***
Однажды, когда ещё твоя страна была покрыта хвоей и листвой, наивно прячась от чужеземцев за огромным океаном, ходил по земле Король. Путями неисповедимыми занесло его в чужие страны, откуда не было пути обратно на родину долгие годы. Чужбина травила муками одиночества, рождала внутри отчаяние. Скитался Король среди нехоженных троп от чужаков подальше, покуда однажды не приметил он среди толпы птицу, что неторопливо расхаживала по земле, расправляя крылья, но так и не решаясь взлететь. Не видывал раньше Король птиц такой красоты — крылья её горели пламенем, от которого тепло исходит, но сгореть не получается. Приметила птица, что в тех местах Фениксом звалась, Короля, вспорхнула, как на насест, на плечо его твердое, потерлась крылом золотым о щёку. А Король гладил перья руками бледными, завороженный чудом, наглядеться не мог. — М-м-м, так я имею честь говорить с племянницей султана? Вот так поворот, ваше высочество. — В Валахии все так хорошо говорят по-турецки? Шли годы, и птица та, к Королю привыкшая, каждый рассвет встречала на его окне, то вспархивая, то садясь обратно; просила пшеницу лишь из рук его, ластилась, трепетная и тёплая, клевала в палец, будто в укор. За что — не знал Король, но сердце его, в железо закованное, теплело, когда смотрел он в такие умные глаза. Но времена настали тёмные вскоре — охотиться на Феникса повадились орлов хищные клювы, желая птицу заклевать до смерти. — Я дам тебе войско, — скрепя сердце, султан поднялся на дрожащие ноги, поддерживаемый лекарями, но неизменно отталкивая их слишком заботливые руки. — Если ты поклянешься жизнью своей, что моей племяннице ничего не будет грозить. Она переступила закон здесь, но голова не должна лететь с плеч. Сбереги Лале хотя бы на родине. С остальным разобраться хватит сил. — Обещаю, — Влад стиснул зубы и сжал меч в руках. Давая клятву самому себе. Он защитит подругу любой ценой на пути в Валахию, если обречена ныне она на бегство. Так горько — он знал не понаслышке, как тяжка жизнь на чужих землях. Незавидная судьба для молодой девушки — скитания со страхом в сердце. Лишь только за то, что душа пела, находя отраду среди холстов и лиц, так скоро стирающихся из памяти. Расплачиваясь всем ради чужой прихоти. — Валахия подчинится тебе, если приложишь достаточно усилий, сынок. Забери своё. И вскоре сама Феникс птица на чужбине оказалась, запрятанная в клетку золотую, как и крылья её блестящие; билась птица, желая свободы, билась напрасно о прутья крепкие, падала и вновь поднималась, не желая эту схватку проигрывать, но терпела поражение снова и снова. А подле Феникса спал Лев, охранявший волшебную гостью и лишь Короля подпуская к ней. Тёмный платок отныне покрывал её плечи и лицо — едва завидя чужака, Лале прятала лицо ладонью и отворачивалась, ступая прочь; никто не должен был видеть её лик, никто невзначай не должен был вспомнить, иначе всё пропало; и Лале натягивала покрывало пониже на лицо, скрывала брови и ярко-карие глаза, бежала прочь, даже завидев стражу; бежала, куда глаза глядят, пряталась от собственных грехов, не давая шансов даже отражению в зеркале. Отныне она запятнана и грешна, Аллах никогда не примет в объятия свои порочную деву, которая преступала законы писаные; даже здесь, на чужбине, никто не сможет её спасти. Бежала по крутым лестницам, чтобы подальше от людей, да поближе к свежему воздуху, заламывала тонкие пальцы, кусала губы до крови, не в силах справиться с собственными мыслями. А по ночам снилась ей сочная зелень и бесконечное тепло на загорелой коже. Снилось беззаботное детство, снилось морщинистое лицо Шахи-хатун: то строгое, то мягкое, её руки, что гладили по плечам, когда было особенно грустно. А утром явь врывалась бледным небом, первозданно нагая, ничем неприкрытая; и Лале, что ныне на людях носила