23 января 1938 год
— Том, сегодня на завтрак блинчики с джемом, представляешь?! — Гермиона влетела в комнату, с громким хлопком распахнув дверь. Она радостно улыбнулась, нахмурившемуся от шумного стука брату, и плюхнувшись к нему на кровать, затараторила. — И горячий шоколад с зефирками, и мармеладки в виде мишек, и шоколадное печенье, и… Ты ведь меня не слушаешь, я права?! Том раздраженно посмотрел на неё и саркастично протянул: — Какая проницательность. — Затем, вновь опустив взгляд на увесистый том, перелистнул страницу и продолжил читать, заведомо зная, что сестра, обидевшись, уйдёт. Через несколько секунд шумного возмущённого пыхтения сестры и его тщательного игнорирования послышался такой же, как минуту назад, хлопок двери, а после наступила долгожданная тишина. Том глубоко вздохнул, зная, что уже спустя час Гермиона перестанет дуться и опять начнёт доставать его своей чрезмерной, даже для ребёнка девяти лет, радостью. Она всегда была чрезмерно веселой, будто кто-то в детстве проклял ее Риктусемпрой*, накачал зельем вечного хохота — и теперь ни часа не проходит без ее непрекращающегося писклявого смеха. Геллерт говорит, что она просто хочет провести с ним как можно больше времени перед тем, как Том уедет в Хогвартс через несколько месяцев. Ведь ему уже одиннадцать, а ей исполнится десять только в августе. Как же хорошо, когда ты самый старший ребёнок в семье. Том не представлял, что бы он делал, если бы Гермиона поехала в Хогвартс вместе с ним в один год. Скорее всего, спрыгнул бы с Астрономической башни.***
14 февраля
— Это тебе, Том. Реддл, натянув на лицо приветливую улыбку, опустил взгляд на то, что ему протягивала Блэк и еле заставил себя не скривиться. Это была тошнотворно розовая, вся облепленная сердечками и надушенная приторными духами валентинка. Прям как весь праздничный зал сегодня. Некогда изысканный интерьер превратился в сплошное розовое недоразумение. Будто все оттенки этого идиотского цвета собрались в один день, в одном зале и их блевануло. Когда-то черного цвета шторы, висящие на огромных витражных окнах, стали пастельно-розовыми. Стены приобрели бледно-лиловый цвет вместо стандартного серого, а когда-то дубовые, покрытые специальным чёрным лаком столы сейчас были скрыты под скатертями тошнотворного цвета барби. Свет от громадных хрустальных люстр отливал цветом розовых леденцов, которые были чуть ли не главной закуской сегодняшним вечером. — Тебе нравится, Том? — смущенно пробормотала Вальбурга, вырывая его из мыслей и хлопая слипшимися от туши ресницами, так и норовя впихнуть ему это жалкое розовое недоразумение. — Да, Вальбурга, знаешь, это… довольно красиво, — сказал Том, стараясь параллельно высмотреть в толпе кого-нибудь, кто смог бы хоть на время отвадить от него назойливую Блэк. Гостей сегодня было чересчур много для того смехотворно-тошнотворного праздника. Все сливки высшего общества: Малфои, Лестрейнджи, Блэки, Розье, Гринграссы, Нотты, Роули, Кэрроу, Флинты, Паркинсоны и ещё несколько десятков фамилий из Англии и Европы, которые Геллерт заставил вызубрить наизусть. Тут Том увидел знакомую белобрысую макушку и, сказав, что ему надо отойти явно расстроившейся Блэк, стремительно направился в сторону Абраксаса, в глубине души надеясь, что Вальбурга не будет настолько глупа, чтобы последовать за ним. Том, уже практически добравшись сквозь толпу гостей до Малфоя, резко остановился. Рядом с блондином стояла его активно жестикулирующая и радостно улыбающаяся сестра. Она что-то сумбурно рассказывала, пока Абраксас громко смеялся. В сердце что-то екнуло, но Том, списав это на неостывшую злость на Вальбургу и на появившуюся возможность отвадить от него Блэк больше, чем на один вечер, нацепил на себя радостную улыбку и направился к хохочущей, как ненормальные, парочке. — То есть серьезно? Так и сказал?! — Абраксас продолжая задыхаться от смеха, неверяще