.        — Какого хрена, Трингам, — возмущается Эдвард. — Как будто я пересплю с республиканцем! Я Мустанга имел в виду!        — Не пизди, Элрик, Мустанг тебе не по зубам!        — Убеждай себя в этом, Трингам, — ухмыляется Эдвард. — Оставайся на месте, я приду, как только Мустанг закончит мне отсасывать.        — Да похуй, чертов гомик, — отвечает Трингам и вешает трубку.       Рой в шоке.       — Это такой подростковый жаргон? — едва слышно спрашивает он.        — Я не подросток, — кисло напоминает Эдвард. — И вообще-то я всегда так говорю с ебаным Расселом.        — Боюсь спросить, кто такой Рассел?        — Мое проклятье, — пожимает плечами Эдвард. — Он учится на биохимии, и мы не так часто видимся, но он получил мою стипендию, и теперь решил, что ему нужно постоянно доказывать, будто он лучше меня.       Рой хмурится:       — В смысле, получил твою стипендию?       — Ну, я поступил за счет Гарварда, но понял, что кому-то это нужно больше, учитывая, что у моего старика дохерища денег, — с легкостью рассказывает Эдвард, будто это сущий пустяк, и Рой вновь поражается тому, как он умудрился найти кого-то столь необычного в мире картонных фигурок.       — Ты, Эдвард Элрик, — с нежностью говорит он. — Крайне великодушный человек.        — Заткнись, — ворчит Эд. — Я заставил Хоэнхайма заплатить и за Винри с Алом.        — Ах да, еще больше благотворительности, которую ты прикрываешь вымогательством. Истинный Робин Гуд нынешнего времени.        — Слушай, я и правда договорился встретиться с Расселом и еще парой ребят, так что у тебя всего минут десять, чтобы и правда мне отсосать, а потом мне нужно бежать в кампус.        — А говорят, что романтиков в мире не осталось, — вздыхает Рой и опускается на колени.              — Как дела с учебой? — спрашивает Рой тем же вечером, уже за полночь, пока плетется через порог после очередной выматывающей встречи с командой.       Это предвыборная кампания, говорит Риза, а Жан бормочет «военный совет», пока ее нет поблизости.       — Нормально, — зевает Эдвард. — мы все с разных направлений, поэтому особо друг другу не помогаем. Просто, когда учимся вместе, легче сосредоточиться. Кто первый отвлекается, платит за кофе.        — Работает? — спрашивает Рой.        — Не слишком, — хмыкает Эд, — Учитывая, что все мы богатенькие детишки и не дохнем с голодухи.       — А с кем ты дружишь? — хочет узнать Рой, хотя кажется преувеличением звать Рассела Трингама другом Эдварда.       — Не давай Расселу обдурить тебя ирландским акцентом, — смеется Эд. — Он ходил в Итонский колледж, его отец Доктор Нэш Трингам, важный ученый, но его здорово надули на деньги перед смертью. Еще Линг Яо и Лан Фан, они оба дети каких-то китайских политиков. Шеска тоже с нами зависает, потому что практически живет в библиотеке. Она в аспирантуре, филология и перевод, мозг во плоти, говорю тебе, у нее фотографическая память или вроде того. А, ну и недавно Ал стал приводить одну девчонку, Мэй Чанг. Она в меде, вроде как дочь какого-то местного политика?        — Мэй Чанг? — задумывается Рой. — А, наверное, она дочь Эйприл Чанг; это женщина из городского совета.        — … значит, ее бабушку зовут Марта? — хитро спрашивает Эдвард и Рой смеется.        — Думаю, тебе лучше спросить у самой Мэй, а не мне спрашивать у Эйприл, — говорит Рой. — А кто-нибудь из них будет выпускаться весной?       — Ага, Линг, Лан Фан и Рассел. А что?       — Потому что, — говорит Рой, довольный как кот. — Меня пригласили выступить с речью на церемонии.       — Срань господня, — ахает Эдвард. — То есть ты будешь на моем выпуске?        — Если у тебя получится выпуститься, то да.        — Придурок, — говорит Эд, смеясь. — Это потрясающе. Как думаешь, я смогу поцеловать тебя у всех на виду и скинуть это на адреналин?        — А как насчет того, — предлагает Рой, — Что я поцелую тебя за сценой и нам не придется ни перед кем оправдываться?       — Договорились, — говорит Эдвард счастливым голосом.              декабрь.       Наступает зима, серые дни, и дел становится по горло. Рой летит с благотворительных вечеров на политические мероприятия, потом на рождественские песнопения в Тринити-черч. Из-за всех этих дел он практически не успевает говорить с Эдвардом, не говоря уже о том, чтобы встретиться. Не лучше и то, что Эдвард по горло увяз в экзаменах, и у него тоже нет времени на свиданки.       Спасибо тебе, что ты не женщина, загадочно пишет ему Рой, сидя на заднем сидении машины в конце очередного долгого дня.       Не за что? тут же отвечает Эд. Но это к чему?       Меня стошнит, если еще хоть раз попросят поцеловать ребенка.       Мы можем усыновить малыша из приюта? предлагает Эд.       Великолепно! пишет Рой, Вчера я был в приюте: выбор неплохой и расценки хорошие.       Ты ужасен, и я тоже ужасен, потому что смеюсь над твоими ужасными шутками, отвечает Эдвард, присылая кучу смеющихся до слез смайликов.       — С кем переписываетесь, шеф? — спрашивает Жан, с водительского кресла наблюдая за Роем через зеркало заднего вида.       — Это, — с легкостью врет Рой. — Грейсия прислала фотографии Элисии. Вчера она сама себе отстригла волосы.        — Вам стоит отдохнуть, — говорит ему Жан. — Навестить их.        — Я приеду к ним под конец Хануки, — отвечает Рой. — Мы с Ризой уже договорились.       — Вам стоит оставить времени и для себя, — замечает Жан. — После Рождества дел будет поменьше.        — У Кимбли будет новогодняя вечеринка в Сан-Диего, — напоминает Рой. — Мне нельзя ее пропустить. Как бы ни хотелось это сделать.        — Но у вас будет минимум три дня побалдеть под солнцем. Знает бог, что в следующем году у вас вряд ли будет для этого время.        — Верно, — соглашается Рой. — Я подумаю над этим.       — Так и сделайте, — говорит Жан и возвращает взгляд на дорогу.       Рой заглядывает в свой телефон.        У тебя есть дела между Рождеством и Новым Годом? пишет он и сразу отправляет.        Ничего особенного, отвечает Эдвард. А что?       Не хочешь отдохнуть? спрашивает Рой и мягко улыбается.              Осмотрительности ради они резервируют две раздельных комнаты в отеле, но, по правде говоря, они почти не сходят с огромной кровати в номере Роя.       Эдвард прибывает вечером двадцать седьмого, и технически это еще Рождество, поэтому Рой дарит ему маленькую красиво запакованную коробку.        — С Рождеством, — говорит Рой. Эдвард быстро срывает обертку. Глаза у него светятся, как у ребенка.       — О, — говорит Эдвард, открыв бархатный чехол. Серебряные карманные часы падают ему на колени. –Это часы?       — Возможно, это немного старомодно, — говорит Рой. — Но учитывая твое обыкновение ронять телефон каждый раз, когда ты проверяешь время…       — Эй! — жалуется Эд и начинает исследовать замысловатые орнаменты на корпусе часов.        — Открой их, — говорит Рой. Эдвард нажимает на маленькую застежку, и у часов открывается крышка.        — Э.Э. и Р.М., — зачитывает Эд гравировку. — 7/17/27.       — Это день, когда мы встретились, — говорит Рой, хотя знает, что Эдвард все понял.        — Какой ты сентиментальный, — улыбается Эдвард. — Зачем мелочиться? Почему бы не подарить мне медальон с нашими портретами?        — Слишком рискованно, — говорит Рой. — Кто-то может увидеть, что ты постоянно любуешься моим прекрасным лицом.        — Ублюдок, — смеется Эдвард и шутливо толкает его в плечо. — Ты вообще празднуешь Рождество?        — Только расцветающий с ним дух потребления. Но вообще я праздновал Хануку с крестной дочерью и ее матерью.        — Хмм, — хмыкает Эдвард. — До сих пор не могу поверить, что у нас кандидат-атеист.        — Агностик, — поправляет Рой. — Никогда не говори никогда.       Они молчат, Эдвард играется с часами, проводя пальцем по инициалам.        — Я и не подумал тебе что-то купить, — наконец признает он. — Я был слишком занят экзаменами, потом был в Айове, а теперь мы здесь. Я думал купить тебе что-то в дьюти-фри, но это было бы хуже, чем не подарить ничего. Я все равно ужасно выбираю подарки, поэтому я спас тебя от разочарования.        — Эдвард, — говорит Рой. — Тебе не нужно было ничего мне дарить.        — Нужно, — недовольно настаивает Эдвард. — Равноценный обмен.       — Что это?        — Основной закон алхимии.        — Алхимии, значит, — смеется Рой. — При чем тут алхимия?        Эдвард снова замолкает, смотрит на циферблат и оглаживает его руками.        — Когда я был маленьким, — говорит он со странным меланхоличным блеском в глазах. — У меня была книга об алхимии. Вроде как мы купили ее на гаражной распродаже или в комиссионке. Она была старая и заплесневелая, но этим она мне и нравилась. Когда маме стало хуже, я стал одержим этой книгой и постоянно просил маму зачитывать ее мне. Я думал, что с помощью алхимии смогу постичь секрет бессмертия и спасти ее. Ничего не вышло.       Рой грустно улыбается.       — Хочешь подарить мне вечную жизнь? — спрашивает он, и на сердце легчает, когда Эд слегка посмеивается.       — Нет, — машет головой Эд. — Но мне нравится мысль о том, что, когда ты делаешь что-то для меня, я делаю что-то для тебя.       — Как насчет того, — говорит Рой. — Что каждый раз, когда ты меня целуешь, я тоже тебя целую. Каждый раз, когда я смешу тебя, я смеюсь с тобой. Это равноценный обмен?        — Да, — говорит Эд, наклоняясь за поцелуем. — Конечно.              У них в запасе всего три совместных ночи, а потом Эдварду нужно возвращаться в Бостон, поэтому все эти дни они занимаются сексом и объедаются, едят виноград и сыр в горячей ванне и заказывают завтрак в номер, и едят на балконе, пока не стало слишком жарко, чтобы сидеть под солнцем.       Рою горько от того, что они не могут куда-то вместе сходить, например, в роскошный ресторан или на пляж, но Эдвард и так выглядит отдохнувшим, счастливым и благодарным.       Они не говорят о кампании Роя или об экзаменах Эдварда, они не говорят о подозрениях Ризы и несдержанном языке Альфонса за рождественским столом.       Зато Эдвард покрывается золотистым загаром и покрывает Роя кремом от загара, рисуя смайлики между его лопаток и делая ему неожиданно умелый массаж. Рой фотографирует Эда в кровати, в плавках, только что вышедшим из душа. И он смотрит на фотографии, смотрит и смотрит, и смотрит, пока они не выжигаются в памяти, а потом удаляет их все, потому что слишком рискованно оставлять следы.        — Есть планы на Новый год? — спрашивает Рой в последний вечер, пока они лежат на балконе.        — Ммм, ага, — отвечает Эдвард, не открывая глаз. — Линг позвал меня на свою первую вечеринку.        Рой спрашивает в замешательстве:       — Он их еще ни разу не устраивал?        — А? — оживляется Эд. — А, нет, он из Шанхая, поэтому он празднует Западный Новый Год и Китайский Новый Год.       — А, — кивает Рой. — Надеюсь, что тебе будет весело.        — Хм-хм, — кивает Эдвард. — А ты будешь здесь?       — К сожалению, да. У Кимбли будет важная вечеринка, и мне нужно там показаться.       