имя Елизавета, вновь закутывалась в совсем не греющую одежду, чтобы снова поспешить по лестнице в самую высокую башню, взять в правую руку тонкую кисть и взглянуть в окно. А там умирает трава, осыпаются последние листья, на горах уже виднеются шапки снега. Значит, совсем скоро всё покроется покрывалом бесконечной зимы. Кожа серела, глаза тускнели, не видя отрады. Даже краски смерти казались ярче, чем теснота неволи. А Король являлся птице всё реже и реже, а лицо его бледное становилось всё мрачнее и мрачнее. Раньше, бывало, откроет клетку и выпустит вволю полетать под сводом каменных потолков, а сам спешит следом, да радость в глазах блестит. А ныне — лишь скорбь в нём поселилась, а пальцы прутья гладят, да открывать дверцу не желают. А затем — прочь Король торопится, спешит всё куда-то, нет ему дела до Феникса, что чахнет в чужих местах. Не хочет плечо его родное принять птицу, не хотят любимые пальцы гладить крылья онемевшие; он птицу уберёг от недругов, а до остального и дела нет. — Ты не понимаешь, Лале! — голос Влада ещё никогда ранее не был так резок, и девушка дёрнулась, будто от удара и прикрывая лицо. — Прости! Прости меня, Лале… Тебе нельзя выходить отсюда. Только не сейчас. Я поклялся твоему дяде, что с тобой всё будет всё хорошо. Я себе поклялся! — Но со мной всё плохо, — её губы дрожали, выдавая вместо звонкого голоска едва различимый шёпот. — Я — не птица в клетке! — Лале, это не обсуждается! — глаза Влада вдруг на мгновение покрылись красной пеленой, крепкая рука сжала тонкое девичье запястье. — Где-то здесь бродят те, кто обрекли на смерть моего отца и брата! Если помнишь, отцу повезло больше — смерть настигла его быстро. А Мирчу закопали живьём. Как думаешь, Лале, тебе понравилась бы такая кончина? — Пусти, пожалуйста, — крупные слёзы катились из распахнутых от ужаса глаз. — Я поняла. Отшатнувшись, мужчина взглянул на свои руки, будто они были чужими — свои никогда бы не позволили такого. Чужие руки причиняли так много боли, чужие руки прирастали взамен своих, врастали, переплетаясь с сухожилиями, выращивали новое тело — чужое. Одержимое мщением. — Иди в свою комнату, Елизавета, — усталый голос сквозил сожалением, а губы произносили имя, что ей не принадлежало. — Как только я лично вздёрну всех предателей, ты отправишься туда, куда пожелаешь. — Господин, — бесцеремонный слуга, нарочито не обращая внимание на растерянную Лале, низко поклонился и указал рукой в сторону покоев Влада. — У вас гость. Он кивнул и ушел, не оборачиваясь; вошел внутрь, оставив дверь приоткрытой. А через минуту следом тенью скользнула высокая фигура в тёмной мантии. И явился тогда Колдун. Встрепенулась Феникс, забралась на самый верх клетки золотой, не желая в глаза незнакомцу глядеть. А тот лишь глазел на диковинную зверушку, не слышал Льва рычание будто, стоял, не шелохнувшись, так долго, что у птицы крылья сводило от натуги. А уходя, оставлял всегда горсть ягод диковинных и сладких. Незнакомец являлся в замок всё чаще и чаще, стремительно теряясь среди каменных колонн; глядел пристально, но взгляд его глаз Лале поймать не получалось; только по спине колючие мурашки бегут, слышен шелест подола, обернётся — а рядом уже никого нет. — Кто он? — лишь однажды девушка решилась задать вопрос Аслану, который всегда верно стерёг дорогую подругу. — Раньше не было. — Из Молдавии прибыл, кажется, — Аслан пожал плечами, давая понять, что ему абсолютно всё равно. — Вижу, даже Влад ему совсем не рад — они так громко спорят… Но слов разобрать не получалось. — Ты что, подслушивал? — хихикнула Лале и стукнула друга в плечо. — Какая наглость! — Не отвлекайся, — Аслан притворно-досадливо взглянул на перемазанную краской руку. — Отлично получается, кстати. — Мы знакомы с самого детства, — девушка вздохнула и вновь прикоснулась