переспросил. — Да, прям так и сказал, а после даже облил его водой! Они вновь загоготали, что некоторые стоящие неподалёку гости стали на них оборачиваться, а затем понимающе переглядывались и тихо перешептывались. Том уже успел за несколько секунд услышать фразы по типу: «выгодный союз» или «они будут очень красивой парой». Реддл еле сдержался, чтобы не скривиться. Безмозглые аристократы. Только и думают о том, как пополнить своё состояние в банке и повысить статус в глазах таких же, даже не обращая внимания на их возраст. — О, Том! — Гермиона, заметив его, радостно помахала ему рукой. Абраксас, обернувшись, приветственно кивнул ему, на что Том ответил тем же. — Давно не виделись, Реддл, — блондин улыбнулся, а Том, почувствовав очередные заинтересованные взгляды на их персонах, заставил себя ухмыльнуться в ответ. — А я как раз тебя искал, а потом увидел, что ты общаешься с моей дорогой сестрёнкой и решил подойти. — Том, крепко сжав руку шокированной от прозвища Гермионы, нахально притянул ее к себе. — Ты же не будешь против, если я приглашу мою сестру на один танец? Абраксас слегка нахмурил брови, а в его глазах Том успел уловить свойственное всем Малфоям любопытство. — Конечно, я не против. — Вот и отлично. — И прежде, чем блондин успел бы ответить, Том быстро утянул сестру к танцующим парам. — Что это было? Том, отвечай! — Гермиона попыталась вырвать свою руку из его крепкой хватки, но Реддл пресёк эту жалкую попытку, повернувшись к ней и тихо зашипев. — Я слышал, ты вообще не должна здесь находиться, а сидеть в своей комнате. Не хочешь это мне объяснить? — Я первая задала вопрос! — так же прошипев ему в ответ, сестра вновь попыталась вырваться, но Том уже утянул ее в поток к танцующим парам. Слава Мерлину, сейчас играл Венский вальс*, который Геллерт заставил его выучить, сказав, что этот танец является одним из самых главных у чистокровных волшебников и основы которого учатся ещё в пять-шесть лет. Не знать, как уметь танцевать Венский вальс — позор для любого чистокровного волшебника. Том в очередной раз закрутил Гермиону, одновременно с этим взглядом выискивая в толпе Блэк. Она должна заметить, что до нее Тому нет никакого дела. А то, что он вальсирует с сестрой, Блэк знать совершенно необязательно. — Куда ты смотришь? — Том опустил взгляд на Гермиону и столкнулся с ярко горящими глазами. Ее брови были слегка нахмурены, а губы сжались в недовольную линию, что значило — она зла на него. — Тебе это знать необязательно. — Холодно отрезал Том и в такт музыке слегка приподнял ее над землей. В ее глазах злость вдруг резко сменилась на грусть, а сама Гермиона тихо, еле заметно, шмыгнула носом, словно пытаясь сдержать слёзы. — Эй, ты чего? — Реддл нахмурившись, попытался смягчить тон и выдавить из себя кривую улыбку. Это было странно. Сестра и раньше при нем плакала, и тогда у Тома не возникало резкого желания ее успокоить. Скорее всего, сейчас на его поведение подействовала толпа бросающих на них умилительные взгляды гостей. — Ты в последнее время всегда такой, — тихо прошептала она, что даже Том не мог поклясться, что ему не послышалось. — Какой? — Том нахмурился, пытаясь понять, о чем она говорит. — Такой, Том! Всегда либо игнорируешь меня, либо обижаешь! — повысила голос Гермиона, но, заметив, что на них обернулось несколько танцующих пар, покраснела и уже тише продолжила. — Я скучаю по моему брату из приюта. Иногда мне вообще кажется, что ты просто забыл про меня или я просто стала тебе не нужна. Том в удивлении приподнял брови, взглянув на свою сестру. Внутри что-то неприятно сжалось и болезненно запульсировало, когда он почувствовал очередной тихий всхлип. — Эй, ну ты чего? — Том мягко притянул Гермиону поближе и попытался заглянуть в уже слегка намокшие от слез глаза. — Как я могу тебя забыть, ты же моя сестра. — Тогда почему ты ведёшь себя так? — непонимающе и гневно спросила она, попытавшись