Кимбли ужасно беспринципный политик, непостоянный, как ветер, никогда не примыкает ни к одной партии, но подлизывается к каждому политику, которого считает полезным. Рой терпеть его не может, но у Кимбли есть деньги, а Рою нужны деньги.       Проблема еще и в том, что между Массачусетсом и Калифорнией разница в три часа, поэтому Рой с Эдвардом не смогут даже единовременно отпраздновать приход Нового года. Эта мысль отрезвляет, но Рой не дает ей себя расстроить.       — Иди сюда, — говорит он, закидывая руку вокруг шеи Эда и прижимая его ближе, поднимает телефон и вслепую нажимает на экран, целуя Эдварда в висок.        Фотография получается со смазанными краями и у Эдварда закрыт глаз с той стороны, которую целует Рой, но он смеется и по крыльям его носа танцуют веснушки, а на небе алеет закат, и Эд выглядит красивее чем когда-либо.       И эту фотографию Рой тоже должен удалить, он это знает. Стереть все эти три дня, чтобы никто никогда не узнал.       Но он откладывает телефон и обещает себе сделать это потом, вечером, завтра, в следующем году.              Рой только что прибыл на вечеринку Кимбли, поздоровался со всеми, с кем нужно, и тут же вышел в один из многочисленных коридоров гигантского поместья, в надежде успеть вовремя. Потому что у него сейчас всего девять вечера, а у Эдварда время близится к полуночи.       Он оглядывается по сторонам, вытаскивает телефон и жмет на быстрый набор. Звонок подключается несколько секунд, потом еще несколько гудков, и потом Эдвард наконец заговаривает.        — Линг, придурок, отпусти меня, иди целуйся с Лан Фан или прикроватным столом, мне пофиг, — говорит он, раздается шум драки, чье-то покряхтывание, вскрик, а потом Эдвард дышит в трубку, и звуки кругом приглушаются, возможно, потому что Эд прикрывает ладонью динамики.       — Привет, — здоровается он, понимая, что не стоит упоминать имя Роя на публике.       — Приятно знать, что ты остаешься мне верен, — сухо отмечает Рой.        — Клянусь, Линг совсем не умеет пить, — жалуется Эдвард. — Он всегда упивается в говно.        — Начинается, — тут же кричит кто-то на заднем плане, и вокруг уже начинают отсчитывать.        — Десять! Девять!        — Прости, что не могу сейчас быть с тобой, — торопится сказать Рой.        — Восемь!       — Ничего, — говорит ему Эдвард. — Все в порядке.       — Семь! Шесть!        — Хотелось бы провести больше времени вместе, — говорит Рой.        — Пять!        — Не извиняйся за это.        — Четыре!        — Хотелось бы сейчас поцеловать тебя.        — Три!        — Так поцелуй, — подсказывает Эд.       — Два.       Рой отводит трубку и осторожно, чтобы случайно не завершить звонок, целует экран.       — Один!       — Я люблю тебя, Эдвард, — говорит он и слышит, как с другой стороны трубки раздаются крики, как все кричат тост и поздравляют друг друга с Новым годом. Потом он быстро кладет трубку, прячет телефон во внутренний карман пиджака, и возвращается на праздник.       Проходит три часа и двенадцать минут. Рой уже расцеловал всем щеки, пожал руки и выпил шампанского, и вдруг что-то вибрирует о его ребро. Он скрытно достает телефон и смотрит на экран, покрытый отпечатками пальцев и следом от поцелуя.       Он подозревает, что сообщение отправили вовремя, в три часа ночи откуда-то из Бостона, но из-за нагрузки сети оно пришло позже.       Но сами слова громко и ясно звучат в его голове, как лучшее в мире пожелание на Новый Год, и Рой быстро прячется за колонной, чтобы никто не увидел его пьяную улыбку. В целом, думает он, читая и перечитывая слова на экране, это был замечательный год.              Я тоже тебя люблю, ублюдок.