кистью к холсту. — От тебя я не жду лицемерия. Сама знаю, что всё плохо — посмотри, как мрачно. — Ты ведь Влада рисуешь. А ныне мрак ему к лицу. Оно совсем от жажды мести ссохлось. Сил, чтобы перечить, у Лале не нашлось. В то утро с запада налетел ледяной ветер, принося с собой вьюгу и туман, покрывая снегом желтую траву. С тяжелым сердцем брела по коридору девушка, сжимая серыми пальцами пуховый платок. Ноги мёрзли в тонкой обуви, немея, и пришлось поторопиться. — Благой король, на чьём челе корона наследная, готов громить врага, — чей-то незнакомый, насмешливый голос вплывал в сознание, заставляя замедлиться. — И обломать поганые рога безжалостным сатрапам Вавилона*. — Вы… — Лале стушевалась, не зная, чем ответить на такой монолог, явно адресованный ей. И вместо продолжения, скрывая лицо прядями волос, слегка поклонилась, не глядя в глаза гостя Влада. Тот звонко рассмеялся, и смех его был так чужд этому мрачному месту. — Вот вы какая, Елизавета, — он принялся расхаживать вокруг, рассматривая, как диковинку на рынке. — В городе только и разговоров, что про вас. Особенно болтливые разносят молву, что новый господин привёз с собой красавицу-жену, но так ревнив, что не даёт никому и шанса посмотреть на чудесную девушку. Теперь-то я вижу, что люди врали далеко-о-о не во всём… Осмелившись, Лале подняла взгляд, встречаясь с глазами, от которых недоверие заклокотало в грудной клетке. Один — тёмный, другой — светло-зелёный; от обоих веет силой, что не найдётся ни в одном человеке. — Любите поэзию? — только и смогла вымолвить девушка в ответ на тираду, посчитав грубостью оставить незнакомца без реакции. Он легкомысленно тряхнул копной кудрявых волос и усмехнулся. — Не знаю. Иногда они так складно ложатся на грубую прозу настоящей жизни. Вам так не кажется? — Пожалуй. — Хороший ответ, госпожа Елизавета, — незнакомец кивнул и пошел прочь, бросая вслед. — А, может, вам больше по душе, когда вас зовут Лале? Полы его мантии развевались, даря иллюзию полёта. Он шёл-шёл стремительно, а затем исчез за поворотом, и только тогда Лале отмерла и часто задышала, не справляясь с изумлением. Ноги больше не мёрзли.***
— Глупая птица, — Лайя хмыкает и мотает головой, выбрасывая из головы непрошенные образы. — Её не заморить хотят, а уберечь. Блага ради. — Что для тебя благо? — голос Ноэ впервые за недолгую историю их знакомства кажется усталым. — Люди всё время повторяют это слово. Благо, благо, благо… Но смысла в нём так мало. — Не знаю. Наверно, то, что в конце концов приведёт меня к тому, чего мне хочется. Тёплый смех Локида звучит почти снисходительно. — Ежели так, то откуда тебе знать, какого блага хотела Феникс? Какое призрачное благо она преследовала, желая взлететь навстречу Солнцу? Лайя молчит, закусив губу, пока глаза Ноэ взирают на неё из темноты с толикой сожаления; левая рука тянется вперёд, но замирает в воздухе. — Она взлетела? — голос Бёрнелл царапает скальпелем бархатную тишину. — Хочешь вырвать кусок из целой истории? Не самый лучший ход, — он вихрем проносится мимо, останавливается возле двери, хочет что-то добавить, но в продолжение — лишь привычная задорность в глазах. Момент искренности разбивается осколками вдребезги, маска надета второй кожей. — Дам тебе время, чтобы вытравить остатки своего скептицизма. Вокруг тебя в последнее время происходят удивительные вещи, Лайя… Стоит слушать и смотреть немного внимательнее. Ноэ исчезает, оставляя незаданные вопросы висеть в воздухе кривыми серпами. Девушка со всех ног бросается к ложному полотну; пара минут — и от холста остаются лишь ошметки. Запечатанное окно с жутким скрежетом распахивается, чтобы впустить в комнату влажный, но до мурашек тёплый воздух. Холод прошлого отступает под натиском настоящего. И самые простые ключи отпирают самые тяжелые замки́.