отодвинуться. — Гермиона, — Том придвинул ее к себе ещё ближе, практически вжав ее в себя, — тебе стоит знать, что, что бы ни случилось, я всегда, слышишь меня, всегда буду рядом и никогда тебя не оставлю. — Обещаешь? — она подняла на него свои глаза, и Том понял, что он сдержит обещание и никому не позволит ее у него забрать. Это была мимолетная мысль, неожиданно вспыхнувшая собственническая искра, которая, быстро проскочив в сознании, скрылась, но Реддл был уверен, что она ещё вернётся сегодня ночью и заставит его ещё бесчисленное количество раз пересмотреть этот момент и, возможно, пожалеть о своих словах. Но это будет ночью, а сейчас он улыбнулся и так же тихо прошептал. — Обещаю.***
5 мая
— Ну пожалуйста, Том! — Нет. — Почему? — Гермиона недовольно упёрла руки в бока, а затем, насупившись, обратилась к наблюдающему за ними и выполняющим роль их гувернантки домовику. — Ло, он жадничает! Том не хочет покатать меня на своей метле! Том хмыкнул. Серьезно, она на него жалуется? — Юный хозяин Реддл не должен жадничать своей сестре — это некрасиво и невоспитанно, — пропел эльф, укоризненно посмотрев на него и щёлкнул пальцами. Вмиг метла из рук Тома исчезла и оказалась в дряблых пальцах радостно улыбающегося домовика. — Ло, сейчас же отдай мне мою метлу, — угрожающе начал Том, но эльф лишь покачал головой, будто рядом с ним стоял тупой несмышлёный ребёнок, готовый устроить настоящую истерику из-за того, что у него отняли любимую игрушку. Хотя, учитывая то, как Гермиона улыбалась, еле сдерживая смех, он выглядел именно так. Ещё больше разозлившись, Том сжал кулаки и прошипел, чувствуя, что, если эльф все же не выполнит его приказ, он просто его проклянет. — Ло, немедленно! — Я отдам метлу, только если хозяин согласиться прокатить юную мисс. Том глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, а потом неожиданно растянул губы в злорадной ухмылке и елейным голосом сказал. — Хорошо, Ло. Я прокачу Гермиону, только верни метлу. Домовик подозрительно прищурился: слишком легко согласился обычно любящий отстоять своё мнение юный хозяин. Но, лишь примирительно покачав головой, вернул буквально искрившемуся от ехидства мальчику его игрушку. Том, мгновенно оседлав метлу, которая дёрнулась, будто сама не могла сдержаться, чтобы не рвануть со всей скорости в голубую ясную высоту, призывно кивнул обрадовавшейся Гермионе. — Садись. Чего ждёшь? — он подвинулся немного к началу метлы, чтобы дать сестре место. Гермиона, резво подбежав, неуклюже залезла из-за дрожи в коленях, вызванной волнением первого полёта в ее жизни и слегка дёрнувшейся влево мётлы, крепко вцепилась в недовольную деревяшку и громко, будто она капитан только ей ведомого корабля, закричала. — Вперёд! Том усмехнулся и наигранно мягко протянул. — Как скажешь, сестрёнка. Гермиона вздрогнула и недоуменно настороженно взглянула на него. Но, увидев темное обещание в его глазах, которое он даже не пытался скрыть, замямлила. — Что-то я уже не хочу… Но было поздно. Реддл, как можно сильнее оттолкнувшись стопами ног от земли, направил метлу вверх. Та, будто наконец-то вырвавшись из оков, со всей силы рванула в указанное ей направление. Гермиона громко завизжала. Поднявшись на примерно тридцатиметровую высоту, Том выровнял метлу, и они зависли над землей. — Том, я хочу на землю! Пожалуйста! — захныкала сестра. Том раздраженно обернулся и увидел, как ее трясёт от пережитого ужаса. В карих глазах скопились слёзы — вот-вот она заплачет. В сердце неприятно кольнуло, но Том тряхнул головой и, стараясь заглушить жалящее чувство вины, отвернулся от дрожащей сестры. — Чего, уже перехотелось? Так скоро? — издевательски прокричал в ответ Том, а потом резко спикировал вниз. Гермиона вновь закричала. — Том, я сейчас упаду! — если честно, Том и сам почувствовал, как сестра чуть ли не сползла на него. Даже ему самому стало не по себе, когда он понял, как сильно накренилась метла: она была практически в вертикальном положении. Ветер из-за огромной скорости с силой дул в лицо, из-за чего глаза начали невольно слезиться, а кожу лица слегка стянуло. Вспотевшие от переполнявшего его адреналина в крови ладони, начали медленно скользить к концу метлы, а вес навалившейся на него сзади сестры только ускорил процесс. Том почувствовал, как его начало подташнивать, а земля всё приближалась. И в ту секунду он понял, что если не выровняет взбунтовавшуюся деревяшку сейчас, то одним переломом они не отделаются. — Схватись за меня! — крикнул Том, резко дёрнув метлу, стараясь выровнять ее по горизонтали. Но уже набранная скорость от такого лишь потянула их вниз. Гермиона закричала, так и не отцепившись от деревяшки, а Том, сцепив зубы, увидел, как пышные кроны деревьев стали приближаться с ещё большей скоростью. — Я сказал немедленно схватиться за меня! И мгновенно сестра, будто очнувшись, как по команде, обвила его грудь руками и вжалась в него. В этот момент мир будто замедлился, все исчезло, а единственное, что было важно — это то, как она, крепко вцепившись в него, жалась к нему, будто он — единственное, что было важно. По телу прокатился незнакомый, разливающийся приятной истомой импульс. Он начался со спины, где к нему так доверчиво, слишком доверчиво прижималась сестра, и проник куда-то глубоко в тело, опьяняя, и одновременно с этим Том почувствовал раньше ему неизвестную лёгкость. А потом произошло это. То, что Том ещё долго будет вспоминать, ворочаясь бессонными ночами, борясь с собой и задавая себе вопрос, на который уже сейчас подсознательно знал ответ. Импульсы, до этого икрящиеся и дарящие ту волшебную лёгкость по всему телу, вдруг камнем упали вниз, в область поясницы… Том выдохнул. Весь мир резко пришёл в движение. Крик сестры, который перестал быть слышен на то мгновение, теперь резал уши. И, наверное, если бы она не прокричала те слова, то скорее всего они бы уже лежали в больнице Святого Мунго, если не в морге. — Я не хочу умирать, Том! Его будто ударили. Он, вмиг покрепче вцепившись в деревяшку, пригнулся, чтобы перенести вес, а затем с силой потянул метлу на себя. В этот раз она с трудом поддалась и, повинуясь движению Тома, потеряв часть скорости, выровнялась буквально в нескольких сантиметрах от раскидистых веток деревьев. Он в облегчении выдохнул. У него получилось. Все будет в порядке. Но через секунду его как обухом по голове накрыла волна омерзения, когда он вспомнил, что произошло. Том мгновенно направил метлу вниз, стараясь опуститься плавно. Когда его ноги коснулись поверхности земли, он смог чувствовать, что твёрдо стоит на ногах, скрывая пробирающую его дрожь отвращения. Гермиона по-прежнему жалась к нему, дрожа и глубоко дышала, скорее всего до сих пор не веря, что они не разбились. Реддл грубо оттолкнул её, из-за чего та, покачнувшись, еле устояла на ногах. Переступив упавшую на землю метлу и попутно пнув ее ногой, Том, уже повернувшись в сторону тупого домовика и собираясь спросить, какого хрена тот не остановил их, замер. На него пронизывающе смотрели белый, как чистый мрамор, и тёмный, практически чёрный, глаза. Геллерт стоял на веранде, а рядом, держась за его штанину и чуть ли не плача, истерил эльф. — Какого… — Ты наказан. — Холодно, даже не приказ, а констатация факта, будто Геллерт лишь озвучил догадки Тома. Спустившись со ступенек и пренебрежительно отпихнув ногой, до сих пор рыдающего навзрыд назойливого эльфа, Геллерт подошёл к трясущейся Гермионе и по-отцовски приобнял. — Трёхнедельный домашний арест, две недели без палочки и месяц без полетов на метле. Том в неверии поднял глаза и встретился с холодным оценивающим взглядом. И тут он остолбенел. Мурашки пробежались по всему его телу, заставив сглотнуть ставший поперёк в горле ком. Геллерт всё видел. Абсолютно всё. И тогда Том, забыв про всхлипывающую и смотрящую на него даже сейчас с сочувствием Гермиону, про Геллерта, который не переставал сверлить его пронзительным взглядом, бросился бежать. Толкнув массивную дверь, он вбежал в дом, пулей пронёсся до главного обеденного зала, взбежал по лестнице для прислуги до четвёртого этажа, промчался до конца длинного коридора, умудрившись несколько раз споткнуться на поворотах, влетел в свою комнату и с силой захлопнул дверь. Затем, медленно опустившись на пол и оперевшись о недовольно скрипнувшую дверь, Том позволил себе единственную непростительную слабость. Он мелко задрожал, а затем приглушенно всхлипнул.***
1 июня
Прошло пять дней с окончания домашнего ареста. Около месяца как Том не видел Гермиону. Он мог слышать, как она прибегает к его комнате и стучится, прося с ней поговорить через дверь. Но он каждый раз молчал, дожидаясь пока ей не надоест в очередной раз ждать и она уйдёт. А когда арест кончился, Тому приходилось гораздо сложнее избегать свою сестру. Практически невозможно, учитывая то, что она попросила Ло сообщать ей, где он находится. Поэтому лишь его комната стала для него спасением, поскольку трансгрессировать или войти в неё без разрешения самого Тома мог только Геллерт. А сейчас он шёл по одному из длинных коридоров мэнора, направляясь в библиотеку и стараясь отогнать от себя непрошеные мысли. Ему и так надо найти материал для задания Геллерта, который тот задал ему аж неделю назад, и сдать его надо было сегодня. Дойдя до нужной ему двери, Том вздохнул и, толкнув ее, зашёл. И вмиг замер. На софе, стоящей около огромного витражного окна чуть левее, напротив двери в библиотеку, лежала Гермиона. Она уткнулась носом в книгу, жадно вчитываясь в текст. Иногда сестра хмурилась, сильно прикусывая нижнюю губу, — это значило, что объяснение либо не было ей совсем понятным, либо отличалось от объяснения в другой книге. Том сглотнул и тихо, практически неслышно, направился в сторону самого крайнего стеллажа. Когда Геллерт давал ему задание, он четко определил срок его сдачи, и Том просто не мог позволить себе из-за собственной несдержанности не сдать его вовремя. Поэтому, добравшись до нужного стеллажа, он аккуратно стянул — слава Мерлину! — с низко находящейся полки огромный, увесистый том, состоящий из трёх тысяч с небольшим страниц. Открыв его и по содержанию убедившись, что это то, что ему нужно, он как можно тише направился к выходу. Уже дойдя до двери и обернувшись на лежащую на софе Гермиону, он с удивлением обнаружил, что его сестра спит. Книга открытая лежала на диване рядом с сестрой, тем временем как сама Гермиона, свернувшись клубочком, мирно посапывала. Том еле сдержался, чтобы не улыбнуться. Когда они ещё жили в приюте, перед тем, как Геллерт пришёл забрать их, часто бывало, когда Гермиона не высыпалась, а поскольку днем на сон у них времени не было выделено, могло так случиться, что она засыпала где-нибудь в классе. Ей просто повезло, что благодаря своему исключительному уму и очарованию учителя просто игнорировали, когда такое случалось. Но причины ее недосыпаний, казалось, специально не давали Гермионе спокойного здорового сна около нескольких лет. Дело в том, что, когда Гермиона стала слишком «взрослой» для того, чтобы жить в одной комнате с ним, старуха Коул решила переселить её в комнату к другим девочкам. Но мест с ее ровесницами не было, поэтому Гермиону переселили к более старшим сучкам, которым на тот момент было около четырнадцати-пятнадцати лет, в то время как его сестре не исполнилось даже семи. Том помнил, как Гермиона заплаканная приходила к нему по ночам и просила поспать с ним, но он, тогда думая, что это лишь капризные прихоти, посылал её обратно. Пока не увидел всё сам. Вдруг голова болезненно запульсировала, начала раскалываться, будто воспоминания кто-то или что-то упорно блокировало, явно не хотя, чтобы Том их увидел. Вдруг в памяти неожиданно всплыл взгляд Геллерта, которым тот его одарил, назначая наказание — холодный, пронзительный, заставляющий кровь стыть в жилах. Кажется, он уже видел где-то такой, только вопрос — где? На софе Гермиона перевернулась на другой бок, тем самым выдергивая Тома из неприятных не-до-воспоминаний и напоминая, что лучше ему уйти, пока сестра не проснулась. Том, аккуратно выйдя за дверь и тихо закрыв ее, опустошённый, медленно направился в свою комнату. Тем временем уже не помня, что именно он пытался вспомнить буквально несколько секунд назад.***
19 июля
— Остолбеней! — выкрикнул Том, в который раз безрезультатно стараясь попасть в стремительно перемещавшегося чёрным плотным туманом Геллерта. — И это все? Я знаю, что ты можешь лучше, Том, — мужчина, перестав перемещаться, отбил заклинание ленивым движением руки, а затем, направив на него свою палочку, что-то тихо прошептал. Том даже не успел выкрикнуть Протего, как его пронзила острая боль, заставив выронить палочку, а самого — больно упасть на колени и закричать. Режущие импульсы проходились по всему телу, будто ток, бьющий из неисправной розетки. Боль медленно обволакивала руки, ноги, пальцы, а затем, будто тысячи раскалённых иголок, резко вонзалась в кожу, мышцы, пробираясь до костей, ломая их. Глаза слезились, и Том предполагал, что это были лопнувшие сосуды. Надорвавшиеся связки больше не позволяли кричать, из-за чего из горла уже вырывался лишь жалкий хрип. Грудь сдавило, выбивая весь воздух из неё и не давая вдохнуть. Сам Том уже лежал, свернувшись на полу, содрогаясь от с каждым разом усиливающихся судорог. А перед глазами стоял единственный образ. Её образ. Светящиеся радостью, цвета топлёного шоколада, смешанного со сладким растекающимся мёдом глаза. Мягкие, волнистые, но такие непослушные кудри, которые Тому каждое утро приходилось расчесывать, когда они ещё жили в приюте. Слегка вздёрнутый носик, по которому Том любил щёлкать, когда им было по семь-восемь лет, чтобы подразнить ее. Ее вечный звонкий смех, который заставлял его невольно улыбаться. Сестрёнка. Его маленькая и всегда такая раздражающая сестрёнка. Интересно, если он умрет, прямо сейчас, то она будет скучать по нему или поплачет месяц-два, а затем со временем забудет? Неожиданно в памяти всплыл тот случай произошедший два месяца назад: полёт на метле, эйфория, а затем шок. Том вспомнил те ощущения, те искрящиеся, тянущие приятной истомой импульсы, совсем непохожие на эти, которые раскалывающей болью проносились по его телу сейчас. Он соврал бы себе, если бы сказал, что не хотел почувствовать это снова. Вдруг все резко прекратилось: режущая боль, не перестававшая проходить по нему пронзающими, проходящими насквозь импульсами, резко ушла, а Том запоздало осознал, что дышать стало не так больно, а когда попробовал подняться, понял, что кости, на самом деле, не были сломаны. — За-зачем? — прохрипел Том, сплюнув кровь на белый мраморный пол. Это был далеко не первый раз, когда Геллерт тренировал его на устойчивость от проклятий. Но это был первый раз, когда проклятие было настолько сильным, а боль практически граничила по описаниям с болью от Круциатуса. Хотя Том не был уверен, что это он и не был. — Всегда знал, что у Мраксов это в крови, — задумчиво проговорил Геллерт, явно рассуждая о чём-то своём. — Что? О чем Вы? — Хотел понять, был ли я прав, — увидев, как глаза мальчика расширились, мужчина усмехнулся. — Ведь, знаешь, Том, даже такой волшебник, как я, может сомневаться, но ты развеял мои сомнения. А всего-то надо было тебе оказаться на грани жизни и смерти. — Я был на грани жизни и смерти?! — Нет, не был. — Холодно сказал Геллерт, медленно подошёл к нему и, опустившись на корточки, проницательно заглянул в его глаза. — Я просто показал тебе, какую боль она испытает, если ты не приглушишь свои эмоции, мальчик. Затем, поднявшись и взмахнув полами чёрного, сшитого из дорогого бархата плаща, направился в сторону выхода. Спустя несколько секунд шаги стихли, и послышался странно тихий, закрывающийся хлопок для такой массивной двери. А Том так и остался сидеть, глубоко дыша, а в голове набатом звучала лишь одна фраза: У Мраксов это в крови.***
7 августа
Сегодня был её День рождения. Гермионе исполнилось десять лет, и она уже пятнадцать раз за утро успела его достать, все время твердя одну и туже фразу. — Ещё немного — и я тебя догоню, а потом и обгоню и стану старше! — Нет, ты не сможешь этого сделать, — угрюмо ответил Том, стараясь, как можно дальше оказаться от слишком гиперактивной сестры. — И почему же? — Гермиона игриво попыталась пихнуть его в плечо, но Том, увернувшись, отошёл от неё ещё на два шага. И вот между ними положенный метр. Дистанция, которую Том устанавливал и тщательно соблюдал около месяца. Дистанция, которую с каждым разом становилось всё сложнее держать из-за чрезмерной Гермиониной любви к объятиям. Та тренировка с Геллертом не давала ему покоя. Каждая фраза, кажется, невзначай брошенная тёмным волшебником, резала сознание из-за чего с каждым днём Том становился все холодней и сдержанней с сестрой. За что получал ничего не понимающие, а иногда и приправленные грустью, взгляды. Ничего, так будет лучше. Ему в частности, а она справится как-нибудь. Из нерадостных мыслей Тома вывел вполне очевидный для сегодняшнего дня вопрос сестры. — А что ты мне подаришь? — Секрет. — Буркнул Том, стараясь не смотреть на неё. Изначально со дня бала в честь Святого Валентина ему казался этот подарок лучшим из вариантов, но потом этот дурацкий полёт, библиотека и тренировка, — теперь Тому казалось, что нельзя придумать подарка хуже. — Но сегодня уже мой День рождения! Сколько ещё можно этот твой секрет хранить? — Гермиона, недовольно уперев руки в бока и встав в ее фирменную позу «ну, почему ты такой?», по-смешному топнула ногой от переполняющего ее негодования. Том еле сдержался, чтобы не прыснуть, но, увидев ее победную ухмылку, нахмурился. — Ты специально! — Да, Том, я специально! — гордо вздёрнув подбородок, пропела Гермиона, но затем, резко изменившись в лице, прошептала. — Просто в последнее время ты всегда такой грустный ходишь, не улыбаешься, и я решила тебя развеселить. Том недовольно свёл брови. Развеселить его, зачем? Он в последнее время так много плохого ей сделал: игнорировал ее, когда она просила о помощи или просто поговорить с ней, издевался над ней и чуть не скинул с огромной высоты. Зачем ей пытаться его развеселить? По его мнению, наоборот она должна радоваться, что ему к ней нельзя приближаться. Но… в этом-то и была вся его сестра. Она всегда прощала и давала миллион незаслуженных шансов. Гермиона была ангелом во плоти, но Том, который провёл большую часть своего сознательного детства в приюте, понимал, что именно эти качества жизнь растаптывает подчистую, оставляя от них лишь обломки. — Ну так что за подарок? — Гермиона игриво наклонила голову на бок. — Ты не успокоишься, если я не отдам его тебе сейчас? Сестра энергично покачала головой, и Том лишь вздохнув, сказал подождать, потому что ему надо зайти за ним в комнату. Спустя несколько минут уже с небольшой коробочкой он спустился вниз. Как можно более пренебрежительно протянув светившейся Гермионе подарок, Том отвернулся, чтобы не видеть ее лица, когда она развернёт серую, на вид не особо примечательную обертку. Один. Слышится шуршание бумаги: как ее тонкие пальчики разрывают пропахший пылью картон, а затем — откидывают на пол. Два. Том краем глаза видит, как она бережно берёт потускневшую от времени, всю в пыли, обычную небольшую шкатулку. В таких обычно хранятся семейные реликвии. Три. Гермиона медленно, дрожа от волнения и предвкушения, аккуратно приоткрывает шкатулку и… Том не видит, он силой заставляет себя не поворачиваться, не смотреть на ее реакцию. Но вот проходит одна, вторая, третья секунды, а она молчит. И это молчание бьет сильнее любой злости, обиды или слез, поэтому он тихо, еле слышно произносит. — Она хотела, чтобы я отдал его тебе, когда тебе исполниться одиннадцать. Перед отъездом в Хогвартс. Послышался приглушённый вздох, и Том, зажмурившись, продолжил. — Но я решил, что ты захочешь получить его сегодня. Перед тем, как я уеду в Хогвартс, чтобы… — Том запнулся, но, сглотнув комок ставшей вязкой от волнения слюны, прохрипел, — чтобы ты всегда помнила обо мне… Том заставляет себя медленно обернуться и заглянуть в карие светящиеся глаза. Гермиона улыбалась ему, а в ее глазах скапливались слёзы. Она умилительно шмыгнула носом, а затем опустила взгляд на сияющий, отливающий серебром, с небольшим изумрудом, на котором в середине была выгравирована змея, медальон. А у Тома в голове звучала лишь одна фраза: У Мраксов это в крови.***
1 сентября
Первый гудок поезда оповестил о скорой отправке. — Удачи. — Том посмотрел в ледяные, скрытые под личиной оборотного зелья глаза Геллерта. В ярко зелёных радужках читалось холодное «Не подведи меня», а рука мужчины предупреждающе сжала плечо Реддла. Мальчик кивнул, все так же не отрываясь от изумрудных глаз, в которых проявилось мнимое удовлетворение. Над станцией раздался второй гудок. Том перевёл взгляд на Гермиону, которая шмыгала носом и вытирала рукавами мантии слёзы, катившиеся из ее глаз. — Ну… пока, — Том никогда раньше не испытывал с сестрой неловкость, даже когда жил с ней вместе в одной комнате в приюте. Но почему-то именно сейчас, когда время поджимало, а увидеться они смогут только через полгода, он не знал, что сказать. Гермиона, ещё раз всхлипнув, вдруг неожиданно бросилась к нему и, обвив его талию своими худыми ручками, крепко прижалась к нему. Том застыл. Запах ее мягких, как шёлк, волос резко ударил ему в нос: шоколад и фиалки. Сама она прижалась к нему ещё сильнее, сдавив его грудную клетку, лишая возможности вдохнуть. Они никогда раньше не обнимались, не считая пару случаев, когда ей приснилось что-то плохое и она прибегала к нему на кровать, чтобы прижаться к его боку. Но тогда Том никогда не обнимал ее в ответ, лишь отправлял обратно на собственную койку, под слёзные просьбы поспать рядом с ним. Танцы на балу в честь праздника Святого Валентина несколько месяцев назад не в счёт — это был парный танец, да и можно ли считать это за хотя бы подобие объятий? У полёта на метле похожие причины — если бы она не держалась за него, то упала бы. А сейчас все было по-другому. А сейчас, будто под Империусом, его руки обвили ее в ответ, крепко стиснув худое тельце, и он, не удержавшись, уткнулся своим носом в её непослушные кудри, вдыхая такой знакомый аромат. Аромат его детства. — Обещай, что будешь писать каждый день, — всхлипнув, она подняла на него свои карие, как плавящееся золото, глаза. — Обещаю, — зачем-то сказал он, хотя знал, что нарушит обещание. — Обещай, что, когда вернёшься, — ещё один всхлип, и он зачем-то прижимает ее к себе ещё ближе, будто в попытке успокоить и чувствует, как ему в район солнечного сплетения что-то уперлось — медальон, — расскажешь всё-всё о Хогвартсе, что бы я не попросила. — Обещаю. — Вырывается из его рта, пока он неотрывно вглядывается в родные, уже досконально изученные черты. — И обещай, что не забудешь меня, Том. Раздаётся третий гудок — поезд отбывает через минуту, а Тома будто пришибло. Он, вмиг осознав, что делает, отпустил сестру, оттолкнув ее и быстро схватив кожаный чемодан, в последний раз кивнул, почему-то задумчиво нахмурившемуся, внимательно наблюдающему за ним Геллерту и бросился к двери вагона. У Мраксов это в крови. Буквально в последний миг взобравшись на поезд, Том повернулся в сторону закрывшейся двери и через окно взглянул в их сторону. Но никого уже не было. Они испарились, бесшумно трансгрессировав. Поезд тихо тронулся. А над станцией раздался последний гудок.